G. F. Muller and corporate movement in the Petersburg academy of Sciences: the years of reaction.pdf О Герарде-Фридрихе Миллере, 300-летие содня рождения которого недавно было широко от-мечено, написано немало. Мне хотелось бы оста-новиться на тех моментах биографии учёного, ко-торые характеризуют его как участника корпора-тивного движения в Петербургской Академии на-ук, как человека, вписавшего яркую страницу вгражданскую историю России [1]. СудьбаГ.-Ф. Миллера едва ли не самая сложная, самаяпротиворечивая и самая драматичная в историирусско-немецких научных связей. Миллер, сынректора гимназии небольшого вестфальского го-родка Герфорд, приехал в Россию с честолюбивымжеланием сделать карьеру [2. Т. 6. С. 63-64; 3.С. 308-430; 4. С. 20-46; 5; 6. С. 54-70]. Адъюнктбез определённых занятий (формально он числил-ся адъюнктом по классу истории), затем (с июля1730 г.) профессор, он долго не расставался с меч-той и на этой почве даже сблизился с И.-Д. Шу-махером - директором академической Канцелярии[7. С. 116-117; 1. С. 66-68]. Однако научные инте-ресы возобладали. Дружба с Шумахером перерос-ла во вражду, и, спасаясь от гнева патрона, учёныйотправился в экспедицию по Сибири (как потомоказалось, - почти на десять лет). «Никогда по-том, - признавался впоследствии Миллер, - неимел я повода раскаиваться в моей решимости...Скорее, я видел в том как бы предопределение,потому что благодаря этому путешествию впер-вые сделался по-настоящему полезным Россий-скому государству, и без этих странствий мне бы-ло бы трудно добыть приобретённые мною зна-ния» [2. Т. 6. С. 271].По возвращении из Сибири - это случилось14 февраля 1743 г. - Миллер нашёл в Академиииную обстановку, нежели та, которую оставил. Сприходом к власти Елизаветы многое в ней пере-менилось - позиции иностранцев были подорва-ны. Шумахер был отстранён от руководства Ака-демией и угодил под следствие. Власть перешла крусской партии. Учёный сразу оказался в гущесобытий. Как и большинство иностранцев, Мил-лер вступился за Шумахера, предав старые обидызабвению, и много сделал для его реабилитации.Однако, подобно другим учёным, он обманулся.Шеф академической Канцелярии не оценил егоусилий. Из ревностнейшего защитника, каким онпоказал себя в деле освобождения Шумахера из-под стражи, учёный (вторично!) становится егозаклятым врагом и активнейшим образом включа-ется в движение, направленное против академиче-ской бюрократии. Считая себя, подобноИ.-Г. Гмелину, лично обиженным (он не получилне только обещанного двойного жалованья заКамчатскую экспедицию, но и оказался в непри-ятном положении обманутого), Миллер, по свиде-тельству М.В. Ломоносова, задолго до началадвижения показал себя непримиримым антагони-стом Шумахера [8. С. 279]. Когда же борьба с«шумахерщиной» вступила в решающую стадию,Миллер принял на себя роль одного из её лидеров.Он не только подписал все заявления в Сенат, но инепосредственно участвовал в их составлении,редактировании и даже доставке. Кроме того,именно Миллер осуществлял перевод названныхдокументов на русский язык. Л. Эйлер в письме кШумахеру от 26 августа 1747 г. прямо указывал научёного как на одного из вождей движения. Гме-лин, писал он, умно сделает, если «впредь оставитсоюз с профессором Миллером и во всём послу-шен будет академическим учреждениям» [2. Т. 8.С. 501; 9. С. 101]. Учёный, действительно, являлсяодним из главных организаторов войны противКанцелярии.О негативном отношении Миллера к академи-ческим властям и его роли в событиях последнеговремени шефу академической Канцелярии (вы-полнявшему миссию усмирителя вышедших изповиновения профессоров) было известно. Поэто-му сразу после возвращения к руководству (этослучилось с приходом в Академию К.Г. Разумов-ского) он стал искать повод расправиться с учё-ным. В августе 1746 г. Шумахер (с согласия Разу-мовского) отклонил план Миллера по изучениюобщей русской истории и заставил его заниматьсядалёкой от его интересов историей Сибири [2.Т. 8. С. 183-194, 212-213]. 19 февраля следующегогода учёному вторично было указано, чтобы онпоторопился с окончанием сибирской истории [2.Т. 8. С. 384-385]. Наконец, осенью того же,1747-го, года был поднят вопрос о новом контрак-те для Миллера.Каково было содержание составленного Кан-целярией документа, неизвестно, скорее всего, оноповторяло то, которое было озвучено Канцеляриейпозднее - 10 ноября. [2. Т. 8. С. 595-596]. Из-вестно лишь, что учёный «предложенный емуконтракт принять отказался» [2. Т. 8. С. 582]. То-гда в ход был пущен беспроигрышный приём -политика кнута и пряника. 