A Personal Diary in the Structure of Documentary and Literary Narration: Otblesk Kostra and Starik by Yu. .pdf Шестидесятые годы ХХ в. - переломные в творческом развитии Ю. Трифонова, что связано с формированием историзма как качества художественного мышления писателя. Документальная повесть «Отблеск костра» (1964, опубл. 1965) - первая для писателя попытка постижения исторической правды о революционном поколении начала ХХ в., к которому принадлежал и отец Ю. Трифонова; в ней личное отношение автора к материалу мотивировано стремлением понять время и судьбу своего отца, Валентина Трифонова. По мнению В. Кардина, «“Отблеск костра” - книга, определившая писательское предназначение Ю. Трифонова. Без нее, уверен, ему бы не написать остальных^» [1. С. 24]. Повесть появляется в контексте общей установки литературы конца 1950-1960х гг. на достоверность [2. C. 209], которая определяет освоение новой социальной ситуации одновременно с переоценкой недавнего прошлого, активное проникновение в словесность документального и личностного, аналитического и лирического принципов изображения реальности [3. C. 12-133]. 36 В.А. Суханов Активное теоретическое осмысление этих взаимоотношений начинается на рубеже 1960-1970-х гг.1 [5-9] и до сих пор остается дискуссионным, о чем свидетельствуют как результаты круглого стола «Литература и документ: теоретическое осмысление темы» (2008) в Институте мировой литературы им. А.М. Горького [10], так и публикации последних лет, посвященные проблемам взаимодействия документального и художественного [11-13]. Из реального многообразия дневника как жанра документальной прозы в литературоведении на материале XIX-XX вв. по преимуществу исследуется тип писательского (литературного) дневника [14] в то время как личный (естественный) дневник, его специфика, функции, использование в документальной и художественной литературе еще не стали предметом обстоятельного научного изучения [15], хотя попытки его изучения были предприняты лингвистами в рамках исследования естественной письменной речи [16]. Применительно к прозе Ю. Трифонова проблема документально-фактической основы была поставлена в двух диссертационных работах [17, 18], но в выбранном нами аспекте исследования осталась неосуществленной. Замысел «Отблеска костра», по-видимому, можно отнести к концу 1950-х гг., о чем свидетельствует запись в дневнике Ю. Трифонова от 25 января 1957 г.: «Мне страшно хочется написать что-нибудь, - пусть не книгу, рассказ, очерк - о днях революции, об отце. Почему-то боюсь браться за эту тему» [19. C. 264]. Работа над повестью начинается в начале 1960-х гг. и проходит параллельно с работой над романом «Утоление жажды». У повести непростая издательская история: «при жизни Ю.В. “Отблеск костра” не переиздавался» [19. C. 411]. В четырехтомном собрании сочинений повесть приводится в варианте первоначальной публикации, вышедшей в 1966 г. отдельной книгой и предназначенной для русских читателей. В этом варианте текст содержит один эпиграф из «Варшавянки» (автор В. Свенцицкий, перевод Г.М. Кржижановского): «В бой роковой мы вступили с врагами, / Нас еще судьбы безвестные ждут_» [20. С. 7]. Эпиграф связан со 1 Подробнее см. об этом см.: [4. С. 300-314]. Личный дневник в структуре документального и художественного 37 сверхзадачей автора - написать «...не только о своем отце, а о многих, многих, о ком я даже не упомянул. Их было очень много, знавших отца, работавших рядом, похожих на него» [20. С. 143]. Эпический по своей сути замысел объединяет несколько существенных моментов в понимании этого поколения революционеров: характерное для них контрастное восприятие мира («свои» / «враги»), принятие существования как борьбы («бой роковой»), общность судьбы и ее неизвестность («нас еще судьбы безвестные ждут»). Другой вариант повести, расширенный, был опубликован на французском языке: «Трифонов говорил мне, что “Le reflet du bra-sier” значительно более полный вариант текста, чем русский...» [21. С. 218]. Второй эпиграф, дополняющий первый, впервые появляется в русском издании повести, выпущенном в библиотеке журнала «Дружба народов» в 1989 г.: кроме второго эпиграфа в него вошел и эпилог, отсутствующий в тексте четырехтомника. Второй эпиграф из пьесы Б. Шоу «Дом, где разбиваются сердца» вводит отношение и оценку автора к нравственному смыслу жизни своего отца: «...