Narcissism in modern visual culture: the phenomenon of selfie.pdf В 2013 г. сотрудники Оксфордского университета назвали «selfie» словом года в связи c частотой использования термина. Сейчас мы наблюдаем не только внедрение этого слова в повседневный обиход, но и тотальное засилье практики селфи в медиапространстве [1, 2]. Отличительной чертой этого вида фотографии становится гипертрофированная эстетизация, что лишний раз подтверждает слова Бодрийяра о трансэстетизме современной культуры [3]. Осмысление феномена селфи происходит в контексте различных дискурсов -культурологического, психологического, антропологического, философского, социологического. И все они так или иначе фиксируют одно «общее место» -связь селфи и нарциссизма - наш современник трансэстетичен, транссексуален и занят самолюбованием. Одновременно с подобными обвинениями селфи рассматривается и как способ конструирования личности, самосозидания в условиях медиаповорота культуры. Однако если перед нами действительно способ конструирования, созидания, то как быть с тем, что лавинообразный поток селфи появляется лишь в контексте общества потребления, в контексте его симулякривной логики [4]? Компульсивное производство симулякров может говорить скорее об экзистенциальном напряжении внутри культуры, нежели об её творческой потенции. Безусловно, селфи как один из доминантных объектов визуально ориентированной культуры не может быть рассмотрен без его способа существования (соцсети: инстаграм и т.д.), однако в контексте данной статьи этот дискурс не будет являться ключевым, так как предполагает работу с большим количеством эмпирического материала. Сфера же наших интересов по пре- Е.В. Гиниятова, К.А. Семенюк, О.М. Пономарева, С.Г. Запекин 6 имуществу теоретическая, ибо целью работы является попытка представить видение феномена селфи в контексте экзистенциальной тревоги, проявляющейся в нарастании нарциссических тенденций в современной визуально ориентированной культуре. В этой связи в качестве методологической базы исследования был избран психоанализ, потому что он позволяет перекинуть смысловой мост от внутренней жизни индивида к функционированию культуры в целом. Итак, особенность селфи как современного вида автопортрета заключается в том, что это «фотография самого себя, сделанная, как правило, при помощи смартфона или вебкамеры и распространенная при помощи социальных медиа» [5]. Автопортрет существовал столько, сколько человек себя пытался изображать, однако никогда это не вызывало такой бурной реакции -вплоть до попыток назвать это новым психическим расстройством, помешательством, манией. Каковы же основания для подобных выводов? Вот ряд цитат из популярных изданий: «Это похоже на отчаянную попытку выставить напоказ содержимое своего мира в надежде, что он будет одобрен и оценен по достоинству. Это отчаянный призыв: „Посмотрите на меня! Я здесь! Я нуждаюсь в вашем внимании!“. Это попытка поднять свою самооценку» [6]. «^селфи-синДром» реализует гипертрофированную потребность в признании и одобрении окружающих» [7]. «^селфи выполняет психотерапевтическую функцию, ежедневно Доказывая стабильность саморепрезентации и идентичности невротического обитателя социальных сетей» [8]. «Человек оказывается зависим от селфи, что и приводит к отклонению под названием „селфизм“» [9]. «^селфи описывается как проявление болезненного нарциссизма, преДположительно характерного для современной эпохи и достигшего своего пика в момент появления Facebook и смартфонов» [8]. Таким образом, налицо несколько основных черт: жажда социального одобрения, доказательство собственного бытия, болезненное отклонение, нарциссизм. Однако одновременно с этим выявляются и другие моменты: «^ существует очень большой процент групповых селфи. То есть это скорее проявление общественной активности, а не некая изоляция, когДа нарцисс смотрит на себя в зеркало^ есть люди., которые в себя влюблены, а, с Другой, есть такие, которые своим селфи просто говорят: „Я был в этом месте“» [10]. «Мы не просто делаем снимок себя, мы производим образ „нормального мужчины“, „нормальной женщины“, „хорошего друга“, „весельчака“, „ту-риста“, „семьянина“ и так далее. Я механически снимаю с себя этот образ и переношу его в пространство социальных сетей, где ко мне будут относиться соответствующим образом» [8]. Вышеприведенные комментарии проблематизируют, в первую очередь, феномен селфи, но в то же время отсылают нас к природе фотографии вообще, ведь селфи - это именно фотография (фотоаппарат или смартфон - всего лишь вопрос технологии