1 ноября учёному былоприказано оставить все дела и приводить в поря-док материалы Камчатской экспедиции «без отго-ворок и дальнейшего промедления» (в оригинале:«представления». Вероятно, ошибка переводчика).Вместе с тем было обещано вознаграждение заучастие в экспедиции и новый выгодный контракт[2. Т. 8. С. 582]. Казалось, власти пошли на ком-промисс. Однако это было не так. Менее чем черезгод произошли события, поставившие под сомне-ние искренность намерений академической адми-нистрации и заставившие думать об обратном.Академическое руководство попыталось распра-виться с Миллером, воспользовавшись делом опереписке с Ж.-Н. Делилем - лидером движения1745-1747 гг., изгнанным из страны и объявлен-ным вне закона.25 июня 1748 г. академической администраци-ей было издано распоряжение, строжайше запре-щавшее профессорам и академическим служащимсообщать кому бы то ни было за границу «об ака-демических обстоятельствах и ...делах, касающих-ся до наук или художеств». «А особливо всем икаждому повелевается, - подчёркивалось в цирку-ляре, - чтобы с Иосифом Делилем, бывшим про-фессором, для некоторых причин и его нечестныхпоступок, никакого сообщения и переписки неиметь, ниже ему или его сообщникам ни прямо, нипосторонним образом ничего о академических де-лах ни под каким видом не сообщать. Напротивтого, ежели у кого имеются его, Делиля, какиеписьма, чертежи, ландкарты и прочее, то б оноевсё принесть немедленно в Канцелярию, подштрафом за неисполнение. А хотя у кого и ничегонет, однако б от всех поданы были о том в Канце-лярию репорты или подписки своеручные...»[10.Л. 31-31 об.; 2. Т. 9. С. 273-274]. Выполняя распо-ряжение, Миллер, подобно другим профессорам,подал в Канцелярию соответствующую «подпис-ку», в которой неосторожно сообщил, что имелпереписку с Делилем - получил от него дваписьма и ответил на них [8. С. 634-635]. Призна-ние дало повод для организации специальногорасследования, продолжавшегося всю осень и едване стоившего учёному карьеры.Миллер пережил несколько моментов самойсерьёзной опасности. Первый был связан с допро-сом, учинённым ему в Канцелярии в присутствиичленов специально учреждённой по этому поводуследственной комиссии. В руки академическойКанцелярии каким-то образом попала копия одно-го из писем Делиля, адресованного Миллеру, вкотором речь шла о тайном сговоре учёных отно-сительно какого-то совместного предприятия(члены следственной комиссии пришли к выводу,что это была договорённость о совместной публи-кации против академической администрации) [8. С.635]. В «подписке», которую Миллер наряду с дру-гими профессорами представил в Канцелярию, фактналичия у него писем Делиля был скрыт. «Еслиучесть ходившие в городе слухи о шпионской дея-тельности Делиля..., - пишут комментаторы десято-го тома полного собрания сочинений М. В. Ломоно-сова, - и если принять во внимание, что 1748 годбыл годом разрыва дипломатических отношениймежду Россией и Францией, то станет понятна татревога, которую возбудил ...эпизод» [8. С. 635].18 октября 1748 г. в заседании комиссии ре-шено было допросить Миллера [8. С. 635]. На дру-гой день, 19 октября, профессора «спрашивали».Миллер не знал о том, что у членов комиссии име-ется копия письма Делиля, и поначалу держалсяуверенно. Но, когда обстоятельства дела откры-лись, «тогда он, Миллер, - свидетельствоваличлены комиссии, - пришёл в немалое изумление ипоказал всеми своими минами великую в себе пе-ремену, и просил времени, чтобы на то ответство-вать, причём он Делиля бранил и говорил, что незнает он, Миллер, никакого предприятия, в кото-ром бы он с ним согласился» [8. С. 179-180]. «От-веты и представления» учёного были признаны,однако, «за недовольные», и он «остался подозри-телен» [8. С. 173-174, 180].Второй момент был связан с обыском, произ-водившимся на квартире у Миллера по распоря-жению академической Канцелярии. Посколькуучёный «оставил себя ...в крайнем подозрении» [8.С. 173], в том же заседании следственной комис-сии было решено произвести упомянутый обыск.«Те письма, о которых он в ответе показал, чтоимеются у него, - говорилось в «определении», -без остатку взять в Канцелярию, да и, кроме тех,все в доме его какие бы ни были письма на рус-ском и иностранных языках, и рукописные книги,тетрати и свертки, осмотря во всех его каморах,сундуках, ящиках и кабинетах, по тому ж взять вКанцелярию, которые запечатать канцелярскоюпечатью» [8. С. 174]. «Ехать» на квартиру к учё-ному приказано было его вчерашним соратникампо борьбе с академической бюрократией - про-фессорам В. К. Тредиаковскому и М. В. Ломоно-сову (которых должен был сопровождать секре-тарь Канцелярии Пётр Ханин) [8. С. 174]. Судя подате «репорта», представленного членами комис-сии на другой день, то есть 20 октября [8. С. 175],обыск производился в тот же день, когда былопринято соответствующее канцелярское «опреде-ление» - 19 октября. Учёному, таким образом, недали опомниться. «...