ни одна душа не может сказать про него ничего дурного». Семантика двух эпиграфов выражает авторское стремление соединить в структуре документального повествования эпическое («мы») и индивидуальное (судьба отца). «...Начиная работать над книгой “Отблеск костра”, я не предполагал, что настолько увлекусь документальной прозой. Пожалуй, ни одну свою вещь я не писал так жадно, с таким волнением» [22. С. 476]. Создать эпический образ декларировавшего свою общность поколения («мы»), изображая один характер и одну судьбу, было невозможно, что понимал и сам писатель: «В работе над документальной прозой писатель, как ни в каком другом жанре, нуждается в помощи людей -очевидцев, историков, лиц, владеющих документами, дневниками, фактами^» [Там же]. В тексте повести эта установка обозначена рассказчиком следующим образом: «В том, что написано ниже, нет стройного рассказа, нет подлинного охвата событий и перечисления важных имен, необходимых для исторического повествования, и нет последовательности, нужной для биографии» [20. С. 8] 38 В.А. Суханов Ю. Трифонов ведет реконструкцию фрагмента истории с опорой на различные типы документов, которые по способу репрезентации представлены тремя группами текстов: 1) цитируемые; 2) упоминаемые; 3) цитируемые и упоминаемые. Фронтальный анализ всех текстов позволил установить, что всего в авторское повествование введено 115 вставных текстов. В жанровом отношении цитируемые тексты представлены: 1) художественными произведениями (проза и стихи); 2) воспоминаниями участников событий и свидетелей времени; 3) разного рода протоколами; 4) телеграммами; 5) записками; 6) приказами, 7) листовками; 8) докладами; 9) записями разговоров по прямому проводу; 10) автобиографиями; 11) политическими статьями; 12) постановлениями; 13) научными текстами; 14) публицистическими текстами; 15) разного рода письмами и письменными свидетельствами; 16) записями из блокнотов; 17) речами; 18) решением суда; 19) отчетами; 20) энциклопедическим словарем; 21) речами; 22) дневниковыми записями Павла Лурье. Объем и разнообразие привлеченного фактического материала связаны с гносеологической и этической позицией писателя: «написать правду, какой бы жестокой и странной она ни была. А правда ведь пригодится -когда-нибудь^» [20. С. 45]; «_ничто не добывается с таким трудом, как историческая справедливость» (разрядка автора. - В.С.) [Там же. С. 140]. Преодолеть эмпиризм материала Ю. Трифонову помогает этическая фокусировка документального расследования - категория судьбы, организующая не только аксиологию субъекта повествования, но и организацию текстов в повествовании: от эпиграфов, заявляющих тему судьбы, через ее последовательное развитие в элементах вставных и основного текста до эпилога: «Я пишу книгу не о жизни, а о судьбе» [Там же. C. 143]. Судьба в этике писателя этого периода понимается как результат нравственного самоопределения и выбора личности в социально-исторических и политических обстоятельствах своего времени. В структуре документов особое место принадлежит личному дневнику дяди Ю. Трифонова Павла Абрамовича Лурье как по Личный дневник в структуре документального и художественного 39 статусу (интимный), жанровой семантике (полиинтенциональность, автокоммуникативность, конструирование Я-образа), так и по значимости для писателя, о чем свидетельствует использование этого дневника в художественном повествовании, в частности в романе «Старик». Об особом статусе дневниковых записей в структуре документального повествования свидетельствует их