The Idea of Common Slavic Language: from J. Krizanic to V.l. Lamanskii.pdf Хорват, католический священник Юрий Крижанич воспитался в Риме, был ближе к Вене, чем к страшно тогда далекой Москве. Но не в Вену, а в Москву, не к Габсбургу Леопольду I, а в Москву к Романову Алексею Михайловичу обращался он с своими планами об освобождении славян от чужого ига. Еще 200 лет с лишком назад хорват, духовное лицо, католик засвидетельствовал своими замечательными трудами, своею страдальческою жизнью у нас на Руси свою глубокую, беззаветную преданность русскому народу и государству, свою неколебимую веру в мировое призвание России. В.И. Ламанский. «Киевское приветствие епископа Штроссмайера» (1889) История изучения наследия Ю. Крижанича насчитывает около полутора веков. За это время сформировались устойчивые преставления о его учении. Крижанича воспринимают как первого панслависта (Eberhardt 2010) и создателя всеславянского языка. Однако живучие представления не лишены некоторой доли мифологичности, поскольку исследователи видели в личности и учении Крижанича прежде всего то, что хотели увидеть. Априорность восприятия Крижанича, заданная идеологическими и политическими ожиданиями XIX в., сохраняется до сих пор. Обоснование всеславянского языка давалось Крижаничем в двух сочинениях: «Об]асньен]е виводно о письме словенском» (1661), к созданию которого его подтолкнула работа над латино-славянским словарем (Пушкарев 1984: 92), и «Граматично изказано]е об руском ]езику» (1666). Большую часть использованного Крижаничем языка составляла общеславянская лексика, значительную часть - слова из русского, церковнославянского и сербохорватского и в меньшей степени - польского и других языков. При этом до сих пор нет однозначного ответа на вопрос о том, какой язык «изобрел» Крижанич. А.С. Лаппо-Данилевский, например, высказывал предположение, что Крижанич сначала писал на латинском, а лишь затем переводил на славянский (Лаппо-Данилевский 2005: 393). Первые исследователи считали этот язык искусственным. Современные слависты склонны История 37 видеть в языке ученого хорвата «исправленный» вариант уже существовавшего письменного языка. Н.Н. Запольская прямо говорит о необходимости «отказаться от традиционного мнения, согласно которому Крижанич “создал искусственный общеславянский язык”», а его грамматика была “грамматикой придуманного языка”» (Запольская 2003: 148). По ее словам, «“Руский” язык Крижанича явился результатом исправления церковнославянского языка (русского извода), т. е. представлял собой вариант традиционного “общего” славянского литературного языка, а не искусственно созданный новый “общий” славянский литературный язык» (Запольская 2003: 222). В диссертации М.В. Ослона отмечается, что «тексты Юрия Крижанича в большой степени отражают живой язык его времени, а не являются искусственным построением» (Ослон 2009: 4). При этом исследователь считает, что в используемом Крижаничем языке преобладает чакавско-кай-кавский диалект хорватского языка (Wiesiaw 1986). Стоит отметить, что в XIX в. сторонники принятия славянами русского языка в качестве общего литературного, научного и дипломатического, в частности, славянофильски ориентированные слависты П.А. Кулаковский и А.С. Будилович, квалифицируя язык Крижанича как искусственный, делали ряд существенных оговорок. Так, П.А. Ку-лаковский, полагая, что с Крижанича начинаются попытки построить общеславянский искусственный язык, писал, что «Юрий Крижанич первый задумал о возможности создать один общий славянский язык на основе тогдашнего книжного русского» (Кулаковский 1885: 9), «Крижанич искал общеславянского языка в русском книжном языке XVII века, стараясь лишь установить тип общих форм применительно разумению всех остальных славян, с языками которых он был более или менее знаком» (Кулаковский 1885: 13). Итог такого языкового конструирования П.А. Кулаковский считал неудовлетворительным. «В результате, - полагал он, - получился язык уродливый, так сказать, русско-хорвато-сербский, лишенный именно того, что делает его точным и легким, ясным и живым» (Кулаковский 1885: 16). Интерпретация Кулаковского имела явное желание показать неэффективность попыток искусственного устроения общеславянского языка, на роль которого претендовал русский язык. В то же время, замечал он, обращение Крижанича к русскому языку не было случайностью, поскольку у южных славян, по крайней мере с XV в. (например, у Константина Костенечского), бытовало представление о русском языке как о древнейшем и самом чистом. Европейское языкознание XVIII-XIX вв. (И.