The problem of interaction between China and Central Asia in the Bronze Age (according to material culture).pdf Открытия, сделанные в результате археологических исследований древних памятников на территории Китая и Центральной Азии, фактически позволяют нам говорить о существовании взаимодействий между этими регионами, их масштабах, интенсивности, периодичности и о том, какая культура в какой период была доминантной при этих контактах. В отношении таких контактов существуют три основные гипотезы: 1) заимствований между Китаем и Западом не было [1]; 2) заимствования и связи были частичными и не влияли на общий ход развития культуры Китая и народов Центральной Азии. Запад влиял непосредственно на группы населения Центральной Азии, а уже через них в ослабленном виде воздействовал на Китай; 3) основные этапы китайской древности имеют прямые прототипы в общем евразийском развитии [2]. Все три гипотезы в момент появления имели под собой определенную доказательную базу. Что касается первой гипотезы, то ряд радиокарбон-ных дат, полученных Пекинской лабораторией для неолитических памятников, свидетельствовал в пользу сложения яншаоского неолита в центральных провинциях Китая. В данном случае наиболее сложным вопросом является проблема правомерности приложения метода датировки, разработанного в экспериментальной физике, непосредственно к материалам исторической науки. Вторую гипотезу сформулировал П. Рейнеке в 1897 г. [3]. Она основывалась на исследовании материалов ран-нежелезного века Китая, для которых был характерен ряд специфических черт «скифских» культур, общих для памятников, распространенных от областей южной Германии, Австрии и Венгрии до долины Хуанхэ. Сопоставления, сделанные в ходе сравнения украшений, наборов конской сбруи, предметов вооружения и др., позволили выявить период формирования регулярных контактов между Китаем и западным миром в VII-V вв. до н.э. Особенно такие контакты стали очевидными после открытия в Центральной Туве памятника раннескифской культуры - кургана Аржан [4, 5]. Ряд находок указывал на существование контактов в период, предшествующий ханьским походам на Давань между V и II вв. до н.э. [6]. Третья гипотеза нашла подтверждение в большой серии форм оружия и инструментов, благодаря которым бронзовый век стал обсуждаться как время возможных контактов. Существуют две основные точки зрения по вопросу приоритетного положения в этих контактах. Даты сейминско-турбинских бронз, предложенные Н.Л. Чле-новой [7], решают вопрос в пользу приоритета Китая. Однако есть целый ряд типологических, исторических и военно-технических соображений, которые не позволяют признать Китай местом изобретения и первичного применения таких предметов вооружения, как фехтовальное втульчатое копье, боевой топор-кельт и др. Свидетельством этому может служить неоднородность техники металлообработки в Китае. Это говорит о ее длительном и постепенном заимствовании из различных источников. Предметы вооружения, выполненные в технике литья втульчатых орудий, оказываются в Китае представленными незначительным числом находок, тогда как в Сибири, Казахстане и других регионах Центральной Азии именно они составляют основную массу оружия. Эти исследования указывают на приоритетную роль центральноазиатских народов во взаимодействии с Китаем в бронзовом веке. Бронзовый и начало железного века Китая, охватывающие эпохи Шан-Инь и Чжоу, представляют особый интерес для исследования контактов Китая с народами Центральной Азии, поскольку именно для этого периода можно наиболее наглядно рассмотреть вопрос об автохтонности формирования культур этих регионов или выявить явные черты взаимовлияний. Если предполагать, что культура Шан автохтонна, то следует ожидать, что на территории Китая этого и предшествующего периодов археологами будут обнаружены те следы постепенного эволюционного развития от неолита до бронзы, которые могли бы надежно связывать эту культуру с предшествовавшими. Однако, несмотря на большую работу, проделанную археологами, таких следов пока не найдено. Другими словами, на археологическом материале пока невозможно доказать, что развитая бронзовая металлургия эпохи Шан-Инь является целиком местным явлением, т.е. что бронза появилась в Китае в результате только внутреннего развития его неолитических культур [9]. Археолог Ли Цзи, раскапывавший иньское городище в Сяотуни, считает, что иньская культура могла возникнуть в результате амальгамации местных неолитических культур и так называемых «протошанцев» [10. С. 21]. В начале 2 тыс. до н.