выделение курсивом (отметим, что курсивом в тексте также выделены фамилии авторов приводимых документов). Особое значение дневниковых фрагментов создается и контрапунктной композицией: фрагменты дневника приводятся в разных частях повествования, не как автономная целостность, а в столкновении с другими документами того времени, создавая многоголосие прошлой эпохи. Возникает возможность исследовать проблему функционирования личного дневника в документальном повествовании наряду и в отличие от других документальных включений. Другая задача статьи - интерпретировать трансформацию введения дневниковых записей в художественный текст (роман «Старик»), выявить общее и особенное в их использовании в зависимости от авторского задания и жанровой семантики. Повествовательный уровень документальной прозы характеризуется максимальной приближенностью субъекта речи к уровню сознания автора-демиурга, поэтому важны установка, которая определяет отношение рассказчика к используемым дневниковым записям, выбор записей, включаемых автором-демиургом, и логика расположения материала. В «Отблеске костра» неравномерность распределения всего цитируемого документального материала соответствует логике сюжета: по мере приближения к трагическому финалу судьбы отца (арест и расстрел) нарастает включение сугубо деловых документов. Рассказчик характеризует несколько принципиальных моментов, важных для понимания личности автора и типа дневника: 1. Возраст (14 лет), социальное положение («учится в пятом классе^ коммерческого училища»), условия его формирования («вырос в революционной семье») [20. C. 48]. 2. Отношение автора дневника к фиксируемому (безоценочность): «Дневник Павла военных лет напоминает судовой журнал, где тща- 40 В.А. Суханов тельно отмечено передвижение корабля, но ничего не сказано о мыслях и переживаниях команды и пассажиров» [20. C. 75]. 3. Характер записей, их обусловленность социальными обстоятельствами. Ср.: «Он писал каждый день, очень сухо, по-деловому, ибо, к счастью, не обладал склонностью к литературе. Но каждый день! О событиях февральской революции он писал подробно и длинно, это было то, что потрясло, что сразу нарушило весь ход жизни, но потом, когда после июля партия ушла в подполье... записи делались все скупее, оборванней» [Там же. C. 48]. «Недавний петроградский школьник со старательностью Нестора продолжал вести запись всех происходящих событий - и больших и малых» [Там же. C. 75]. «Но ценность дневника заключалась в том, что записи делались с замечательной регулярностью в течение четырех лет: с начала семнадцатого года до двадцать первого года» [Там же]. 4. Установка на имплицитного читателя, которая в личном дневнике определяет характер записей (предмет, тип и способ изложения, оценку). Ср.: «^он повторял сведения, которые слышал от взрослых, и знал при этом, что можно доверять дневнику, а что нельзя: иногда не договаривал и шифровал, повинуясь законам конспирации» [Там же. C. 48]. «^Павел, как опытн^1й, несмотря на молодость, конспиратор, не стал бы доверять эти важные соображения своему дневнику» [Там же. C. 79]. Выделенн^1е характеристики позволяют понять особенности используемого личного дневника: хроникальность, безоценочность, ослабление интимности, исповедальности, авторефлексивности, конструирования собственного Я, связанные с установкой на возможность прочтения дневника потенциально чужим сознанием. Это подтверждают и не включенные в повесть записи дневника П.А. Лурье, которые приводит О.Р. Трифонова-Мирошниченко: 10 января 1920 г. «Стрельбище. Пулеметы Гочкинса, карабины и револьверы _ Выборы в Саратовский горсовет. Взят Ростов» [19. C. 476]. Личный дневник в структуре документального и художественного 41 12 марта 1920 г. «Манифестация в Ростове по случаю третьей годовщины низвержения самодержавия^ Убежала лошадь Лебедь» [19. C. 477]. Таким образом, в документальной повести рассказчику принципиально важен личный дневник Павла не как жанр, направленный на конструирование Я-образа автора дневника, не как форма самосознания, а как свидетельство очевидца, хроникера событий, беспристрастно фиксирующего происходящее, т.