Peasant Women of Tomsk Region under Conditions of Social Changes in the1920s and1930s.pdf Введение. Повышенный интерес российских исследователей к изучению истории женщин Сибири отчетливо фиксируется в научнобиблиографических и историографических публикациях (Пушкарева 2002; Гончаров 2008). В целом ряде работ раскрыты такие важные аспекты темы, как государственная политика по отношению к женщинам в 1920-х гг. (Климанская 1965, 1976), развитие женского образования (Рябцева 2003; Гончаров, Журавлева 2008), использование женского труда в промышленности (Скубневский 2008) и колхозном производстве (Шипилина 2011). Исследователи касаются положения женщин в рабочих и крестьянских семьях Сибири (Бардина 1995; Фаронов 2008; Воеводина 2008; Коляскина 2008). Однако ни в одном из имеющихся исследований по истории Сибири не затрагивается вопрос, впервые обозначенный в российской историографии Л.П. Репиной (1999), - о женском опыте переживания крупных социальных изменений. Практически вне внимания исследователей остаются процессы социализации сибирских женщин, усвоения ими новых общественных ролей в первые послереволюционные десятилетия. Рассмотрение этих вопросов на материалах Томско-Нарымского Приобья (в границах современной Томской области) позволяет конкретизировать решение такой важной научной проблемы, как история населения в социокультурном аспекте (Репина 1999: 21-37; Соколов 1999: 60-70; Вербицкая 2005: 314-321). Основу исследования составили законодательные и распорядительные акты 1917-193 0-х гг., определявшие социальный статус российских женщин послереволюционных десятилетий. Привлекались документы делопроизводства, отложившиеся в архивах, и документальные публикации, позволившие осветить социально-политическую активность женщин-крестьянок. Использовались данные демографических переписей 1920, 1926 и 1939 гг. Разнообразная социальная информация по теме исследования представлена в периодической печати, в частности в газетах «Красное знамя» и «Советский север», а также в журнале «Красная сибирячка». Привлеченные источники характеризуются высокой степенью достоверности и позволяют с достаточной полнотой осветить изучаемые события. Социально-правовой статус российских женщин претерпел кардинальные перемены в период Революции 1917 г. и в первые послереволюционные десятилетия. Сразу после свержения самодержавия женщины были уравнены с мужчинами в избирательных правах: летом 1917 г. они были допущены к выборам в Учредительное собрание (Положение о выборах... 1917: 1). Декретом о земле (1957: 19), принятым II Всероссийским съездом Советов 26 октября 1917 г., женщины наделялись равным с мужчинами «правом пользования землей». В июле 1918 г. равные с мужчинами политические права женщин были продекларированы в первой советской Конституции (1918: 23). Новая Конституция, утвержденная в декабре 1936 г., закрепила гражданские права женщин. 122-я статья Конституции (1937: 22) включала следующее положение: «Женщине в СССР предоставляются равные права с мужчиной во всех областях хозяйственной, государственной, культурной и общественно-политической жизни. Возможности осуществления этих прав женщин обеспечиваются предоставлением женщине равного с мужчиной права на труд, оплату труда, отдых, социальное страхование и образование, государственной охраной интересов матери и ребенка, предоставлением женщине при беременности отпусков с сохранением содержания, широкой сетью родильных домов, детских ясель и садов». Однако если говорить о женщинах-крестьянках, то их права систематически урезались постановлениями и распоряжениями законодательной и исполнительной власти. Имеются, прежде всего, в виду постановления о раскулачивании и выселении крестьян вместе с семьями в отдаленные местности, согласно которым крестьянское население оказывалось в бесправном положении. А по Постановлению Совнаркома СССР от 28 апреля 1933 г. «О выдаче гражданам Союза ССР паспортов на территории СССР», постоянным жителям сельской местности (не только спецпереселенцам) паспорта не выдавались. Как следствие, они лишались возможности свободного передвижения по стране, а значит, и права на труд, образование, лечебную помощь вне границ сельских поселений (Постановление Совета. 1933: 304-306). В 1935 г. на 2-м Всесоюзном съезде колхозников был принят Устав сельскохозяйственной артели, который и после принятия Конституции 1936 г. регулировал жизнь колхозников - мужчин и женщин. Устав закреплял крестьян за колхозами: «Колхозный путь, путь социализма, есть единственно правильный путь для трудящихся крестьян. Члены артели обязуются укреплять свою артель, трудиться честно, делить колхозные доходы по труду, охранять общественную собственность. выполнять задания своего рабоче-крестьянского государства и таким образом сделать свой колхоз большевистским, а всех колхозников зажиточными» (Примерный Устав. 