The ethinicization of public space: reasons and mechanisms of the process.pdf Понимание этничности как ситуативного состояния, а не врожденной данности, ведет к постановке вопроса об этом феномене как процессе, о генезисе этого процесса, его динамике и механизмах развития. Логично при таком подходе возникает и проблема этнизации. С другой стороны, в ХХ в. значение этничности для общества и для отдельного человека так велико, что трудно представить себе ее отсутствие в повседневной жизни и властной организации общества. Основная масса современников осознает себя этнофорами, носителями некой национальности и при необходимости выстраивает свое поведение в соответствии с этим. Что же понимать тогда под этнизацией? Этничен ли вообще социальный ландшафт? Возможно ли, чтобы городская, например, среда была до какого-то момента не этнической и вдруг по каким-то причинам принялась этнизироваться? Если да, то почему и как? Возможны несколько вариантов ответа на этот вопрос: 1) сама постановка проблемы подобным образом некорректна; 2) этнизация возможна как единовременный акт перехода от неэтнического к этническому состоянию; 3) этнизацию можно понимать как результат актуализации этнического фактора под воздействием неких важных причин и обстоятельств; 4) этнизация выступает как способ «называния» привычным набором терминов новых явлений с придачей «этническим» категориям новых смыслов и коннотаций. Оставим за скобками первый вариант. Он решается в практически снятом споре констуктивизма и примор-диализма. Остальные предполагают, что в жизни сообществ могут наступить обстоятельства, когда этническая идентификация и самоидентификация выступают на первый план и диктуют стратегии и практики поведения значительных масс людей. Что может стать причиной этого? При каких обстоятельствах людям вдруг становится нестерпимо важна их «национальность»? При каких условиях и обстоятельствах, по каким причинам этничность становится действенным инструментом мобилизации, когда она становится мощным регулятором взаимоотношений? Проблема, видимо, кроется в том, что этничность манифестируется или не манифестируется. Играет значимую роль в публичном пространстве или остается частным делом. При таком подходе этнизация - это процесс манифестации, а значит, мобилизации этнич-ности, выхода ее в публичную сферу. Не претендуя на создание всеобъемлющей типологической схемы, выделим несколько важных для нас случаев. Задача состоит в том, чтобы на примере отдельных случаев, кейсов посмотреть, в результате каких причин и каким образом происходит актуализация этничности в качестве важного, возможно, ключевого фактора при регулировании общественных отношений. Иначе говоря, ситуаций, при которых чувство этнической принадлежности начинает диктовать образ жизни и модель поведения значимого числа горожан; когда в городе появляются этнически маркированные объекты, поля отношений, а демонстрация этничности становится частью повседневности. 1. Сибирское переселенческое общество: от со-словно-религиозного принципа организации к этническому. В основе генезиса этого общества лежал, и во многом лежит до сих пор, сложнейший процесс синтеза переселенческого и аборигенного населения, первопоселенцев и новопоселенцев. Синтеза культурного, экономического, социального. При этом необходимо иметь в виду как гетерогенность аборигенного населения, огромное многообразие его типов, так и не меньшее разнообразие населения пришлого. Пришлое население постепенно укореняется, «осибирячивается», приобретая новые черты культуры, меняя (иногда радикально) старые. Менялось и аборигенное население. Синтез происходит в контексте сильной имперской власти, на базе русского языка и культуры, на основе привносимых из-за Урала экономических укладов и технологий, в экстремально тяжелых условиях жизни, при отсутствии надежных коммуникаций и недонасе-ленности региона. Критически важен стадиальный контекст - переселенческое общество формировалось как часть общества сословного, традиционалистского, вступившего затем в эпоху модернизации. Различные стратегии модернизации (эпохи поздней Империи, Советской власти, постсоветских трансформаций) задавали его сущностные характеристики. Миграции были и остаются непременным условием его существования и развития. Представители различных региональных, сословных, конфессиональных групп по собственной воле или принудительно становились сибиряками. С эпохой Модерна растет значение их этнических характеристик - и миграционные потоки