е. фактическая достоверность и объективность изложенного в дневниковом повествовании. Именно по этому основанию дневниковые записи противопоставлены в общей концепции документальной повести другим воспоминаниям: «Обо всем этом писали много, страстно, по-всякому Все эти воспоминания, записки очевидцев^ имели одну общую черту: оценку того, что было, с позиций сегодня. Чем более проходило время, тем рассудительней становились оценки» [20. C. 46]. Гетерогенность жанра личного дневника как его атрибутивное свойство (разнородный характер записей) преодолевается, «снимается» автором «Отблеска костра», что проявляется в отборе записей определенного периода и характера. Всего в текст повести вводится 22 дневниковых записи Павла Лурье за период с 1917 по 1920 гг., они цитируются 18 раз, две записи упоминаются рассказчиком, а две записи пересказываются в зависимости от того, какую роль отводит им автор в общей структуре текста документального повествования. Первая группа из дневников П. Лурье (10 записей) относится к событиям 1917 г.: февраль (3 записи), март (3 записи), апрель (2 записи), октябрь (2 записи). Первые четыре фрагмента этой группы приводятся один за другим и имеют точную датировку. Все они связаны с событиями февраля-марта и апреля, т.е. с периодом буржуазной революции, и включаются в текст документального повествования после размышлений рассказчика о взаимоотношениях времени и искусства: «Время обладает этой странной силой: даром художественности. Дневники, письма, деловые записки, судебные протоколы и воен- 42 В.А. Суханов ные реляции с ходом лет приобретают неожиданные свойства. В старых и немудреных словах, сказанных когда-то мимоходом, по делу, кристаллизуется поэзия. Со словами происходит то же, что с химическими элементами: распадаясь с течением времени, они возрождаются к новой жизни в другом качестве» [20. C. 47]. Контекст предполагает, что записи дневника будут прочитаны как «кристаллизованная поэзия» времени. Первая приводимая запись, с одной стороны, событийная, о чем свидетельствуют перечислительная интонация, обилие глаголов действия: «Я зашел домой, оставил книги, сказал, что вернусь к 5 часам и пошел к Гене. Мы решили пройти на Петроградскую сторону, посмотреть трамваи, которые повалили забастовщики. Шел мелкий снег, было -6. Мы пошли по Среднему пр. На улице маленькие мальчики устроили драку, кричали: “Бей казаков!” Везде у лавок хвосты. Трамваи не идут. Вместо трамваев некоторые ломовики развозят людей. Мы перешли через мост, через Марсово поле и скоро дошли до Невского. На Невском масса народа, все идут по направлению к Знаменской пл. Мы с Геней пошли туда» [20. C. 49]. С другой стороны, дневниковая запись создает картину наступившего социального хаоса, в котором никто не знает, как следует поступать. Вторая запись, датированная 28 февраля, фиксирует трансформацию хаоса: попытку силового наведения порядка существующей властью («По всему Васильевскому острову идет стрельба. Городовые засели на чердаке и стреляют из пулеметов») и попытку самоорганизации жизни («В нашем доме организуется домовой ко-митет_» [Там же. C. 51]. Третья запись, от 4 марта, должна показать логику появления политической силы, способной преодолеть социальный хаос: собрание социал-демократов, доклады Совета рабочих депутатов, факт личного посильного участия в деятельности этой организующей силы (развоз партийных газет и как итог: «Я записался в партию» [Там же. C. 52]. Рассказчик комментирует личный политический выбор автора дневника: «Авторитет Павла внезапно вырос: еще бы, он свой человек в районном Совете, у него друзья матросы, с боевым крон- Личный дневник в структуре документального и художественного 43 штадцем В. Панюшкиным он развозит брошюры и газеты, а его сосед по квартире В.