э. недалеко от границ Китая (в Северной Индии, Центральной Азии, включая Южную Сибирь) уже существовали культуры бронзового века. Подавляющее большинство бронзовых культур Евразии зафиксировано археологией в уже сравнительно развитом виде. Это позволяет предположить, что в их появлении сыграли определенную роль взаимосвязи и взаимовлияния культур древнего мира. Распространение бронзовых культур на территории Евразии находилось в определенной степени зависимости от удаленности от ближневосточного центра - сначала бронза появилась в Месопотамии и Иране, затем в Египте, Северной Индии, в Средиземноморье, Европе и Центральной Азии. К началу 2 тыс. до н.э. культуры бронзового века господствовали уже на большей части Евразии от Средней Европы до Минусинской котловины. Данные археологии свидетельствуют о том, что процесс появления и развития металлургии (выплавки меди, а затем бронзы) протекал весьма медленно и долго. На Ближнем Востоке этот процесс занял примерно 3-4 тысячелетия [11]. На территории же самого Китая (в долине р. Хуанхэ) в это время господствовали культуры неолита, еще не знакомые ни с бронзой, ни даже с медью. Бронзовая культура Шан-Инь появляется в Китае в середине 2 тыс. до н.э. Допустимо предположить, что бронзовые изделия, сложившись и технологически, и эстетико-стили-стически вне территории Китая, являлись инородным включением в древнюю культуру, которая продолжала в целом развиваться в неизменных (с учетом естественной эволюции) формах, обеспечивавших надежную этническую непрерывность [12. C. 154]. Все это позволяет говорить о значительных преобразованиях на грани начала бронзового века в Китае, а главное, видеть в художественных бронзах закономерный показатель перемен. Примером такого преобразования традиций может служить появление в иньское и раннечжоуское время колесниц, лошадей в качестве упряжных животных для колесниц, их снаряжения, оружия колесничных бойцов. Застежки поясов китайских воинов, так называемые поясные крюки, которые хронологически распределяются от среднего этапа Чуньцю до времени Западной Цзинь, аналогичны типичным колчанным крюкам, применявшимся воинами-кочевниками на всем пространстве евразийских степей начиная с VII-VI вв. до н.э. Однако в китайской традиции эти изделия дополняются типичными китайскими орнаментами, инкрустацией, нефритовыми вставками и становятся престижным видом воинского снаряжения. Первая повозка на сплошных колесах, сколоченных из трех досок, появилась в Шумере примерно в 5 тыс. до н.э., и вплоть до 3 тыс. до н.э. все известные археологии повозки изготовлялись по такой же модели [13. C. 358]. Лишь позже на базе этой повозки, служившей гужевым транспортом и запрягавшейся быками, зародилась боевая колесница с колесами на спицах. Эта колесница стала запрягаться одомашненными лошадьми, а воины-степняки (хетты, касситы, гиксосы и т.п.), видимо, были вначале ее основными «владельцами». Колесницы впервые стали применяться китайцами в эпоху Инь, приблизительно в XIV-XII вв. до н.э. Они появились в иньское время внезапно, и им не предшествовали какие-либо местные формы колесного транспорта. Появление колесниц не было подготовлено самостоятельными техническими достижениями. Сбруйные и уздечные наборы, а также способ запряжки и управления лошадьми находят аналогии в ближневосточном и средиземноморском центрах древних цивилизаций [14. C. 278]. Поэтому можно предположить, что иньцы узнали о колеснице от своих соседей. В связи с этим большой интерес представляют находки петроглифов с изображениями колесниц в Гоби и Туве [15. C. 201]. Чжоусцы заимствовали колесницу у иньцев; поэтому чжоуские экземпляры, известные нам по раскопкам погребений, практически полностью аналогичны иньским. Появление колесниц связано непосредственно с проблемой использования запряжных животных, в частности лошадей. Исследования остеологического материала свидетельствуют, что непосредственно Китай не входит в зону интенсивного первоначального освоения лошади как транспортно-упряжного или предназначавшегося для верховой езды животного [16]. Сводки синьцзянских наскальных изображений колесниц были опубликованы П.М. Кожиным [17], Е.В. Избицер [18], Д.В. Черемисиным и О.