Macro and micro approaches in the historical research(a historiography perspective).pdf При всем многообразии способов истолкования первопричин движенияистории отчетливо выделяются два главных подхода: макро- и микроисторический. Первый из них являлся магистральной линией историописаниявплоть до последней трети прошедшего столетия. Выступая в разных обличьях, он выражал доминирующие представления о движущих силах исторического развития. В различные эпохи и в разных социально-историческихкоординатах они понимались по-разному - от божественного предопределения до диалектики производительных сил и производственных отношений.Но всегда образ истории рисовался крупными мазками, запечатлявшими ее целеположенное движение к финалу, будь то второе пришествие Христа, Царство Разума, коммунистическое общество или любое другое априорнопровозглашаемое состояние.Наиболее весомые результаты макроисторический подход продемонстрировал в XIX в. - столетии великих социально-философских теорий и крупномасштабных исторических произведений. Философские системы Гегеля и Маркса, Сен-Симона и Конта заложили фундамент научного осмысления всемирной, но прежде всего европейской истории. В их рамках слагались основания двух наиболее известных моделей объяснения истории: цивилизационного и формационного, нашедших блистательную конкретизацию в трудах корифеев исторической науки XIX в. Макроисторические исследования создавались и в XX в. (О. Шпенглер, А. Дж. Тойнби, Ф. Бродель). Однако они не сделали погоды в бурных водах минувшего столетия.Изведавшие при своем появлении шумный успех, они сравнительно скорооказывались вне фарватера движения исторической мысли. Особенно драматична судьба Ф. Броделя. Его восторженно встреченная «Материальная цивилизация…», нареченная «эпопеей короля Броделя», еще при жизни ее автора стала объектом сокрушительной критики.С другой стороны, в некоторых современных макроисторических исследованиях явственно обнаруживается парадигмальный разрыв с господствовавшим в XIX в. пониманием единства человеческой истории. В известныхкнигах А.С. Ахиезера «Россия: критика исторического опыта» и В.П. Булдакова «Красная смута. Природа и последствия революционного насилия» с разных идейных позиций обосновывается положение о чужеродности западной модернизации российской истории с ее патологическим характером, выМакро- и микроподходы в историческом исследовании (историографический ракурс)15разившимся в разрушительных циклах, обрекающих страну на бесконечноедвижение по замкнутому кругу, сопровождающееся яркими вспышками дикого насилия и кровавыми смутами, закрепляющими ее отставание от Запада, и даже, по убеждению А.С. Ахиезера, превращающими Россию в «кризисную точку мировой истории», таящую в себе «катастрофические последствия не только для России, но и для человечества» [1. С. 767-768].Что же касается макроисторических приоритетов XIX в., то они базировались на твердой уверенности в возможности рационального познания прошлого в его концептуальных основах. «В истории человечества, - утверждалФ. Гизо, - есть для меня пробелы, огромные пробелы, но тайн для меня нет.Я многого не знаю, миллионы событий мне не известны, но ни одно меня не удивляет» [2. С. 19-20]. Такое убеждение определяло отношение к событиям, изначально неспособным удивить исследователя. Им принадлежала сугубовспомогательная роль иллюстрации априорно провозглашаемых концептуальных положений. Тем самым исключалось обращение к микроанализу как самостоятельной ветви исторического познания, способной давать новое знаниео прошлой действительности. Поэтому умножались пробелы в ее изучении, поскольку отсутствовало понимание необходимости осмысления прошлогона различных уровнях, не только теоретическом, но и эмпирическом.Вследствие этого упрощалось общее видение исторического процесса, а эпистемологический оптимизм, присущий социально-философской и исторической мысли XIX в., приобретал некоторый поверхностный, историческине подкрепленный налет, будучи чисто логической конструкцией: историческая перспектива выступала прямолинейной проекцией прошлого и настоящего на будущее. В действительности, однако, даже ближайшее будущееоказывалось далеко не таким радужным, каким оно рисовалось в координатах макроподхода. Поучительный пример тому - творческий кризис Ф. Гизои всей французской историографии периода Реставрации. Революция 1848 г.