и доступность снимка). Ролан Барт описал сущность и притягательность фотографии как попытку онтологической укорененности: я был здесь. Фотография, по Барту, - фактологическое подтверждение, что я Нарциссизм в современной визуальной культуре: феномен селфи 7 обладал этим моментом, я могу к нему вернуться в попытке пережить момент заново и тем самым преодолеть смерть. Фотопортрет же он представляет как «^закрытое силовое поле. На нем пересекаются, противостоят и деформируют друг друга четыре вида воображаемого. Находясь перед объективом, я одновременно являюсь тем, кем себя считаю, тем, кем я хотел бы, чтобы меня считали, тем, кем меня считает фотограф, и тем, кем он пользуется, чтобы проявить свое искусство». [11. С. 26]. Такое понимание принципиально для тотальности селфимании в современной культуре, и ключевыми тут являются два аспекта: трансляция видения себя в социально одобряемом (или социально неодобряемом, провокативном) контексте и отсутствие фигуры фотографа, поскольку снимающий и снимаемый совпадают. Именно это совпадение, на наш взгляд, предопределило современную селфиманию, ведь, по сути, селфи - это технология, позволяющая сделать из себя не просто эстетский, трендовый конструкт, но тело-знак и наполнить его теми смыслами, который хочет видеть сам-себя-снимающий. И тем показательней становится история 19-летнего британского подростка Дэнни Боумена, селфомания которого достигла уровня нового психического заболевания, по мнению врача, руководившего его лечением. Вот как описывает свою ситуацию сам Денни: «_я был в непрекращающемся поиске идеального селфи. Когда же я понял, что не смогу его сделать, мне захотелось умереть, - я потерял друзей, здоровье, бросил учебу и почти лишился жизни» [12]. Итак, селфи с его фотографической природой - это болезненное отклонение, культурный порок общества потребления или конструирование себя? Для того чтобы разобраться с этой проблемой, введём два диаметральных по своему значению понятия: «забота о себе» и нарциссизм и обратимся к Фуко [13] и психоанализу (главным образом, к Фрейду [14] как основоположнику психоаналитического учения о нарциссизме, а также Фромму [15], говорящему о нарциссизме не только как об индивидуальном отклонении от нормы человеческой психики, но как о феномене, проявляющемся на уровне социума в целом). Психоаналитическая концепция нарциссизма, сформировавшаяся в рамках Венского психоаналитического общества и окончательно оформленная З. Фрейдом в работе «О нарциссизме» [14], вывела данное понятие за рамки исключительно медицинского дискурса, описывающего отклонение полового поведения. Да, Фрейд говорит о нарциссизме в связи со своей теорией сексуальности, однако для нас важно прежде всего то, что он вводит в научный обиход понимание нарциссизма как социального явления «широкого профиля, при котором у человека наблюдается видимое отсутствие интереса к другим с зацикленностью на себе» [16]. Фрейд пишет прежде всего о зацикленности, а не самовлюблённости, с которой в обыденном представлении часто путают нарциссизм. Семантическая многогранность понятия, связанная с историческим развитием психоанализа, в итоге оборачивается крайне неудовлетворительной ситуацией при его использовании, что отмечают и сами психоаналитики [17]. Безусловно, что в рамках современной культуры, в которой многие дискурсы подвержены трансгрессии, психоанализ не был исключением. В этой связи попытаемся определить те грани смыслов, которые действительно могут быть применимы в отношении вышеописываемого феномена современности. Е.В. Гиниятова, К.А. Семенюк, О.М. Пономарева, С.Г. Запекин 8 Первичная проблема внутри самого психоанализа во многом была связана с тем, что исходная метафора - греческий миф о Нарциссе - используется в трёх совершенно разных трактовках: Овидия, Павсания и наиболее древней беотийской версии мифа. И если в трактовке Овидия Нарцисс влюбляется в себя, наказанный Немезидой за холодность ко всем, кто его любил, то у Пав-сания Нарцисс скорбит по некогда умершей сестре-близнецу и ошибочно видит её в своём отражении: «оба они были одинаковы и лицом и прической волос, одевались в одинаковую одежду и в довершении всего вместе ходили на охоту. И вот Нарцисс влюбился в сестру, и когда девушка умерла, он стал ходить к этому источнику, и, хотя понимал, что видит собственную тень, но даже понимая это, ему все же было утешением в любви то, что он представлял себе, что видит не свою тень, а что перед ним образ сестры» [18. С. 7]. И если первая трактовка в большей степени характерна для Фрейда, то