Г. Гердер, И.К. Аделунг, Й. Добровский, Е. Копитар, А.Х. Востоков) рассматривало славянские языки в качестве наречий одного языка. Интеллигенция славянских 38 JF’v/’iTHTBC-fl 2019. Т. 56 народов также была убеждена, что славяне являются одним народом, имеющим общий язык. С этих позиций были написаны исследования одного из учеников В.И. Ламанского, А.С. Будиловича (Будилович 1872; Будилович 1875; Будилович 1877), в т. ч. числе двухтомная монография «Славянский язык в ряду других общих языков древней и новой Европы» (1892). Рассматривая историю формирования общих языков в античности и современном мире, он демонстрировал естественность процесса языковой унификации и его благотворное значение для развития народов и их культуры. «Общие языки, - писал А.С. Будилович, - составляют не какое-либо исключительное или редкое, а довольно обычное и нормальное явление, которое при благоприятных условиях развивается у каждого крупного народа, сопровождая его на высших ступенях и в высших областях культурной жизни» (Будилович 1892a: 420). «Общие языки, - продолжал он, -сближают самые отдаленные области и разнообразные населения возможностью взаимного обмена мыслей, чувств, желаний; служат основою и символом национального единства; сопровождают все великие религиозные движения и облегчают их распространение на громадных нередко территориях; сплачивают обширные политические союзы; облегчают задачи школы, а наконец, создают для великого писателя и сподручный материал для воплощения его дум, и высокий пьедестал для действия на современников и потомство» (Будилович 1892a: 427). Создание единого языка, полагал А.С. Будилович, является признаком исторического народа, а неспособность выработать такой язык нередко служила причиной гибели племен, несмотря на их многочисленность и распространенность (Будилович 1892a: 428). Такая участь может постичь и славян, если их не объединит общий язык. Возможности принятия такого общего языка и его исторической оправданности был посвящен второй том книги А.С. Будиловича, один из разделов которой был отведен Крижаничу (Будилович 1892b: 309-319). Он особо подчеркивал первенство русского языка и русского народа, отмечаемое Крижаничем. «Как “руское племе и ]ме ]ест”, по его словам, “осталним всим вершина и кореника”, - излагал А.С. Будилович мнение Крижинича, - так и русский язык представлялся ему основным стволом прочих славянских наречий, именно южных, чешского и ляшского, которые “]есут руского ]езика отродки”» (Будилович 1892b: 315). Крижиначу «боснийско-хорватская речь казалась даже первобытнее и граматичнее русской, которая зато в лексикальной обрасти богаче-де и хорватской, и всех прочих “отмин”» (Будилович 1892b: 316). В заключение А.С. Будилович указывал лишь на «некоторую искусственность» языковых опытов Крижанича, признавая в История 39 целом «обычность» такого подхода при сравнении с историческим опытом формирования других общих языков. «В теории, - писал он, -этот способ образования общеславянского языка, на основе русской, с примесями хорватскими и применительно к общим стремлениям прочих славянских наречий, представляется довольно целесообразным. Некоторая искусственность такого образования и применение эклектического приема при выборе форм и слов довольно обычны в истории образования общих языков» (Будилович 1892b: 316). Исторический обзор складывания общих литературных языков приводил А.С. Будиловича к мысли о желательности такого языка для славян. Он сочувственно отзывался и о возможном едином языке всего человечества или трех-четырех языках, объединяющих людей, надеясь, что в их число войдет и общеславянский язык. Славяне в этом отношении не отличаются от других народов древности и нового времени. Исторически среди славян первенствовали разные славянские наречия: болгарское, чешское, сербское, польское. Согласно историческому экскурсу А.С. Будиловича, «прежде и раньше всего совершил этот оборот диалект болгарско-пропонтидский. Уже в Х в. он стал общим языком во всех трех группах, а потом, с XII-XIII в., по утрате областей западнославянских, сосредоточил свои силы преимущественно в группах южной и восточной, где он и доныне остается в литургическом употреблении. С XI-XV века начинается подъем диалектов сербского и чешского, причем они становятся в большей или меньшей мере общими дипломатическими языками для целых групп, первый - для южной, второй же - для западной с сопредельными инородческими краями. В XVI и XVII вв. блестящие завоевания делает язык польский, особенно на почве русско-литовской, так что на некоторое время и он возвышается до роли языка общего» (Буди-лович 1892b: 359). Вполне естественно ожидать, что пришла очередь русского языка выступить в качестве языка общеславянского. Обозначенная А.