Lozum hum: Valeriy N. Chernetsov as a phenomenon in the field ethnography of the 1930s.pdf Становление выдающегося отечественного угроведа В.Н. Чернецова как этнографа-полевика, пришедшееся на 1920-е гг., рассмотрено в предыдущей публикации авторов [1]. Настоящая статья продолжает заявленную тему в ином хронологическом диапазоне - 1930-е гг., при этом основным источником продолжают оставаться опубликованные и неопубликованные материалы из личного архива ученого, хранящиеся в Музее археологии и этнографии Сибири Национального исследовательского Томского государственного университета, - фонд № 869. 1930-е гг., как и 1920-е, отмечены регулярными и интенсивными экспедиционными исследованиями В.Н. Чернецова, главным образом к северной группе манси, проживающей на р. Северная Сосьва (таблица). Методика его полевой работы по-прежнему базировалась на методе включенного наблюдения, предполагающем активное, деятельностное погружение исследователя в систему жизнедеятельности изучаемого народа, и методе эмпатии, т.е. сопереживании происходящим событиям, стремлении разделить ту же шкалу оценок и ценностей, что и изучаемый этнос, которые логично вытекали из общего гуманистического посыла мировоззрения и заключались в стремлении к максимальному сближению с изучаемой культурой, вживании в нее настолько, чтобы быть воспринятым народом в качестве «своего» [Там же. С. 236]. Активно практиковал исследователь и метод углубленного интервьюирования. Метод включенного наблюдения позволял получать информацию практически всеми органами чувств. Так, после охоты на белку, во время обдирания шкурок, В.Н. Чернецов зафиксировал информацию о том, что тушку зверька варят для еды, при этом нужно переламывать обе бедренные кости, что белка без кисточек на ушах - хорошая добыча, их называют белками, спущенными с неба, такие бывают лишь в год обилия зверька, что пегие белки - тоже редкие, их жертвуют духам, а содержимое желудка белки, евшей кедровые орехи, - большое лакомство [2. С. 147, 159]. Экспедиционная география В.Н. Чернецова Expeditionary geography of V.N. Chernetsova № Время Место Этнос 1 Июль 1931 - февраль 1932 р. Северная Сосьва Манси 2 Август 1933 - март 1934 рр. Конда, Юконда, Тап, Северная Сосьва Манси 3 Июль 1935 - январь 1936 рр. Северная Сосьва, Средняя Обь Манси, ханты 4 Декабрь 1936 - январь 1937 рр. Северная Сосьва, Средняя Обь Манси, ханты, манси, ханты 5 Август - декабрь 1938 р. Тагил Манси Следуя методу эмпатии, В.Н. Чернецов довел его практически до совершенства: в 1930-е гг. он сам стал «своим» - Лозум хум, т.е. 'Мужчина с Лозьвы', и молва о нем широко распространилась среди манси. Так, уже в первые часы пребывания в Берёзове, во время экспедиции 1931 г., в беседе на пристани с манси В.Н. Чернецов услышал о человеке, «который ходил по Уралу, жил на Сосьве и Лозьве и говорит по-вогульски». Один из его собеседников воскликнул: «Я давно тебя искал, и вот ты здесь!» [Там же. С. 135]. Со всякими делами, будь то драка или развод, вогулы шли прежде всего к нему, а не в тузсовет, что не способствовало ускорению экспедиционной работы, но отказаться от разбирательств и не оправдать доверия исследователь не мог. «Мое прозвище Лозум хум прильнуло ко мне очень плотно. Сколько раз повторяется одно и то же: подходит вогул, улыбаясь, здоровается: „Лозум хум - манси хурип хум, как остяк". Мой авторитет чувствуют и признают все» [Там же. С. 148]. Стирание грани «свой - чужой» в среде изучаемого этноса позволило исследователю проникать в сокровенные сферы культуры и извлекать информацию из ее потаенных уголков. Данное обстоятельство и породило феномен В.Н. Чернецова как исследователя-полевика, способного раствориться в изучаемой среде и взглянуть на нее не только извне, но и изнутри, т.