воспринимаются уже как этнически разнородные и разнообразные. Этническое разнообразие происхождения сибирского общества начинает оцениваться как важнейшая его характеристика. При всей значимости этнического фактора его роль в регулировании общественных отношений, в механизме формирования сети социальных связей и их функционировании не остается неизменной. Нельзя также говорить об устойчивой тенденции возрастания или снижения его роли. Это скорее ситуативный фактор, зависящий от времени, места и обстоятельств, что и позволяет ставить вопрос об этнизации отношений. Сословный характер организации дореволюционного общества вел, среди всего прочего, к формированию общественных пространств, которые со временем начинают восприниматься в качестве этнически маркированных. Это еврейские, мусульманские, цыганские улицы или районы, немецкие, еврейские и мусульманские кладбища, храмы. Создаются и активно функционируют религиозные общины, благотворительные, культурные организации, школы и т.д. Возникнув в качестве сословных, обычно конфессиональных структур и феноменов, к концу имперского периода они этнизируются, приобретают национальную окраску или новое содержание и функции, понимаемые как национальные. Тогда и появляются такие устойчивые (по сути, внутренне глубоко противоречивые) понятия, как «татарская мечеть» или «польский костел» в Иркутске. Даже чисто конфессиональные институции и объекты начинают рассматриваться как часть национальной культуры. Религиозные (иудейские, лютеранские и т.д.) школы трансформируются в национальные еврейские, немецкие. Благотворительные и культурные общества обретают светский и вместе с этим национальный характер. Активно функционируют национальные политические движения и организации - еврейские сионисты и Бунд, корейские националистические партии и т.д. Результатом столыпинской переселенческой политики стало появление польских, немецких, латышских и т.д. деревень. Даже такой сугубо религиозный феномен, как переселенческие деревенские общины меннонитов, начинают рассматриваться в этнических категориях, особенно во время Первой мировой войны. На Дальнем Востоке - китайские и корейские кварталы и деревни, до 1900 г. - фактически экстерриториальный район «зазейских маньчжур», китайские рынки, китайские и японские торговые и ремесленные предприятия, рестораны и харчевни, японские публичные дома. Активны и влиятельны китайские, корейские и японские общинные институции, иногда претендующие на роль квазигосударственных структур. Таким образом, сочетание мощных миграционных процессов с разложением сословной системы и процессами нациестроительства в Империи привели ко времени революции к заметной этнизации общественного пространства переселенческого общества востока России. Первая мировая война резко ускорила эти процессы. Теперь уже государство становится их главным актором. Репрессии против подданных вражеских государств (интернирование, депортации и секвестр собственности) распространяются и на российских подданных «враждебных» или «подозрительных» национальностей (российских немцев и евреев особенно). С другой стороны, от репрессий освобождаются военнопленные некоторых славянских национальностей (чехи, словаки, сербы и т.д.) [1]. Массовый приток в Сибирь эвакуированных или депортированных жителей прифронтовых территорий привел к созданию благотворительных организаций для помощи им по этническому принципу (особенно активны были польские и еврейские организации). Начинается процесс формирования воинских частей на этнической основе. Во время революции и Гражданской войны, когда крах российской государственности до предела обострил спрос на механизмы и институты общественной самоорганизации, процессы этнизации резко усиливаются. Они принимают различные формы - от расцвета общественной и культурной жизни национальных сообществ (осознающих себя и идентифицирующих себя именно в этом качестве) [2] до создания национальных воинских формирований и борьбы за государственное национальное самоопределение. В Дальневосточной республике реализуется доктрина национально-культурной автономии [3]. Масса людей, ранее вполне индифферентных к своей национальности (или вообще не рассматривавших себя в этих категориях), начинают осуществлять свои жизненные стратегии и практики обыденной жизни в качестве этнофоров. 