С. Будиловичем тенденция внушала уверенность в успехе принятия общего литературного языка славянами, по крайней мере, потому что еще на заре славянской истории такой язык уже существовал. Созданный в IX в. Кириллом и Мефодием старославянский литературный язык после XII в. удержался лишь в православных землях южных и восточных славян. Он сохранял свой надэтнический характер, хотя и «обслуживал прежде всего религиозную литературу» (Чуркина 1998: 22). В Москве Крижанич столкнулся с несколькими вариантами письменного языка: церковнославянским, славянорусским и двумя типами приказного языка (московским и западнорусским). Крижанич взялся за «исправление» русской (юго-западнорусской) редакции церковнославянского языка, намереваясь сделать ее понятной 40 JF’v/’iTHTBC-fl 2019. Т. 56 всем славянам. Он считал все славянские наречия разновидностями одного языка, который правильнее, полагал он, называть «руским», а не славянским (славенским). По его словам, «да ]език наш сеь, коьим ми кньиги пишьм и божьие служби отправльа]ем, зоветсе словинским: гди по правде моралви се зват Руским» (Крижанич 1859: I). Одна из возможных причин такой замены состояла в том, что «термин “славенский”, используемый русскими авторами XVII в., имел значение конфессиональное, обозначая язык православия» (Матхаузерова 1996: 152), Крижанич же намеревался обработать язык, которым могли бы пользоваться все славяне, вне зависимости от вероисповедания. Можно отметить, что в хорватской историософии сложились две нарративные модели интерпретации России (Руси): как православного государства и как славянского народа (Falski 2011). «Рускому» языку, с точки зрения Крижанича, принадлежало первенство как источнику всех прочих славянских наречий и диалектов. Он признавал шесть народов и «шест ]езичних славниьих отмин»: русские, поляки, чехи, болгары, сербы и хорваты. «Jзмежду всих пак тих народних предилов, наистари]е, и остални всим зачално, ]ест льудство и ]ме руско А остална та вса поколен]а, како сут из рус]анов произошла, тако по нудже и ]мена ньихова ]есут младжа от руского ]мена» (Крижанич 1859: I). Как писал Крижанич, «]еже руско племе и ]ме ]ест осталним всим вершина и кореника. ] потому, когда хощем общи ]меном об]ат, и разумит все наше шестеро поколен]е, и всих шест ]зичних отмин: несподобитсе ьих зват нобичним словинским, него паче предавни и кореничним руским ]меном. J сице не руска отмина словински]е отмини плод: него словинска, и чешска, и лешска отмина, ]есут руского ]езика отродки» (Крижанич 1859: II). Однако «руский» язык необходимо было усовершенствовать (сделать правильным), чтобы он мог использоваться в качестве общего славянского языка: «тако в ньем размаитих превратов и поблудков несчетна ]ест множина» (Крижанич 1891: 27), «наше словенско писмо и ]язик потребует изтяжан]а» (Крижанич 1891: 29). Неправильность же его проистекала от разделения на разговорный язык Московской Руси, разговорный язык Юго-Западной Руси и книжный (церковнославянский) язык. Он фиксировал языковые варианты, с которыми столкнулся в Москве: «_сам же рускиь ]език на тро]е ]ест раздельен. Jест бо рускиь общиь, и подлинниь: коим на великоь руси говорят; белорускиь: киь ]ест некое мерзко смешен]е из руского да лешкого; и кньижниь, или преводничскиь: киь тако же ]ест мешанина из греческого да руского древьего» (Крижанич 1891: 28). Вторым по «чистоте» после «руского» Крижанич считал хорватский язык, который в процессе «исправления» использовался как дополнение к «руско- История 41 му» языку. Подобную работу, т. е. исправление хорватской редакции церковнославянского языка, уже проделал другой католический миссионер хорватского происхождения - Р. Левакович. Крижанич же принял на себя задачу исправления русской редакции церковнославянского языка. В самой практике «исправления» не было ничего необычного. На Русь неоднократно приглашались книжники для правки богослужебных книг. Более того, в XVI-XVII вв. обнаруживается тенденция к грамматической обработке европейских языков. По словам Н.