The struggle of rational and irrational principles in the history of proof in criminal cases and its correlation with ch.pdf До наших дней дошло множество исторических памятников права, в которых путем соответствующих юридических конструкций решалась проблема изобличения преступников. В наиболее широком смысле эта деятельность по установлению преступления и лица, его совершившего, выступает предельным основанием доказывания по уголовным делам. На сегодняшний день важность доказывания является общепризнанной. Доказывание называют ядром или стержнем уголовно-процессуальной деятельности [1, с. 5-6; 2, с. 7-9; 3, с. 127], пронизывающим собой все стадии уголовного процесса [4, с. 11], что нам представляется справедливым. При этом доказывание в наиболее широком смысле сводится к восприятию и оперированию доказательствами и (или) доказательственными фактами для установления определенных обстоятельств в рамках уголовного дела [5, с. 295; 6, с. 7; 7, с. 26]. Таким образом, безусловное предпочтение отдается эмпирической и рациональной составляющим доказывания как двум, последовательно сменяющим друг друга и взаимосвязанным уровням познания. «Судейское убеждение лишено всякой иррациональности», - пишет М.С. Строгович [8, с. 337]. «Субъект доказывания, устанавливая при помощи доказательств обстоятельства дела, точно так же, как и в любых других областях человеческой деятельности, переходит от чувственного восприятия отдельных фактов, признаков, свойств тех или иных объектов, играющих роль доказательств, к логическому осмыслению воспринятого, к рациональному мышлению», - указывает А.Р. Белкин [9, с. 12]. Однако действительно ли доказывание может быть исчерпывающим образом описано с точки зрения эмпирического и рационального познания? Есть ли в нем место иррациональным началам, которые не укладываются в вышеуказанную схему? Данный вопрос хотелось бы рассмотреть с применением сравнительно-исторического метода, так как, выступая частным проявлением человеческой деятельности, историческое развитие института доказывания во многом связано в первую очередь с социально-детерминированным процессом развитием самого человека, к источникам которого относятся труд, его естественноисторическая дифференциация, образование, наука [10, с. 78]. При этом ключевые вехи развития уголовно-процессуального доказывания в историческом контексте могут быть прослежены на уровне важнейших нормативно-правовых актов, выступающих продуктом человеческой деятельности и регулирующих вопросы доказывания, центральное место среди которых занимают кодифицированные акты, закладывающие основы законодательной системы страны [11, с. 240; 12, с. 301; 13, с. 30]. Обращение к этим ключевым памятникам российской правовой мысли позволяет проследить скрытую борьбу рациональных9 - основанных на разуме [14, с. 218] - и иррациональных - лежащих за пределами досягаемости разума, недоступных в рамках логического мышления [15, c. 568] - начал. На ранних этапах развития уголовно-процессуального права10 в отношении вопросов доказывания усматривается если не доминирование, то существенная роль иррациональности. Статья 10 Краткой Правды предусматривает присягу как способ атрибутирования доказательствам необходимого уровня достоверности, достаточного для разрешения дела по существу: «Если пихнет муж мужа от себя или к себе, то должен платить 3 гривны, если на суд приведет двух свидетелей. При этом варяг или колбяг не приводит свидетелей, но сам идет к присяге» [16, с. 82]. Наряду с присягой закреплялись и иные, наиболее архаичные способы проверки достоверности доказательств, - ордалии (лат. judicium Dei - суд Божий), результат применения которых, выходя за рамки средства проверки доказательств, сам становится безусловным доказательством фактов, необходимых для разрешения дела, то есть трансформируется в формальное доказательство. Например, ст.ст. 21-22 Пространной Правды предусматривали, что при отсутствии свидетелей с обеих сторон, если обвинитель поддерживает выдвинутое им обвинение, спор между ними, в зависимости от инкриминируемого деяния, следует разрешать испытанием железом, водой или присягой. Постепенное вытеснение иррациональности наблюдается в Судебнике 1497 г., который впервые выделяет в качестве самостоятельного понятия доказательств термин «улики», на основании которых происходит изобличение лица в совершенном преступлении [17, с. 358-359]. В пришедшем на смену Судебнике 1550 г. при рассмотрении уголовных дел решающее значение приобретает признание вины, для получения которого предусматривается легальное использование пытки. Данные положения закрепляются в ст.