е. перейти на эмный уровень изучения и исследования. Метод углубленного интервьюировании требовал от исследователя умения управлять коммуникативным процессом, моделировать его, что порой достигалось с трудом. Так, на р. Северная Сосьва, в Хулим сунт, он подробно и обстоятельно расспрашивал старика Какщи ойка о фратриях, богах и духах, творении земли, о стране Мортим ма, куда на зиму улетают птицы. Старик был весьма разговорчив, и В.Н. Чернецову с трудом удалось направить разговор в нужное русло [Там же. С. 141], но затем усилия исследователя были щедро вознаграждены интересной информацией. Исходя из специфики методов полевой работы, первостепенное внимание В.Н. Чернецовым уделялось регулярному изучению мансийского языка. Страницы практически всех полевых блокнотов и тетрадей 1920-х гг. содержат следы упражнений исследователя в мансийском языке, прежде всего в лексике - многочисленные глоссарии, в том числе и тематические, грамматике - спряжение, склонение, синтаксисе - перевод отдельных предложений. В 1930-е гг. исследователь продолжал активно совершенствовать свои лингвистические познания. Так, с целью дальнейшего углубленного изучения вогульского языка в 1931 г., в с. Няксимволь, был заключён договор с Кириллом Николаевичем Сампильталовым о том, что он будет переводчиком не менее двух недель с оплатой в день 4 руб. [3. Вкладыш 5]. Особое внимание теперь уделялось морфологии, фразеологии и синтаксису. Так, в записях 1933-1934 гг. наличествует систематизация сведений о мансийском языке -классификация суффиксов, материалы по страдательному залогу, сослагательному наклонению, фиксация специфики языка на уровне диалектов, на Сосьве и Сыгве (Ляпине), записи отдельных фраз с переводом, целых сюжетов [4. Л. 75-109]. В целом в экспедиции 1933-1934 гг. В.Н. Чернецов настолько овладел мансийским языком, что мог самостоятельно записывать большие тексты. По мере работы значительно возрастала и скорость фиксации: «Теперь мне осталось писать уже немного, страниц 100. При наличии хорошего рассказчика это легко можно сделать в 2 дня, но сейчас почти все в лесу (ноябрь - период активной охоты. - Примеч. авт.), и удается хватать лишь урывками» [2. С. 183]. В 1930-е гг. доминирующими темами этнографических сборов продолжали оставаться социальное устройство и духовная сфера культуры. Особое внимание обращалось на описание родовых священных мест, фиксировалась информация о шаманизме, домашних духах, мохар - изображениях умерших, родовых тамгах, отношениях родства и свойства, обрядовых формах их воплощения. Вместе с тем основное внимание В.Н. Чернецов сфокусировал на фиксации фольклора и изучении обрядовой сферы, а именно Медвежьего праздника. Фольклор вышел на первый план в экспедиции 1933-1934 гг. на реки Конда, Юконда, Тап и Северная Сосьва. Для преодоления возникавшего порой отчуждения между собой и информаторами В.Н. Чернецов исподволь использовал своеобразный «состязательный» метод. Суть его состояла в подключении к беседе уважаемого аудиторией человека, который выступал в роли зачинщика, а далее начиналась цепная реакция фольклорных откровений, чтобы не отстать от остальных. Этот метод красноречиво рисует следующий эпизод. «Первые дни в Шугуре (селение на р. Юконда. - Примеч. авт.) прошли печально: никак не мог раскачать вогулов на сказки. Помог мне много М.Е. Краснокуров (зав. большую сказку, чем расшевелил остальных. Сказала Нохова, потом гулка: „Все сказывают, надо уж и мне сказать, что знаю". Записал несколько песен. Песни интересны Рис. 1. Изображение медведя на тутчане женской меховой сумке. Рисунок Fig. 1. A bear on the women's traditional fur Наиболее информативный материал о Медвежьем празднике зафиксирован в экспедиции 1936-1937 гг. на реки Северная Сосьва и Обь. В.