Gestalt culturology": conceptualization, disciplinary status and history of research.pdf Нной тенденции можно назвать сложность самого текста «Заката Европы», структура которого составлена не по принципу последовательного анализа гештальта той или иной культуры, а по принципу сопоставления отдельных сфер и аспектов многих культурных организмов с разной степенью их сравнительного анализа. За данными интеллектуальными «перемещениями» и «переключениями» с одного гештальта на другой читатель может следить вполне успешно, однако основательную картину того или иного гештальта при таком изложении материала сформировать достаточно трудно. Другой причиной является то, что О. Шпенглер, борясь с европоцентристским гештальтом и провозгласив право представителей разных культур смотреть на мир (и на историю) по-своему, пытался дискредитировать и вытеснить европоцентризм за «обочину науки», настойчиво продвигая свою версию истории, которую считал «единственно верной» и «исчерпывающей». Как следствие, в оценках научного наследия автора выбор был сделан не в пользу изучения способности культур смотреть на мир по-разному, а в пользу предложенного им гештальта, а также идеи грядущей гибели западного мира. Последняя особенно сильно будоражила сознание обывателей начала XX в., породив целый пласт упрощенных и адаптированных для массового восприятия трактовок «Заката Европы», глубоко засевших в научно-популярной, учебной и даже научной литературе. Итак, исходя из того, что специфика познания во многом определяется когнитивными гештальтами, представляющими собой целостные «образы» реальности, возникающие в обязательном порядке в ходе ее освоения человеком, Шпенглер распространил сферу их проявлений на уровень картин мира, а также на частные познавательные практики различных культур. Процесс морфогенеза данных гештальтов, по мнению О. Шпенглера, носит поливариативный характер и находится в высокой степени обусловленности субъективными аспектами восприятия, мышления и познания в целом. Показательно, что ученый, анализируя природу гештальтов, отмечал, что они «...вовсе не обязательно являются действительностью», так как «различен лишь глаз, в котором и через который осуществляется этот мир» [1. С. 163]. В результате в теории Шпенглера картины мира культурных организмов, в «силовое поле» которых логично встраиваются гештальты частного уровня, предстали как своеобразные «маркеры» культур, определяющие весь их строй. Данный исследовательский аспект стал для немецкого ученого одним из ключевых. Анализируя образы мира, возникающие в рамках различных культур, Шпенглер исходил из того, что на самом общем уровне реальность воспринимается человеком с позиции двух познавательных акцентов. Согласно первому из них мир предстает в исторически изменяющихся формах и длительных временных проекциях. Согласно второму мир преимущественно статичен и в большей степени воспринимается непосредственно, здесь и сейчас. Данные ракурсы, встречаемые в «чистом виде» не часто и, как правило, соприсутствующие в разных пропорциях во всех картинах мира, Шпенглер именует соответственно «мир-как-история» и «мир-как-природа». Гештальты мира-как-истории представляют собой наиболее типичную и изначальную форму мира, свойственную культурным организмам, а их морфогенез осуществляется порой сам собой и при слабом уровне рефлексии этого процесса. В свою очередь способность формировать гештальты мира-как-природы трактуется О. Шпенглером как достаточно редкий способ «схватывания» действительности, наблюдаемый в среде городов на поздних (и даже «старческих») этапах жизненного цикла некоторых культур. Отмеченная диспозиция легла в основу осуществленного Шпенглером анализа гештальтов различных культурных организмов. В частности, в сферу действия гештальта мира-как-истории ученый относит культуры Древнего Египта, Китая, Европы. С другой стороны, акцент на мир-как-природу характерен для культуры Древней Греции и Рима, арабов и индусов. Например, в античном гештальте доминировал акцент на статику и «чистое» пространство в виде «покоящейся близости», а память о прошлом практически не содержала упорядочивающие перспективы, уступая место «абсолютному настоящему». Исходя из того, что понятие «универсальная