В. Борисовой [19]. Общее число евразийских археологических находок повозок и колесниц приближается к двум тысячам. Однако эти изображения представлены в разной сохранности и скопированы с разной точностью. Поэтому делать окончательные выводы о специфических видах колесного транспорта и его технических особенностях на всех территориях его древнего распространения преждевременно. Вопрос о месте изобретения колесницы и этноязыковой среде, в которой она появилась, пока остается нерешенным. Вооружение редко может оставаться в пределах той среды, где оно изобретено и применено впервые: чем выше его эффективность, тем скорее его заимствуют ближайшие соседи. Можно лишь, руководствуясь наличным материалом, сделать вывод о том, что колесница изобретена в среде воинственных племен, располагавшихся на периферии древнего культурного мира ближневосточных цивилизаций, высокоорганизованная промышленность которых придала их производству массовость и внесла в него технологическое и конструктивное совершенство [20; 21. C. 215]. В конечном итоге анализ синьцзянских наскальных изображений позволяет сделать вывод о том, что синьцзян-ско-внутреннемонгольский регион замыкает протяженность Великого евразийского колесничного пути, который сформировался в XVI-XV вв. до н.э. На территории Китая древние колесничные дороги выходят к западному участку излучины Хуанхэ. Если добавить к этому, что запряженная лошадьми боевая колесница появилась в Китае через несколько веков после того, как она стала известна на Ближнем Востоке, что всеми своими деталями и элементами сбруи она была схожа с ее ближневосточными прототипами, что, как и у других народов, у иньцев она была предметом ритуального почитания [22. P. 130], то едва ли можно оспаривать вывод В.Г. Чайлда о том, что колесница вместе с сопровождавшим ее бронзовым оружием пришла с Запада [23. С. 10, 12-13]. Таким образом, можно говорить о постоянном активном противоборстве между армиями аграрных государств и кочевым населением пояса пустынь, полупустынь и засушливых степей. А поскольку следов примитивных форм колеса или повозок в слоях китайского неолита не обнаружено и изучение остеологического материала свидетельствует о том, что ни в яншао, ни в Луншань лошадь еще не была одомашнена [24, 25], то становится ясно, что именно благодаря этому противоборству в материальную культуру были привнесены существенные нововведения. Появление лошадей в инь-ских и раннечжоуских колесницах в качестве упряжных животных, да и самих колесниц, их снаряжения, оружия колесничных бойцов не является еще само по себе указанием на глубинное проникновение лошади в этническую культуру древнекитайского земледельческого населения, а указывает на наличие интенсивных контактов кочевого и оседлого населения. Заимствование с Запада и развитие на государственном уровне производства и широкомасштабного применения колесниц Китаем, обоснованное в работах В.Г. Чайльда, П.М. Кожина, Т.С. Пигготта и др. [14, 26-30], получило дополнительные подтверждения благодаря урало-казахстанским колесничным находкам бронзового века. Наиболее примечательно в них распространение прямоугольно-пластинчатых псалиев со вставными шипами, имитирующих металлические образцы и являющихся прообразами древнейших иньских пластинчато-трубчатых псалиев с центральным широким отверстием и шипами. В чжоускую эпоху колесницы становятся в китайской армии важным структурообразующим элементом, а количество колесниц определяет место в иерархии чжоуских царств. Война и военное дело всегда играли важную роль в обществе. Материальную основу развития военного дела составляет набор вооружения - значительная и динамичная часть материальной культуры. Форма и украшение оружия, его количественное и качественное соотношение, способы применения определялись, с одной стороны, функциональным предназначением, а с другой -этническими и культурными традициями. Поскольку вооружение самым непосредственным образом связано с практической, специфического вида деятельностью, то различные усовершенствования внедрялись здесь сравнительно быстро и в значительном количестве, во всяком случае быстрее, чем в ритуальной практике. Более совершенные средства защиты и нападения давали, как правило, ощутимое преимущество в сражениях. От степени соответствия форм конкретных предметов вооружения своим функциям защиты или поражения зависела не только эффективность их употребления, но и само существование социального организма, в рамках которого они были созданы и нашли применение [31. C. 7]. Лучшие виды оружия нередко импортировались или брались в качестве образцов для местного производства. Поэтому изучение комплекса вооружения - одно из надежных средств, чтобы определить направление и объем контактов. Различные компоненты в оружейном комплексе, да еще в сочетании с другими признаками, позволяют предполагать культурную неоднородность населения изучаемого памятника. Это не только позволяет с большей точностью определить этапы собственно китайской истории, но и дает возможность датировать ряд вещей, распространенных на сопредельных территориях или проникавших в пределы древнекитайских государств в качестве импорта. Вместе с колесницей в Китае в эпоху Шан-Инь появилось множество развитых типов бронзового оружия - ножи, топоры, втульчатые наконечники копий и т.