А. Трифонов работает в Петроградском Сове-те^» [20. С. 52-53]. Четвертая запись датирована 3 апреля, она дает лидера ключевой организующей силы: «Мы поехали встречать Ленина и других эмигрантов, которые приехали из Швейцарии» [Там же. 53]. Четырнадцатилетний Павел позволяет себе в этой записи выразить и субъективные эстетические впечатления: «Было очень красиво, масса знамен, освещенных прожектором. Было тысяч 30 народу» [Там же. 54]. Она обнаруживает завороженность сознания Павла происходящим, понимание необычности события. Продолжение записи 4 апреля посвящено общему собранию социал-демократов, участников Всероссийского совещания Советов. Рассказчик, который из другого времени видит не социальную, а историческую значимость момента, вынужден прокомментировать эту запись, одновременно выражая и свою оценку события: «Он записал скупо, пожалуй, чересчур скупо. Конечно, автор был слишком юн, чтобы по-настоящему оценить всю важность этого дня и выступления Ленина. История России и, может быть, мира в этот день качнулась круто» [Там же. C. 55]. Далее в собственном слове и с опорой на другие документы рассказчик характеризует период до октября 1917 г., показывая большую организационную роль отца в создании Красной гвардии и его взаимоотношения с Военно-революционным комитетом, обеспечившим в октябре 1917 г. поддержку восстания гарнизоном Питера. В этом контексте даны следующие две записи из дневника Павла - от 24 и 25 октября 1917 г. Они, как и первые, носят хроникальный характер, что связано со степенью участия Павла в событиях и характеризуют, с одной стороны, детали повседневности, бытовой жизни («Встал в 8.20. В училище 5 уроков^ учил историю. Электричество не горит, вода не идет»), а с другой стороны, передают не состояние социального хаоса, а расстановку сил, сложившийся к моменту захвата власти: «Смольный охраняют 800 солдат и 30 пулеметов. Правительственные войска (юнкера и 44 В.А. Суханов ударники) развели Николаевский и Дворцовый мосты_ На Неве стоят миноносцы. В 6 пришел В.А. Власть перешла в руки Совета. Многие министры арестованы, Керенский бежал. Б.Е. Шалаев видел, как на Невском проспекте разоружали юнкеров, охранявших Временное правительство» [20. C. 65]. В дальнейшем повествовании с опорой на другие документы рассказчик переходит к характеристике последующих событий и роли отца в них. Вторая группа записей из дневников П. Лурье относится к 1918 г. и включает пять цитируемых записей (зима-осень) и две пересказываемых (весна-осень). Цитируемые записи приводятся выборочно и характеризуют бытовые обстоятельства существования: «Почти каждая запись в дневнике Павла в эту зиму начинается так: “Воды нет, электричество не горит”, “Трамваи не ходят”, “Хлебный паек уменьшен^”» [Там же. C. 73]. К этой группе относится и короткая запись от ноября 1918 г. «Эвакуация Перми. Скоро уезжаем. Кунгур взят белыми. Сильный мороз -30» [Там же. C. 100]. Эти записи не имеют точной датировки и, в отличие от записей первой группы, не выделяются в тексте курсивом. Пересказываемые записи (эпизод в Ростове и характеристика Б. Куна) выполняют служебные функции как детали в характеристике социальной обстановки в Ростове («Павел записал в дневнике, что в три часа дня, когда он вместе с В. Трифоновым пошел в Палас-отель_ там уже никого не было^ У входа стояли швейцары и лакеи, ухмылялись: “Все удрали”») и фигуры Б. Куна. Последняя цитируемая запись этой группы имеет точную датировку (11 ноября 1918 г.) и выделена курсивом. Она характеризует события в Германии и состояние общей эмоциональной эйфории по этому поводу: «На улицах манифестации по поводу германской революции. Перед концертом т. Ленин сообщил последние телеграммы. В Берлине войска восстали, власть перешла к Совету^ В Баварии власть перешла к Советам. В Ковне германский солдатский Совет принял верховное командование Восточного фронта. По всей Украине восстания германо-австрийских