история» было для эллинов просто невозможным, а время как однонаправленный процесс они не воспринимали, О. Шпенглер заключает, что греков и римлян практически не волновали вопросы «откуда?» и «куда?». Вследствие того, что их историческая память явно оттенялась практическим опытом, прошлое воспринималось ими, скорее, как вневременная непериодическая структура, представляющая собой ряд «пластических частностей», формирующих обобщенный образ ушедших времен. Обоснование данной интерпретации мира О. Шпенглер обнаруживает в противоположном египетскому обряду мумификации - сожжении мертвых; в мифотворчестве греков и римлян как форме их памяти; в математике конечных величин, основанной на отражении статического начала абстрактного; в полностью замкнутой на текущем моменте точечной геометрии; в стереометрии двухмерных плоскостей; в физике покоящихся тел; в основанном на «трагедии мгновений» статичном и вневременном искусстве; в сиюминутности и эротизме античной культуры, направленной на «смакование момента», и т.д. Кроме того, аналогичный арсенал физиогномических результатов деятельности представителей различных культурных организмов Шпенглер использовал не только в рамках анализа диспозиции «мир-как-природа» и «мир-как-история», но и как основу для анализа их уникальных гештальтов в целом. Осуществляя данную работу, ученый фиксировал «первообразы» и «прасимволы», являющие собой стержневые структуры, устойчиво сохраняемые на протяжении всего морфогенеза гештальтов. Как следствие, по прочтении двухтомника читатель может попытаться взглянуть на мир так, как его видели и переживали греки, римляне, индусы, европейцы и т.д. Однако в рассматриваемом контексте необходимо напомнить о рассредоточенности информации о тех или иных гештальтах в тексте Шпенглера, что делает их целостное восприятие достаточно трудным, и что работа по упорядочению и систематизации «образов мира», представленных в «Закате Европы», будучи обозначена известным российским культурологом С.Н. Иконниковой еще семнадцать лет назад, до сих пор не завершена, что добавляет стимулов к научной разработке данного вопроса [3. С. 156]. Таким образом, О. Шпенглер провозгласил новое направление исследований, сосредоточенное на сравнительном изучении гештальтов мира различных культур, к наименованию которого вполне применим термин «гештальткультурология». Переходя к рассмотрению вклада О. Шпенглера в обогащение смысловой нагрузки гештальта как научного термина, способствовавшего концептуализации данной области исследований в сфере наук о культуре, необходимо сделать некоторое хронологическое отступление, а также затронуть сферу гештальтпсихологии, оформившейся всего на шесть лет раньше выхода «Заката Европы». Говоря о термине, необходимо указать, что немецкое слово Gestalt имеет достаточно сложную смысловую нагрузку, от толкования которой зависит характер его научного применения. Так, «Gestalt» одним из первых в своих научных работах в начале XIX в. использовал Гёте применительно к анализу морфологии живых и растительных форм. Ученый считал, что существовавшая ко времени его жизни смысловая составляющая гештальта, используемая в немецком языке для фиксации «.комплекса проявлений бытия какого-нибудь реального существа.» [4. С. 11], слишком узкая и характеризуется отрешенностью от всего подвижного и статичностью, а также акцентом на законченное и прочное установление частей в составе целого. В итоге Гёте представил данное смысловое содержание как ограниченное и несостоятельное по причине отсутствия в нем каких-либо факторов изменчивости бытия организмов, указывая, что «.если мы будем рассматривать все формы, особенно органические, то найдем, что нигде нет ничего устойчивого, ничего покоящегося, законченного» [Там же. С. 12]. Преодолевая отмеченную смысловую ограниченность слова «Gestalt», Гёте соотнес с ним слово «Bildung» [5. S. IX], применяемое в немецком языке «.