п. Все большую достоверность обретает и концепция о западном происхождении китайского бронзолитейного искусства (особенно литья в стандартные сложносоставные формы, части которых могли соединяться для разных отливок разными способами, благодаря чему на основе стандартных деталей получались достаточно большие наборы разнообразных изделий). Проделанное М. Лером тщательное изучение иньского бронзового оружия показало, что наиболее развитые типы его не имеют прототипов среди каменных орудий китайского неолита и морфологически восходят к более примитивным типам некитайского бронзового оружия Центральной Азии, Сибири и других районов Евразии [32]. Кроме того, изучение бронзовых ножей карасукского типа, которые прежде считались результатом китайского влияния в Сибири, показало, что влияние было обратным. Наиболее ранние типы карасукских ножей были сильно изогнуты, тогда как выпрямленные ножи и ножи с кольцевым навершием и навершием в виде головы животного («звериный стиль») относятся к наиболее поздним. Именно эти поздние карасукские бронзовые ножи были найдены в Аньяне и Чжэньчжоу (эти ножи не имеют китайских прототипов ни в камне, ни в бронзе). Некоторые из них, по словам С.В. Киселева, настолько похожи на карасукские, что он не взялся бы их различить [6. С. 259]. Еще более наглядно это видно на примере втульчатых орудий (кельты, наконечники копий), которые появились одновременно с колесницей и, как это явствует из специальных исследований, могли прийти только с Запада (в Юго-Восточной Азии кельты неизвестны) [23. С. 10, 12-13]. Важный памятник начала Чжоу в районе Пекина -могильник Байфу. Основываясь на географическом расположении памятника и значительном сходстве с могильником в Люлихэ (западночжоуский могильник на территории современного района Фаншань на юго-западе Пекина), его можно датировать временем правления первых чжоуских ванов. Комплекс вооружения и колесничного снаряжения в Байфу отличается заметным своеобразием. Особый интерес в этом плане представляет могила № 2, где захоронена женщина. Могилы женщин-воительниц - исключительно редкое явление для культуры бронзового века Китая. Наиболее известный пример - могила Фу Хао [33]. Для многих предметов вооружения и сбруи из Байфу характерны ярко выраженные «северные» черты, что свидетельствует о привлечении на воинскую службу представителей других племен. Возможно, именно с этими народами связаны оригинальные археологические памятники (главным образом могилы и подъемные находки), выявленные в северо-западной части Шаньси, северных районах Шаньси и Хэбэя, на всей территории Ордоса. Для них характерно наличие кинжалов и ножей карасукского облика с бубенчиковидными или зооморфными наверши-ями, втульчатых топоров, сравнительно больших ложек, которые могли использоваться в качестве украшений либо псалий. Как свидетельствуют раскопки в Байфу, указанная ситуация сохранялась и в раннечжоуское время. Аналогии многим северным бронзам ведут в Монголию, Сибирь и далее на запад [34. С. 149]. Важным примером, характеризующим наличие и устойчивость китайско-центральноазиатских контактов, являются «модели ярма», которые встречаются в археологических комплексах бронзового века Сибири, а также иньского и чжоуского Китая. На данный момент предназначение предмета не выяснено. Условным названием «модель ярма» удобнее всего охарактеризовать его внешний облик. Дискуссия по вопросу предназначения этого предмета приведена в работах М.П. Кожина и М.