вторая -для Андреас-Саломе [19], Винникотта [20]. Что касается третьей версии, то она повествует о деструктивных чувствах, спроецированных Нарциссом на себя, когда он заглянул в ручей после самоубийства отвергнутого им поклонника Амения. Наиболее отчётливо данная линия представлена в кляйнеан-ском психоанализе [21]. Впрочем, несмотря на столь разнящиеся контексты, которые, безусловно, имеют значение в непосредственной работе с пациентом, мифологемы определяются тремя основными чертами, приписываемыми нарциссизму: солипсизм, травматический аспект и агрессия. То есть в результате некоего «сбоя» в формировании личности человека либидо вместо перенесения на объект остаётся внутри самого субъекта, что соответствует инфантильному аутоэротизму, не знающему объекта, не дифференцирующему себя и мать. Так, Фрейд приводит следующее сравнение: «Вспомните о тех простейших живых существах, состоящих из малодифференцируемого комочка протоплазмиче-ской субстанции. Они протягивают отростки, называемые псевдоподиями, в которые переливают субстанцию своего тела. Вытягивание отростков мы сравниваем с распространением либидо на объекты, между тем как основное количество либидо может оставаться в Я, и мы предполагаем, что в нормальных условиях Я-либидо беспрепятственно переходит в объект-либидо, а оно опять может вернуться в Я» [22. С. 265-266]. То естьчасть либидо всегда остаётся в Я. При этом Фрейд чётко различает понятия эгоизма и нарциссизма. Эгоизм предполагает пользу для индивида, тогда как нарциссизм - либи-дозное удовлетворение. Человек может быть эгоистичным в своих устремлениях, однако иметь при этом очень сильную либидозную привязанность, так как либидозное удовлетворение является потребностью Я. Он может быть и эгоистичным, и нарциссичным, т.е. иметь весьма незначительную потребность в объекте (только для реализации чувственного влечения). Эгоизм при этом постоянен, естествен, так как функция инстанции Я - поддержание баланса сил, сохранение индивида. Нарциссизм же - переменный. В этом контексте альтруизм - прямая противоположность эгоизму - вполне может соседствовать с нарциссизмом. Если это происходит, то Я полностью поглощается объектом влечения, перестаёт различать себя и объект, что опять-таки характерно для инфантильного состояния психики. Само понятие либидо, трактуемое Фрейдом главным образом как половое влечение (хотя в некоторых работах оно представлено у него в десексуа- Нарциссизм в современной визуальной культуре: феномен селфи 9 лизированном виде), мы здесь берём всё-таки в расширенном значении, как его трактовал Фромм, т.е. в качестве психической энергии. Это позволило им вывести рефлексию нарциссизма за рамки индивидуальной психологии, на уровень социума. Так, Фромм пишет, что «индивидуальный нарциссизм может превращаться в групповой, и тогда род, нация, религия, раса и тому подобное заступают на место индивида и становятся объектами нарциссической страсти» [15]. При этом в рамках данной работы мы отталкиваемся от фрейдовского дистанцирования эгоизма от нарциссизма, потому что эгоизм носит Я-сберегающий характер, тогда как нарциссизм - Я-деструктивен. Если мы воспользуемся этой посылкой для анализа визуальных образов вообще и селфимании в частности, то необходимо в первую очередь разобраться в том, какой месседж стоит за этими множащимися в геометрической прогрессии образами. Люди говорят, что они были в этом месте, что они ели эту еду, что они причастны к этой группе, что они нормальные мужчины, нормальные женщины (сексуальные мужчины, сексуальные женщины), весельчаки, матери, интеллектуалы и т.д. Человек конструирует себя, свой образ, своё тело, свою еду, свои интересы, т.е. проявляет заботу о себе. Но её ли? В третьем томе «Истории сексуальности» Фуко [13] реконструирует принцип заботы о себе, провозглашённый ещё платоновским Сократом в диалоге «Алкивиад I»: «Однако, что ты собираешься делать с самим собою? Остаться таким, каков ты есть, или проявить о себе некоторую заботу?» [23. C. 197]. При помощи достаточно простых аргументов Сократ показывает заносчивому юнцу, что забота о себе не есть забота о «своих ногах или о том, что им не принадлежит», это не забота об имуществе, это, прежде всего, забота о своей душе. «Забота о себе - это что-то вроде жала, которое должно войти в человеческое тело, все время напоминать о себе, зудить, не давать покоя» [24. С. 20]. В античности этот принцип был необходимым условием всякого разумного поведения. Так, Сократ вопрошает Алкивиада, собравшегося заниматься государственной деятельностью, т.