как в отношении к чему-либо возникшему, так и к еще возникающему» [4. С. 12]. В результате совмещения отмеченных смысловых компонент, а именно статичной и динамичной составляющей, Гёте получил смысловую нагрузку, ставшую основой его концепции развития живых форм. Тем не менее после смерти Гёте критикуемая им статичная коннотация слова гештальт как «вида, наружности, образа, формы, фигуры и очертания» так и осталась доминирующей в обыденном и научном знании [6. С. 594; 7. P. 201]. И лишь спустя столетие, в теории О. Шпенглера обозначилась тенденция отождествления гештальта с его гё-тевской интерпретацией без отсылок к слову Bildung. Как следствие гештальт в интерпретации О. Шпенглера стал означать целостность бытия «организма» в его изменениях и развитии. Показательно, что в данном случае взгляды Шпенглера, как и Гете и Гердера, основывались не только на простых биологических аналогиях (хотя таковые и не исключались), но и на идее холизма, т.е. на понимании «организма» как организованного единства частей целого, воплощаемого как в природе, так и в культуре. Далее необходимо упомянуть знаковую, но до сих пор не переведенную на русский язык работу Х. фон Эренфельса, опубликованную в 1890 г. и названную «О „гештальт-качествах"» [8], в которой было положено начало процессу распространения смыслового содержания термина «гештальт», закрепившегося в области психологии и отражающего целостность восприятия звуковых, визуальных и иных форм. В работе исследователь писал о существовании синтеза восприятия частей, который добавлял нечто новое по отношению к отдельным частям, воспринимаемым человеком, а также о том, что этот синтез одновременно держится в сознании, независимо от того, что части (например, в мелодии) не воспринимаются одномоментно. В данном случае речь идет о способе восприятия, который, согласно мнению М. Верт-геймера, в своей основе отталкивается «.. .не от элементов и частных отношений между ними, не от анализа к последующему синтезу через связывание элементов в большие комплексы» [9. С. 147], а от того, что в познаваемой сфере существуют связи другого типа, «.при которых то, что происходит в целом, не выводится из элементов, существующих якобы в виде отдельных кусков, связываемых потом вместе, а, напротив, то, что проявляется в отдельной части этого целого, определяется внутренним структурным законом всего этого целого» [Там же]. В результате распространения идей Эрен-фельса, направленных на изучение «гештальткачеств», в десятые и двадцатые годы XX в. термин «гештальт» стал набирать научную популярность, в первую очередь, в области психологии. Итогом этого стало оформление гештальтпсихологии как самостоятельной сферы исследований. Тем не менее необходимо указать, что идеи Эренфельса не имели принципиального ограничения сферой психологии и вполне могли найти применение и развитие в различных областях знания, включая область исследования сложных культу-рообусловленных гештальтов, иллюстрирующих собой «гештальт-качества высшего порядка» [8. S. 278-281]. В рассматриваемом вопросе показательно, что еще в начале XX в. О. Шпенглером была написана не сохранившаяся до наших дней и упоминаемая многими его биографами работа «Развитие зрительного органа на высших стадиях животного царства» («Die Entwicklung des Sehorgans bei den Hauptstufen des Tierreiches») [10. S. 68], которую он защитил 6 апреля 1904 г. в рамках государственного экзамена (Staatsexamen), дающего право на преподавание в гимназии. Название данной работы свидетельствует о его интересе к вопросам визуального восприятия и изначальной близости гештальт-исследований, осуществляемых в пространстве психологии и наук о культуре. О ее характере мы можем судить по дискуссии профессора Мартина Бар-телса со Шпенглером в переписке 1931 г. по поводу содержания книги «Человек и техника». Речь шла о фрагменте, где Шпенглер указывал на определяющую роль стереоскопического зрения в развитии высших хищников (как и человека), задающего цели и способного «фиксироваться» на них, выделяя эти цели из общего окружения. Такое зрение раскрыло перед человеком мир как «образ», основанный не только на свете и цвете, но и на перспективе, пространстве, движении и позиционируемых предметах [11. С. 462-463]. В результате отмеченные качества зрения содействовали развитию когнитивных и телесных способностей человека. Однако, по мнению Бартелса, Шпенглер ошибался, утверждая, что только хищники (и человек) способны своими глазами «фиксировать» вещи и их перспективно воспринимать [12. S. 644-646]. На что Шпенглер отвечает, что он долго