войск, организуются Советы» [Там же. C. 98-99]. Личный дневник в структуре документального и художественного 45 Третья группа записей из дневника охватывает ряд событий 1919 и 1920 гг. Две записи (август-сентябрь 1919 г.) носят чисто информативный характер и сообщают о захвате Тамбова корпусом Мамонтова и о восстании Миронова, они не выделяются в основном тексте курсивом, но характеризуются рассказчиком: «Павел сделал запись шифром, ибо известие было ошеломляющим и тревожным, и многие, наверно, еще о нем не знали. “Корпус Мамонтова из Тамбова отправился к Козлову и взял его. Миронов, который формировал в Саранске казачью дивизию, поднял восстание”» [20. C. 119]. Две записи 1920 г. служебного характера упоминаются (о совместном отъезде Миронова и отца писателя из Москвы и приезде Троцкого в Козлов), и только последняя запись, связанная с судом над Думенко, выделена курсивом «Вечером был^ на деле Думен-ко. Обвинителями выступали Колбановский и Белобародов. Защищали 2 адвоката и Знаменский (член РВС 10 армии). Мы ушли в 11 часов. Суд кончился в 3 часа ночи. Думенку, начштаба Абрамо-ва^ и еще двоих суд приговорил к расстрелу» [Там же. C. 119]. Эта запись снабжена комментарием рассказчика, размышлениями о фигуре Думенко и проблеме исторической справедливости. По мере развития сюжета повести (до 1921 г.) дневники Павла уступают место другим документам и больше не включаются в повествование. Таким образом, включение в текст документальной повести записей из личного дневника Павла Лурье выполняет несколько функций: 1) передает общее состояние социальной реальности или ее фрагмента (Ростов); 2) аргументирует логику развития того или иного социального процесса; 3) подтверждает факт, событие или их последовательность; 4) характеризует бытовое состояние повседневности; 5) передает эмоциональное состояние автора дневника и других людей. Создается эффект личного свидетельства о времени, эпохе, отдельных людях как объективного и достоверного. 46 В.А. Суханов Еще одна функция дневниковых записей - они становятся толчком для постановки ряда проблем и авторской рефлексии над ними (искусство и время, проблема исторической справедливости), что расширяет смысловое поле документальной повести. При этом в сюжете дневник Павла Лурье только косвенно связан с основной задачей - рассказать об участии и роли поколения отца (и лично своего отца) в революции и послереволюционных событиях. Дневник молодого человека не связан с представленными в повествовании основными этапами судьбы отца: с нравственным и социальным выбором отца, с верностью этому выбору в мыслях и поступках отца в разных ситуациях его жизни, с трагическим итогом судьбы, с общностью судеб тех, кто пришел в революцию во имя высоких нравственных целей. Все это определяет вспомогательное место личного дневника П. Лурье в документальной повести «Отблеск костра». Значение открытого писателем фактического жизненного материала было велико, а его личная этическая позиция оказалась столь близка позициям героев книги, что автор документального расследования не сумел обрести необходимую для эстетического завершения позицию «вненаходимости». Герои завладели автором и не позволили ему разгадать их. «Это загадка, которая стоит многих загадок. Когда-нибудь ей найдут решение, и все, вероятно, окажется очень просто. Когда-нибудь!» [20. C. 45]. Именно этим объясняется эмоциональная доминанта авторского голоса - изумление перед величием духа этих людей, смешанное с восхищением и непониманием. Привлекаемые документы давали факты исторического времени с одной стороны: дневник принадлежал частному сознанию, взгляд другой стороны социального конфликта отсутствовал, что делало уязвимой объективность позиции автора повести. Преодоление односторонности Ю. Трифонов предпринял в романе «Старик» (1978): «...конечно, “Старик” имеет предшественника, которым является книга “Отблеск костра”» [22. С. 684]. В художественном повествовании использование документа не предполагает, как писал М.