Д. Хлобыстиной [35. С. 30-32; 36. С. 188; 37]. В Сибири «модели ярма» встречаются редко, в погребениях Китая таких находок гораздо больше. Как правило, они входят в комплекты вооружения в захоронениях воинов. Если придерживаться наиболее аргументированного на данный момент мнения, что «модели» действительно входили в комплекс снаряжения воина-колесничего и крепились на поясе на манер пряжки, выполняя при этом функции брони, защищавшей живот, то можно сделать достаточно очевидный вывод, что часть населения Сибири и Китая имела определенные контакты и даже, возможно, заимствовала передовые на тот момент технологические достижения. Таким образом, в свете исследований последних лет становится все более очевидной роль центральноазиат-ских и сибирских бронзовых культур в процессе генезиса культуры Шан-Инь. В Китае бронза появляется неожиданно и в развитых формах - здесь нет постепенного медленного развития бронзовой индустрии от последовательных опытов производства украшений к изготовлению металлического инструментария [21. С. 189]. Фактически сразу массово возникают ритуальные формы бронзовой посуды и вооружения [12; 38; 39]. Характерной особенностью этого периода стало использование в боевых действиях, в охоте и в ритуалах такого вида вооружения, как боевые колесницы с конной запряжкой [40-43; 44. С. 22, 23]. Происхождение этих боевых колесниц связывается с распространением влияния ближневосточных культурных центров на восток. Боевая колесница с конной запряжкой была наиболее характерным видом вооружения ближневосточных государств 2 тыс. до н.э. От них колесничный транспорт быстро распространяется в среду кочевников в результате интенсивных столкновений на границах империй. Находки колесниц и их снаряжения характерны для памятников эпохи бронзы Поволжья, Зауралья, Сибири, Казахстана и др. Через кочевников традиция использования колесниц в боевых действиях приходит на Восток [14, 26, 27, 29, 47, 48]. Находки наскальных изображений колесниц в Синьцзяне и Внутренней Монголии доказывают эту гипотезу. Близкие стилистически рисунки выявлены в Синьцзяне [30. Рис. 7, 2], на Памире [28. С. 118, рис. Б-12], в индийском штате Мадхья-Прадеш [49]. В эпоху Шан-Инь в Китае появились и другие новшества - новые типы построек (дома-«дворцы», городские стены, могилы-мавзолеи), письменность, развитое изобразительное искусство (каменная скульптура в «зверином стиле»), наконец, принципиально иные виды культов и ритуалов, и в частности обычай совершать массовые человеческие жертвоприношения (умершего иньского правителя сопровождали в «лучший мир» многие сотни сопогребенных). По мнению специалистов, в китайском неолите нет следов-зачатков этих элементов иньской культуры [10. С. 15]. Разумеется, это не означает, что некоторые из этих новшеств не могли появиться - пусть даже за очень короткий срок - в результате развития китайской цивилизации. Однако при этом заслуживают внимания два существенных момента. Во-первых, развитие каждого из отмеченных элементов культуры должно было занять не одну сотню лет, и при этом обязательно должны были в случае абсолютно автохтонного их появления и развития сохраняться какие-нибудь следы эволюции этих элементов от их ранних форм к тем, что зафиксированы в Инь. Однако явственных следов этого пока нет. Во-вторых, все вышеперечисленные элементы иньской культуры появились в Китае значительно позже того времени, когда в ряде других культур бронзового века уже существовали аналогичные явления - и письменность, и крупные захоронения с человеческими жертвами, и сооружения -постройки методом утрамбовки земли, и схожие формы и приемы в искусстве [22. С. 129; 50. С. 6-7]. Также для нашего исследования важен вопрос о происхождении некоторых типов бронзовой ритуальной посуды шан-чжоуской эпохи. За последние десятилетия появилось немало публикаций, посвященных новым находкам котлов и разнообразных комплексов с котлами, много внимания было уделено изучению эпиграфических текстов на котлах [39, 51-53], открыты новые памятники, характеризующие процесс производства бронзовой ритуальной утвари. Особо важным остается вопрос о самих функциональных комплексах этой посуды и принципах их формирования. Наибольший интерес представляют для нас несколько типов такой посуды: 1. Прямоугольные в плане и профиле, напоминающие ящик, часто очень большие сосуды на четырех ножках, располагавшихся под плоским основанием по краям. Сосуды имели на противолежащих коротких сторонах массивные ручки-скобы. Сами ножки представляли собой скульптурные изображения голов крупных животных, видимо, быков, уткнувшихся носами в пол. Со временем скульптурная рельефность сглаживалась и оставался лишь геометрический орнамент, который быстро деградировал. До недавнего времени единственными евразийскими аналогиями этой форме сосудов оставались каменные жертвенники значительно более поздней скифо-савроматской эпохи. Глиняные «модель-ки» жертвенников, близких по форме и украшенных по боковым стенкам головами баранов и извивающимися змеями, обнаружены в могильнике «раннего бронзового века» в Юго-Западной Туркмении (могильник Пархай II) [54. С. 84-97, табл. 1, 3, 10, 17, 18, 23, 28-30, 32, 34, 42, 53, 56]. Естественно, здесь не может идти речь о прямом заимствовании китайских котлов из Западной Азии, но это первое ясное указание на наличие в Центральной Азии какой-то протокультуры, породившей как западную, так и восточную ветви развития этих изделий. В Каракумах в дельте и бассейне реки Мургаб открыты памятники новой вторичной цивилизации, тесно связанной постоянными контактами с основными синхронными культурами Древнего Востока от Сирии до Северной Индии [55]. 