1967: 519). Что касается прав колхозников и колхозниц, то в Уставе ничего не говорилось ни о возможности выхода из колхоза, ни о социальном обеспечении (по уходу за ребенком или по болезни). Правда, в главе «О средствах производства» сообщалось о необходимости «вовлекать женщин в колхозное производство и общественную жизнь артели, выдвигая способных и опытных колхозниц на руководящую работу, разгружая их по возможности от домашних работ путем создания яслей, детских площадок и т.д.» (523). Членам колхозов полагались небольшие участки земли под огороды, оговаривалась возможность содержать на личном подворье одну корову, одну свиноматку, до десятка овец. Прописывались и условия оплаты труда колхозников - после выполнения всех государственных планов и обязательных поставок сельскохозяйственной продукции колхозникам начислялись выплаты по трудодням (Примерный Устав. 1967: 524-525). Можно согласиться с Г.В. Шипилиной (2011: 125) в том, что гражданские права крестьян, прежде всего крестьянских женщин, практически не имели гарантий со стороны государства, что и определяло их незавидное социальное положение. Первый опыт усвоения крестьянками новых для них ролей накапливался спонтанно, когда вследствие двух войн и революции российские села «обезмужичили». Известно, что в 1916 г. женщины составляли 53,3% всего населения Томского уезда (Алтайско-Томская часть. 1927: 184-185). По данным переписи 1920 г., доля женщин среди сельского населения Томского уезда составляла 51,1% (Народное хозяйство. 1923: 29). В 1926 г. процентное соотношение женского и мужского населения в сельских районах в границах нынешней Томской области почти уравнялось (50,7 : 49,3), а ко времени Всесоюзной переписи 1939 г. доля женщин в томских селах вновь повысилась до 51,5% (Всесоюзная перепись. 1928: 248-249; РГАЭ 1939: 114-119). Овдовевшие, осиротевшие, а также и многие замужние женщины взваливали на свои плечи мужскую крестьянскую работу, занимались не только огородами, но и пашней, заготавливали сено и дрова, ухаживали за домашними животными, а кроме того, как и в прежние довоенные времена, выполняли все работы по дому - готовили, стирали, заботились о малолетних детях и престарелых родственниках. В зимнее время женщины пряли, ткали, вязали, шили, а некоторые даже изготавливали валяную и кожаную обувь. К домашним работам с раннего возраста привлекались крестьянские дети, в основном девочки, традиционно выполнявшие роль нянек для младших братьев и сестер. По воспоминаниям томского врача, кандидата медицинских наук В.И. Черняевой, проживавшей в двадцатых годах в дер. Ново-Михайловке под Томском, она с семи лет помогала в семейном хозяйстве, кормила кур, свиней и даже доила корову (Томские женщины. 2003: 122). По подсчетам С.Г. Струмилина, приведенным в работе К.Е. Кли-манской (1976: 70), в начале 1920-х гг. мужчины-крестьяне трудились в течение года в среднем по 3 242 часа, а женщины-крестьянки - по 4 342 часа, т.е. более чем по 11 часов ежедневно. Занятые каждодневным тяжелым трудом, томские крестьянки были очень ограничены в своих повседневных запросах, пренебрегали заботами о здоровье. В условиях товарного кризиса 1920-х гг. крестьянки, особенно в отдаленных районах, были лишены возможности использовать «покупные ткани», приобретать одежду и обувь, одевались в домотканину изо льна, конопли и крапивы (Бардина 1995: 124-125). По воспоминаниям Л.Н. Иванова (1995: 97-98), в начале 1920-х гг. жившего с родителями в с. Батурино на Томи, мать его, как и все деревенские женщины и дети, все лето ходила босой и обувалась только тогда, когда шла в церковь или в лавку. От этого «пятки ее ног часто растрескивались и даже кровоточили, доставляя мучения». Как и повсеместно в Сибири, томские женщины придерживались традиционных обычаев и норм поведения. Так, Л.Н. Иванов (1995: 98) вспоминал, как «в лютые морозы мама часто прибегала домой с обмороженными выше колен ногами, восклицая уже с порога: “Ой, ребята, ноженьки ознобила, ноженьки ознобила!”». Далее мемуарист добавлял: «Одета же она была тепло: в ватном пальто, в валенках, на голове -теплая шаль. Но дело в том, что шерстяные чулки завязывались выше колен тугой веревочкой или круглой резинкой, которые сильно перетягивали ноги. Для теплоты мама надевала, кроме обычной нижней и верхней, еще две-три верхних юбки. Однако ноги выше колен оставались голыми. Нельзя сказать, что сибирячки не знали о пользе теплых штанов. Но как можно?! Штаны ведь носили татарки. А мы - русские, нам нельзя!». Сохранились документальные свидетельства о молодежи с. Коларова, бывшего Спасского, собранные томским исследователем М.