Обыск на квартире у Милле-ра, - замечают комментаторы упомянутого томасобрания сочинений М. В. Ломоносова, - затянул-ся до позднего вечера, а то и до ночи» [8. С. 636].Изъятые материалы («два большие сундука и одинкулёк» [8. С. 175]) были доставлены в Канцеля-рию. Началось расследование.Опасаясь, видимо, что могут открыться новыесвидетельствующие против него факты, учёный21 октября направил в Канцелярию «оправдатель-ное представление», которым пытался направитьпреследователей по ложному следу. Делиль, зая-вил он, «за вышепомянутое согласие то, можетбыть, почитает, что он говорил ему, Миллеру, опредприятии, которое он, Делиль, имел [в виду],чтобы, приехав во Францию, писать к некоторымздешним министрам о Академии пространно, каконою управлять должно...» [8. С. 180]. Учёный,следовательно, сам признался в том, что дело ка-салось событий 1745-1747 гг. Члены следственнойкомиссии пришли к заключению, что из представ-ленных Миллером «многих резонов» «ни одиноправдать его не может»; напротив, «только товесьма из них явствует, что он ...помянутое пись-мо нарочно утаил или истребил и имел крайнеестарание, чтобы Академии президент или Канце-лярия о том не сведала» [8. С. 180-181].Через неделю было окончено изучение объяс-нительных писем Миллера к асессору Г. Н. Тепло-ву, которые учёный стал посылать последнемупосле начала следствия. Вывод комиссии вновьоказался неутешительным. Профессор, заключилаона, «подал великую причину о себе думать, чтоего договор и предприятие с Делилем были не отом, чтобы оставить у него, Миллера, некоторыеписьма, как он объявлял в первом присутствии,ниже о том, чтоб Делиль писал из Франции оправлении Академии к здешним министрам, какон же, Миллер, показал во втором присутствии, ночто договор их был о том, чтобы публиковать внегосударства чести академической предосудитель-ные сочинения» [8. С. 181]. Ситуация становиласьбезвыходной. Оправдаться не удавалось. Ответы иобъяснения учёного только усиливали подозрения.28 октября от Миллера потребовали «краткой исамой точной, истинной сказки» на русском языке[8. С. 176, 181]. Учёный подчинился, «сказку»представил, но вину признать вновь отказался [8.С. 177, 637]. Тогда Канцелярия запросила «пись-менные мнения» членов комиссии, в которую, по-мимо Шумахера и Теплова, входили профессораЯ. Штелин, Х.-Н. Винсгейм, Ф.-Г. Штрубе деПирмонт, В. К. Тредиаковский и М. В. Ломоносов[8. С. 176, 637]. Выводы комиссии, представлен-ные в итоговом документе, свидетельствовалипротив учёного и открывали новые подробностиего участия в движении 1745-1747 гг.То, что Миллер «был друг или по последнеймере согласник Делиля», как установили членыследственной комиссии, не было новостью. Нетолько Миллер, но и действовавшие теперь противнего профессора Ломоносов, Тредиаковский,Винсгейм и Штелин совсем недавно подписываливместе с Делилем совместные заявления в Сенат, вкоторых выражали недовольство академическимивластями. Однако с тех пор четверо бывших уча-стников движения (ставших теперь членами след-ственной комиссии) смирились с поражением истали пособниками своих врагов. Миллер же, бо-ровшийся с демократически настроенными про-фессорами в далёкие 1720-1730-е гг. на сторонеШумахера, защищал идеалы движения (теперьуже на стороне Делиля) тогда, когда оно потерпе-ло поражение! Солидарность с Делилем, свиде-тельствовали авторы документа, «предпочёл ончести всей Академии» [8. C. 182].«...Они были побеждены одною страстию, -говорилось в итоговом документе по делу Милле-ра, - то есть не были никогда довольны академи-ческим правлением и желали всегда быть самикомандирами, и для того имели всегдашние ссорыс президентами Академии и нападали на нихписьменно и словесно; и являли себя им преслуш-ными, как то явствует из Делилевых писем и изМиллерова удержания книг, до Сибирской экспе-диции надлежащих... ; сверх того имели опасныенамерения, старались оба нарушить порядок вАкадемии: Делиль увещевает одного из своих то-варищей Канцелярии не покоряться, а Миллердругого неспокойного человека подкрепляет впревратных и, может быть, в опасных предпри-ятиях, как то довольно явствует из писанных кМиллеру от Крузиуса бильетов и из переписки сдоктором Гмелиным» [8. С. 182]. «Бильетами» «отКрузиуса» (во время событий 1745-1747 гг. адъ-юнкт Петербургской Академии наук) авторы до-кумента называют письма (записки) профессора,которые последний посылал Миллеру и которые вчисле других бумаг попали в руки членов следст-венной комиссии во время обыска. «...