2. Кувшинообразные высокие сосуды, либо плоскодонные, либо на поддоне, чаще всего снабженные барельефным или графическим изображением «масок тао-тье». Некоторые из них имеют квадратное сечение в плане и сложную конструкцию верхней части крышки. 3. Горшковидные сосуды с невысокой расширяющейся к устью шейкой и туловом в виде приплюснутого шара могут иметь либо три ножки, либо невысокий поддон в виде квадратного ящичка. Форма ближе всего соответствует центральноазиатским и южносибирским сосудам, происходившим из культур «карасукского типа». Сами эти центральноазиатские изделия часто сопоставляются с инь-чжоускими изделиями [56. С. 119, 120; 57. С. 250, 251]. Факты показывают, что как карасукская культура в Южной Сибири, так и иньская в Китае частично уходят своими корнями в местные культуры (в бронзовые афанасьевскую и андроновскую в Сибири и в неолит в Китае). Между элементами в культуре Китая и Сибири, особенно в том, что касается типов бронзовых изделий и их орнамента («звериный стиль»), существовала несомненная генетическая общность. Таким образом, накопленные современной наукой данные дают веские основания считать, что в процессе генезиса бронзовой культуры и всей иньской цивилизации наряду с местными неолитическими культурами (яншао и луньшань) существенную роль сыграли культурные контакты и связи с другими народами. Археологические материалы свидетельствуют, что уже в иньскую эпоху западные контакты были вполне сложившимися. В последующие периоды бронзовой эпохи контакты хуася с другими народами осуществлялись через племена, населявшие окраины Китая. Их история постоянно привлекает внимание отечественных археологов и востоковедов [58-61]. В VII в. до н.э. на Среднеки-тайскую равнину, в самое сердце этнической территории формирующейся общности древних китайцев, вторглись иноплеменники - ди [62. С. 179-184]. Первым из царств, непосредственно столкнувшимся с ди на северо-западных границах, было Цзинь1. Политические события этого времени довольно подробно описаны в литературе [63. Р. 113-327]. Начиная с 20-х гг. VII в. до н.э. в источниках появляются упоминания о двух группах ди - «белых» западных и «красных» восточных. В VI в. до н.э. после военной победы Цзинь над ди начинается их постепенная ассимиляция. В V в. до н.э. часть «белых ди» перемещается на восток и основывает государство Чжуншань (Сяньюй). В отношении этнической принадлежности ди в науке сформировалось несколько мнений. Первого из них придерживался А. Масперо, который считал диго родственными древним китайцам и отличавшимися от них только уровнем культурного развития [64. С. 20]. Вторую точку зрения выразили Ф. Хирт и В. Эберхард, которые считали ди тюркоя-зычным народом [65. С. 209]. Третье мнение было высказано в одной из ранних работ Го Мо-жо. Обращая внимание на изменения в художественном стиле древнекитайских бронзовых изделий середины эпохи Чунь-цю, Го Мо-жо видел в этом результат внешнего влияния скифского искусства. Поэтому он считал возможным, что в формировании этнической группы ди принимали участие скифы [66. С. 434]. Точка зрения Го Мо-жо находит подтверждение при последующих исследованиях археологических культур Северного Китая, где найдены следы скифской культуры. Племена кочевников ди появились на границах Китая как раз в тот период, когда в Евразии появились скифские народы в 1 тыс. до н.э. И именно к этому времени относится большое число предметов в «зверином стиле» в Северном Китае. В Ордо-се предметы скифского искусства были изучены Ю. Андерсоном [67]. Находки в Ордосе и других смежных регионах локализуются в широкой зоне, примыкавшей с севера к территории царства Цзинь эпохи Чуньцю. Изменения, связанные с приходом племен ди, затронули практически все основные стороны этнической специфики древнекитайского этноса, наложив свой отпечаток на его язык, материальную и духовную культуру и, наконец, на его самосознание. Под воздействием интенсивных контактов с соседними народами существенно изменилась и внутренняя структура самой древнекитайской этнической общности. Итак, в эпоху поздней бронзы на