Н. Запольской, «желание и готовность Крижанича служить делу просвещения нашли в Московской Руси государственную поддержку, поскольку вторая половина XVII века являлась временем последовательной и систематической языковой нормализации, которая осуществлялась посредством создания грамматик и проведения книжной справы» (Запольская 2003: 99). Правильность и понятность языка достигались установлением соответствия «руского» языка хорватскому. Такое соответствие Кри-жанич воспринимал в качестве языковой нормы. Однако «хорватские элементы допускались Крижиничем только при условии невозможности достижения “прозрачности” языка средствами самого “руского” языка» (Запольская 2003: 222). Еще одним средством «исправления» русского языка выступало очищение его от греческого влияния, привносившего в него «избыточность», а также от польского и немецкого воздействия. По словам Крижанича, «беседа и писмо наше многоразлично из лешского, греческого, и латинского ]язика, бе замятено, превращено, и скаженно» (Крижанич 1891: 29). Критика греческого языкового влияния подразумевала и негативное восприятия греческого религиозного засилья. Конфессиональная критика в учении Крижанича о языке имеет большее значение, чем ей обычно придают. В Москву он прибыл, прежде всего, как миссионер, главной целью которого была пропаганда церковной унии. Единство славян, которого жаждал Крижа-нич, - это единство в первую очередь духовное, т. е. религиозное. «Твердо убежденный в благах католической культуры, он искренно желал в надлежащей мере способствовать прививке ее славянам», -утверждал А.С. Лаппо-Данилевский (Лаппо-Данилевский 2005: 206). В пропаганде церковной унии в Москве и связанного с ней языкового вопроса у Крижанича был предшественник - А. Поссевин, знакомство с «Записками о московских делах» которого вдохновило его на идею «разрушения схизмы» (Никоненко 1996: 53). Национальный и языковой вопросы для Крижанича были подчинены вопросу вероисповедному. Он как «сторонник провиденциализма в истории» (Лаппо-Данилевский 2005: 204) полагал, что конечной целью 42 JF’v/’iTHTBC-fl 2019. Т. 56 истории является «соединение» церквей, шагом к которому должно служить объединение славян (католиков и православных). В свою очередь языковое сближение позволит снять многие противоречия, накопившиеся между славянами, заглушить взаимные обиды: ко изправльен]у, ко изтежан]у, и к совершен]у ]езика: него тож и ко упоко]ен]у народних сьсор бит поспешил» (Крижанич 1859: V). Одна из целей приезда Крижанича в Москву состояла в том, чтобы противостоять протестантскому влиянию, препятствовавшему религиозному взаимопониманию православных с католиками. Однако на первых порах Крижанич старался скрыть свое истинное намерение (унию) и придал сочинениям светский характер, «благодаря которому его культурно-националистическая тенденция и выступила на первый план» (Лаппо-Данилевский 2005: 207). Он не отдавал предпочтения национальности перед верой. Национальные определения у Крижанича были отзвуками религиозных различий. Так, осуждая немцев или греков, он подразумевал протестантов и схизматиков соответственно. Его миссионерская деятельность была основана на иезуитской морали, сопряженной «с культурно-националистической тенденцией» (Лаппо-Данилевский 2005: 206). Славяне, полагал он, были введены в заблуждение греками, поэтому и примкнули к схизме. Задача просвещения славян состоит в том, чтобы посредством образования показать ложность схизмы и опровергнуть заблуждения, внушенные греками. Еще в 1641 г. в записке, направленной префекту Конгрегации пропаганды веры, он указывал на то, что просвещение должно предшествовать религиозной пропаганде, «а значит, лишь увещевать их (русских. - А.М., М.М.) к добродетелям, к наукам и искусствам, по введении каковых было бы уже более легким делом указать им заблуждения и обман» (Белокуров 1903: 117). Исправление языка послужит средством распространения образованности среди славян и упростит пропаганду церковной унии. Исправление языка нужно и для исправления веры, и для пропаганды истинного вероучения. Правильный язык - путь к правильной вере. Разумное отношение к вере опиралось на разумное же «изтяжан]а» языка. Разумный подход к вере при ясном, понятном (=разумном) языке способен показать ложность религиозных заблуждений и не допустить впредь разногласия по поводу исправления книг, которое, по его мнению, привело к расколу. Крижанич писал, что «]еднакоже изправльени]е ]езика, и устро]ен]е духовних бесид, иист су]етно, него паче верло полезно дидло; або посабльа]ет к легльему изречен]у, и ко уразумльен]у всаких благогове]них отеческих дум, и души спаса]ущих совитов. До сих во вримен во всаких преводех наших, в никоьих ми-стех вного ]ест ричеь, а мало разума. Чу]етсе шу вногих несклаадних, История 43 превраених и обламаних ричеь: а разумитьих, и душни]е никакови]е ползи из ньих изнет иист возможно» (Крижанич 1859: V). Церковную унию, которая могла последовать за распространением на Руси образованности и науки, следует вводить «сверху». «Замысел Кри-жанича, - писал В.