«Place attachment in Siberia»: the emotional component in the structure of Siberian identity.pdf В научной литературе изучение сибирской идентичности в ее эмоциональной размерности, как правило, ограничивается рамками исследования сибирского характера, в котором действительно формируется значительный объем суждений и представлений о поведенческих особенностях сибиряков [1]. В частности, можно говорить о неких особых качествах сибиряков и чертах характера, обусловленных проживанием в условиях сурового климата. Вместе с тем сибирский характер как конструкт дает представления о том, что собой представляют поведенческие реакции жителей Сибири, но он не дает ответа на вопрос, из чего формируется и как складывается эмоциональное восприятие своего региона. Любое описание сибирского характера испытывает массу ограничений (это и необходимость учитывать стереотипность такой конструкции, ее условность по отношению к многочисленным региональным субъектам, противоречивость высказываемых оценок и т. п.), в силу чего его функциональные рамки часто оказываются недостаточными для отображения всей гаммы проявлений эмоциональной составляющей сибирской региональной идентичности. Именно этим объясняется интерес к гуманитарной географии в современных культурологических исследованиях в целом и ее регионалистской составляющей в частности. В гуманитарной географии ставятся вопросы эмоциональной привязанности людей к территории, являющейся объективной предпосылкой развития местного патриотизма, привязанности территориально сплоченных групп к своей «малой родине», стремления так или иначе ее «обустраивать». При таком подходе региональная идентичность, помимо когнитивных образов территории, ее восприятия через рациональные построения, предполагает также эмоциональную, аффективную привязанность к «месту», то, что в западных научных исследованиях часто обозначается как place attachment [2]. В современной российской литературе роль place attachment для изучения региональной идентичности, к сожалению, недооценивается и эмоциональное восприятие своей территории не рассматривается в качестве важнейшего способа конструирования региональной образности. Однако очевидно, что эмоциональные образы территории, по сравнению с политическими и научными ее конструкциями, оказываются более действенным и эффективным инструментом формирования личных впечатлений географического образа территории [3]. Исследование эмоционального компонента, помимо прочего, создает операционный механизм для раскрытия природы региональной идентичности, позволяет рассчитать потенциальные траектории ее развития. Представляется, что функционирование эмоционального компонента в региональной идентичности оказывается тесно связанным с мифологическим, религиозным и художественным дискурсом о культурном ландшафте Сибири. В эмоциональном восприятии своей территории воспроизводится целый блок ощущений, связанных с противопоставлением и оцениванием «мы - они», восприятием мест региона как позитивных и негативных, «мистических», эстетическим удовольствием от места проживания, переживанием связи со своей территорией через травму, чувство вины, ностальгии и т. п. Связь с территорией в эмоциональном плане имеет двойственный характер: с одной стороны, она может проявляться в форме присвоения пространства (это моя территория, мой регион, мой город), с другой - в форме идентификации (я - отсюда). Различный характер эмоциональной привязанности к региону свидетельствует о том, что это не единичный перцептивный акт, а когнитивная конструкция, отражающая различные типы опыта. Первый тип такого отношения, на наш взгляд, можно выразить через понятие «чувство места» (place sense), активно использующееся в современных зарубежных исследованиях локальной и региональной идентичности [4]. В терминах А. Мартин, чувство места является одновременно компонентой идентичности и территории и живым и материализованным ощущением качества места [5. P. 89]. Французские исследователи Ф. Чартон-Вачет и С. Ломбарт определяют «чувство места» как переживание локальности в разных измерениях: физическом (природный ландшафт, климат, физические аспекты места), социальном (социальные связи, родственные отношения и т.п.), культурном (история места, его архитектурное наследие, традиции, праздники, кухня и т.п.) [6. P. 52]. «Чувство места» включает доверие жителей к месту их проживания, их отношение к местным социальным и политическим вопросам, их чувства к другим местам. Чувство места может быть компонентом как индивидуальной, так и групповой идентичности. Оно оказывает влияние на развитие ресурсов, принятие экономических решений, развитие туризма, национальные и политические отношения, способствует выстраиванию ответственного взаимодействия с окружающей средой [7. P. 123]. Упоминание «чувства места» указывает на целую область человеческой жизни за пределами сознания; сознание в конечном счете лишь один из видов ментальных процессов. Эти процессы состоят и из ощущений, рефлексов и автоматизмов, формирующих «бессознательное» региональной идентичности, и объясняют большую часть региональной жизнедеятельности. В современных исследованиях по региональной идентичности Дорин Мэсси [8] ставит интересные и сложные вопросы переосмысления нашего чувства места в контексте глобализации: каково чувство места, которое было