окраинах чжоуско-го конгломерата государств развивались самобытные культуры, которые поддерживали контакты с культурой Центральной равнины. Большое количество видов предметов, в частности оружия, создавались народами «варварской периферии» самостоятельно и, закрепленные традицией, оказали влияние на формирование комплексов вооружения последующих периодов [61; 68]. По границам чжоуских государств существовали широкие зоны «смешанных» культур, в рамках которых влияние хуася осуществлялось в одном ряду с другими культурными взаимодействиями. Характерный пример - культура верхнего слоя Сяцзядянь2, где слились в едином комплексе традиции изготовления вооружения Центральной равнины, сибирско-ордосских степей и древнекорейских племен Ляонина. Следует, однако, учитывать, что культура верхнего слоя Сяцзядянь представляет собой лишь выдвинутую в контактную зону южную оконечность культурной общности, охватывавшей Ордос, Восточную Монголию и Забайкалье3. Географический ареал ее распространения - косвенное подтверждение справедливости гипотезы о том, что носителями культуры верхнего слоя Сяцзядянь были дунху, предки монгольских народов. Культура верхнего слоя Сяцзядянь характеризуется относительной полнотой опубликованных и исследованных материалов. Инвентарь отличается значительным своеобразием. Исследование отдельных памятников культуры Сяцзядянь началось в середине XX в. К числу наиболее богатых находками относится раскопанная в 1963 г. могила № 101 у д. Наньшаньгэнь (уезд Нинчэн, провинция Ляонин). Погребальный инвентарь составляют ритуальные сосуды, оружие, орудия труда из бронзы, три золотых кольца, два каменных топора и различные изделия из кости. Среди бронзовых сосудов оказались изделия специфических форм, не известные на других памятниках. Так же смешан по характеру комплекс вооружения. Кинжалы, шлемы, наконечники стрел, накладки на ножны специфичны. Четыре кинжала близки к карасукским «выемчато-эфесовым». Еще два кинжала сочетают различные традиции. Точные аналогии этим предметам не известны, однако традиция украшать кинжалы изображениями животных примечательна для искусства кочевников северных степей [69. С. 89]. В 1958 г. в районе Наньшаньгэнь исследовалась могила со сходным инвентарем. Внутри при раскопках была найдена коллекция из 71 бронзового изделия. Для большинства из них характерно украшение зооморфными фигурами. Многие изделия оказались украшенными изображениями трех-четырех стоящих животных. Н.Л. Членова предлагает датировать этот комплекс временем около VI в. до н.э. [8. C. 64]. Однако, судя по инвентарю, эта могила по дате близка к погребению № 101. К тому же этапу относится наньшаньгэньская могила № 102. Вместе с костяком обнаружены бронзовые ножи, кельты, части сбруи (удила, обоймы, бляшки), одно зеркало и ряд других предметов. Интерес вызывает найденная в могиле костяная пластинка с резным рисунком, изображающим человека на лошади с луком в руке. Как считает А.В. Варенов, изображение такой лошади стилистически близко к изображениям на оленных камнях [70]. Наньшаньгэньские аналогии прослеживаются и на других памятниках в районе Чифэна и соседнего уезда Цзяньпин. Исследуя эти комплексы, ученые находят близкие аналогии в культуре плиточных могил из Восточной Монголии [71. C. 49-50]. Памятники верхнего слоя Сяцзядянь выделяются своеобразной керамикой и изделиями из бронзы. В числе специфических бронзовых изделий можно назвать некоторые типы металлических сосудов, кельты с «веерообразным» лезвием, зеркала и зеркаловидные украшения, бляхи, изображающие животных и птиц. Большая часть предметов вооружения, найденных в погребениях (шлемы, кинжалы, наконечники копий), восходит к более ранним бронзовым изделиям северных народов. Примечательны украшения, выполненные в традициях «звериного стиля». В составе инвентаря прослеживается ряд элементов, сходных с одновременными находками на сопредельных территориях, что позволяет ставить вопрос о «смешанном» характере сяцзядяньских памятников [72, 73]. Эти особенности свидетельствуют о самобытном характере культуры верхнего слоя Сяцзядянь, которая сумела усвоить и переработать на собственной основе достижения других народов. Археологические параллели для верхнего слоя Сяц-зядянь прослеживаются среди позднебронзовых ран-нескифских культур Центральной Азии. Прежде всего следует отметить дворцовые памятники Восточного Забайкалья, которые можно включить в состав «карасук-ских по облику культур». С культурой верхнего слоя Сяцзядянь ее сближают длинные бронзовые ножи с упором для