М. Бахтин, предварительного осу- Личный дневник в структуре документального и художественного 47 ществления в понимании «имманентного внеэстетического задания документа^ во всей его полноте и самозаконности» [23. С. 129-130], поскольку эстетически законченная форма произведения может быть развернута только тогда, когда все в нем получает свой смысл только в связи с целым человеческой личности, реализуемым жанром. Жанровая семантика романа потребовала воплощения иной авторской установки - интереса к характеру, не фактографической достоверности событий, а достоверности создаваемого художественного образа, что определяет иные принципы использования личного дневника П.А. Лурье. Если в документальной повести «Отблеск костра» дневник П. Лурье был одним из документов, то в романе его документальный характер, в отличие от приводимых в «Старике» стенограмм, телеграмм из архива Лету-нова, «снят» автором, и записи П. Лурье «растворены» во внутренней речи главного героя как пережитые им события. В романе записи личного дневника субъективируются, из источника, подтверждавшего реальный статус происходящего в повести, превращаются в частный, субъективный опыт героя. На уровне автора они становятся основанием для реконструкции эмоциональных, психологических, этических и прочих состояний персонажей, подчиняясь не фактографической, как в документальном повествовании, а художественной логике изображения характеров, отношений и событий, обусловленной авторским заданием: «_Юрий Валентинович рассказал, как в ходе работы преобразовывались и видоизменялись некоторые обстоятельства и действующие лица реальной жизненной драмы эпохи гражданской войны по мере того, как они воплощались в сюжетных линиях и картинах романа» [24. С. 232]. Это проявляется в построении образов различных героев романа. Так, годы жизни П.А. Лурье (1903-1973), личная биография (член КПСС с 1917 г., был арестован в 1937 г.) [25], образование (инженер, работал в институте «Теплопроект» в Москве) [26. С. 305], возможность увидеть внутреннюю жизнь человека через личный дневник определили и тип главного героя романа Павла Евграфовича Летунова, прототипом которого становится дядя писателя, о чем 48 В.А. Суханов свидетельствуют и сохранение имени прототипа Павел (семантика имени Павел - «небольшой», «маленький» - была важна и концептуально как характеристика положения частного человека, вовлеченного в катастрофические исторические события ХХ в.), и использование записей дневника 1913-1914 гг. В романе «Старик» это одно из первых развернутых воспоминаний Павла Евграфовича, в которых объективируются его положение в мире и характер взаимоотношений с Асей, Володей, членами семьи Игумновых. Дополнительными сигналами совпадения становится целый ряд факторов: дневниковые записи о деятельности Павла Лурье в апреле 1917 г. и действия Павла Летунова в этот период в романе; дневниковые записи 1918 г. и бытовая атмосфера начала 1918 г. в романе. Ср.: «Отблеск костра»: «_с боевым кронштадцем В. Панюшкиным он развозит брошюры и газеты, а его сосед по квартире В.А. Трифонов работает в Петроградском Совете^» [20. C. 52-53]. «Старик»: «С балтийским матросом Ганюшкиным продаю в Думе газету “Правда”» [27. С. 442]. «Отблеск костра»: «Воды нет, электричество не горит», «Трамваи не ходят», «Хлебный паек уменьшен^» [20. C. 73]. «Старик»: «Январь восемнадцатого. Только что объявили: хлебный паек уменьшен с трех восьмушек фунта до четверти. Я провел три часа на улице, сначала стоял за керосином, потом за хлебом. Воды нет. Трамваи не ходят» [27. С. 447]. В роман вводится материал дневниковых записей, не включенных в документальную повесть, о чем свидетельствует совпадение ряда характеристик из дневниковых записей П.А. Лурье, приведенных О.