А. Слободским. Наблюдая сельские «вечорки», он сообщал, как по вечерам к одному из деревенских домов собираются сначала девицы, рассаживаются на завалинке, на бревнах, «ведут между собой беседу», играют в карты и даже гадают. Подходят парни, «завязывается оживленный разговор, который сменяется песнью», а когда появляется гармонист, начинаются танцы и хороводы. Автор отмечал, что «в танцах девушек движения плавны, монотонны, чувствуется какая-то жеманность, отсутствует одушевление». Парни, напротив, «значительно оживленнее», допускают «залихватские движения». В хороводах и плясках пели протяжные песни и частушки. По запискам М.А. Слободского, «предметом частушек является в большинстве случаев милый, или миленок, и милая. Любовь и связанные с нею чувства очарования и разочарования, тоски и ревности, обиды оскорбленного чувства, и тяжелое предчувствие, одним словом, внутренняя жизнь молодой души, у которой нет других интересов, кроме любви, - вот самые обычные мотивы частушек» (1927: 96-97). Многие крестьянки всю жизнь оставались неграмотными, уровень их грамотности заметно уступал таковому у мужчин. Так, по материалам переписи 1920 г. грамотой владели 28,5% мужского населения сельской местности Томского уезда и только 11% женщин (Народное хозяйство. 1923: 29). Согласно переписи 1939 г., доля грамотных женщин в Кожевниковском районе Новосибирской области (ныне вошедшем в состав Томской области) возросла до 58,2%, в Зырянском -до 64,1%, в Асиновском районе - до 66,3%. В то же время доля грамотных мужчин в этих же районах составляла 82,8; 85,3 и 88,8% соответственно. Несколько выше (возможно, за счет сосланных раскулаченных крестьян) была доля грамотных в сельских поселениях Нарымского округа - 71,2% всех лиц женского пола старше девяти лет и 89,5% мужского населения (РГАЭ 1939а: 44-45). В условиях перемен в крестьянской среде формировался тип самостоятельных женщин-хозяек, которые пользовались авторитетом односельчан. Так, томский врач П.Т. Приходько (1927: 112), изучавший летом 1925 г. народную медицину в подгородном Коларовском районе, встретил крестьянскую вдову Лукею Павловну Егорову. Она проживала в с. Батурино вместе с 16-летним сыном и 14-летней дочерью, обрабатывала земельный участок в 30 десятин. Односельчане уверяли, что она сама и «корову, и овцу заколет». Л.П. Егорова от матери переняла и приумножила лекарские знания, использовала травы и аптечные препараты, умела делать массаж, помнила много заговоров, принимала роды и по вызовам лечила больных в окрестных селах и даже в Томске. При этом, согласно неписанному кодексу знахарей, ничего не брала за свои услуги, принимала только то, «что дадут». П.Т. Приходько характеризовал крестьянку Егорову как «умную, энергичную и уверенную в своих поступках женщину», она любила «погулять с бабами», но соседи «ни разу не замечали, чтобы с мужиками баловала». В то же время информаторы Приходько отмечали ее мстительность («и кур в огород к соседке загонит, и в плетне лазейки к ней сделает»), утверждали, что может недругу в чай подложить чего-нибудь, «чтобы очумел». Вхождение женщин в новую исконно мужскую роль главы семейства, землепользователя потребовало дополнительных затрат времени и сил и обернулось для них обязанностью выплачивать налоги в пользу государства, а в случае неуплаты - подвергаться наказанию. В 1922 г. две крестьянки Чилинской волости Томского уезда Евдокия Сазыкина, 46 лет, и Анна Мельникова, 40 лет, были обвинены налоговой сессией Томского губревтрибунала в неуплате государственного продналога и приговорены к конфискации имущества. У Е. Сазыкиной отобрали две лошади, корову, три овцы и плуг, а у А. Мельниковой - две лошади, корову и плуг (Из истории. 