С. Никоненко, - заключался в разрушении схизмы не в церкви, а “при дворе”» (Никоненко 1996: 57), поскольку власть московского государя позволяла провести церковную реформу. Не случайно сочинения Крижанича были адресованы московскому царю. Н.Н. Запольская соотносит деятельность Крижанича по созданию общеславянского языка с «конфессиональным универсализмом XVII в.». «Его сутью, - поясняет исследовательница, - была идея конфессионального подчинения греческого культурно-языкового пространства латинскому. Важнейшим этапом в проведении Римом “глобальной унии” являлась “славянская уния”, актуализировавшая в славянской культурной памяти “конфессиональный императив”. При этом переход от умопостигаемой унии к реальной церковной жизни должен был осуществляться через “общий” язык богослужения, поскольку церковнославянский язык оставался единственным литургическим языком Slavia Orthodoxa и маргинальным, поддерживаемым хорва-тами-глаголитами, литургическим языком Slavia Latina. Именно литургический язык хорватов-глаголитов мотивировал традицию использования языковой близости славян как средства достижения церковного единства» (Запольская 2002: 22). Уже Брестская уния 1596 г. предусматривала объединительное значение церковнославянского как общего литургического языка. Задача выработки на основе церковнославянского общеславянского языка для целей унии была сформулирована не Крижаничем, а задолго до того, как он прибыл со своей миссией в Москву. «После заключения локальной Брестской унии началась подготовка к общей “славянской унии”, что мотивировало задачу создания единой редакции церковнославянского языка, которая могла быть понятной всем славянам, принадлежавшим как “греко-славянскому”, так и “латино-славянскому” культурно-языковому пространству» (Запольская 2002: 23). В этом направлении действовали и хорватский монах Р. Левакович, и холмский епископ М. Терлецкий, поддерживавший Крижанича. Славянофильское прочтение идей Крижанича в последнее время также подвергается сомнению. В частности, деятельность и учение Крижанича вписываются в традицию барочного славизма (Пащенко 2014: 94), истоки которого можно усмотреть в «культуре хорватского гуманизма XV в.». Дело здесь не только в том, что культура барокко нередко связывается с католической контрреформацией и «иезуитизмом». Барочный славизм «содержит в себе уважение к своему 44 JF’v/’iTHTBC-fl 2019. Т. 56 языку, размышления о его связи с народом, нацией и также с историей» (Матхаузерова 1996: 152). Мировоззренческие и культурные установки барочного славизма объединяют таких авторов, как Ян Амос Коменский и Симеон Полоцкий, «так как они оба стремились к усовершенствованию языка на основе образованности, рационального познания и сопоставления с другими языками» (Матхаузерова 1996: 152). Исследователи барокко указывают на «существование “межславянской словесности” как составной части “генеральной” литературы европейской и мировой» (Матхаузерова 1996: 151). Итак, истоки утопического славизма Крижанича следует видеть в культуре барокко, а введение церковной унии, в т. ч. посредством языковой унификации, - в католической политике, по крайней мере, с конца XVI в. «Ни одна из этих идей, - пишет Е.Н. Пащенко, - не представляла что-то новое и необычное: славизм - хорватская тенденция; обеспокоенность чужеземными влияниями в языке пронизывает хорватскую барочную лексикографию; идея церковного диалога принадлежала Риму; поездку в Москву к царю с целью диалога еще в начале XVI в. осуществил Зигмунд фон Герберштейн и т. д.» (Пащенко 2014: 103). Главная цель приезда Крижанича в Москву (уния) так и не была реализована. Более того, он даже не смог приступить к ее осуществлению, а лишь попытался «реализовать идею панславизма хотя бы в общеславянском лексиконе» (Киселева 2015: 108). В целом надо признать, что миссия Крижанича окончилась неудачей. Одну из причин этого А.