При сёмслучае упомянуть надобно, - сообщалось в томже документе, - что между многими письмаминайдены [письма] его приятеля, профессора Кру-зиуса, который Миллеру так, как другу, открыва-ет, сколь худое мнение и он о новом правленииАкадемии имеет» [8. С. 180].Нынешнее дело, заключают авторы документа,подтверждает «их согласие и против академиче-ского правления никогда неутолимое негодова-ние». «...Миллер знал довольно, что Делиль по-ехал отселе с великим неудовольствием о том, чтоЕ.В. изволила в Академию пожаловать такого пре-зидента, который в его противных и властолюби-вых намерениях препятствовать будет, и, можетбыть, истяжет и спросит отповеди в прежних егоделах...». Следовательно, он, Делиль, «не токмоакадемического правления, но и самого» прези-дента Академии «злобно ненавидел, а особливочто при отпуске его употреблена была...надлежащая строгость» [8. С. 183].Не случайно, следовательно, Делиль не сталоткрывать действительный маршрут своего дви-жения из России. «Надлежащая строгость», про-явленная академическим руководством при его«отпуске», была, очевидно, недвусмысленнымпредупреждением. Учёный не захотел рисковать.«При отъезде Делилевом, - продолжают авторыдокумента, - Миллер и сам был недоволен Акаде-мии правлением и президентом и посему с Дели-лем, конечно, имел согласие (следует ссылка назлополучное письмо, послужившее поводом к рас-следованию). Сиё письмо получа, помянутыйМиллер старался утаить [его] всякими мерами,...ибо оправдания его, для чего он оное письмотаил, не имеют в себе никакой важности, и лучшееиз них ...никуды негодно...» [8. С. 183]. Поэтому«из сего бесперерывного их согласия, а особливо внеутолимом и всегдашнем негодовании на акаде-мическое правление, с великою вероятностиюследует, что он, Миллер, с помянутым Делилем,видя, что им уже к их противным и властолюбнымпредприятиям ...путь пресечён, согласились приотъезде Делилевом сочинить письмо против Ака-демии правления...» [8. С. 183-184]. Следует новаясерия аргументов, призванных доказать, что:1) Миллер «всячески старался укрывать» письмоДелиля и 2) больше дорожить дружбой с ним,«нежели честь Академии и ее президента» хранить[8. С. 184-185]. Примечательно, что среди прочихфигурировал тот аргумент, что на позабывшего«великие благодеяния» француза было «до семи-десят тысяч рублёв истрачено» [8. С. 185].Автором итогового документа был М. В. Ло-моносов, которому, по свидетельству комментато-ров десятого тома полного собрания его сочине-ний, в ходе следствия принадлежала «едва ли ненаиболее деятельная роль» [8. С. 635]. В 1764 г.,когда создавалась «Краткая история о поведенииАкадемической Канцелярии», учёный иначе смот-рел на события 1740-х гг., в том числе - на опи-санный эпизод [8. С. 279-281]. Однако в период, окотором идёт речь, он, надо признать, сыграл да-леко не лучшую свою роль, став (как, впрочем, идругие участники расследования) пособником ре-акции. По признанию самого Миллера, русскийучёный однажды заявил, что никогда не проститему того, что тот «действовал против него вместес другими профессорами во время его ссоры с г.Винцгеймом, когда он был ещё адъюнктом.».[11. С. 20]. Надо признать, Ломоносов сдержалслово. Миллер, игравший в том деле главную роль(о чём он «забыл» сообщить), получил, что назы-вается, адекватный «расчёт». Такая метаморфоза вповедении русского учёного (к которому присое-динился другой русский учёный - Тредиаковский)свидетельствовала о том, что настоящими вырази-телями идеалов движения 1745-1747 гг. были неони. Над Миллером нависла смертельная опас-ность. Что предпринял учёный для своего оправ-дания, установить невозможно. Помогли, по всейвидимости, давние связи Миллера с влиятельнымпетербургским дворянством, которыми он, как идругие профессора, в разное время обзавёлся. Ло-моносов свидетельствовал, что, как историограф,Миллер специально «упражнялся в сочинении ро-дословных таблиц в угождение приватным знат-ным особам», благодаря чему имел даже «придворе приятелей» [8. С. 287. 3. С. 311-312, 351-352]. В Академии, конечно, знали об этих связях ив отношениях с учёным соблюдали осторожность.В отличие от большинства других участниковдвижения Миллер поэтому не понёс сурового на-казания.Однако (если верить А.-Л. Шлёцеру) учёныйсам себя наказал. Захваченный грандиозным про-ектом изучения русской истории, он неосторожносогласился принять русское подданство и навсегдаотдал себя в руки своих врагов. О совершённойошибке Миллер сожалел всю жизнь. Когда у неговозникла мысль навсегда остаться в России, ска-зать трудно. Во всяком случае, не в 1747 г., когдао решении впервые стало известно в Академии. Срусской историей Миллер ознакомился рано. Онбыл первым в России издателем исторических ма-териалов и исследований по русской истории [6.