2000: 218). Чуть позже, в ходе коллективизации и раскулачивания, женщины-крестьянки вместе с мужьями и отцами, а порой и независимо от них подвергались репрессиям, изъятию имущества и высылке в отдаленные малообжитые местности. В мае 1931 г. в пригородном Эуштинском сельсовете попытались раскулачить Мухамедзяна Сайфульмулюкова, но он к тому времени скрылся из села. Тогда участники раскулачивания описали все небогатое имущество семьи Сайфульмулюковых, включая деревянную избу 12 х 6 м, старую избушку, конюшню, облигации на 30 руб., а также козу, коня и гнедого жеребенка, дроги без колес и водовозку, ящик с плотницкими инструментами, 5 пудов ржаной муки, старую сбрую, «две шлеи старые и две седелки», один чугунок и два ведра, 5 табуреток, 2 ящика-сундука и шкаф с застекленными дверцами, весы столовые и весы коромысловые, кадку для воды, две стеклянные банки. И поскольку хозяин отсутствовал, ответчиком стала его жена Фатыма Сайфульмулюкова, мать пятерых детей в возрасте от 2,5 до 14 лет. В жалобе в Томский горсовет, составленной по неграмотности эуштинской крестьянки ее соседкой Софией Мавликеевой, сообщалось: «Средств - ни денег, ни хлеба, ни одежды, как у детей, так и у меня, не имею. Муж мой скрылся неизвестно куда и при жизни его дома имел еще двух жен. После ухода мужа средства к существованию получены от поденной работы» (Томские татары. 2000: 124-125). Такой ценой оплачивалась ролевая самостоятельность томских крестьянок. Социально-политическая активность крестьянок, вовлечение их в общественную сферу были целиком подчинены задачам партийнополитического строительства. В 1922-1924 гг., на XI, XII, XIII съездах Российской коммунистической партии большевиков (далее - РКП(б)), неизменно принимались резолюции о работе среди трудящихся женщин. В резолюции XI съезда прямо говорилось: «Учитывая роль крестьянок в поднятии сельского хозяйства и развитии сельскохозяйственной кооперации, съезд считает необходимым усилить работу среди них, для чего должен быть увеличен кадр уездных и районных организаторов из крестьянок» (Одиннадцатый съезд. 1983: 529). В решениях XIII съезда РКП(б) ставились задачи «распространения влияния партии на широкие слои работниц и крестьянок путем политического и культурного воспитания их; вовлечение работниц и крестьянок в партийное, профессиональное, кооперативное и советское строительство» (Тринадцатый съезд. 1984: 285). В ЦК РКП(б), в губернских и уездных комитетах партии создавались отделы по работе среди работниц и крестьянок - женотделы. В 1920 г. в составе Томского губкома партии (и сменившего его в 1925 г. окружкома партии) был также сформирован женотдел (ЦДНИТО 1923: 14; Кан 2009: 536-537). После очередного административно территориального передела, когда в 1930 г. сельские районы упраздненного Томского округа вошли в Западно-Сибирский край, ни в крайкоме ВКП(б), ни в райкомах партии женотделы не функционировали. А в составе Томского горкома ВКП(б), которому подчинялись и окружавшие город сельские территории, был создан женсектор (ЦДНИТО 1930: 48). Задачи активизации женского населения, поставленные партийным руководством, решались с трудом. Томские крестьянки, занятые своим хозяйством, семьей, по мнению инструктора Томского женотдела М. Пономаревой, «буквально тормозили всякие начинания, всеми силами противились всяким культурным начинаниям.» (Томские женщины. 2003: 67). Некоторые и своих мужей заставляли выйти из партии или уйти из коммуны. А по отношению к новым советским порядкам придерживались точки зрения, которая была высказана одной из крестьянок с. Зырянского: «Лишь бы брали налоги, да оставляли крестьянам на самогон» (Наброски. 1923: 2). Самой распространенной формой вовлечения женщин в общественное движение стали делегатские собрания. В партийных решениях (Двенадцатый съезд. 1984: 126) они рассматривались как «самый существенный аппарат, соединяющий партию с широкими массами беспартийных работниц и крестьянок». Члены делегатских собраний, делегатки, занимались ликвидацией собственной неграмотности, участвовали в различных политико-просветительных мероприятиях. Чуть позже к делегатским собраниям стали относиться как «одному из резервов для пополнения рядов партии» (Востротина 1932: 6). Выборы делегаток превращались порой в общественное событие, как это случилось в с. Зырянском в 1924 г., где на первое собрание пришли 75 сельских женщин. Зырянские делегатки говорили: «Долго мы ничего не понимали, жили в темноте, знали только ребятишек да кухню. Теперь словно проснулись. Будем работать, подравняемся с нашими мужиками» (Лукерия 1924: 7). Под влиянием делегаток с. Ново-Рождественка члены местного общества потребителей постановили запретить торговлю водкой (ГАТО 1930: 55). Конференция женщин-делегаток Нарым-ского уезда, созванная в 1925 г., приняла решение о борьбе с самогоноварением (Томские женщины. 2003: 78-79). Крестьянки с. Калтай -русские и татарки - создали в 1927 г. женское машинное льномяльное товарищество и маслоартель, устроили маслозавод и начали сбивать на продажу сливочное масло (Пащенко 1927: 12; Ф.В. 1928: 12; Калтай. 