Н. Чернецов вел записи в режиме реального времени, переезжая из одного селения в другое, и практически без перерыва. Поскольку обряд проводился ночами, это сказывалось на физическом состоянии исследователя: «Остро дает знать, что за трое суток спал лишь четыре часа. Веки тяжелые, глаза колет. Беспрерывное мелькание фигур, а с другой стороны, напряженное внимание сильно их утомляет» [2. С. 214]. В результате напряженнейшей полевой работы оказались зафиксированы Медвежьи праздники в четырех селениях - Ильпи-пауль, Сури-пауль, Ялп-ус и Так-як. В ходе непосредственного наблюдения велись беглые записи, в том числе и нотные, и зарисовки, представленные в «реальных записях». Затем они расшифровывались в стационарных условиях. И тот и другой этапы работы требовали предельного напряжения сил и времени - «вчера до ночи приводил в порядок записи и зарисовки», «сегодня прошу вытопить баню, а пока привожу в порядок записи» [Там же. С. 212]; подчинения им всех остальных мероприятий - «днем было собрание, а я писал» [Там же. С. 213]. По мере возможности, прежде всего при наличии должного освещения, велась и фотосъемка. Фиксации подлежали обрядовые действия, культовая атрибутика, включая костюмы активных участников праздника, песни и реплики, и в результате был создан полевой вариант энциклопедии Медвежьего праздника - важнейшего атрибута традиционной культуры манси и обских угров в целом. К рисункам В.Н. Чернецов вернулся уже после экспедиции, создав их акварельные варианты, хранящиеся в архиве МАЭС [5]. Беглые зарисовки, карандашные и акварельные рисунки, фотографии Медвежьего праздника сгруппированы в архиве в два дела - Д. 58 и Д. 71, которые составляют 19% от объема всех изобразительных материалов. Сбор уникального этнографического материала проходил в тяжелых условиях. Суровые природно-климатические условия нередко порождали экстремальные ситуации. Так, возвращение с р. Тап на р. Конда в экспедиции 1933-1934 гг. проходило в условиях наступающей зимы, на реке шла шуга, несло большие льдины, постоянно грозившие перевернуть лодку В.Н. Черне-цова. Во время этой же экспедиции ночевать приходилось в первозданной зимней тайге, в которой исследователь к тому времени уже хорошо освоился. Одна из ночей выдалась особенно холодная: «треск деревьев все время усиливался и, наконец, стал похож на пистолетную перестрелку. Благодаря тому, что я устроил хороший навес и запас много смолистых дров, ночь провел, в общем, благополучно, хотя приходилось жаться к самому огню» [2. С. 176]. К испытанию природой добавлялись и экономические трудности - нехватка продовольствия в районе экспедиции, на реках Конда, Юконда, Тап в 1933-1934 гг. «Хлеба на Юконде мало. Все стараются больше налегать на рыбу. Женщина и парень едут вовсе без хлеба, у них есть лишь немного картошки. У парня - дырявые сапоги. мать Гоголюхина сказала ему: „Ведь ты помрешь, Кольша, с экими сапогами-те!" - „А что ж, лучше, там хорошо, спокойно спать-то!" - Общая масса здешних вогул уже попривыкла к хлебу, а теперь снова приходится отвыкать» [Там же. С. 167]. Пешие переходы В.Н. Чернецова сопровождались проблемами с проводниками, носильщиками, и в результате внушительный путь от пос. Шаим на р. Конда до пос. Тимка-пауль, расположенного уже на р. Северная Сосьва, В.Н. Чернецов решил преодолеть один. В дорогу он отправился «с маленькой краюшкой хлеба около 1,3 кг, .. .взял крупы и купил у одного из жителей сала» [2. С. 181]. Переход продолжался пять дней, с 15 по 19 ноября. Дорога была «убийственная» - шла болотистым кедрово-еловым лесом, сырым бором с густо заросшим багульником. В.Н. Чернецову пришлось преодолевать незамерзшее болото. «Местами проваливался обеими ногами выше колен и тогда, положив ружье поперек, вылезал на поверхность и дальше полз на животе по тонкому льду, еле сдерживающему колеблющуюся поверхность топи» [Там же. С. 180]. Давало о себе знать и здоровье. Во время экспедиции 1931 г. В.Н. Чернецов тяжело заболел, очевидно, долго пролежал в Сартынье в больнице: после записи от 2 июля, повествующей о его помещении в больницу, следующая датирована 4 сентября [Там же. С. 136]. Однако о полном выздоровлении речь вести нельзя: проблемы с желудком волновали исследователя и в ходе дальнейшей экспедиции [Там же. С. 138, 140]. Научно-исследовательская деятельность В.