С. 17-185]. Его «Sammlung russischer Geschichte»,который А.-Л. Шлёцер называл «классическим»[12. С. 3], появился ещё в 1732 г. Затем Миллеруехал в Сибирь, где пробыл почти десять лет иоткуда вывез много новых, нередко совсем неиз-вестных исторических материалов. Там же онприобрёл, по собственному признанию, необхо-димый опыт исследовательской работы [2. Т. 6.С. 271].В августе 1746 г. учёный просит разрешенияписать общую историю России и представляетсоответствующий план. Он, следовательно, считалсебя достаточно подготовленным для выполнениястоль ответственного дела, каким являлось напи-сание русской истории. Однако Миллеру не по-везло. Он примкнул к движению, поставившемуцели, противоречившие общественным устоямРоссии, и жестоко поплатился за это. Академиче-ское руководство, против власти которого учёныйвместе с другими профессорами выступил, поста-вило его перед мучительной альтернативой: либополучить возможность писать русскую историю(необходимым условием чего являлось принятиероссийского подданства и отказ от возвращенияна родину), либо сохранить за собой права сво-бодного иностранца, но при этом навсегда отка-заться от занятий русской историей. Беспреце-дентное решение оправдывалось ссылкой на то,что изучение русской истории сопряжено с госу-дарственными тайнами, которыми учёному, какиностранцу, неизбежно пришлось бы овладеть [2.Т. 8. С. 595].Нажим на учёного, от которого потребовалиперехода в русское подданство, начался уже в но-ябре 1747 г. Именно в это время появилось прези-дентское решение относительно Миллера и егоновой должности [2. Т. 8. С. 587-588]. Учёномупредложили высокое жалованье - 1 200 рублей вгод - и обещали выплатить по 200 рублей компен-сации за каждый год пребывания в Сибири. Обе-щана была также награда за заслуги: либо прибав-ка к жалованью, либо единовременная денежнаяпремия, либо чин. Жене и детям профессора, вслучае его смерти, предоставлялось право свобод-ного выбора подданства и места жительства [2.Т. 8. С. 595].Любопытен ответ Миллера, составленный кактолько ученый узнал о предложении. Он датиро-ван 6 ноября. «...Я, - писал в нём Миллер, - ужедавно то намерение воспринял, ежели в Россиимои услуги будут приятны и я по достоинству бу-ду пожалован, чтоб никогда российской службыне покидать. Я же, по долговременной здешнейслужбе уже к здешним обрядам привык, и, можетбыть, иному государству не так полезные мои ус-луги будут, как Российскому, потому что я наи-больше трудился в таких науках, которые особли-во токмо России в пользу». Одно только меня бес-покоит: «...буду ли я по моим заслугам так пожа-лован, чтоб я здесь по смерть свою мог жить судовольствием», ибо «такое обязательство междуучёными людьми не обычай, и я бы был первый вовсём свете, кто бы оное на себя дал» [2. Т. 8.С. 588-589]. Как видим, шеф академической Кан-целярии не ошибся, предлагая Миллеру матери-альный достаток и положение в обществе в обменна личную свободу. Страсть к титулам и богатствуне была чужда немецкому учёному. Уже на закатежизни, в возрасте примерно шестидесяти лет, от-давший всю свою жизнь историческому исследо-ванию и просветительской работе Миллер неожи-данно обнаружил в себе тягу к администрирова-нию и просил одного из своих высокопоставлен-ных патронов похлопотать перед императрицей оназначении его «в воронежские губернаторы» [3.Т. 1. С. 393].«В других государствах, - продолжает учё-ный, - и природных подданных к тому не при-нуждают, ведая, что от принуждения в науках ни-чего доброго не воспоследует». Если бы то, чтоприказывается мне, одинаково распространялосьна всех иностранных профессоров, «то бы не быломне о чём печалиться: я делал бы [то], что другиеделают, и остался бы без порекания; а ныне ядолжен за особливое моё несчастие почесть, чтосиё требование токмо мне одному чинится. Долж-ность историографа, к которой я объявил себя го-товым, ни в котором государстве не признаваетсяза толь важную, чтоб для неё такое обязательствоот кого потребовать, и я оную на себя принять нежелаю, ежели сиятельнейший граф, господин пре-зидент, не изволит оное мне поверить так, как вдругих государствах между учёными людьмиобычай»[2. Т. 8. С. 589].Принятие российского подданства как необхо-димое условие работы над русской историей Мил-леру, таким образом, откровенно навязывалось.