1928: 1). Усвоению новых ролей способствовало привлечение женщин-крестьянок к участию в избирательных кампаниях. Известно, что в начале 1920-х гг. в выборах Советов в Томском уезде участвовали почти 60 % крестьян, имевших право голоса, и только 14% женщин-крестьянок. А по данным 1925 г., в подгородном Коларовском районе женщины-татарки вообще не участвовали в выборах (ГАТО 1925: 118). Чтобы преодолеть избирательную пассивность женщин, характерную для всей страны, была развернута политическая кампания вовлечения женщин в Советы. В октябре 1927 г. состоялся съезд женщин, членов местных Советов Томского округа. В окружной центр съехались 99 делегатов, 72 из которых были крестьянками, по преимуществу - русские, но присутствовали также татарки, эстонки, латышки. В большинстве это были женщины 23-40 лет и старше, семейные, «умудренные жизнью». По свидетельству организаторов съезда, они приехали в город, «бросив свое хозяйство, оставив детей» (Женщина. 1927: 5). Съезд приветствовал председатель Томского окружного исполкома Советов рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов П.П. Захаров словами, характерными для официальной трактовки женского вопроса: «Женщина в советском строительстве за истекшие десять лет проявила уже много энергии, много воли к победе. Но эта энергия, эта воля все еще недостаточны для того, чтобы сравняться с мужчиной. Женщина все еще отстает, еще не достаточно втянута и недостаточно выделяет себя как активная строительница рабоче-крестьянского дела» (Женщина. 1927: 4). В отличие от советского руководителя, участницы съезда обсуждали волновавшие их жизненные вопросы - об организации медицинской помощи крестьянкам, о ликвидации неграмотности. Говорили и об участии женщин в советской работе. Само пребывание в Томске, обсуждение вопросов, далеких от повседневных деревенских забот, волновали, настраивали на высокий лад. Недаром одна из делегаток с пафосом отзывалась о съезде: «Много дивного пришлось мне, темной крестьянке, слышать и видеть за последние годы, но такого дива, как этот съезд, мне видеть еще не привелось. Обо всем-то переговорили, обо всем-то надумали, и как хорошо теперь я поеду в деревню, узнав, как и что, и какое дело нам теперь в деревне надо осиливать» (Женщина. 1927: 5). В томских селах складывалась прослойка женщин-активисток, участниц политических кампаний, выдвиженок на руководящую работу. Например, Еннафа Харитонова из с. Молчанова избиралась делегатом Томского окружного съезда Советов, часто замещала председателя сельсовета во время его отлучек (Жизнь. 1926: 12). В январе 1929 г. впервые в истории Нарымского края делегатом и членом президиума 2-го туземного съезда остяков (селькупов) Ваховского района была избрана женщина (имя ее в документах не сохранилось) (ГАРФ 1929: 7). Она же стала и членом Корликовского родового совета, как называли в конце 1920-х гг. сельские советы, создаваемые в местах обитания вахов-ских остяков (ГАРФ 1925-1930: 14, 22). Томские женщины-крестьянки - Семенова, Бакникова, Мария Алатаева, Лузина - возглавляли сельсоветы (Ш. 1934: 14; И в этом году. 1934: 10). Бригадир свинотоварной фермы колхоза «Таежная заря» Каргасокского района Анна Кучина, колхозница из с. Уртам Кожевниковского района Анастасия Бе-тенкова участвовали в работе 2-го съезда Советов Западно-Сибирского края (Никулькова 1935: 13; Михайлова 1935: 13). В 1939 г. депутатами Новосибирского областного совета депутатов трудящихся были избраны звеньевая колхоза «Новая жизнь» Томского района П.И. Толсти-хина, охотница-стахановка из Александровского района А.И. Самарина и телятница из Колпашевского района В.Е. Зыкова (Список. 1939: 1; Лекции. 1940: 63). В Нарымский окружной Совет депутатов трудящихся вошли члены колхоза «Красная звезда» Пудинского района А.И. Петрова и колхоза «Новый путь» Парабельского района Е.К. Родикова, заведующая молочно-товарной фермой из Каргасокско-го района Е.Н. Вялова, звеньевые колхоза имени Свердлова Колпашев-ского района Л.С. Пшеничникова и колхоза «Коминтерн» Парабельско-го района С.Г. Скирневская (Список. 1939: 1). С началом массовой коллективизации власти стремились заручиться женским участием в колхозном движении. В инструктивном письме Томского окружного комитета ВКП(б) от 22 февраля 1929 г. особо указывалось на делегатские собрания как «приводные ремни партии», способные привлечь «к практическому участию в проведении плана весенней сельскохозяйственной кампании широкие бедняцко-середняцкие крестьянские женские массы» (Томские женщины. 