занимается этими вопросами и что им написана работа про глаза позвоночных, а в книге «Человек и техника» он слишком кратко охарактеризовал способность хищников «схватывать» предметы стереоскопическим зрением независимо от движения глазных мышц [Ibid. S. 646]. В данной переписке интерес представляют не ее детали, а указание Шпенглера на явное соответствие идей относительно зрения, содержащихся в работе «Человек и техника», с работой 1904 г., где они были развиты более подробно (что, к слову, на 8 лет опережает работу М. Вертгеймера «Экспериментальные исследования восприятия движения» (1912), посвященную исследованию эффекта «фи-феномена»). На фундаментальном уровне идея о связанности специфики мышления человека с особенностями зрения и восприятия пространства была последовательно разработана Шпенглером в первой главе второго тома «Заката Европы». В частности, анализируя появление глаза, ученый пишет, что «... жизнь как действительность с этого момента и впредь охвачена светоми-ром глаза и к нему приобщена. Вот чудо, на котором базируется все прочее, что связано с человеком» [13. С. 9]. В отмеченной главе разворачивается логическая цепочка рассуждений ученого о генезисе человека, вследствие обладания особым зрением и соответствующими данному зрению изменениями тела, развитием мыслительных способностей, приведшим к возникновению культуры. Кроме того, интерес Шпенглера к особенностям зрения хищников и человека, раскрываемый в обозначенном ключе, отражен в опубликованных посмертно «фрагментах» его наследия («Urfragen: Fragmente aus dem Nachlass») [14. S. 15]. Что касается вопроса знакомства Шпенглера с работой Эренфельса, то в настоящее время он остается открытым при высокой вероятности того, что Шпенглер эту работу не знал, поскольку немецкий «историк-затворник» не был склонен воспринимать современную научно-философскую традицию, как он сам утверждал, за исключением работ Гёте и Ницше. Тем не менее идеи гештальтисследований пронизывали научную среду рубежа веков не только в связи с работой Эренфельса, привлекая внимание многих ученых. Здесь, опять же достаточно упомянуть органицистский подход Гёте и Гердера. Обобщая вклад Шпенглера в изучаемую область, необходимо выделить осуществленный им перенос идей Гёте о морфогенезе и исторической изменчивости гештальтов на когнитивную сферу, а также расширение масштабов изучаемых гештальтов - от отдельного человека до уровня культур, включая иерархии соподчиненности между ними, что позволило вывести данную проблематику за рамки сугубо психологических аспектов восприятия и мышления. Кроме того, Шпенглер включил в проблемное поле гештальтисследований не только названные психологические аспекты, но также сферу искусства, философии, науки, характера, глубинных ментальных структур и другие компоненты, участвующие в морфогенезе когнитивных гештальтов. Наконец, необходимо указать на то, что Шпенглер внес вклад в оформление гештальтисследований не только в сфере науки о культуре, но и на междисциплинарном уровне, генерируя для этих целей научный арсенал историософии, истории, искусствоведения, истории науки и техники, психологии, математики и других сфер знания. Еще одним ярким ученым, чьи работы можно отнести к области гештальтисследований, является советский и российский культуролог Г.Д. Гачев. Речь идет о серии его трудов, созданных в течение нескольких десятилетий и объединенных общим названием «Национальные образы мира» [15, 16], в которых ученый раскрыл специфику картин мира, а по сути - гештальтов различных культур, преломляющих реальность в сознании их представителей. Делалось это посредством «погружения» исследователя в пространство той или иной культуры на 2-3 года с целью проникновения в ее когнитивные структуры. Показательно, что к настоящему времени терминологическое отождествление «картин мира» с «субъективными образами-гештальтами объективного мира» стало сложившейся научной практикой [17. С. 15]. В первую очередь обращает на себя внимание то, что образы мира описываются Гачевым не просто с точки зрения их богатой и неповторимой феноменологии, - ученого, прежде всего, интересуют их уникальность и целостность, а также глубинные органические связи с разными гранями реальности. В трудах