ст. 25, 52, 56-57 [18, с. 277]. При этом наблюдается постепенный отход от судебного поединка как способа проверки показаний свидетелей, что находит свое выражение, например, в ст. 27 и свидетельствует об укреплении в процессе доказывания рациональных начал. Дальнейшее развитие получает теория формальных доказательств. Принятое в 1640 г. Соборное Уложение, сохраняя существенное значение признания, данного под пыткой, смещает акцент в пользу оговора и отрицательной характеристики личности лица, привлекаемого к уголовной ответственности, в качестве безусловного доказательства его виновности, что находит свое выражение в частности в ст. 41 [19, с. 419]. Из уголовного процесса исчезает институт поля, лимитируется институт присяги, которая упоминается в качестве доказательства лишь в ст. 51. Наблюдается рассвет формальной теории доказательств, однако включающей в себя пытку как главный способ проверки доказательств. Рациональность хотя и с учетом архаичности уголовного процесса и его искаженности пытками приобретает доминирующее значение. При Петре I получает свое дальнейшее развитие теория формальных доказательств, что находит выражение в принятом «Кратком изображении процессов», который выстраивает иерархию доказательств на основе их юридической силы от наиболее существенного к наименее. Так, доказательствами признаются: признание, свидетельские показания, письменные доказательства, присяга (ст. 6 гл. 1 ч. 2 Краткого изображения процессов) [20, с. 588]. Вместе с тем здесь также не наблюдается полного исчезновения иррациональности из уголовного процесса. Присяга, хотя и в ограниченном виде, используется для разрешения дел при отсутствии любых иных доказательств, обладающих большей юридической силой. Присяга также рассматривается как обязательное условие привлечения лица в качестве свидетеля. Также согласно ст. 2 исключается возможность рассматривать в качестве свидетельских показания людей, лишенных чести, не принявших причастие. Впоследствии, вплоть до 1832 г., оформившаяся при Петре I система доказывания кардинальным образом не меняется. Наблюдается лишь определённая гуманизация уголовного процесса, в частности путем ограничения пытки и введения некоторого рода ограничений собственного признания, как единственно достаточного для разрешения дела по существу доказательства. И 1832 г. ознаменовался для Российского государства завершением работы по кодификации законодательства. Издан многотомный Свод законов Российской империи, где том 15 «Законы уголовные» посвящен, среди прочего, вопросам уголовного процесса. Доказательства по-прежнему разделяются на совершенные и несовершенные (см. ст.ст. 305, 306, 307 Законов уголовных) [21, с. 666], центральное место среди которых также занимает собственное признание, однако для него вводится ряд ограничений, в частности оно должно не противоречить иным обстоятельствам (см. ст. 317 Законов уголовных). Присяга всё еще допускается в качестве доказательства, хотя и в исключительных случаях (см. ст. 344 Законов уголовных). При оценке доказательств акцент делается на том, что приговоры «должны быть составлены без всякого пристрастия, по прилежному рассмотрению всех обстоятельств учиненного преступления, они должны быть основаны на существе доказательств и на точном разуме законов, а не на едином лишь судейском рассуждении». В 1864 г. на смену «Законам уголовным» приходят Судебные уставы, вторую часть которых составляет Устав уголовного судопроизводства (далее - УУС 1864 г.), который заложил основные институты уголовного процесса и выступил во многом прообразом советского, а затем и современного уголовно-процессуального законодательства. УУС 1864 г. оформляет окончательный отказ от присяги как самостоятельного доказательства, придавая ей форму официального обряда, направленного на придание торжественности процессу. Для светских людей присяга заменяется напутственной речью председательствующего судьи (см. ст. 717 УУС 1864 г.) [22, с. 254]. Хотя признание вины по-прежнему считается безусловным доказательством, вынесение приговора, основанного только на нем, допускается лишь при отсутствии сомнений в правдивости такого признания (см. ст.ст. 680-681 УУС 1864 г.), в остальной части теория формальных доказательств прекращает свое существование. Выделяют вещественные, письменные доказательства, свидетельские показания и иные виды доказательств, никакие из которых не имеют заранее установленной силы. Вводится понятие внутреннего убеждения судьи (см. ст. 766 УУС 1864 г.), на основании которого дело и разрешается по существу. Основой формирования внутреннего убеждения выступает «обсуждение всей совокупности обстоятельств дела». Таким образом, на этом этапе, с одной стороны, мы видим полное исчезновение архаичных иррациональных проявлений из уголовно-процессуального доказывания, формирование развитой системы доказательств, оперирование которыми осуществляется, безусловно, с помощью разума, а с другой -апеллирование к внутреннему убеждению судьи, на формирование которого могут оказывать влияние всевозможные факторы, в том числе имеющие под собой иррациональную природу. В последующем и вплоть до наших дней эта общая тенденция