2003: 81). На первых порах томские женщины выступали против коллективизации. Так, одна из крестьянок с. Двухреченского говорила: «У нас все отбирают и отдают в коллектив, а в коллективе по миру ходят. Что вы, мужики, на них смотрите, весной все пропадем с голоду» (ГАТО 1930: 56). Для преодоления антиколхозных настроений и выполнения правительственного постановления «О борьбе с искривлениями партлинии в колхозном движении» в октябре 1930 г. было созвано совещание женщин-колхозниц Томского района. На совещании прозвучала критика принудительного вовлечения в колхозы, а вместе с тем и выступления в пользу колхозов. Насколько они были искренни, трудно судить. Во всяком случае, участница совещания Морева сообщила, что была против вступления в колхоз, а пожив в нем, пришла к выводу, что «только в колхозе начнется настоящая жизнь крестьянской женщины.» (Лишь в колхозе. 1930: 1). Возможно, если крестьянка Морева не лукавила и не испытывала принуждения, она имела в виду то, что в колхозе женщины получили возможность участия в общественных делах, видели выход из повседневной семейной рутины. В колхозах женщины обрели истинное равноправие, без всяких скидок работали наравне с мужчинами. По большей части они были заняты на животноводческих фермах, а летом - на полевых работах, вручную косили и жали зерновые культуры и лен, выращивали картофель и овощи. Порой их назначали звеньевыми или бригадирами, как Н.П. Лапонову из с. Ново-Никольского. Под ее началом работали 14 женщин и 4 мужчин, которые занимались выпасом и дойкой 114 коров (Шелудков 1934: 3). Некоторые женщины становились пахарями, плугарями, бороноволоками, косильщиками, конюхами и обгоняли мужчин по производительности и качеству работ. Так, Анна Волкова работала лучше всех пахарей колхоза «Сибирский большевик» Колпашевского района, на вспашке 1934 г. она за три дня вспахала конным плугом 2,88 га при норме 0,8 га. Две колхозницы из колхоза «Новая жизнь» Кривошеинского района Е.И. Ковтюкина и С.М. Буланова работали на подъеме паров и ежедневно вспахивали по одному гектару. А колхозница Молчановского сельсовета того же Кривошеин-ского района Анна Еремина за весь период весенней пахоты обработала на конном плуге 14 га земли (А-в 1934: 1; Ударницы-колхозницы. 1934: 3). Не уступали мужчинам женщины-охотницы Нарымского округа. Пушнину, отправляемую на экспорт, добывали 29 женщин, в их числе Анна Лихачева, Д.Д. Арнангина, первая в крае женщина-охотница на белок Нюра Тугундина, 15-летняя Елена Радкумова и 70-летняя Елена Пырчикова. Одна уходила в тайгу на продолжительное время 18-летняя охотница на белок Власова, регулярно перевыполняя план добычи (Северянин 1934: 1; По вопросу. 1934: 2; Писаров 1939: 4). Женщины-колхозницы Нюрольского сельсовета Каргасокского района Мария Иняева, Анфиса Ологина, Федосья Пылосова работали в рыболовецкой бригаде под началом Ефима Иняева (Борбашев. 1939: 3). А в колхозе имени Чкалова Каргасокского района пять отважных женщин заявили о своем желании работать «наравне с мужчинами» и организовали женскую рыболовецкую артель, которую возглавила Татьяна Щепицина (Ликвидируем. 1939: 3). Процессы женской социализации на томской земле развивались через характерные «механизмы поощрения и наказания» (Пушкарева 1999: 161). Известны случаи, когда мужья избивали своих жен, не пускали в клуб, на собрание делегаток. Правда, находились женщины, подобные Евдокии Лузиной из с. Варюхина, избранной членом сельсовета и районного комитета крестьянской взаимопомощи. Муж сначала протестовал против ее активности, «учил ее уму-разуму», но она ему твердо заявила: «Если хочешь жить со мной, то должен мириться с моей работой» (Наша жизнь. 1925: 16). Нетерпимым было отношение к женщинам-активисткам со стороны мужчин, облеченных властью. По свидетельству инструктора женотдела Томского уездного комитета РКП(б) М. Пономаревой, в самом уездном комитете бытовало выражение «баботдел», а работа с женщинами считалась «работой не первой важности». Поэтому организаторам женских собраний в притомских деревнях не раз приходилось слышать вопросы: «Зачем это еще бабы-то понадобились, что от нас и кому нужно?» (Томские женщины. 2003: 67-68). Председатель Калтайского сельсовета говорил, что от женщин-делегаток «только один шум, а пользы нет» (Пащенко 1928: 15). Неприглядный случай произошел в Коларовском районе, где жен-щину-татарку Валееву избрали председателем сельсовета, затем - заместителем председателя Коларовского райисполкома. Вот тогда-то ее непосредственный начальник, председатель райисполкома, сказал: «Нравится мне твоя работа. Но еще больше нравится мне твоя походка». А когда получил отказ, стал злейшим врагом и не постеснялся организовать решение президиума райисполкома, в котором говорилось: «Ввиду того, что Валеева не работоспособна, занимается проституцией, имеет связь с кулацким элементом и фальшивомонетчиками, подрывает