Учёный начал колебаться. Он прожил в Россиидвадцать два года и успел, по собственному при-знанию, свыкнуться с её обычаями; он нашёл де-ло, которому готов был посвятить жизнь и кото-рым - он отдавал себе отчёт в этом - успешноможно было заниматься только в России; он со-брал огромный фактический материал по русскойистории, который ещё только предстояло ввести внаучный оборот и который - он знал это - с не-терпением ожидают на Западе; он изучил совре-менный и древний русские языки, овладел грече-ским, знал европейские; он прошёл хорошую ис-торическую подготовку у Г.-З. Байера и много за-нимался вопросами методики и методологии ис-торического исследования самостоятельно; он,наконец, приступил к работе практически, соста-вив детальный план изучения русской истории. Ичто же - от всего теперь надо было отказаться?Драма учёного заключалась в том, что, в отличиеот других, он должен был заплатить за участие всобытиях 1745-1747 гг. самую высокую цену.Этой ценой была личная свобода. Учёный и пат-риот своего отечества, свободный гражданин икарьерист боролись в Миллере. Мучительная ду-шевная пытка, придуманная для него шефом ака-демической Канцелярии (который, по всей види-мости, не находил иного способа наказать обид-чика), острой болью вошла в сердце учёного, на-всегда ожесточив его против Шумахера. М. В. Ло-моносов, впрочем, определял эту перемену какохлаждение [8. С. 283].Отказавшись принять должность историогра-фа на условиях, предложенных академическойадминистрацией, и настаивая на том, чтобы ему«оное ...поверить так, как в других государствах...обычай», Миллер со своей стороны потребовал«милостивых награждений» уже за одно то, что онвообще соглашается взяться за дело. Только«сиё, - имея в виду «награждения», заявлял он, -может то делать, чтоб здешнюю службу всем ино-странных государств службам предпочитать; тем яи к всяким делам более буду способен, нежеличтоб письменным обязательством мысли мои,весьма сомнительные, ещё более в сомнение при-вести» [2. Т. 8. С. 589]. Вместе с условием навсе-гда остаться в России учёный отметал требованиеникогда не покидать академическую службу, так-же содержавшееся в проекте предложенного емудоговора [2. Т. 8. С. 589]. Очевидно, Разумовскийимел в виду Миллера, когда в заключительномотчёте о событиях 1745-1747 гг. писал: «Я междупрофессорами многими ничего иного не усматри-ваю, как желание одно: стараться всегда о прибав-ке своего жалования, получать разными путямиранги великие, ничего за то не делать и не быть ниу кого в команде, а делать собою, что кому взду-мается, под тем прикрытием, что науки не терпятпринуждения, но любят свободность» [2. Т. 8.С. 678]. Наряду с отказом подчиниться требовани-ям академической администрации, учёный попут-но затронул темы оплаты труда представителейего цеха и «свободности» наук [2. Т. 8. С. 589, 590,590-591].Твёрдость позиции учёного в вопросе о новойработе только добавила раздражения академиче-ской администрации. 10 ноября от Миллера по-требовали подписания контракта в ультимативнойформе, с непременным условием «из Российскогогосударства не выезжать по смерть ... и академиче-ской службы не оставить» [2. Т. 8. С. 595-596].Очевидно, учёного пытались сломить и заставитьпротив воли принять условия, от которых он отка-зывался. Миллер, нападал на него Шумахер, «длядругих причин тоё учинить отказывается»[2. Т. 8.С. 597], и советовал проявить твёрдость в отноше-ниях с несговорчивым профессором. В частности,предлагалось не давать Миллеру звание историо-графа до тех пор, пока он не согласится навсегдаостаться в России, заключить с ним такой же кон-тракт, как с Гмелином (имелись в виду пункты,требовавшие безоговорочного подчинения акаде-мической Канцелярии и сохранения тайны в от-ношении всего, что касалось Камчатской экспеди-ции), с тем, однако, добавлением, чтобы он читаллекции (чего Миллер во всю свою жизнь делать нелюбил, отдавая предпочтение исследовательскойработе), а также запретить ему - пока «сибирскихдел» не окончит - всякую работу над общей исто-рией России (которой учёный втайне от академи-ческой Канцелярии продолжал заниматься) [2.Т. 8. С. 597].