перечеркнула ее макроисторически обосновывавшуюся уверенность в близком торжестве единого третьего сословия как выразителя общенациональных интересов. На исторической арене появилось спутавшее все карты «четвертое сословие», громко заявившее о своих социальных претензиях.Несколько позднее та же участь постигла классический марксизм. У истоков его кризиса на рубеже XIX-XX вв. лежал все тот же макроисторический подход, порождавший исторически не обоснованную интерпретациюсоциального процесса, воплощенную в известной Марксовой «пятичленке». Ее венчал предпринятый в «Капитале» анализ исторических судеб капитализма, завершавшийся утверждением: «Бьет час капиталистическойчастной собственности. Экспроприаторов экспроприируют» [3. С. 773].Увы, этот прогноз оказался плохо совместимым с действительной историейкапитализма.В дальнейшем макроподход утрачивает присущие ему черты предопределенности и финализма. В его трансформации значительную роль сыгралитеоретико-методологические поиски и исследовательская практика школы«Анналов». Убежденные приверженцы теории исторического прогресса, «анналисты» сопрягали с нею уверенность, что подлинными творцами истоБ.Г. Могильницкий16рии являются люди, определяющие ее движение в многообразных формахсвоей деятельности. Знаменитое блоковское уподобление историка сказочному людоеду, ожидающему добычу там, где пахнет человечиной, сталосвоеобразным девизом школы «Анналов». Провозглашалась необходимостьизучения человека как существа многомерного во всех его ипостасях, иначе, разъятый на части, он погибает. Этому многомерному существу Л. Февр находит точный эпитет: «социальный», который, пишет он, «лишний раз напоминает нам, что предмет наших исследований - не какой-нибудь фрагментдействительности, не один из обособленных аспектов человеческой деятельности, а сам человек, рассматриваемый на фоне социальных групп, членомкоторых он является» [4. С. 26-27].Такое понимание предмета истории оставляло известный простор для изучения исторических событий и необходимого для этой цели микроанализа. В методологическом плане значение исторических событий и необходимость их изучения подчеркивал Ф. Бродель. Певец la longue durée, которуюон образно называл «большими и пологими холмами времени», ученый, однако, добавлял: «История - это и мелкая пыль событий, индивидуальныхжизней, тесно между собой переплетенных, - иногда освобождающихся на мгновение, как будто рвутся великие цепи» и заключал: «История - это изображение картины жизни во всех ее проявлениях. Это не «избранное» [4.С. 186]. Благодаря этому открывалась возможность использования необходимого для изучения событий микроанализа, который включался в общуюпалитру исследовательских методов исследователя. Поэтому в историографической практике «Анналов» не было взаимоисключения макро- и микроподходов.Особенно интересен опыт Ф. Броделя. Собственно, вся его историкосоциологическая концепция глобальной/тотальной истории основывается на тщательном микроанализе множества отдельных сюжетов, составляющих в своей совокупности эту историю. Разъясняя свою позицию, ученый писал: «Круги большого радиуса обычно соответствуют «большой истории»… Когда же сужаете наблюдаемое время до малых промежутков, то получаетсялибо какое-то событие, либо какой-то факт… Иной раз бывает достаточнонескольких забавных историй для того, чтобы разом высветить и показатьобраз жизни» [5. С. 39]. Книга Ф. Броделя переполнена такими «забавнымиисториями». Но они попадают в поле зрения автора не вследствие своегоказусного характера, а потому, что позволяют увидеть за уникальными общее, закономерное.Мастер исторической детали, Ф. Бродель обладал редким даром проникновения в описываемый им мир с такой проницательностью, что он на глазахчитателей оживал, переливаясь всеми красками, позволяя ощущать его во всем многообразии неповторимых явлений, из каковых он состоит. Это методологическое кредо автора «глобальной истории», который, намечая порядок своей работы над вторым томом книги, писал: «Во всяком случае, мы не будем с самого начала замыкаться в рамках общих объяснений. Мы начнем с описания» [6. С. 10-11].