Гачева раскрывается созвучие «образов мира» с особенностями природы и обитающих в ее пространстве народов; с культурой, которую эти народы создают; со специфическими чертами национальных характеров и складов мышления, формируемых на протяжении истории. При таком подходе любой образ мира предстает как организованная целостность, логично соответствующая создавшей ее культуре. Будучи специалистом в области литературы и лингвистики, философии, технических наук, культурологии и других областей знания, для построения гештальтов различных культур Гачев использовал исходный материал, не менее богатый, чем у Шпенглера, начиная с анализа фонем, синтаксиса, фольклора, литературы, искусства и заканчивая открытиями в области химии и физики. Причем сам ученый сравнивал себя со Шпенглером, отмечая, что работает в его стиле. Несомненным достоинством представленных трудов является то, что Га-чев, исходя из наличия инварианта всех картин мира, сформулировал их обобщенную матрицу или параметры, ставшие основой для сравнительного анализа данных гештальтов. Это позволило ему избежать явного крена в сферу несистематизированной и разномасштабной описательности изучаемого материала. Одним из устойчивых параметров образов мира является акцент либо на пространство, либо на время. По аналогии со шпенглеровскими миром-как-природой и миром-как-историей Гачев разделяет культуры на живущие в широких временных проекциях и культуры, пребывающие в состоянии пространственного покоя. Соответственно, акцент на пространство рождает недооценку времени, и наоборот. Обращает на себя внимание тот факт, что, выделяя образы культур, ориентированные либо на пространство (Россия), либо на время (Германия), Гачев фиксирует гештальты, сочетающие в себе и то и другое (США). Другим универсальным параметром является акцент на горизонтальное или вертикальное измерение в восприятии пространства. В данном случае явный горизонтальный приоритет Гачев отводит российскому гештальту, отраженному в протяжных гласных, горизонтальности русской равнины, таких выражениях, как «широкая душа», пространстве малоэтажных русских городов и т.д. В свою очередь, вертикальное измерение Гачев делит на две разновидности - стремящееся вверх и стремящееся вниз (Германия и Италия соответственно). Еще одной типологической чертой мировоззрения разных культур является понимание мира как созданного усилиями Демиурга («ургия») и возникшего в результате естественного соединения противоположных начал («гония»). Последнее свойственно для картин мира традиционных культур, полностью вписанных в природно-климатические циклы, а ургия - для инновационных культур, ориентированных на раскрытие творческих способностей личности. Далее следует упомянуть такой аспект мировоззренческих гештальтов, как доминанта мужской и женской составляющей. Здесь Гачев опирается на критерии мужского или женского рода в наименовании столиц, рек, земли или территории; на доминанту мужских или женских образов в отражении различных сфер духовной и художественной жизни; на стратегии ведения войн и др. Россия в таком прочтении репрезентуется через женский гештальт, раскрываемый через Москву, Волгу, образ матери, Родину-Мать, Мать-Сыру Землю, Богородицу с младенцем и т.д. В свою очередь, мужской гештальт Германии получает выражение через мужской род столицы и самой значимой реки страны (Берлин и Рейн), через выражение «отцова земля», доминанту образов Иисуса на кресте и т.д. Наконец, внимания заслуживает фиксация Гачевым зрительных образов-символов, отражающих природу мировоззренческих гештальтов культур. Так, обобщающим визуальным выражением образа мира греков является сфера; образ мира итальянцев выражается через купол; у немцев - через готическую ель; у французов - через декартову систему координат; у англичан -через остов строящегося корабля; у евреев - через минору; у русских - через уходящую вдаль дорогу, т.е. через однонаправленную бесконечность, и т.д. Завершая перечисление параметров образов мира, отметим, что их перечень, содержащийся в трудах Шпенглера и Гачева, не является исчерпывающим, и его целесообразно расширять, поскольку проблема фиксации устойчивой и общепринятой матрицы, позволяющей изучать и систематизировать данные гештальты, а также осуществлять их сравнительный анализ, в настоящий момент окончательно не решена. Рассмотренные грани научного наследия О. Шпенглера, во многом оттененные упрощенными трактовками его основного труда, а также Г.