авторитет партии и советского власти, постановили: Валееву с работы снять, из членов райисполкома исключить». Оболганной женщине-активистке удалось доказать всю вздорность предъявленных ей обвинений, районная РКИ принудила недобросовестного председателя выплатить штраф, но на советскую работу Валеева не вернулась (Сенова 1929: 13-15). В качестве поощрительной меры вовлечения женщин в общественную сферу можно рассматривать попытку решения проблемы ухода за маленькими детьми. Первые сельские ясли на территории Томско-Нарымского Приобья открылись в с. Колпашеве (в 1933 г. преобразованном в рабочий поселок, а в 1938 г. - в город). По данным на 1926 г., в Томском округе действовало 13 сельских детских яслей, в основном при медицинских участках (Летние ясли. 1927: 2). Количество яслей заметно увеличилось в начале 1930-х гг. Например, в Томском районе в 1931 г. было открыто 87 яслей для детей «колхозников, бедняков и батраков». Ясли создавались исключительно с целью «освобождения женщины для производства через систему дошкольного воспитания» (Материалы. 1931: 22). И как в старые времена, женщины кормили грудью детей, не отрываясь от уборочных работ, с той лишь разницей, что грудных детей подвозили матерям из яслей или с детских площадок (И в этом году. 1934: 10). Действенным «механизмом поощрения» служила пропаганда трудовых достижений крестьянок. Например, корреспондент томской газеты «Красное знамя» А. Дубинский (1932: 2) с похвалой писал о колхознице Кузовлевского сельсовета Томского района Ю.А. Брокон, которая при уборке зерновых за один рабочий день нажинала до 200 снопов. В газете Нарымского окружкома ВКП(б) «Советский север» рассказывали о колхознице Тунгусовского сельсовета Марии Жук, которая за световой день вязала по 1 000 снопов при норме 500. А в звене Анны Аксиненко все пять вязальщиц связывали больше чем по 1 000 снопов каждая. Еще лучше работали колхозницы колхоза «Молот» Кривоше-инского района Дарья Наумчик, Надежда Князюк, Парасковья Сайна-кова, которые ежедневно вязали по 1200 снопов и больше (Черкашин 1939: 1; Тюлькин 1939: 1). В новосибирском журнале «Красная сибирячка» сообщалось об учреждении в Томском районе красного и рогожного переходящих знамен, которые вручались передовым и отстающим колхозницам на уборке урожая. В числе передовых оказалась 75-летняя колхозница Ва-расина из Лучановского сельсовета, она перевыполняла план на 120% и была премирована отрезом шелка на платье. Ее товарка, 60-летняя Ольга Портнягина из Коларовского сельсовета, нажинала по 130 снопов в день при норме 120 и получила премию - платье и платок (Данилкина 1933: 11). В газетах рассказывали о трудовых достижениях доярки колхоза «Новая жизнь» Парабельского района Клавдии Родиковой, телятницы из Кривошеинского района Евдокии Сусоровой, животноводов из Кар-гасокского района Харитиньи Костаревой и Клавдии Сухушиной (Ударницы-колхозницы. 1934: 3; Ю.Д. 1934: 3; Кушнарев 1939: 3). В 1938 г. для поощрения производительного труда колхозников было принято правительственное постановление об открытии в Москве Всесоюзной сельскохозяйственной выставки. В сибирских колхозах, как и повсеместно в стране, было организовано соревнование за право участия в выставке. Об участниках соревнования сообщалось в печати и даже в отдельных книжных изданиях. Это были колхозницы Томского района: доярки Магера Единеева и Гульфареза Антинеева, звеньевые Е.Ф. Вершинина, М.И. Барабинова и А.Д. Смирнова. А также телятница из Колпашевского района Варвара Зыкова, чаинская телятница Варвара Понтюхина, колпашевский конюх Прасковья Гришаева (Шушаков 1939: 5; Лекции. 1940: 53-87). Первыми для поездки на сельскохозяйственную выставку в Москву были выбраны доярка из Каргасокского района Е.Я. Кабанова, которая надоила от 10 коров в среднем по 17 центнеров молока в год, кар-гасокские и колпашевские телятницы В. Тарасова, А. Сидорова, К. Бахарева, С. Литосова, сохранившие 100% молодняка, за которым ухаживали. А телятница колхоза «III Интернационал» В.С. Ново-кшонова, депутат Тегульдетского районного Совета депутатов трудящихся, сумела побывать на выставке в Москве три раза (Томские женщины. 2003: 147). Задача «политического и культурного воспитания» женщин-крестьянок, поставленная партийным руководством страны (Тринадцатый съезд. 