С. Лаппо-Данилевский видит в том, что «католические убеждения Крижанича не только задержали полет его мысли, но и послужили существенным препятствием к распространению его взглядов в московском обществе» (Лаппо-Данилевский 2005: 249). Нередко печальную участь Крижанича в Московском государстве оправдывают несвоевременностью его идей. Однако взгляды Кри-жанича не выходили за рамки политических теорий XVI-XVII вв. В России он был скорее проводником ренессансной учености, а не передовых концепций XVII в. Идея всеславянского языка получила развитие среди славянских ученых в XVIII-XIX вв. (Б. Кумердей, Й. Добровский, Я. Геркель, Й. Юнг-ман, Л. Штур, Ф. Левстик, М. Плетершник, К. Сладковский, Э. Грегр, М. Маяр, Д. Трстеняк, Р. Разлаг, А. Эйншпиллер, А. Янежич и др.). Наибольшую поддержку она встретила у чехов и словаков (Чуркина 1998: 24). Помимо попыток создать искусственный общеславянский язык, предлагались и другие варианты, например, принятие в качестве общего языка одного из существующих славянских языков, а также теория литературной взаимности Я. Коллара, предусматривавшая постепенное сближение четырех основных славянских языков (чеш- История 45 ского, польского, сербохорватского и русского). Одним из активных сторонников и пропагандистов русского языка как общеславянского был славист, профессор Петербургского университета В.И. Ламанский (Malinov, Kupriyanov 2019). В учении Ламанского язык поднимается до роли культуросозидающей и геополитической силы. Он различал три цивилизационных мира: Европа, Азия и греко-славянский, или Средний мир. Развитие языка служит главным показателем формирования политической нации и исторического народа. Ламанский отказывается от идеи равенства народов. «История имеет дело с одними избранными, -провозглашал ученый. - Она нарушает это естественное равенство, возвышая и выделяя некоторые народы и языки в ряду прочих, которых затирает, давая им скромно прозябать или совершенно их заглушая. Так в человечестве возвышаются и выделяются народы исторические, великие национальности, создающие большие мировые державы и богатые литературы и образованности. Самостоятельная государственность и выработанный литературный язык - вот два необходимые признака великой исторической национальности. Если первая представляет собою вещественную силу и внешнее единство, то второй служит знаменем его единства внутреннего, залогом и скрепою его нравственных сил, главным рычагом его влияния на другие народы. Образование сильных государств и их содержание не обходится народам без тяжких пожертвований, затрат и лишений. Они оправдываются лишь высотою и величием идеи, во имя которой приносятся» (Ламанский 1875: 417-418). Главными условиями формирования исторического народа, согласно Ламанскому, выступают государственная независимость и развитая литература. По-своему эта мысль была, вероятно, впервые на Руси, высказана Крижаничем. Он указывал на связь языка и государственности, отмечая невозможность литературного развития вне политической независимости. «Гди бо в ко]ем народу нист кньижних писательев: ни кральевских приказов, и народного устро]ен]а ил законостав]а, во властитом ]езику: тамо по иудже казитсе ]език и погиба]ет. А гди ]ест кральествено дило, и народно законоста]е, во сво]ем ]езику устроено: тамо ]език обика]ет бит обилньим, и от дне до дне творитсе стро]иньи», - писал Крижанич (Крижанич 1859: III). Цивилизационное своеобразие романо-германского и грекославянского мира, считал Ламанский, проявилось среди прочего в «разнице в проводниках цивилизации» (Ламанский б. г.: 39). Широкое распространение на Западе приобрел латинский язык, в то время как греческий язык на востоке Европы уступил место сначала древнеславянскому письменному языку, а затем и различным славян- 46 JF’v/’iTHTBC-fl 2019. Т. 56 ским наречиям. Древнеславянский язык и близость существующих славянских языков служат лучшим гарантом славянского единства и историческим свидетельством славянской взаимности. В магистерской диссертации Ламанский признавал с очевидностью «положения незыблемого, что славяне всегда и во все времена сознавали единство своего общего происхождения, а потому и через то самое чувствовали друг к другу взаимное притяжение, которое поддерживалось у всех сходством языка, ослаблялось у одних вероисповедною борьбою, скреплялось и освящалось у других единоверием» (Ламанский 1859: 220). «Наш древнеславянский язык, - пояснял он в статье “Непорешенный вопрос”, - был первою попыткою славянского народного гения создать самостоятельную образованность с её особым органом. Это был один из первых видов проявления внутренней потребности славянского мира в одном общем или всеславянском языке; тут сказалось стремление народного духа к самосознанию, цельности и единству» (Ламанский 1869: 132). Единый письменный язык, считал Ламанский, всегда является в известной степени искусственным образованием, но без него невозможно историческое и культурное развитие народа. «Сверх того, - писал он, - всякий письменный язык, чем он древнее и богаче памятниками словесности, чем он образованнее и культурнее, тем более удаляется от собственно народного языка, который в свою очередь отличается тем большим диалектическим (так в тексте, должно быть - диалектным. - А.