Что предприняла академическая администра-ция для того, чтобы заставить учёного принятькабальные условия, как реагировал на это Мил-лер - неизвестно. Известно лишь, что дело имелопрозаическое окончание: 20 ноября учёный под-писал ненавистный контракт на условиях, выстав-ленных академической администрацией, и, такимобразом, навсегда лишил себя возможности уехатьиз России. «Я... , нижеподписавшийся, - читаем вдокументе, - сим обязуюся, что по смерть моюслужбы Её И В не покину и в силе заключённогосо мною в канцелярии академии наук контракта(текст которого предшествовал данному обяза-тельству) [2. Т. 8. С. 607-609] и определения по-ступать и быть в академической службе должен, апритом сиё обязательство не инако, как толькособственно до меня одного, а не моей фамилии, тоесть жены и детей, касающееся разумеется. Воуверение чего подписуюсь своеручно ГерардФридрих Миллер» [2. Т. 8. С. 609]. Сенатскийуказ, окончательно закреплявший переход Милле-ра в российское подданство, появился, однако,только 23 апреля 1750 г.. [2. Т. 10. С. 384]. Вместесо свободой выезда из России учёный терял частьжалованья: вместо обещанных ранее 1 200 рублейон соглашался на 1 000 [2. Т. 8. С. 608]. Недос-тающие 200 рублей пошли, видимо, в счёт допла-ты, обещанной ему за годы, проведённые в Сиби-ри. Что заставило Миллера сдаться, сказать труд-но. Был ли у Миллера иной выбор в той ситуации?А.-Л. Шлёцер утверждает, что был и что о своёмрешении Миллер сожалел как о совершённойошибке. «Вследствие ...формального обязательст-ва, - рассказывал он об этом эпизоде жизни не-мецкого учёного, - он позволил связать себе рукии этим самым предал себя своим врагам и лишилсебя единственного спасительного средства от ихпреследования - отставки» [12. С. 76].Свидетельству Шлёцера можно верить: Мил-лер, действительно, слишком поспешно отдал себяв руки академической администрации, которая непреминула этим воспользоваться. Уже в следую-щем году несчастья одно за другим стали валитьсяна голову учёного. В июне 1748 г. в Академиистало известно, что кто-то из профессоров в обходпрезидентского распоряжения, запрещавшего со-общать за границу сведения «о академических об-стоятельствах и .делах», поддерживает запрет-ные связи с Западом [2. Т. 9. С. 273-274]. ИмениМиллера при этом произнесено не было, однаковсем стало ясно, что подозрение пало на него,добровольного узника, пытавшегося теперь ком-пенсировать потерю личной свободы расширени-ем контактов с Западом посредством переписки.По всей видимости, это были именно те «при-ятельские письма», о которых упоминал М.В. Ло-моносов и которые, по утверждению последнего,повлияли на решение Гмелина не возвращаться вПетербург.А спустя несколько месяцев после очередногоскандала с утечкой информации об «академиче-ских обстоятельствах и . делах» подоспело самоедело Гмелина, который в Россию «ехать совсемотказался» [2. Т. 9. С. 431]. И вновь в случившем-ся стали обвинять Миллера. Если последнее соот-ветствует действительности, если Миллер дейст-вительно сначала помог Гмелину бежать из Рос-сии, а затем - воздержаться от возвращения, тотакой его поступок следует признать в высшейстепени смелым и достойным уважения. Учёный,конечно же, рисковал, однако не изменил дружбеи идеалам движения. Участие Миллера в органи-зации побега Гмелина из России, равно как и по-следующее участие в его судьбе, - одно из наибо-лее ярких проявлений солидарности учёных - уча-стников событий 1745-1747 гг. От дела Гмелинаогонь преследований перекинулся на дело Делиля,о котором выше также рассказывалось. Миллер(которому инкриминировали тайный сговор с«главным поносителем императорской академии»,а также то, что он позволил Делиля «упустить изгосударства») вновь оказался в критическом по-ложении. Академическая администрация негодо-вала и выражала надежду, что «он, Миллер, при-дёт в чувство и свои худые намерения отменит»[2. Т. 9. С. 556-557].Описанные несчастья выпали на долю Милле-ра в 1748 г. А в следующем, 1749-м, году разгоре-лась нашумевшая дискуссия по вопросу о проис-хождении русского народа, имевшая самые пе-чальные последствия для учёного. Не касаясь на-учной стороны спора - она изучена достаточнополно [13. С. 117-124; 14. С. 111-122; 15. С. 144-159; 16. С. 39-48; 17. С. 105-116; 18. С. 21-35 идр.], хочу обратить внимание на другой, ненауч-ный, точнее - околонаучный, её аспект, на кото-рый обращается внимания меньше, но которыйпозволяет существенно уточнить и дополнить об-щую оценку Миллера как борца за права учёных.Вспомним обстановку, окружавшую учёного. Содной стороны, он только что пережил мучитель-ную внутреннюю драму, связанную с утратойвозможности вернуться на родину, с другой - сталобъектом изощрённых нападок. Один из лидеровдвижения 1745-1747 гг. Миллер уже по однойэтой причине всегда давал повод думать о себе какоб опасном «возмутителе Академии». События1747 и 1748 гг. укрепили академическое руково-дство в этом мнении. Учёный находился под не-усыпным административным контролем и вынуж-ден был скрывать свои мысли и действия. Всё этоожесточило его, сделало мнительным и раздра-жённым. Он перессорился с профессорами, свя-занными с ним дружбой и совместной борьбойпротив академической бюрократии, стал недовер-чивым и малообщительным, старался держаться встороне от отравленной академической атмосфе-ры. История с дискуссией о происхождении рус-ского народа пришлась как раз на этот непростойпериод.