Н. Чернецова в экспедициях неизменно проходила в контексте его активной социальной позиции. Постоянное внимание в поле исследователь уделял национальному образованию, и прежде всего преподаванию мансийского языка. В экспедиции 1931 г. В.Н. Чернецов занимался с вогулами по своему букварю, проверяя его эффективность, и мог остаться доволен результатами проверки. Один из его учеников, Михаил Хантыпин - член РИК в Берёзове и зам. председателя, «ухватил очень быстро, совершенно не смущаясь латинским шрифтом (он немного грамотный, учился один сезон в Берёзове и теперь снова поедет учиться). По рисункам он очень быстро стал читать текст, а затем описывал очень правильно» [Там же. С. 135]. Возможно, результатом подобных занятий стали первые страницы дневника, где зафиксированы упражнения в написании букв и предложений [3. Л. 1-3], и тексты в «реальных записях» со сносками, возможно на букварные тексты и рисунки [6. Л. 52-66]. Ученый собирал материал и для дальнейшего усовершенствования букваря: М. Хантыпин перевел сказку про собаку и текст «Комитет Севера» [2. С. 136]. Следовательно, в букварь В.Н. Чернецов стремился включить не только тексты, вводящие в мир традиционной культуры манси, но и в ее современное состояние. При первой же возможности В.Н. Чернецов посещал местные школы. В 1931 г., в первый же день приезда в Берёзов, посетил местную школу. Возможно, к беседе с заведующим школой Пакиным, вогулом с Конды, относится беглая запись в дневнике: «После букварной части в жизни нашей школы дети праздновали Октябрь. Выдерживаем сезонность. Зимой рассказываем, откуда привозят хлеб, как он делается. В весеннюю пору даем огородничество» [3. Л. 3]. Судя по записи, упор в преподавании делался на современные трансформации культуры. По прибытии в Сартынью в 1933 г. исследователь сразу же пошел в школу-интернат. На р. Конда, в Нахрачах, В.Н. Черенецов «провел с преподавателями инструкционное собрание. Засиделись допоздна» [2. С. 162]. Очевидно, он интересовался делами и в Карымской школе на р. Юконда. По крайней мере, были зафиксированы сведения на 1 октября 1933 г. о количестве учащихся - 52 ученика, поделенные на 6 групп, и учителях - 7 человек, из них 2 вогула - «крестьянин-бедняк» и «сердняк» [7. Вкладыш 3]. В пос. Шаим, расположенном возле р. Конда, В.Н. Чернецов принял активное участие в «красных посиденках»: при избе-читальне вечерами собирались женщины, чтобы поработать, попеть, и им учителя читали какую-либо лекцию. Исследователь выступил содокладчиком в лекции о развитии жизни на Земле. Он также провел урок мансийского языка в местной школе. Ему хотелось выяснить успеваемость ребят и познакомить их с некоторыми звуками. Результатами проверки исследователь оказался доволен, хотя не без иронии оценил методические усилия свои и своих коллег. «Оказалось, что ребята очень прилично усвоили алфавит, легко читают и переводят начало букваря (в его составлении участвовал и В.Н. Чернецов. - Примеч. авт.)... Любопытно, что ни один из преподавателей не заглянул в методическую записку. А мы-то разорялись по поводу этих записок!» » [2. С. 177]. При этом констатировал минимальное представительство вогульских детей в группе, изучающей вогульский язык, но отметил поголовное желание школьников его изучать. «Национальный язык преподается в 4-й группе. В ней лишь один вогул, да и тот не говорит по-вогульски. Но тем не менее весь класс изъявил желание заниматься национальным языком. Даже из 3-й группы оказалось много желающих заниматься вогульским языком» [Там же]. В Тюмени В.