Макро- и микроподходы в историческом исследовании (историографический ракурс)17Броделевский опыт является вершиной достигнутого «Анналами» сочетания в историческом исследовании макро- и микроподходов. Приходится, однако, констатировать определенную ограниченность такого сочетания, вытекающую из фундаментальных посылок, на коих базировалась вся «новая историческая наука». При всем значении, уделявшемся детали, единичному, уникальному, их изучение подчинялось высшей цели - выявлению и обоснованию общих закономерностей исторического процесса.Самостоятельное значение индивидуального и уникального было сформулировано в неокантианской философии истории, перенесшей центр тяжести исторических исследований с сущностей на явления. В ее рамках наиболее взвешенную оценку соотношения индивидуального и общего представилв своем учении об идеальном типе М. Вебер. Основательно фундированноена конкретном историческом материале, оно продемонстрировало свой эвристический потенциал в осмыслении таких остродискуссионных проблем, как, например, типология средневекового города или генезис современногоевропейского капитализма. Проблема соотношения макро- и микроподходовв изучении истории получила принципиально новую трактовку, став равнодалекой как от их противопоставления, так и от абсолютизации полученногопосредством каждого из них научного знания.Веберовская категория идеального типа во многом снимала антитезу в решении ключевого вопроса о том, что лежит в основании историческогопроцесса - свободная воля людей или не зависящие от нее надысторическиесилы, поскольку обосновывалось положение, что исторические персонажи в своем сознании и поведении способны так или иначе изменить то силовоеполе, в коем они находятся. Ибо закономерность исторического процесса не разумеет его предопределенность. По своей природе она является объективно-субъективной, являясь сложным продуктом взаимопереплетения объективных обстоятельств, в которых происходит деятельность людей, и самойэтой деятельности, нарушающей «нормальный ход истории».Создавая идеально-типическую модель того или иного фрагмента прошлого, исследователь релятивирует свое видение его в соответствии с доминирующими в его время общими философско-историческими и историкоэпистемологическими представлениями, а также не в меньшей мере в силусвоих личностных предпочтений и пристрастий. Поэтому реконструкцияпрошлого всегда включает в себя элемент его конструирования. На микроуровне это выражается в подборе исторических фактов и их интерпретации.Эти две взаимосвязанные операции осуществляются каждым историком соответственно его приоритетам и потому несут на себе неустранимую печатьсубъективности.Однако эта последняя подлежит серьезным ограничителям. Прежде всего, внутреннему контролю историка, высшим выражением чего является его «интенция - стремление к правдивости историка, закрепленная в негласномдоговоре с читателем, ждущим от него не вымысла, а «правдивого рассказа»[7. С. 41, 23]. Иными словами, субъективность подавляется субъективностьюже, имеющей выраженное гражданственное звучание. Получаемые такимспособом результаты должны находиться в поле научного знания и верифиБ.Г. Могильницкий18цироваться научными средствами. Здесь проходит демаркационная линия, разделяющая научное познание и постмодернистское «уничтожение истории». Она же отделяет социальную эффективность исторического знания от псевдонаучных спекуляций на любую злободневную тему, характерную для рассматривающей прошлую реальность как «рефенциальную иллюзию» постмодернистской методологии.Своего рода «моментом истины», прояснившим социально деструктивные последствия этой методологии, стал известный «спор историков» в ФРГ [8], получивший широкий общественный резонанс, в особенности в той его части, которая была посвящена так называемому окончательному решению«еврейского вопроса». Одним из его результатов стала дискредитация постмодернизма в общественном мнении. Объясняя, почему это произошло, П. Рикёр пишет: «От бесконечного и беспредметного спора с постмодернизмом историки перешли к вопросу опасному, но совершенно конкретному: как писать о Холокосте, о Шоа (эквивалент термину Холкост на иврите. -Б. М.), этом главном событии середины XX в.