е. заботиться о других, в состоянии ли он заботиться о самом себе, понимает ли он, что для него зло, а что благо, понимает ли он, Алкивиад, что он сам собой представляет. Собственно эти вопросы можно было бы адресовать и любому современнику, ищущему зеркальную поверхность во взгляде Другого для того, чтобы в ней отразиться через лайк, дизлайк, комментарий, как бы делегируя свои права и человеческий долг по становлению самим собой Другому. Забота о себе, благо для себя - единственный способ, по Фуко, обрести индивидуальность. Однако становление индивидуальностью предполагает изменение, выход из пены дней, выход из стандартов повседневности. Это всегда огромное усилие, боль и тревога. Фактически это зона экзистенциального риска. В разные периоды жизни этот риск осуществляется по-своему: в молодости человек готовится стать собой, в зрелости постоянно исправляет себя, в старости, которая есть вершина всей жизни, цель существования, он, наконец, догоняет себя, воссоединяется с собой. «Не отягощённый физическими влечениями, свободный от разного рода политических притязаний, от которых он отказался, старик представляется человеком полностью собой владеющим, тем, кто может быть полностью удовлетворён собой» [Там же. С. 128]. Эта забота не есть зацикленность на себе и уж тем более не самолюбование. Ведь, заботясь о себе, человек не просто созерцает себя и наслаждается собой, но находит Е.В. Гиниятова, К.А. Семенюк, О.М. Пономарева, С.Г. Запекин 10 свою идентичность в обезличивающей среде идеологий, рынка, властного дискурса. То, о чём пишет Фуко, это забота об истине, которая может быть дана субъекту только путём постановки под вопрос самого его существования. Тревога за существование и забота о себе идут рука об руку, так как, осознавая свою ограниченность и конечность, человек вступает в конфронтацию со смертью. Осознавание смерти - путь к изменению. Но способен ли к изменению, ставящему собственное Я под вопрос, завороженный трангрес-сирующей образностью современник? Фотографируя, я, согласно С. Зонтаг, «присваиваю фотографируемое» [25. C. 13]. Присваиваю, а не преобразую! Ситуация соцсети такова, что, делая свой образ публичным, выставляя его напоказ, пользователь создаёт некого виртуального двойника, который мог бы соответствовать определённым требованиям. Ни о какой истине себя речи не идёт. Перед нами бесконечное производство означающих без означаемого. Причём не всё из продуцируемого можно назвать самолюбованием. В самом деле, какое самолюбование в множащихся снимках потребляемой еды или туристических мест с пометкой «я здесь был»? Самолюбования нет, а вот присвоение - обязательно. Компульсивное (ввиду невероятного количества и частоты таких снимков) присвоение реальности, призванное снять экзистенциальную тревогу сознания, зацикленного на поддержании своего Я. Тревога смерти, как пишут психоаналитики экзистенциального направления [26], [27], является настолько сильной и всеобъемлющей, что на отрицание её человек тратит значительную часть психической энергии. Таким образом, в селфи как в одном из ярких феноменов современной культуры проявляется именно нарциссизм, который тем не менее, как мы говорили выше, далеко не всегда самолюбование, но всегда зацикленность на себе: достоинствах, недостатках (истинных и мнимых), отдельных чертах характера, даже болезнях и т.д. Так как нарциссизм на уровне индивидуальной психики всегда обращает либидо (психическую энергию) на себя, тем самым поддерживая несовершенное, незрелое, иначе говоря, инфантильное Я, то на уровне культуры, в рамках социальной сети он функционирует сходным же образом. Специфика создания селфи состоит в совпадении снимающего и снимаемого, что позволяет субъекту наполнять изображение желаемыми и практически всегда социально одобряемыми смыслами. Осмелимся высказать предположение, что это «добирание» любви через присвоение себе реальности даёт ощущение инфантильного нарциссического всемогущества (в случае массового одобрения). Окружая себя присвоенными образами «здесь я был», «это я ел», «я красивая женщина», человек «заговаривает» смерть, от страха которой в рамках современной культуры он уже не может быть защищён метанарративами. Соцсеть провоцирует на ещё большее желание самого себя [4], а значит, на ещё большее количество снимков. В случае же неудачи (малое количество подписчиков, лайков и т.д.) наш современник получает рост экзистенциальной тревоги, рост страха смерти, а значит, и компульсивную потребность снимать и снимать ещё.

Скачать электронную версию публикации