Н. Чернецов посещал библиографический кабинет Уральского книжного центра, где познакомился с Борисом Дмитриевичем Удинцевым. От его имени он должен был расспросить на остяко-вогульской базе в Тобольске о ее работе, о поступлении «национальных книг» на места [7. Л. 1-2]. Акцентируя внимание на традиционной культуре манси, свои социально-политические взгляды исследователь в полевых материалах напрямую нигде не фиксировал. Вместе с тем он не мог не замечать и социальный контекст функционирования изучаемой этнической культуры. Представляется, что его позиция в этом отношении не была однозначной. С одной стороны, он активно и увлеченно занимался вопросами создания письменности на мансийском языке, преподавания языка в школе, о чем речь шла выше, с другой - не мог не заметить начало процесса трансформации традиционной культуры манси, конструируемого на уровне государственной политики и охватывавшего прежде всего молодежь. «Высекание знака (охотничьего затеса. - Примеч. авт.) подвергается гонению со стороны некоторых представителей «передовой молодежи» наравне с жертвоприношениями» [2. С. 171]. Радикализм молодых корректировал нравственные нормы и оценки более старших поколений: «Краснокуровы в молодости сами участвовали в жертвоприношениях. „Старшие ходили, и мы должны были ходить", - как бы оправдывался Михаил» [Там же. С. 167]. Вместе с тем материалы В.Н. Чернецова свидетельствуют, что и в 19361937 гг. обрядовая сфера культуры манси, как следует из его дневников, лучше всего сохранившаяся на р. Северная Сосьва, продолжала активно функционировать, и вовлеченной в нее оказывалась и национальная номенклатура. Так, на Медвежьем празднике в Сури-пауль присутствовал председатель тузсовета Терентьев. «Сначала он хотел на другой день прекратить праздник, чтобы послать охотников в лес, но потом согласился дать им отсрочку на 3-4 дня. После окончания обязательной части Медвежьего праздника Терентьев провел небольшую юмористическую пьеску „уменьшенным зарядом", которая чрезвычайно понравилась присутствующим. Игралась на хантыйском языке» [Там же. С. 213]. На лояльную в целом позицию В.Н. Чернецова по отношению к социальным процессам, протекавшим в среде манси в 1930-е гг., указывает следующий факт. На р. Лозьва в 1938 г., в пос. Тошемки, исследователь принял участие в «Октябрьских праздниках, т.е. в праздновании Великой Октябрьской социалистической революции, в частности, служа переводчиком в продолжение торжественного заседания» [2. С. 271]. Возможно, переосмысление современных исследователю этносоциальных процессов обусловило последующее изменение научной области - отход от этнографии и реализация научного потенциала в смежной дисциплине - археологии Северо-Западной Сибири. Особую часть архива В.Н. Чернецова, практически не введенную в научный оборот, составляют изобразительные материалы - 36 дел и 1 239 ед. хр. Они представлены 437 рисунками и 766 фотографиями, что составляет соответственно 38 и 62% от общего объема изобразительных материалов. К сожалению, частое отсутствие сопроводительных надписей на фотографиях и рисунках о месте и особенно времени фиксации материала не позволяет проследить динамику в его сборе на уровне десятилетий и увязать его с локальными вариантами этнической культуры. Вместе с тем в изобразительных материалах хорошо просматриваются сквозные тематические блоки, и самый репрезентативный из них, составляющий более трети всех изоматериалов (38%), презентует изобразительное искусство обских угров, и прежде всего манси. Особую ценность представляют рисунки В.Н Чернецова, на которых карандашом зафиксированы орнаментированные предметы или орнаменты на них, встреченные исследователем в поле: берестяные коробки и табакерки, меховые сумки, бисерные украшения, элементы декора на жилище, нарте, весле, костяных пряжках. Таким образом, охвачена практически вся сфера орнаментируемых материалов. Если учесть, что результаты исследовательского анализа опубликованы лишь применительно к прямолинейным бордюрам обских угров [8] и узорам, выдавленным зубами на бересте [9], то можно заключить, что криволинейные орнаменты и все розетки и сетки практически не были введены ученым в научный оборот. О пристальном внимании В.Н. Чернецова к орнаменту свидетельствует не только представительность его изобразительного наследия, но и подборка соответствующего опубликованного материала, в частности, из работ С.К. Патканова, У.