2. Советская эпоха. Этничность становится одной из несущих конструкций советской «новой сословности». И когда модернизация размывает и эту систему -остается в наследство новому порядку, став его важнейшей организующей и мобилизующей частью. В первые годы Советской власти процессы этниза-ции ускорились [4]. Этничность, наряду с классовым критерием, была взята за одну из основ переформатирования общества. Начинаются эксперименты с социальной инженерией, с созданием и пересозданием «национальностей». Человек приписывается к этнической группе, его заставляют соответствующим образом самоопределяться постановкой вопросов переписей населения, анкет, похозяйственных книг, системой преференций и ограничений по этническому признаку. Вводится обязательный «пятый пункт» в паспортах, анкетах и других персональных документах. Создаются административно-политические национальные образования (от союзных республик до национальных сельсоветов), проводится политика «коренизации». Национальное строительство 1920-х гг. плавно перешло в борьбу против «буржуазного национализма» и в проект создания «советской нации» и «новой исторической общности - советский народ». Последствия были чрезвычайно противоречивы. Переформатирование общества по национальному признаку («пятый пункт») сочетается с вытеснением этничности из практик обыденной жизни. В городах исчезают этнически маркированные общественные пространства - национальные организации, сообщества, культовые объекты. И только «татарская мечеть» и «польский костел», на долгие годы утратившие свою функцию храмов, остались такими в общественной памяти. Новая топонимика Иркутска, где в названиях улиц присутствуют и «Польские повстанцы» с «Красными мадьярами», и Фурье с Маратом, и Роза Люксембург с Карлом Либкнехтом, и красный партизан Нестор Ка-ландарашвили с чешским интернационалистом Ярославом Гашеком, и чекисты Дзержинский с Трилиссе-ром, и даже казахский акын Джамбул, соотносится больше с революционной, а не этнической традицией, демонстрирует интернационализм и советскость. Стало не принято демонстрировать свою этничность в публичной сфере, тем более выстраивать опирающиеся на нее жизненные стратегии и практики. В качестве гипотезы можно говорить о деэтнизации городского пространства в позднесоветскую эпоху. Исключение - однако чрезвычайно важное - ситуация в национальных автономиях. Здесь проводился противоречивый, неоднократно меняющийся, но не прекращавшийся проект выращивания наций. Можно предположить, что в позднесоветскую эпоху публичное этническое пространство было преимущественно там, где это было предписано властью или ею разрешалось. К концу этого периода стали появляться новые и независимые от политики государства этнически окрашенные объекты общественного пространства. Пристальное внимание привлекали многочисленные сезонные строительные бригады, рыночные торговцы овощами, фруктами и цветами, маркированные принимающим обществом как «кавказцы» или «лица кавказской национальности» (последний термин - бюрократического происхождения и преимущественного употребления). Это явно этнизированные объекты внимания и отношения, что не снимает вопроса о том, не выделялись ли привычными этническими категориями некие социально-профессиональные группы, рыночные модели поведения и образа жизни в нерыночном обществе. Можно предположить, что настороженное внимание, выраженное в этнических категориях, вызывалось не столько этничностью, сколько моделью поведения, связанной с рыночной специализацией. И этот пример актуализации этничности демонстрирует стрессовую реакцию на новое и чужое именно в социальной жизни. В идеологической сфере набирает силу и постепенно легализируется в качестве литературного направления «русский проект», создающий русско-маркированный сегмент общественного пространства. Несмотря на свою литературность и элитный характер, этот феномен сыграл огромную роль в грядущем вскоре бурном процессе этнизации. 3. Постсоветская эпоха. Процесс этот стал неотъемлемой составной частью окончательного краха советской системы отношений и связей, советской идеологии и системы ценностей. Уже сам распад Советского Союза по линиям административно-политических образований, созданных по этническому признаку, преобладающий в большинстве новых государств курс на создание этнонаций, потребность в замене прежней идеологии - все это сделало национальную проблематику чрезвычайно актуальной и востребованной. Видимым результатом этого сдвига стало повсеместное создание национально-культурных обществ и автономий. Массовость и практически одновременность этого дает основание предполагать, что вначале была инициатива властей, тоже в каком-то смысле -проект. Но в отличие от массы других властных инициатив национально-культурные общества зажили собственной жизнью, решая проблемы национального представительства, функции информационного канала во взаимоотношениях с властями, инструмента связей с «историческими родинами», удовлетворяя национальные культурные потребности своих членов и т.