Р. Трифоновой-Мирошниченко в публикации «Из дневников и рабочих тетрадей» [19. C. 475-478]. Использование дополнительных дневниковых материалов продиктовано как необходимостью создания индивидуальных миров персонажей, так и жанровой семантикой романа с его установкой на освоение полноты реальности. Можно согласиться с мнением вдовы Ю. Трифонова: «Многое из этих дневников войдет в роман “Старик” - детали, приметы времени, погода. Бесценные для прозы подробности» [Там же. С. 475]. Личный дневник в структуре документального и художественного 49 В отличие от повести, дневниковые записи активно участвуют в построении телесного образа персонажей, моделировании ряда эмоционально-нравственных коллизий и топосов (Ростов, Сиверская и др.). Так, образ Аси Игумновой строится на пересечении как минимум двух прототипов, одним из которых является Надежда Васильевна Миронова-Суетенкова («Трифонов под именем Аси более или менее точно описал Надежду Васильевну, как она выглядела в 60-е годы») [22. С. 474], а другим - «Оля (кажется, Мордвинова), в которую был влюблен гимназист Павлик Лурье. В романе “Старик” он назовет ее Асей_» [19. C. 478]. Если в документальном повествовании автор сохраняет хронологическую верность последовательности дневниковых записей, то в «Старике» эта последовательность разрушается и заново организуется на других основаниях: она подчиняется логике самораскрытия характера Павла Летунова, поэтому в романе нет четкой хроникальной последовательности в его воспоминаниях, фактический материал дневников выстраивается логикой самораскрытия характера и достраивается самоанализом героя. То, что было для автора документального повествования в «Отблеске костра» достоинством дневника («Он писал каждый день, очень сухо, по-деловому, ибо, к счастью, не обладал склонностью к литературе»), в романе преодолевается экзистенциальной постановкой героя (на краю жизни), позицией персонажа (воспоминание, а не фиксация событий), расширением кругозора (включением частной жизни), изменением модальности восприятия (рефлексия, эмоциональная оценка). Записи личного дневника трансформируются, приобретая, в отличие от повести, черты собственно личных записей с интимностью высказывания и исповедальностью. В новом контексте они входят в состав основных авторских нравственно-философских тем романа и подчиняются их развитию. Вместе с этим в романе сохраняется семантика первых дневниковых записей, включенных в документальную повесть (картина наступившего социального хаоса, в котором никто не знает, как следует поступать): «А первые дни - март, пьяная весна, тысячные толпы на мокрых, в раскисшем снегу петроградских проспектах^ 50 В.А. Суханов И полная свобода от всего, от всех! В школу можно не ходить, там сплошные митинги, выборы, обсуждение «школьной конститу-ции»_» [27. С. 437]; «А в марте ничего, кроме бесконечного бега, толпы, перестрелок, новостей ужаса и восторга. Все орлы на решетках дворца обмотаны красной материей. Повсюду красные флаги. На крепости тоже красный флаг. У департамента полиции горят бумаги, улица усыпана пеплом» [Там же. С. 438]. Таким образом, в романе «Старик» записи личного дневника П. Лурье, с одной стороны, сохраняют свое семантический потенциал как конкретные приметы времени, а с другой стороны, меняют конфигурацию и обретают иные функции, «эстетическую структурность» (Л.Я. Гинзбург), становясь основой для создания как телесного образа персонажей, психологического, нравственноэмоционального состояния главных героев романа, так и ряда пространственных образов и топосов. Фокус авторского внимания смещается с характера записей на состояние, в котором они сделаны, т.е. на личность автора дневниковых записей, что позволяет использовать личный дневник как прототипную основу в создании характера. Возникающие при этом смысловые «зазоры» между дневниковыми записями позволяют автору-демиургу с помощью творческого воображения преодолеть хроникальность и фактогра-фичность записей личного дневника, превращая их в органический элемент художественного мира романа.

Скачать электронную версию публикации