М., М.М.), чем народ сильнее и богаче историей, и, следовательно, чем разнообразнее его этнографический состав, чем более он поглотил или поглощает чуженародных стихий, чем обширнее его государственная область. В этом смысле всякий письменный язык есть язык искусственный и смешанный из нескольких говоров, поднаречий и наречий. Недостатки такой искусственности исправляются развитием грамотности в народе, быстрыми путями сообщений, гласностью судов, общим государственным значением языка, возрастанием больших городов, средоточий народной образованности и национально-политическим развитием купечества. Стирая таким образом диалектические (диалектные. - А.М., М.М.) неровности живой народной речи, письменный национальный язык приближает ее к себе и сам с нею сближается, черпая ее богатства и вдохновляясь ее творческою непосредственностью» (Ламанский 1869: 126-127). «В этом же приблизительно смысле, - пояснял Ла-манский, - и древнецерковный язык славянский не есть собственно известное народное наречие, а язык искусственный и смешанный» (Ламанский 1869: 127). Древнеславянский письменный язык во многом утратил свою История 47 объединяющую функцию, сохранившись лишь в качестве богослужебного языка у православных славян. Вместе с ним ослабло и чувство единства, и обессилили народы, постепенно утратившие свою политическую независимость. Без возвращения к единому языку и без восстановления государственности славяне обречены на историческое прозябание и культурное ничтожество. «В самом деле корень бессилия и ничтожества славян, - писал историк, - заключается в том, что они, принадлежа к всемирно-историческому племени, одушевлены и проникнуты честолюбием всемирно-исторических народов, но в то же время лишены двух необходимых условий, без которых ни одна народность не может иметь всемирно-исторического значения и не заслуживает названия исторической национальности, ибо между понятием народности и нации есть существенное различие^ Не всякая народность есть и может быть нациею^ ибо народы бывают нациями только при двух условиях - богатой литературе и при независимом государственном бытии» (Ламанский 1864: 680). Из всех славянских народов только русский народ сохранил государство и создал литературу, имеющую мировое значение, поэтому способом сохранения для других славянских народов Ламанский считал принятие ими русского языка в качестве литературного, научного и дипломатического. Без опоры на Россию у славянских народов нет исторического будущего. Им следует отказаться от национального эгоизма и принять русский язык. «По размышлении зрелом, - надеялся он, - славяне убедятся, что без известной игемонии не обходится ни один великий народ, ни одно историческое племя, что на деле, de facto, предводительство в мире славянском уже давно принадлежит России, что принять русский язык за общелитературный и дипломатический орган чехам, сербам, болгарам точно так же мало унизительно, как было ломбардцам, пьемонцам, сицилийцам и неаполитанцам признать тосканский общеитальянским языком» (Ламанский 1865b: 34-35). Среди славянских народов русский народ выступает силой центростремительной, воплощает начала единения и общения, тогда как остальные славянские народы в разной степени подчинены силе центробежной. Тем не менее Ламанский был убежден в неизбежности объединения славян. «Славянские разновидности могут - идут к тому, чтобы сложиться в один всемирно-исторический вид, ибо, кроме русского языка, ни одно из восьми наречий славянских с своими словесностями не может избавить эти восемь славянских народностей от жалкого, зависимого положения от иноплеменных влияний» (Ламанский 1865а: 91). В противном случае славяне будут ассимилированы другими, более успешными в политическом, куль- 48 JF’v/’iTHTBC-fl 2019. Т. 56 турном и языковом отношениях народами. Однако в деле сложения единого народа и принятия одного языка недопустимо принуждение. «Для принятия славянами русского языка дипломатическим языком и общим органом высшей образованности прежде всего потребно их добровольное согласие, ибо о насильственном распространении не может быть и речи», - заключал Ламанский (Ламанский 1865а: 91). На смену мировой борьбы народов и государств, полагал он, приходит конкуренция языков, объединяющих нации и территории в самобытные цивилизационные миры. Язык приобретает всемирно-историческое значение. Из современных ему европейских языков три романских (французский, итальянский и