Неблагоприятной была не только общая си-туация в Академии; неблагоприятным было обще-ственное мнение, созданное академическим руко-водством вокруг имени Миллера. Он, свидетель-ствовал Разумовский, «не точию канцелярии, но имне самому чинит недельными своими вымышле-ниями предосудительство и затруднения...» [2.Т. 10. С. 585]. Не удивительно поэтому, что ре-зультаты дискуссии имели такие негативные по-следствия для учёного. Миллер был жестоко нака-зан. Наказан не за научные ошибки, которых в ис-следовательской практике избежать невозможно.В этой связи не потерял актуальности вопрос: яв-лялась ли концепция, представленная учёным, ре-зультатом научных ошибок (как утверждают од-ни) или тенденциозного подхода (как утверждаютдругие)? Полагаю, он остаётся открытым. Нельзяисключить того, что Миллер сознательно (так ут-верждал М.В. Ломоносов) выстраивал концепциюна дискредитацию русского народа, быть недо-вольным властями которого у него имелось доста-точно оснований. Но он был виноват уже потому,что академическое начальство хотело видеть еговиноватым. Бросается в глаза абсурдность реше-ния, принятого по «делу» Миллера. Учёного нака-зали за то, что он ...учёный. Как ни пытался Мил-лер объяснить своим оппонентам, что дискуссияносит научный характер, его не слышали. В ре-зультате учёного осудили за то, что он имел соб-ственную, отличную от других, точку зрения.Участие в научной дискуссии обернулось, такимобразом, далеко не научным финалом [3. Т. 1.С. LXVI]. Подобный поворот событий трудно бы-ло предусмотреть. Быть учёным в России станови-лось небезопасно.Не случаен, далее, шум, поднятый вокруг этой,в общем-то заурядной, истории - учреждение спе-циальной комиссии по расследованию, назначениев неё особо доверенных лиц - профессоров Тре-диаковского и Ломоносова и адъюнктов Краше-нинникова и Попова. Первое, несомненно, былозатеяно с расчётом подчеркнуть важность «пре-ступления», совершённого строптивым профессо-ром. Второе преследовало цель отдать решениевопроса о виновности или невиновности учёного вангажированные руки. Миллер имел неосторож-ность двусмысленно отозваться о русском наро-де - пусть его судьбу решают «природные» рос-сияне. Очевидно, что в данном случае академиче-ская администрация манипулировала патриотиз-мом членов следственной комиссии, на что Мил-лер справедливо указывал. Канцелярия, заявил он,«диссертацию его дала следовать тем только чле-нам, которые ему противны» [2. Т. 10. С. 132]. На-конец, имеются прямые свидетельства того, чтоучёный стал жертвой закулисных интриг академи-ческого руководства.Узнав о том, что диссертация Миллера задер-жана и на публичном торжестве слушаться не бу-дет (чтение её, как и чтение «Похвального слова»Ломоносова, с которым она по иронии судьбы бы-ла переплетена в одну книгу [2. Т. 10. С. 112], бы-ло приурочено ко дню восшествия на престол им-ператрицы Елизаветы), шеф академической Кан-целярии сообщал Г.Н. Теплову: «...Он хотел ум-ничать! Habeat sibi! - дорого он заплатит за своётщеславие» [Цит. по: 11. С. 52]. Нет сомнений втом, что разжалование Миллера в адъюнкты яви-лось конкретным воплощением этой угрозы. Вотпочему он потребовал обсудить свой труд «всемАкадемическим собранием» [8. С. 288]. Он непросто не верил в компетентность оппонентов(химик Ломоносов, филолог Тредиаковский, бота-ник Крашенинников, астроном Попов), заявляя,что «ему никакой критики никто не показал...» [2.Т. 10. С. 134], но и ясно понимал, что акция с ис-следованием его сочинения вдохновляется и на-правляется его тайными и явными недоброжела-телями, окопавшимися в академическом руково-дстве и вокруг него.Учёный тяжело переживал и даже, как свиде-тельствовала академическая администрация, забо-лел [2. Т. 10. С. 162]. Горькое, что и говорить,время наступило для Миллера! Он лишился про-фессорских прав и должен был выполнять работу,которая ранее возлагалась на помощников. Емустыдно было появляться в заседаниях Конферен-ции (где он, согласно заведённому порядку, теперьдолжен был садиться позади профессоров). Онрассчитывал на «милостивые награждения» заслужбу, а вместо этого должен был довольство-ваться скромным жалованьем в 360 рублей. Онявлялся старейшим членом Академии, участникомзнаменитой Камчатской экспедиции, ему, нако-нец, было 45 лет - возраст, с которым нельзя былоне считаться, - всё было забыто и перечёркнуто.Дело дошло до абсурда - под сомнение была по-ставлена самая необходимость участия учёного вКамчатской экспедиции. «Когда я вступил в прав-ление

Скачать электронную версию публикации