бы адекватно сегодняшней эре пространственно-временного давления, кто и каким образом переживает это чувство места, получаем ли мы выгоду или страдания от чувства места? Эти вопросы интересно рассмотреть в отношении к сибирской идентичности. Прежде всего, различные нарративы о Сибири демонстрируют, что эмоциональная привязанность сибиряков к своей территории зачастую формировалась через личный опыт познания Сибири, деятельность, с ней связанную, и сопутствующий им опыт личностной трансформации человека. Воспринимаемое пространство Сибири оказывалось, по терминологии антрополога Т. Ингольда, taskscape - пространством связанных видов деятельности [9]. Территория Сибири постепенно обживалась и наполнялась множеством разнообразных значений и локальных традиций, формировались практики и жизненные стили, которые обусловили эмоциональную привязанность к Сибири как «своей» территории. Преодоление трудностей, общее дело, адаптация к суровым условиям в этом контексте выглядят как конструктивный элемент в формировании сибирской идентичности, являются предметом гордости отдельных семей [10. P. 88]. В нарративах, образующих дискурс place dependence [11], это часто выражается фразами «Сибирь тянет», «Сибирь не отпускает», которые можно услышать как от самих сибиряков, так и от тех, кто переехал из Сибири в другие регионы. Второй тип эмоционального отношения к Сибири может быть описан в терминах освоения сибирской территории как ресурса. В современности люди становятся «мигрантами идентичности», где домом является перемещение. Такая идентичность может рассматриваться как кратковременная рефлексия о том, где субъект находится в данный момент, как быстротечный момент его биографии. В этом контексте Сибирь воспринимается как место краткосрочного пребывания с личными практическими целями, а «сибир-скость» - как разновидность социальной мобильности. Новое место проживания рассматривается как «периферия», не имеющая постоянного контакта с целым, изолированная от него, а потому зачастую выглядящая неполноценной. Одновременно это пространство мыслится как место относительной свободы и риска, где можно извлечь прибыль. Эта позиция характерна для «освоителей-временщиков», людей, приезжающих в Сибирь временно, на работу по контракту или работающих вахтовым методом. Мигрант или федеральный чиновник не ощущает, что новое место - это место для него, в его глазах территория Сибири часто выглядит как «производственная площадка». В этом случае следует говорить о присутствии в сибирской идентичности идеи эмоционального отчуждения (alienation) от территории. Как правило, привязанность к собственной территории существует на бессознательном уровне [12. P. 273]. Здесь мы следуем логике П. Бурдье: процесс конструирования доминирующей идентичности происходит по большей части неосознанно, когда участники группы усваивают те принципы идентификации, которые и производят их идентичности. Усиление place attachment происходит под влиянием иной среды, в которой оказываются сибиряки. В этом случае нарративы, которые предлагаются сибиряками в качестве доказательства своих чувств к Сибири, обычно содержат в себе эмоционально окрашенные словосочетания «вот у нас в Сибири» или «мы сибиряки». Другой способ актуализации чувства места - включенность индивида в социально-экономические процессы, протекающие на территории, выполнение им определенных общественно-значимых функций, стремление защитить свое пространство. Включенность в региональное сообщество рождает чувство общего опыта, сходных образцов деятельности и похожести между членами коллектива. Вербальный и невербальный обмен опытом рождает чувство «мы» и, следовательно, коллективную идентичность [13. P. 11]. В деятельности, как правило, происходит и соотнесение своих личных качеств и черт характера с характером места, нахождение соответствия между ними, что выражается, в частности, в таком суждении, как «Сибирь близка мне по духу». Как отмечают А. Анисимова и О. Ечевская применительно к сибирской идентичности, «в ходе деятельности в публичной сфере жизни индивид обретает особое, небезразличное отношение к территории, на которой он живет и трудится, и как результат этого - особый способ категоризации внешней действительности, который и лежит в основе идентичности» [14. C. 50]. Как формируется и какими смыслами наполнено «чувство места» в отношении к Сибири у современных ее жителей и внешних наблюдателей? Прежде всего, следует отметить, что эмоциональная привязанность к месту, как правило, формируется через оппозиции, выражающие отношение одного сообщества к другим сообществам. Через конструирование границ сообщества утверждается особость и альтернативность внутреннего мира группы. На современном этапе следствием регионального эмоционального разделения «своих» и «чужих» является в первую очередь тенденция к дискурсивному исключению мигрантов и «временщиков» из различных сфер общества. Сибиряками болезненно воспринимаются разреженность властного пространства в регионе, потеря городами их символического статуса, приватизация сибирской части «советского трофея», состоящего в основном из предприятий ВПК, массовый переход сибирских предприятий в руки столичных собственников, перенос налогового рези-дентства предприятий и сокращение налоговых поступлений в местные бюджеты. Многие отечественные и