Д. Гачева, в отношении работ которого зачастую превалируют поверхностные оценки, раскрывают серьезную проблему, связанную с предметной локализацией гештальткультурологии, фиксацией ее направлений и идентификацией представителей. Дело в том, что отмеченная сфера знания принципиально междисциплинарна, ее природа связана со многими науками, каждая из которых по отдельности такую область полноценно разрабатывать не сможет. Кроме того, рассматриваемая область сопоставима с одним из проблемных блоков современных cultural studies, не заостряющих внимание на «чистоте» дисциплинарной организованности науки и вызывающих интерес у представителей самых разных областей знания. В результате для представителей дисциплинарной науки исследователи, занимающиеся данной проблематикой на уровне ее междисциплинарной генерализации, порой оказываются в роли самобытных ученых, пользующихся специфическими подходами и говорящих на оригинальном языке вводимых ими понятий, метафор и аналогий. Основная критика данных исследований связана с выбором критериев верификации и «чистотой эксперимента». Например, Шпенглер фиксировал «душу» культур, указывая, что античной культуре свойственна «аполлоническая» душа, западноевропейской - «фаустовская», арабам - «магическая» и т.д. В свою очередь, Гачев говорил о своих работах как об «интеллектуальных путешествиях» ученого, творящего в стиле «вольного любомудра». Разумеется, данный уровень познания во многом выстраивается на интуиции, аналогиях и статистических методах обоснования, однако научный авторитет, компетентность и эрудиция представленных ученых заслуживают научного доверия. Характеризуя предметную сферу гештальткультурологии, необходимо коснуться вопроса изучения «многослойных» артефактов, несущих на себе «патину времени» и следы воздействия разных периодов истории, включая материальную и нематериальную стороны. Такие артефакты представляют собой своеобразные историко-культурные гештальты, звучащие в едином ансамбле их исторических наслоений и состояний, а также смыслосферы и воображаемой ауры. Имея достаточно сложную структуру, подобные памятники нуждаются в особых теоретико-методологических основаниях для их изучения, а также в специфических практиках сохранения, реставрации и экспонирования. В рамках культурологии различные аспекты данной проблематики разрабатываются многими исследователями. В частности, изучению основных теоретико-методологических подходов, применимых к анализу «многослойных» артефактов, посвящены работы А.В. Бондарева, И.В. Леонова, Л.Е. Филипповой-Стоян [18]; на уровне изучения отдельных типов артефактов, в частности дворцово-парковых ансамблей, данное направление исследований реализуется в работах Л.В. Никифоровой [19-21]; анализ комплекса нематериальных структур сложных артефактов содержится в трудах Н.Н. Суворова [22] и т.д. Кроме того, в рассмотрении вопроса концептуализации и развития гештальткультурологии следует затронуть области знания, имеющие с ней явные предметные пересечения. Речь идет об исследованиях, авторы которых касаются проблематики когнитивных гештальтов, бытующих в крупных коллективах, начиная с уровня различных сообществ и заканчивая целыми культурами. Одним из таких авторов, обосновавших проблему гештальт-исследований в философии науки, является Т. Кун. Широкому кругу исследователей Кун известен как автор концепции развития науки посредством сменяющих друг друга парадигм. Интерес представляет то, что парадигмы напрямую сопоставляются философом с гешталь-тами. В данном случае Кун неоднократно ссылается на достижения гештальтпсихологии, в частности на разработки в сфере распознавания двойственных визуальных образов. Примечательно, что по аналогии с такими образами Томас Кун, полемизируя с Карлом Поппером о разных взглядах на природу и историю науки, отмечает, что там, где сэр Карл видит утку, он видит кролика [23. С. 543]. Парадигмы, будучи гештальтами реальности, достаточно трудно сопоставлять, поскольку их природа отличается принципиально разными