1984: 285), распространялась и на молодежь, чьи родители были раскулачены и высланы в Нарымский край. В местной печати рассказывалось, например, о дочери алтайских спецпереселенцев Надежде Ступак, ставшей заведующей животноводческой фермой на 400 голов. В 1936 г. ее приняли кандидатом в члены ВЛКСМ. Вместе с другими кандидатами Н. Ступак подписала письмо, направленное в Нарымский окружной комитет ВЛКСМ, в котором, в частности, говорилось: «Мы дети трудпоселенцев, перевоспитавшиеся в трудовом процессе, восстановленные в правах гражданства великой социалистической страны, с величайшей радостью отмечаем, как один из лучших, счастливейших дней нашей жизни, день приема нас в комсомольскую семью. Мы проклинаем кулацкое прошлое своих родителей, навсегда от него отворачиваемся. Спасибо тов. Сталину, что он указал нам правильную дорогу» (III краевая. 1936: 2). Социальные перемены формировали культурно-психологический облик томских крестьянок, определяли их стремление к культуре и образованию. Так, участвуя в работе губернского съезда Советов, татарка из с. Калтай Зайнат Федмахметова посетила в Томске музей, побывала в театре и позже делилась своими впечатлениями с другими калтай-скими женщинами (Залетный 1924: 17). Калтайская же делегатка Евдокия Жикина, убедившаяся, что «неграмотной жить и работать нельзя», вступила в общество «Долой неграмотность», организовала в селе избу-читальню, а потом и школу (Наша жизнь. 1925: 16). В деревне Карам -зинке Чаинского района, населенной кряшенами (тюркоязычная группа), женщины-делегатки стали ходить по вечерам в сельскую школу, где учительница Зайцева, знающая их язык, обучала грамоте. И участницы этих встреч говорили: «Собираемся в школу точно на праздник, отдыхаем здесь душой от своих повседневных забот и уходить отсюда не хочется» (Наблюдатель 1925: 23; Томские женщины. 2003: 79-80). Жительница Кривошеинского района Татьяна Дурнова сама научилась грамоте и, будучи членом сельсовета, организовала сбор средств на покупку тетрадей и карандашей для начальной школы. Кроме того, она добилась открытия клуба, организовала драмкружок, а побывав в Новосибирске на 2-м краевом съезде Советов, привезла в родной поселок пачку книг (А.Н. 1935: 16). Молодые крестьянки стали осваивать технические специальности. В первой в Колпашевском районе Чажемтовской МТС работали трактористки Анна Пермякова и Августина Кузнецова, вскоре они окончили курсы комбайнеров и стали первыми в Нарымском округе женщи-нами-комбайнерами. Курсы трактористов при Высоко-Ярской МТС окончили М.Д. Чистякова и Е.С. Замиралова. В Чаинской МТС работала Клавдия Фогель, в Рыбаловской МТС - Фекла Бабинович (вспахивала на колесном тракторе за смену 8,4 га при норме 3,6 га). Большую известность в Нарымском округе получила 20-летняя Таисия Манькова. Окончив курсы комбайнеров, она в первый же год работы вошла в число передовиков и была избрана депутатом Нарымского окружного Совета депутатов трудящихся (На колхозных полях. 1939: 3; Накоряков 1939: 3; Пульцин 1939: 3; Таисия. 1939: 1). Определенные сдвиги в повседневной жизни томских крестьянок связаны с журналом «Красная сибирячка», выходившим в 19221939 гг. и имевшим достаточно широкое распространение в деревне. Будучи печатным органом Сибирского / Западно-Сибирского краевого комитета РКП / ВКП(б), журнал освещал по преимуществу общественно-политические события. Одновременно на его страницах размещались советы медицинского характера, рекомендации по рациональному ведению домашнего хозяйства, публиковались кулинарные рецепты, примерные меню семейных обедов, а какое-то время и узоры для вышивания, и выкройки платьев (эти выкройки в натуральную величину рассылались подписчикам в виде бесплатного приложения). По фотографиям в сибирской периодике видно, как в двадцатых годах, следуя традиции, женщины обязательно покрывали головы платками, завязывая их узлом под подбородком. Первыми, как женщины-работницы, стали повязывать голову красной косынкой с узлом на затылке крестьянки-делегатки. Именно в такой косынке ходила Елена Бо-ровцева из с. Ярского, заместитель председателя сельсовета. Не молодая, 50 лет, с «кучей детей», она, по мнению журналиста «Красного знамени», могла «любую молодуху активностью за пояс заткнуть» (Делегатки. 1927: 2). А в тридцатых в сибирских изданиях все чаще публиковались снимки женщин-крестьянок с непокрытыми волосами, нередко и со стрижкой. Девушки и молодые женщины, по свидетельству П.Е. Бардиной (1995: 142), отказывались от традиционных сарафанов и все чаще надевали прямого покроя кофты, заправляя их в несколько укороченные юбки «под ремень», носили «матроски». Сами, по выкройкам, шили модные в предвоенные годы платья с отложным воротничком, с юбкой в складку. Женщины-активистки носили пиджаки, а трактористки щеголяли в куртках-юнгштурмовках, в беретах или кепках. В крестьянских домах стали появляться новинки техники. Известно

Скачать электронную версию публикации