-» [7. С. 37]. Здесь-то и обнаружила свою несостоятельность постмодернистская методология, берущаяпод подозрение любой исторический нарратив и поэтому опасно сближающаяся с позицией тех, кто называет Холокост «официальной ложью».Поставленный с такой остротой вопрос о социальной ответственностиистории проливает новый свет на рассматриваемую проблему. Макро- и микроисторический походы сопоставляются в интерпретации определенногоявления, в данном случае Холокоста. Здесь в силу своей конкретности предпочтителен микроанализ взамен общих суждений. Только благодаря такомуанализу интерпретация данного явления становится убедительной и одновременно позволяющей рассматривать его в макроисторической перспективе. Сказанное относится, разумеется, не только к Холокосту.Разработанная М. Вебером теория и практика идеально-типического моделирования означала прорыв в историческом мышлении, наметив осевыелинии, связывающие изучение микро- и макромира. В реконструируемой им картине мироустройства базовым было понятие рациональности. Мир М. Вебера на всех его уровнях был рациональным, жестко скрепленным рациональными обручами. Строго рациональными были и пути познания этогомира. Даже такое, по-видимому, иррациональное явление, занимающее фундаментальное положение в его концепции генезиса современного капитализма, как «дух капитализма», обретает рациональную интерпретацию.М. Вебер указывает на протестантизм, позволивший синтезировать присущие европейскому развитию рациональные начала, и продолжает: «Ещеважнее было другое: религиозная оценка неутомимого, постоянного, систематического мирского профессионального труда как наиболее эффективногоаскетического средства и наиболее верного и очевидного утверждения возрожденного человека и истинности его веры неминуемо должна была служить могущественным фактором в распространении того мироощущения, которое мы здесь определили как «дух» капитализма» [9. С. 198].М. Вебер представил оптимальный для своего времени опыт взаимопереплетения в историческом исследовании макро- и микроанализа. ДальнейМакро- и микроподходы в историческом исследовании (историографический ракурс)19ший шаг в этом направлении связан с «антропологическим поворотом». Заметим, что в своем очерке генезиса современного европейского капитализмаМ. Вебер указывал на значительные успехи антропологии, но признавал, что, несмотря на это, «в настоящее время он не видит пути для того, чтобыточно определить или даже положительно выяснить вклад антропологии в намеченном здесь (т.е. в авторской концепции. - Б. М.) направлении - ни степень ее возможного влияния, ни характер и форму ее воздействия» [9.С. 59]. Такая возможность появилась позднее. Тогда как М. Вебер оперировал только категориями рационального мышления, современная наука открыла глубокий пласт иррационального, мотивирующего чувства и поведение как отдельных индивидов, так и, в особенности, масс.В этом ракурсе привлекает внимание изучение проблематики бессознательного в истории, сопряженное с переходом в исследовательской практикеот междисциплинарного анализа к полидисциплинарной комплементарнойтехнологии. Ее суть хорошо проясняет разработанная И.Ю. Николаевой и эффективно применяемая ею и ее учениками в изучении конкретных проблемроссийской и западноевропейской истории теория методологического синтеза. Она строится в соответствии со строгими критериями отбора комплектующих ее концептов и методов, наработанных в смежных дисциплинах, позволяющих достичь внутреннюю когерентность используемого инструментария этих дисциплин и его совместимость с отобранными для изученияконкретной исторической проблемы историческими теориями и методами.Под этим углом зрения И.Ю. Николаева обращается к современным теориям бессознательного, подчеркивая, что их авторы, исходя из разных методологических посылок, создали исследовательские стратегии, имеющие некийобщий фокус. «Этот фокус, - пишет она, - бессознательное, понимаемое, интерпретируемое и анализируемое как не осознаваемая, но четко упорядоченная историческим стилем жизни общества социально-психологическая матрица установок в поведении людей, формирующаяся в контексте исторического опыта поколений, социальных слоев и отдельных личностей» [10. С. 19].