д. [5]. Активно действуют конфессиональные структуры и институции, также часто рассматриваемые в категориях этнической принадлежности. Сибирские деревни, населенные потомками польских или белорусских столыпинских переселенцев, становятся польскими или белорусскими деревнями. Возникают политические партии и движения, декларирующие приверженность этническим приоритетам и ценностям, соответствующие газеты, а затем и большие секторы Интернета. В качестве отдельного направления работы региональных и, отчасти, муниципальных властей выделилась «национальная политика». Проблемы «национальных отношений» и «национальных конфликтов» бурно обсуждаются в масс-медиа. 4. Этнизация как результат урбанизации. В результате урбанизационных процессов в город идет мощный приток новичков из деревни. Они инокуль-турны уже по условию - в качестве вчерашних крестьян. Но иногда их инокультурность может быть и этнически маркированной. Тогда крестьянин может оцениваться горожанами и как «деревенщина», и как этнически чужой. Особенно если новички выделены языком, религией, обликом. Они с трудом адаптируются к городской жизни, приносят с собой собственные привычки, манеры, уклад и образ жизни, модели социальной организации, непривычные, а то и глубоко чуждые горожанам. Вытекающая отсюда негостеприимность городского сообщества может формировать у них агрессивные реакции. Возможна борьба за ресурсы - экономические или символические. И тогда неизбежное напряжение между горожанами и новичками может быть выражено и в этнических категориях, приобретать этническое измерение и окраску. Однако город переваривает новичков, постепенно «выделывая» из них, и особенно из их детей, горожан. Это нивелирует культурные контрасты и может (хотя и не всегда) снимать и этнически маркированное напряжение. Правда, адаптационные возможности города имеют свои пределы - и если интенсивность миграционного притока превышает их, то город может захлебнуться, сменить свой облик, рурализироваться. Это процесс конфликтный - и также может принимать форму этнизации. 5. Этническое измерение трансграничных миграций. И обществом, и властями миграционные проблемы и неизбежные конфликты рассматриваются сейчас преимущественно в этнических категориях. Поэтому сформировавшиеся уже мигрантские кластеры сибирских и дальневосточных городов перевели процесс этнизации общественного пространства в новое качество. Видимым результатом этого процесса становится появление в городском пространстве этнически маркированных элементов. Это могут быть вывески, надписи, элементы непривычного дизайна, которые манифестируют присутствие в городе чужеземцев. Отдельного разговора заслуживают «этнические рынки», прежде всего китайские. Возникнув в конце 1980-х - начале 1990-х гг., они играли огромную роль в насыщении практически пустого рынка потребительских товаров, в снабжении населения, особенно преобладавших численно слоев лиц с низкими доходами. Они были важными логистическими центрами, узлами снабжения целых регионов, эффективным механизмом продвижения китайских товаров на российские рынки. На них концентрировалась значительная часть деловой активности и социальной жизни трансграничных трудовых мигрантов. Одновременно рынки оказались местом встречи представителей различных культур и народов, привычной площадкой их повседневного и тесного контакта. Эти рынки не были мононациональными. На китайских рынках обычно значительная часть торговцев и почти весь обслуживающий персонал не были китайцами. Но китайскими их делало мнение населения. Их значение в том, что это место постоянного и повседневного контакта представителей различных этнических групп, старожилов и мигрантов. На этническом рынке люди вступают в контакты не только как продавцы и покупатели на рынке, но и как этно-форы, представители разных культур. Горожанин идет на китайский рынок не только за товаром, но и за ки-тайскостью, соответственно актуализируя и собственную этничность. Важное значение приобретает этнический общепит, который выполняет не только свои прямые функции, но и задачи культурного представительства. В мире сформировались устойчивый спрос и мода на этническую кухню, этнические