зарубежные авторы отмечают, что переживания сибиряков за свою территорию, имеющие экономический подтекст, обостряют в сибирской идентичности сепаратистские чувства и настроения. Тема потерянного и несправедливо отнятого статуса в сознании современных сибиряков характеризуется эмоциональной окрашенностью и нагружен-ностью фактами. Так, по мнению британских географов М. Брэдшоу и Дж. Прендерграст, сибирская идентичность «может приобрести открытое политическое выражение, если население и элиты двинутся на Запад, а центр не сможет предложить решение социально-экономических проблем Сибири, предлагая извлекать прибыль из ее ресурсов» (цит. по: [15. C. 133]). В целом современная ситуация в Сибири характеризуется тем, что чувство региональной социально-экономической ущемленнности, как и в прошлом, способствует выстраиванию иной, конкурирующей с «большой русской нацией» сибирской идентичности. Современные зарубежные исследования в сфере «чувства места» рассматривают данный феномен не столько как «индивидуальное, ментальное и аполитичное» [16. P. 31] явление, сколько как коллективно разделяемое, осознанное и идеологически нагруженное. По словам Л. Манцо, хотя опыт переживания пространства индивидуален, он все-таки является продуктом политической, экономической и социальной реальности [17]. Мы смотрим на определенную территорию отстраненно, используя в качестве инструмента для размышлений такие технологии, как карты, зарисовки, художественные и научные тексты, фотографии и фильмы. Теоретически нагруженный эмоциональный опыт восприятия Сибири, помимо прочего, предопределяет деление в общественном сознании мест в сибирском регионе на позитивные (желаемые для достижения) и негативные (сопровождающиеся избеганием и нарративами страха). Учитывая то, что тема природы остается ведущей в нарративах сибиряков, рискнем предположить, что в сибирской идентичности эмоциональная привязанность к месту формируется и выражается, прежде всего, через любовь сибиряков к сибирской природе. В общественном сознании Сибирь часто воспринимается как место спонтанного (природного) роста здоровых (природных) сил. Сибиряки испытывают чувство гордости по отношению к природным объектам, расположенным на территории Сибири, наиболее желаемыми для посещения в регионе являются «природные» места, природные достопримечательности служат основными компонентами виртуального образа Сибири. Вклад в формирование place attachment в Сибири, помимо, разумеется, индивидуальных ощущений и личных впечатлений, внесло художественное описание природы Сибири. Для внешнего наблюдателя (с ограниченным эмпирическим опытом знакомства с сибирской культурой и природой) художественные средства зачастую единственный источник информации о регионе, они же позволяют получить представление о том, насколько у местных жителей развито чувство места. Без художественного творчества и его освоения массовым сознанием практически невозможно конструирование гносеологических образов Сибири, имеющих эмоциональную составляющую, поскольку эмоции транслируются в первую очередь художественными средствами. Художественный дискурс, помимо прочего, являлся той конструирующей технологией, которая способствовала значительной трансформации в общественном сознании компонентов образа Сибири и сибиряков, вплоть до их общей позитивной или негативной окраски. Отметим, что в художественной литературе и научном дискурсе (прежде всего, областниками) особое внимание обращалось на конструирование именно позитивного эмоционального восприятия пространства Сибири. Так, К. Анисимов специально указывает на то, что в целях создания привлекательного восприятия сибирского климата в текстах областника Г. Н. Потанина доминируют такие признаки, как сухость, прозрачность, изобилие света, «буйство красок», в то время как звучание темы холода заметно приглушается [18. C. 16]. В качестве инструмента эмоционального воздействия на читателя используется также прием сравнения сибирского климата по теплопрозрачности с альпийским. В письмах из Сибири, написанных американским путешественником Дж. Кеннаном в XIX в., можно прочитать следующие эмоционально окрашенные строки о сибирском пейзаже: «Пейзаж был, в каждой своей составляющей, отчетливо сибирским: удивительно ясный, прозрачный воздух; густой серый туман, нависающий над водной гладью залива; обширные заснеженные степи, простирающиеся от окраины леса до белых призрачных гор в отдалении; здесь и там - беспорядочное скопление собак и нарт между деревьями впереди. Все это составляло картину, подобную которой нельзя найти за пределами Северо-Восточной Азии» [19. C. 112]. В художественной прозе периода «оттепели», как известно, образ Сибири также прочно оказался связан с местом первозданной природы и деревни, местом естественного бытия духовно зрелых людей, для которых важны вопросы нравственно-этического плана. Еще одним способом позитивного эмоционального реагирования на территорию Сибири как у самих ее жителей, так и у внешних наблюдателей является ее восприятие в качестве духовного центра, слабо затронутого процессами модернизации и глобализации. В таком типе дискурса (религиозного по содержанию) Сибирь представляет собой самостоятельную религиозную единицу, архипелаг сакральных мест. Территория Сибири осмысливается в терминах сакральной географии: упоминаются подвижники, «святые», чья деятельность оказалась связанной с Сибирью, выделяются древние памятники и святыни, о территории говорится в мессианском аспекте и т.