испанский) и два языка германских (английский и немецкий) «достигли более или менее значения всемирно-исторического» (Ламанский 1871: 48). Соперничество между ними в Европе, в обширных европейских колониях и в Северной Америке продолжается. Однако Ламанский считает, что исход этой борьбы предрешен. Значение французского и немецкого языков сохранится только в Европе. Мировое значение останется за английским и испанским языками, но постепенно преобладание английского языка усилится и потеснит испанский даже в Южной Америке. Центр романо-германского мира перемещается в Новый Свет. В греко-славянском мире складывается иная ситуация. Малочисленные славянские народы, а также этнологические стихии Среднего мира (греки, армяне, грузины и проч.) слабы политически и культурно. У русского языка в Среднем мире нет конкурентов, так же, как у народов греко-славянского мира нет альтернативы принятию русского языка, кроме культурного прозябания и исторического небытия. «В нашем мире, - уточнял Ламанский, - ни один из современных языков, кроме русского, не может иметь притязания на значение всемирно-историческое, на сколько-нибудь большое распространение вне пределов своих тесных родин. Для всех этих славянских народностей и многочисленных инородцев орудием обоюдного понимания и взаимной связи, общим дипломатическим органом и даже языком высшей образованности может быть только язык русский» (Ламанский 1871: 49). Русский народ и русский язык способны взять на себя роль цивилизационного объединения народов греко-славянского мира. С этой точки зрения, язык становится геополитической силой. Ла-манский даже говорит здесь об особом историческом законе: «Существует выработанный историей с помощью наблюдений закон, что чем отдаленнее друг от друга, чем разнообразнее и различнее земли и народности, между которыми ощущается потребность в усвоении известного чужого языка, тем этот язык приобретает значение все- История 49 общего и мирового языка. Этот мировой характер языка зависит не от того, что, например, каждый испанец лучше француза и англичанина или каждый русский лучше словинца, чеха или немца. Нет. Это вырабатывается силами, не зависящими от личной воли человека, именно: географическими условиями, площадью страны, количеством душ, чувствующих потребность в усвоении известного языка, и тем, сколько пустого ещё пространства находится в обладании известного народа, т. е. сколько условий для развития языка» (Ламанский 1871: 62). В другом своем лекционном курсе он уточнял: «Распространение русского языка есть распространение русской мысли, русского влияния» (Ламанский 1867: 152). Еще в магистерской диссертации Ламанский вопрошал: «Распространение языка известного народа вне пределов его отечества не находится ли в тесной связи с распространением умственного влияния этого народа на те страны, в которых принимается этот язык?» (Ламанский 1859: 120). Общий язык формирует единое мировоззрение, культуру, снимает противоречия, заглушает исторические обиды и в перспективе ведет к политическому сближению. Долгий жизненный путь Ламанского позволил ему видеть, в каком направлении развивается русская культура, завоевывающая всемирно-историческое признание, и к чему стремятся славянские народы. В его публикациях и письмах можно найти много пессимистических оценок, особенно тех процессов, которые происходили в славянском мире. Однако достижения русской культуры он оценивал положительно и видел возрастающую роль русской литературы и языка. Так, в одном из поздних посланий хорватскому слависту И.В. Ягичу он писал: «Смерть нашего великого писателя Л. Толстого напомнила мне Ваше письмо ко мне о том, что русский язык еще не мировой благодаря силе нашей бюрократии, и благодаря ей он и быть не может. Но так ли это? Пушкин и Грибоедов, Гоголь, Достоевский, Толстой - ведь это великие, гениальные писатели не в славянстве лишь, но в целом европейском мире, а частью и в Америке (Сев[ерной]). Русский язык - мировой и потому, что на нём говорят сотни тысяч наших инородцев и нескольких сотен и даже тысяч японцев и китайцев, живущих в России. Нынче летом в Гунгербурге (верстах пятидесяти от Петербурга) я спросил одного китайского разносчика шелковых материй, сколько их теперь в Петербурге - не менее 30 чел., а в Москве еще больше - и все они очень свободно говорят по-русски, а внутри европ[ейской] России и в Сибири, а также и в нашей Ман-джурии и Владивостоке. Мне говорили наши студенты, что студенты наши китайцы много читают русских писателей, есть между ними большие п

Скачать электронную версию публикации