способами восприятия изучаемых объектов. Из этого Кун заключает, что в рамках одной парадигмы видеть реальность по-другому просто невозможно, тем более - работать в рамках двух парадигм одновременно. Смену парадигм Кун соотносит с их устареванием, ведущим к гештальт-переключениям [Там же. С. 164] или «научным революциям», меняющим «кролика на утку». По аналогии с представленной теорией можно интерпретировать процессы создания, сосуществования и смены различных мировоззрений, наблюдаемые в ходе истории культуры, что позволяет представить различные картины мира как частично схожие или принципиально различающиеся друг от друга гештальты реальности [24, 25]. Данный подход в некоторой степени близок к эпистемологическому анархизму П. Фейерабенда, полагавшего, что любая познавательная практика, позволяющая ее создателям взаимодействовать с реальностью, может считаться для них «истинной» и заслуживающей права на существование. Эта точка зрения во многом обосновывает множественность картин мира, созданных человечеством на протяжении истории и представляющих реальность в виде плоской Земли под хрустальным куполом неба и покоящейся на трех китах или черепахе; геоцентрической системы, где Солнце и планеты вращаются вокруг Земли; в виде мира, находящегося во внутренней полости сферы или яйца; мира, рожденного Большим взрывом 14 млрд лет назад; реальности, где существуют домовые, лешие и кикиморы, и т.д. Среди других исследований и направлений, затрагивающих «проблемное поле» гештальткультурологии, уместно упомянуть работы П.А. Сорокина, в которых автор изучает различные типы ментальности и особенности их отражения во многих сферах культуры. К таковым типам относятся: идеацио-нальная ментальность, ориентированная на потусторонний мир; чувственная ментальность, связанная с миром реальным; идеалистическая и эклектичная ментальности, отражающие соответственно гармоничное и химеричное сочетания первых двух типов. Необходимо указать, что ментальность в интерпретации Сорокина вполне сопоставима с гештальтом, обладающим внутренней логикой и определенным образом преломляющим мир в сознании представителей той или иной культуры. К примеру, в идеациональной культуре, мироощущение которой основано на сверхчувственном и сверхразумном постижении Абсолюта, «...1) реальность понимается как не воспринимаемое чувственно, нематериальное, непреходящее Бытие (Sein); 2) цели и потребности в основном духовные; 3) степень их удовлетворения - максимальная и на высочайшем уровне; 4) способом их удовлетворения или реализации является добровольная минимизация большинства физических потребностей.» [26. С. 48]. В рассматриваемом аспекте показательны исследования российского культуролога Н.А. Хренова, который, опираясь на сорокинские ритмики циклического изменения ментальности, соотносит с ними историю искусства, раскрывая явные корреляции между репрезентациями реальности в искусстве схожих ментальных типов [27. С. 381-392]. Так, в идеациональ-ных культурах искусство отражает мир преимущественно в символах, неся большую информационную нагрузку, ориентируясь на строгий канон, используя «чистый» цвет, изобразительную двухмерность, монументальные формы и т.д. Кроме того, в анализе рассматриваемой исследовательской области несомненного внимания заслуживает культурно-историческая психология, связанная с именем Л.С. Выготского и представителей его круга, в частности А.Р. Лурии, а также с авторами, продолжившими данные разработки в России и за рубежом. Речь идет о положении, согласно которому представители различных культур, реализуя общие познавательные способности, закрепленные на видовом уровне, вырабатывают специфические акценты восприятия и системы мышления, особым образом «преломляющие» реальность. Например, изучению данного вопроса посвящены работы Р. Нисбетта, часть из которых написана в соавторстве с его идейными сторонниками и учениками. В частности, Р. Нисбетт пишет: «... представители радикально отличающихся культур, с рождения обучающиеся разным мировоззрениям и мыслительным навыкам, будут еще более сильно различаться по своим когнитивным процессам» [28. С. 7]. На этом основании ученый заключает: «.