На основе теории методологического синтеза качественно иной, ментальный, уровень приобрела проблема соотношения макро- и микроподходов в историческом исследовании. На этом уровне всякое историческое событие принадлежит одновременно также макромиру. Изучая ментальность участвующих в этом событии людей, мы помещаем его в широкую макроисторическую перспективу, что позволяет нащупать болевые точки долговременногоразвития социума. Сошлюсь на исследование И.Ю. Николаевой единичногогендерного казуса - полуанекдотического случая, произошедшего в 1860-е гг.в одном из сел Воронежской губернии со снохачами. Многочисленные попытки крестьян водрузить новый колокол неизменно оканчивались неудачей, покаместный дьяк, порешив, что колокол не поднимался из-за большого числагрешников среди прихожан, потребовал, чтобы из толпы вышли снохачи. Неожиданно в сторону отошла почти половина собравшихся, после чего колоколбыл водружен на колокольню. Свою интерпретацию этого казуса И.Ю. Николаева впервые обосновала в вызвавшем оживленную дискуссию докладена одной из всероссийских конференций в Томске (2003).Б.Г. Могильницкий20Оставляя в стороне все перипетии ее изящной интерпретации, подчеркну, что она носит системный характер, позволяющий верифицировать казуссо снохачами в широком макроисторическом контексте (теория модернизации). Под пером И.Ю. Николаевой казус со снохачами становится отправнойточкой исследования ментальности русского крестьянства, высвечивающегоее характерные особенности и выводящего полуанекдотический случай в сферу большой политики. Выступающая в нем система крестьянских гендерных ментальных установок свидетельствует об их изоморфной природе с политическими установками. Ибо речь идет об авторитарной структуре сознания с присущими ему императивностью идеала и одновременно страхаперед ним. Прозрачно выступающая в рассматриваемом казусе логика этогосознания, пишет И.Ю. Николаева, «позволяет обнаружить параллель комплексу ментальных установок крестьян в отношении к власти, авторитету в политическом смысле» [11. С. 112].Важное методологическое значение имеет авторское указание на механизм, посредством которого осуществляется включение единичного явленияв макроисторическую связь. «Лишь с помощью постоянных, «челночных»движений, - указывает И.Ю. Николаева, - от макроисторической гипотезы к анализируемому микроисторическому явлению или казусу, и опять к большому плану, уточненному и проблематизированному этим материалом, и так до бесконечности - можно приблизиться к пониманию сути сходства и различия модернизационных моделей» [11. С. 116]. Иначе говоря, постулируется взаимообусловленность конкретно-исторического и теоретического подходов и, соответственно, одновременное обращение к разным скоростям социально-исторического времени.Эффективность такой исследовательской стратегии демонстрирует реконструкция малозначительного события, случившегося в Воронежской губернии, как явления системного ряда, характеризовавшего происходившие в России модернизационные процессы вплоть до революционных потрясенийначала следующего столетия и советского периода. Базовый для архаического сознания комплекс, определяющий мутации присущих ему мифологемтипа «царь-батюшка», И.Ю. Николаева прослеживает в феномене «страхалюбви» к Сталину, мифологемы «отца народа» и т. п. Тем самым рассматриваемая методология позволяет углубить понимание продолжающей оставаться актуальной проблемы предпосылок, причин и природы Русской революции. Далекая от политической и идеологической ангажированности, она помогает разглядеть ее важные черты, коренящиеся в глубинных пластахархаического сознания: с одной стороны, относительная легкость победыреволюции, а с другой, - ее кровавый характер, сопровождавшийся вытеснением одних мифологем другими, но также вытекавших из авторитарнойструктуры массового сознания.Достигнутый современной наукой уровень органического слияния на новых эпистемологических основаниях макро- и микроподходов в исследовании повышает научную строгость исторического дискурса, его убедительность и верифицируемость. История приближается к своей давнишней цели, Макро- и микроподходы в историческом исследовании (историографический ракурс)21некогда сформулированной Г.Т. Боклем [12. С. 4.]: стать такой же точнойдисциплиной, как естественные науки.

Скачать электронную версию публикации