Т. Сирелиуса, а также из музейных собраний - Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамеры) и Государственного музея этнографии. Несомненный интерес представляют также изображения животных и птиц, которые манси оставляли в виде охотничьих затесов на деревьях, и тамги, изображенные их владельцами. Сам аналитический процесс, в который был погружен В.Н. Чернецов, раскрывают черновые варианты таблиц, систематизирующих материал и демонстрирующих динамику определенных изобразительных и орнаментальных мотивов. На фотографиях зафиксированы разнообразные орнаментированные предметы из вышеперечисленного ряда, главным образом из музейных собраний, существенным дополнением являются вышитые женские рубахи-платья. Вторым по объему тематическим блоком в изобразительных материалах архива является материальная сфера культуры - жилище и одежда (14%). Здесь доминируют фотографии - Д. 72, 73. Применительно к жилищу они характеризуют срубные постройки и чумы, а к хозяйственным строениям -прежде всего амбарчики, а также сооружения для хранения дров и уличную печь. Практически все фотографии чумов вошли в опубликованную статью В.Н. Чернецова [10], а значительная часть снимков со срубными постройками заимствована из фотоколлекции МАЭ. Рисунки-схемы в Д. 59 включили разные типы жилищ - наземные и полуземлянки, срубные и каркасные, из жердей и берестяные. Карандашные наброски запечатлели первое восприятие автором священных амбарчиков, а детально проработаны они на карандашных рисунках. В акварели выполнено изображение жилища из бересты. Тему жилища дополняют сведения об интерьере - Д. 62, 66. В этом контексте заслуживают внимания графические зарисовки В.Н. Чернецовым интерьера срубных жилищ, выполненные тушью [11. № 1-3]. Они сделаны в Рахти-я-пауль, Корт-я-пауль и Ильпи-пауль. Рис. 2. Жилище из бересты. Рисунок В.Н. Чернецова. Д. 59. № 16 Fig. 2. A dwelling made of birch bark. Drawing by Valeriy N. Chernetsov. File 59. No. 16 Одежда на рисунках не представлена, за исключением выполненного в графике изображения чирка, зато ей посвящена значительная часть фотографий - Д. 73. На них запечатлена традиционная одежда манси практически во всем ее разнообразии, существовавшем на тот отрезок времени: женская и мужская, летняя и зимняя, обувь и головные уборы, прически, а также проникновение в нее фабричных изделий. Отметим прекрасную серию портретных снимков, сделанную в 1938 г. на р. Лозьве и дающую представление о разнообразии головных уборов и способе их ношения. Возможно, репрезентативность одежды в изобразительных материалах, количественная и содержательная, стала следствием гуманистического подхода к этнографическим исследованиям В.Н. Чернецова: его интересовала не абстрактная культура, а человек в ней, и через человека он выражал культуру. Рис. 3. Вогулы с р. Лозьва. 1938 г. Фото В.Н. Чернецова. Д. 73. № 36 Fig. 3. Voguls on the Lozva River, 1938. Photo by Valeriy N. Chernetsov. File 73. No. 36 Средства передвижения, дополняющие характеристику материальной сферы культуры, зафиксированы на рисунках и фотографиях - Д. 60, 74. В первом случае доминируют материалы, почерпнутые, судя по надписям автора, из литературы - работы Т. Итконена, У.Т. Сирелиуса, а также из музейных собраний, в частности, из археологической коллекции по Горбуновскому торфянику. На рисунках изображены детали полозовых средств, очевидно, собираемые В.Н. Чернецовым для сравнительного анализа. На фотографиях доминируют нарты и лодки, причем нередко в жанровых сценах - изготовление лодки-долбленки, вытягивание сети, переправа на нарте через небольшую реку. Хозяйственные занятия манси в изобразительных материалах представлены небольшим количеством фотографий - Д. 77. Сюжетные снимки повествуют главным образом о рыболовстве - запорный лов, просушка сетей, сушение и разделка рыбы. Духовная культура, кроме Медвежьего праздника, о котором речь шла выше, отражена в изобразительных материалах фонда на двадцати двух фотографиях - Д. 79, запечатлевших главным образом жертвоприношения. Часть снимков опубликована автором [12]. К одному и тому же культовому место относится несколько фотографий, в сумме воссоздающих его общую композицию и важный элемент культовой практики - молитву. Духовную культуру раскрывает и так называемый «фильм» В.