п. Близкий к религиозному образ Сибири (как истока духовных преобразований и духовного прозрения человека) широко был представлен, начиная с жития Аввакума, как в художественной литературе (В. Шишков. «Угрюм-река», Г.Д. Гребенщиков. «Чураевы»), так и в кинематографе («сибирская тематика» в фильмах С. Герасимова, А. Михалкова-Кончаловского, В. Шукшина, А. Дудорова). Хорошим современным примером репрезентации Сибири как особого религиозного центра является фильм известного режиссера Вернера Херцога «Колокола из глубины. Вера и суеверия в России» (1993) [20], в котором Сибирь репрезентируется как уникальная территория с массой редких религиозных практик. Данный фильм, получивший широкое признание за рубежом, сыграл серьезную роль в конструировании у западного зрителя эмоционального восприятия Сибири как особого религиозного пространства, источника некоего особого знания, за пределами рационального. Отметим, что современные исследования в области place attachment обращают внимание и на значимость негативных эмоций при конструировании «чувства места» [21]. Территория проживания может выступать не «прибежищем, а местом насилия» [22. P. 113], вызывать в памяти болезненные воспоминания, иметь «теневые стороны». Так, в сибирской идентичности можно выделить уровень негативных и травматичных переживаний, связанных с определенными историческими периодами и событиями в развитии Сибири (коллективизация, раскулачивание, насильственное переселение и депортация народов, политическая ссылка, создание лагерей и тюрем, каторжный труд и т. п.). Для многих переселенцев, очутившихся в Сибири не по своей воле, Сибирь стала символом несвободы, заточения и репрессий. Характерно, что в художественную литературу Сибирь входит именно через тему ссылки, для которой были актуальны мотивы «гиблого места», «непосильного труда» и «инопространства» [23]. Для многих Сибирь стала эмоционально значимой территорией именно через драматические события, связанные с историей семьи, деятельностью предков, личным жизненным опытом, поскольку в памяти поколений сохранились воспоминания, воспринимаемые негативно, через травму [24]. При таком эмоциональном восприятии Сибирь представлялась и изображалась не только в массовом сознании, но ив литературных нарративах в ночной, мрачно-угрюмой цветовой гамме [25], как унылая и безрадостная «цивили-зационная пустыня». Не случайно, как указывают исторические и литературоведческие исследования, мотив страдания стал одним из центральных в сибирском фольклоре и публицистике [26]. Отметим, что отношение к Сибири как «территории насилия» воспроизводится и в современном массовом сознании и научной литературе. Так, томские исследователи Е.Е. Дутчак, В.В. Кашпур отмечают, что фразы «Как вы там живете? У вас же одни зоны!» до сих пор приходится слушать жителям Томска - города со старыми университетскими традициями [27. С. 121]. Немецкий антрополог О. Хабек характеризует модель поведения в Сибири как «мачизм», которую отличают самоуверенность, соперничество, хвастливость, конфронтация, использование физической силы или угроз как средств решения конфликта и сознательное игнорирование социальных норм [28. С. 64]. В обыденном сознании, в котором «северное» и «сибирское» часто рассматриваются как содержательно однородные, бытуют представления о том, что северные города и поселки Сибири отличаются не только суровыми климатическими условиями, но и повышенной социальной напряженностью, вследствие чего эти места считаются потенциально опасными для посещения и проживания. Таким образом, эмоциональное восприятие Сибири как «окраины мира», «криминогенно неблагополучной среды», где живут уголовные элементы, во многом сконструированное под влиянием беллетристики и публицистики XIX в., подкрепленное в обыденных массовых представлениях советской репрессивной политикой, оказывается устойчивым и в современных оценках сибирского региона. В целом проведенный анализ позволяет сделать вывод, что эмоциональная привязанность к Сибири имеет как положительные, так и отрицательные коннотации и зачастую нагружена созданными извне идеями, мифологическими, художественными, религиозными образами. Развитию чувства места в Сибири способствует, прежде всего, личный опыт жизни в Сибири, когда имеет место активное познание края, эмоциональная привязанность к нему, проживание на данной территории важных этапов личной биографии и осуществление определенной деятельности. «Чувство места» в Сибири наполняется разными значениями и смыслами для разных региональных субъектов. Для приезжающих с короткими визитами в Сибирь первостепенными оказываются эстетические критерии и «экзотические места», связанные с восприятием природных красот Сибири, а также экономические мотивы, ориентации, направленные на извлечение из региона прибыли. Сами жители Сибири, проживающие длительное время на ее территории, сформировали довольно сложную систему значений и смыслов эмоциональной привязанности к своему месту, включающие как чувство гордости за историческое прошлое своего региона, любовь к своей земле и ее природе, так и чувство региональной социально-экономической ущемленности.

Скачать электронную версию публикации