значительные социальные различия, которые существуют между культурами, влияют не только на конкретные представления об окружающем мире, характерные для носителей этих культур, но также, во-первых, на их обыденные метафизические системы более глубокого уровня; во-вторых, на имплицитные эпистемологии; в-третьих, на саму природу их когнитивных процессов (способы, с помощью которых они познают мир)» [Там же. С. 7-8]. Помимо названных авторов, данная проблематика анализируется в работах М. Коула и С. Скрибнер, которые, в первую очередь, исходят из то, что на уровне сущностных характеристик познания наличие различий между представителями культур маловероятно [29. С. 236], однако ориентируются на то, что социальные и культурные факторы играют важную роль в определении того, какие из возможных альтернативных процессов (например, зрительное представление или вербальное) активизируются в определенных познавательных ситуациях и какую роль они выполняют в их результатах [Там же. С. 236-237]. Работая в данной сфере, авторы пришли к обоснованию целого ряда зависимостей специфики когнитивных навыков представителей разных культур от адаптивных ситуаций, в которых они находятся [30]. Также обращает на себя внимание научное направление, получившее название «культурно-интеллектуальная история», характеризуя которое, один из его разработчиков Л.П. Репина отмечает, что сфера интересов интеллектуальной истории направлена на изучение творческого мышления и новаторских идей интеллектуалов, но, кроме того, она распространяется «.на проблематику культуры в ее антропологическом понимании, на категории сознания, мифы, символы, языки, в которых люди осмысляют свою жизнь» [31. С. 4]. Можно вести речь о том, что представленная научная сфера изучает своеобразные интеллектуальные «призмы» или гештальты представителей разных культур и периодов истории. Здесь же необходимо указать на когнитивную культурологию, представителями которой являются Е.Я. Режабек, А.А. Филатова и другие исследователи. В рамках данного направления поднимаются вопросы взаимосвязи культуры и когнитивных процессов, изучаются их эволюция и основные формы, в том числе мировоззренческие. Наконец, следует обозначить теорию сознания, нейронауку, психолингвистику и семиотику, которые также касаются вопросов когнитивного преломления реальности в мозге человека. Исходя из того, что «культурология как самостоятельная область исследований формируется в то время, когда наука, вступившая в постнеклассиче-ский этап развития, конституируется не столько жестко выстроенной дисциплинарностью, сколько единством проблемного поля и наличием соответствующей методологии познания» [32. С. 47], перечисление направлений, так или иначе имеющих с гештальткультурологией точки пересечения и «притяжения», можно продолжить. Однако названного вполне достаточно, чтобы очертить контуры данной исследовательской области, изучение которой, несомненно, актуально и перспективно в плане сохранения и воспроизводства традиционных гештальтов, а также в рамках современного взаимодействия культур и проблемы построения диалога между ними. Здесь же уместно указать на то, что в наши дни мир переживает коренную ломку устойчивых способов познания мира, включая конкурирующие между собой формы научной рациональности. И на этом фоне учет некоторой относительности различных познавательных практик реальности, а также их изучение, выглядят достаточно аргументированными [33. С. 44-51]. Кроме того, особый научный вес рассмотренному направлению исследований придает то, что оно имеет явное соответствие наиболее актуальному на сегодняшний день направлению российской культурологии - исторической культурологии, конституируемой идеей региональных онтологий (плюрализмом уникальных бытийных горизонтов) [32. С. 51-53]. В завершение необходимо указать на одно важное обстоятельство, а именно на проблему перевода термина «гештальт» на русский язык посредством использования одного слова, в первую очередь, «образ», «форма» и т.п. Данные переводы ведут к утрате весомой части смысловой нагрузки «гешталь-та», порой полностью искажая исходный смысл переводимых текстов. Поэтому вполне оправдано использование немецкого слова гештальт в обозначении изучаемых феноменов и области исследований без перевода.

Скачать электронную версию публикации