сохраняется, что можно проследить на примере действующего уголовно-процессуального законодательства. Таким образом, сравнительно-исторический метод позволяет с определенной степенью достоверности атрибутировать хронологии развития уголовно-процессуального доказывания коллизию рациональных и иррациональных начал с постепенным вытеснением последних. Рассматривая уголовно-процессуальное доказывание как частное проявление человеческой деятельности, а также принимая нашедший широкую поддержку тезис о том, что уголовно-процессуальная деятельность в целом и доказывание в частности - это деятельность познавательная [5, c. 297; 23, c. 107; 24, c. 182; 25, c. 8-13; 26, c. 31-36], нетрудно заметить корреляцию между последовательными изменениями в уголовном процессе и развитием науки в целом, где развитие последней в обобщенном виде можно представить как смену соответствующих научных парадигм. Как правило, выделяется четыре парадигмаль-ных состояния науки, каждое из которых определяется в зависимости от типа господствующей рациональности: 1) период, предшествующий становлению классической рациональности (до XVII в.); 2) классическая рациональность (начало XVII - первая половина XIX в.); 3) неклассическая рациональность (конец XIX - первая половина XX в.); 4) пост-неклассическая рациональность (конец XX - начало XXI в.) [27, c. 366]. Период, предшествующий формированию классической рациональности, характеризуется неразвитостью основных научных институтов, отсутствием отраслевого деления наук, доминирующими положениями религии, что находит свое выражение в доказывании по уголовным делам, значительное место в котором занимают ордалии, поле, присяга, имеющие под собой, безусловно, теологические - внеземные -начала, которые нельзя отнести ни к рациональному, ни к эмпирическому уровню познания. Классическая рациональность с ее основным тезисом познаваемости мира с помощью разума при полной элиминации всего, что относится к субъекту познания, соответствует ограничению иррациональных начал процесса и развитию формальной теории доказательств, процветавшей с XVII по начало XIX в., когда функции судьи в доказывании сводились к вынесению решения на основании механического сложения доказательств, имеющих заранее установленную силу, с почти полным отстранением судьи от их самостоятельного - внутреннего - исследования. Начиная со второй половины XIX в. через категорию внутреннего убеждения наблюдается непосредственное включение судьи в процесс доказывания, что также коррелирует с осознанием включенности субъекта познания в познаваемый им мир как одного из центральных постулатов неклассической рациональности, впоследствии воспринятый также и постнеклассической рациональностью. Последняя дополнительно начинает включать в себя всё больше нравственных категорий, в качестве необходимых атрибутов, казалось бы, чисто рациональной научной деятельности. При этом, безусловно, решающее значение в оценке доказательств сохраняется за рациональными факторами. Вместе с тем включение судьи в процесс доказывания через категорию внутреннего убеждения предполагает возврат в процесс субъективности, включающей в себя и иррациональные элементы, связанные, например, с интуицией судьи или его внутренними переживаниями. Обращаясь к словам А.Ф. Кони, судья при принятии решений должен говорить: «я не могу иначе, не могу потому, что и логика вещей, и внутреннее чувство, и житейская правда, и смысл закона, твердо и неуклонно подсказывают мне мое решение» [28, c. 34]. В этой связи возникает вопрос, что есть это «внутреннее чувство», которое подсказывает судье решение, может ли это чувство быть основано исключительно на холодной работе разума? Мы считаем, что нет. Из вышесказанного следует, что историческое развитие института доказывания явственно пересекается с развитием общества и изменениями в научной среде. На сегодняшний день на уровне науки достигнуто чёткое осознание невозможности изъятия субъекта, а следовательно, и всего субъективного (включающего в себя и иррациональное) из процесса познания, относительной познаваемости мира. Следовательно, иррациональные начала априори не могут быть изъяты и из процесса доказывания по уголовным делам, который также подчиняется общим правилам и принципам познания. Тезис о необходимости полного исключения иррациональности из процесса доказывания может рассматриваться лишь в качестве условного допущения или благого пожелания, однако обосновано ли это допущение? Не является ли это попыткой отмахнуться от проблемы вместо ее разрешения? С учетом вышесказанного на сегодняшний день задача исследователя в данной области видится именно в формировании непредвзятого отношения к иррациональным началам в современном уголовном процессе, и в первую очередь в уголовно-процессуальном доказывании на основе адекватной импле-ментации новейших научных достижений к последним.

Скачать электронную версию публикации