пальцев на рукояти, многоярусные бляшки, привески в виде ложечек или фигурок птиц с распластанными крыльями [74-76]. Такие же изделия отмечаются в коллекциях случайных находок Ордоса и Монголии. Важность их заключается в том, что они как бы объединяют воедино Дунбэй и Забайкалье [77, 78]. Это единство подчеркивается также тем, что изображения хищных птиц из рода орлов в отмеченной характерной позе (с распластанными крыльями) широко представлены на писаницах, обнаруженных в центральных и восточных аймаках МНР, в Бурятии и Читинской области [74, 79]. Определенное сходство в способе захоронения и в инвентаре прослеживается между верхним Сяцзядянь и культурой плиточных могил Восточного Забайкалья и Монголии4. Это относится к таким важным элементам, как триподы типа ли, некоторые формы ножей (особенно с ритмически повторяющимися фигурами людей или животных на рукояти), полусферические и ярусные бронзовые бляшки [81. С. 45; 82. С. 100-104; 83]. Для определения связей культуры на поздних ее этапах значительный интерес представляет погребение с двумя узкими кинжалами, «крылатым» копьем, зеркалом и некоторыми другими вещами, обнаруженными у сопки Известковой (Голубиной) в Приморье [84]. По вопросам этнической принадлежности культуры Сяцзядянь высказываются различные точки зрения. Одна из них заключается в том, что эта культура принадлежит племенам дунху. Антропологическое заключение, сделанное на основе анализа скелетных остатков из погребений и изображений на бронзовых изделиях, определяет, что носители культуры верхнего слоя Сяцзядянь являются классическими монголоидами, к которым относятся не только монгольские, но и многие тюркские народы. Более конкретным является замечание о форме прически, которая может быть существенным этноразличи-тельным признаком. На упомянутых фигурках и рисунках у людей бритые головы, что отличается от прически как древних китайцев, укладывавших волосы на затылке с помощью шпилек, так и сюнну, носивших косу, но зато полностью соответствует обычаю ухуаней, считавших, «что бритье головы приносит облегченье и удобство» [85. C. 64]. В совокупности указанные выше моменты служат дополнительными, хотя и косвенными доказательствами в пользу дунхуской теории, которую в настоящее время разделяет большинство китайских археологов. С.С. Миняев, проанализировав особенности погребальных сооружений и обряда, высказал мнение о «про-тосюннуской» принадлежности культуры верхнего слоя Сяцзядянь [86, 87]. Есть определенное сходство между погребениями рядовых сюнну и могилами представителей верхнесяцзядяньских племен, которое можно объяснить их принадлежностью к одному культурно-хозяйственному типу и взаимными контактами. Но не исключено также, что отдельные дунхуские группы приняли непосредственное участие в формировании сюннуского племенного союза [69. С. 89]. Комплекс вооружения - это один из разделов чжоу-ской культуры, в котором взаимные контакты отражались с наибольшей силой. Письменные источники сохранили сведения о военном деле позднего Чжоу, когда чжаоский Улин-ван организовал в своей армии кавалерийские отряды по образцу «варварских» и снабдил воинов соответствующим снаряжением и одеждой. Археология позволяет фиксировать подобные воздействия и в более раннее время. Поэтому изучение оружия способствует выявлению культурной специфики окраин чжо-уского Китая и наглядно иллюстрирует соотношение общего и особенного в развитии этих районов по сравнению с конгломератом древнекитайских государств. В 1985 г. Ван Жэньсян опубликовал сводную работу, посвященную «поясным крюкам», застежкам поясов специфичной формы, которые хронологически распределяются от среднего этапа Чуньцю до времени Западной Цзинь [88]. Большинство предметов - это типичные колчанные крюки, применявшиеся воинами-кочевниками на всем пространстве евразийских степей начиная с VII-VI вв. до н.э. Назначение этих типов крюков в том, что к ним крепился колчан, оружие или другое снаряжение на свисавшем на бедро всадника портупейном ремне. В китайской традиции это типичное снаряжение кочевника снабжается чжаньгоскими орнаментами, инкрустацией и нефритовыми вставками, что делает его престижным видом воинского костюма. Таким образом, для утверждения в китайской воинской культуре особых видов кочевого армейского снаряжения появляется достаточно надежный хронологический момент - вторая половина IV в. до н.э. [21. C. 63]. Другим примером могут служить поясные застежки в виде крюка на короткой пластине, применение которых в воинско

Скачать электронную версию публикации