Н. Черне-цова. В исследовательской литературе он известен под названием «Медвежий праздник», собственно, под этим наименованием он зафиксирован и в архивных описях. Фильм снят в 1948 г. у обских манси на р. Горная Обь и у северной группы хантов на р. Казым. Уникальные кадры запечатлели бытовые сюжеты, а также сцены Медвежьего праздника у указанных этнических групп. Съемки осуществлялись двумя кинокамерами - В.Н. Чернецовым и В.И. Мощинской. Обстоятельства и подробности этой поездки освещены в научных статьях и известны специалистам [13, 14]. В то же время этнографического и источниковедческого анализа кинопленок и сохранившихся сюжетов до настоящего момента не предпринималось. В этой связи необходимо обратить внимание на один важный момент. По воспоминаниям В.И. Мо-шинской, «оригинал» этого фильма не сохранился [15]. Он пришел в негодность еще при жизни В.Н. Чернецова: была повреждена перфорация, и пленка оказалась непригодна для дальнейшего использования. Валерий Николаевич смонтировал второй фильм, который, по сути, представлял собой фрагменты, не вошедшие в киноленту изначально, а также редкие сохранившиеся кадры основного варианта. В настоящее время именно эти смонтированные фрагменты хранятся в архиве МАЭС, где продублированы на нескольких пленках разного года выпуска - 1948, 1970, 1980, а также на кассете VHS и в цифровом формате. К сожалению, содержание первой версии фильма осталось незафиксированным, в архиве сохранилась информация лишь о его второй редакции. Однако знакомство с архивными материалами, а также результатами раскадровки кинопленок, которую осуществила сама В.И. Мошинская, а затем в 2016 г. повторно провел В.В. Шубин, позволяет предполагать, что сохранившиеся на отдельной кинопленке титры имеют отношение к оригиналу фильма. Анализ киноматериалов, хранящихся в архиве, позволит, во-первых, установить степень преемственности двух вариантов фильма, а также, как минимум, реконструировать сюжетное содержание его изначальной версии, во-вторых, соотнесение их с другими видами архивных источников, и прежде всего с дневниковыми записями, позволит точнее определить пространственную локализацию сюжетов и оценить их информативный потенциал. Итак, 1930-е гг. стали временем активных полевых сборов В.Н. Чернецо-ва, прежде всего среди северной (р. Северная Сосьва), а также восточной (р. Конда) группах манси. Подобная локальная избирательность обусловлена лучшей степенью сохранности традиционной культуры именно у северной группы этноса. Уникальные объемные материалы были собраны по фольклору и Медвежьему празднику вследствие признания В.Н. Чернецова со стороны манси «своим» - Лозум хум. Среди изобразительных материалов в качестве наиболее информативных представлены темы по изобразительному искусству, Медвежьему празднику и одежде. Киноматериалы представляют собой второй вариант фильма В.Н. Чернецова, содержащий фрагменты, не вошедшие в киноленту изначально, а также редкие сохранившиеся кадры основного варианта. Они раскрывают бытовые сюжеты, а также сцены Медвежьего праздника у манси на р. Горная Обь и у северной группы хантов на р. Казым. Социально-политический контекст изучаемой культуры, крайне эпизодически запечатленый в полевых материалах, свидетельствует о неоднозначности позиции исследователя. С одной стороны, он активно и увлеченно занимался вопросами создания письменности на мансийском языке, преподавания языка в школе, с другой - с тревогой отмечал начало процесса трансформации традиционной культуры манси, конструируемого на уровне государственной политики и охватывавшего прежде всего молодежь.

Скачать электронную версию публикации