рестораны. Мода на них пришла и в Россию. И это не только гастрономический, но и культурный феномен. Завершенным выражением этого процесса становятся места жилищной концентрации мигрантов: гостиницы, общежития, этнические кварталы, в потенции - чайнатауны. Двухвековой опыт присутствия чай-натаунов в европейском мире показывает, что они могут выполнять, одновременно или последовательно, разнообразные функции. На первых порах важнейшей является задача первичной адаптации мигрантов к принимающему обществу, затем - места концентрации общинной инфраструктуры. Позднее же на первый план выходит функция производства и продажи этнич-ности как туристического товара. В любом случае для городского сообщества важна функция этнического представительства. Интересно, что в России чайнатау-нов нет - и перспективы их появления весьма туманны. Однако в символическом пространстве они существуют давно и прочно, также становясь элементом этниза-ции городского пространства [6]. 6. Смена городом своих функций. В силу многих исторических причин город может менять свои функции. Иногда быстро, внезапно и радикально. Это может сопровождаться и изменением состава его населения. Вернее - структуры населения и характера взаимоотношений в городском сообществе. В некоторых случаях это становится этнически маркированным процессом. Классические примеры таких процессов дают имперские города после империи. Города, обслуживавшие общеимперские функции и потерявшие смысл существования после их исчезновения. Иногда это приводит к их упадку, деградации и прозябанию. Чаще же - к обретению новых функций. Происходит при этом и смена населения - через уход, выдавливание (изгнание) одних групп и приход, иногда искусственное привлечение, других. Население меняет функции, статусы, жизненные стратегии и практики. Классические траектории подобного развития демонстрируют, например, Баку, Рига, Ташкент, Одесса в дореволюционную, советскую и постсоветскую эпохи. Имперский город - понятие довольно условное. Как, впрочем, и сама империя. Вряд ли стоит здесь вторгаться в бурно текущую сейчас дискуссию на этот счет. Достаточно отослать к журналу «Ab Imperio». Для нас важно то, что в рамках этого феномена предполагается существование городов, обслуживающих общегосударственные нужды или задачи центральной власти. В каком-то смысле - это форпосты, представительства центральной власти, осуществляющие те или иные общегосударственные задачи. Иногда - как в случае с Одессой, Александрией, другими левантинскими городами - функции обслуживания международной торговли, задачи терминала между экономиками своих стран и мировым рынком. В этом их принципиальное отличие от городов, чьей основной функцией является обслуживание нужд прилегающего региона - хинтерланда. Возможно, характер отношений с хинтерландом и может быть основным признаком имперского города. Точнее - степень отчужденности от него. Конечно, имперский город не изолирован от хинтерланда - он обслуживает городские нужды прилегающей сельской территории попутно, просто фактом собственного существования. Специфические функции формируют особый состав и структуру населения, особый тип социальных связей и отношений, специфическую культуру. И все это принципиальным образом отличается от того, что господствует в хинтерланде. Иногда это выражается и в этнических категориях, вплоть до того, что город и хинтерланд говорят на разных языках. Русский язык был языком повседневного общения для многонационального населения позднеимперских Баку, Тифлиса, Вильно, Ковно и Ташкента, советских Баку, Риги, Таллина, Ташкента и Алма-Аты. Для имперского города характерны этнокультурная гетерогенность, космополитизм, открытость. В любом случае - это не органическая часть хинтерланда в экономическом, социальном и культурном отношениях. Немецкий по большинству населения, языку общения, образу жизни, управлению Ревель постепенно менял свой национальный состав в результате модернизации, урбанизации и притока эстонского населения хинтерланда. Город становится площадкой, средой его модерного национального развития, а затем и столицей независимого эстонского государства Таллинном. Таким образом, сначала хинтерланд приспосабливался к инонациональному городу, а затем начинает его осваивать и преобразовывать (подробнее см.: [7]). Одесса возникла для выполнения имперских функций торгового терминала. Ее появление и развитие не диктовалось нуждами хинтерланда и шло не за счет его ресурсов, в том числе человеческих. По этническому и культурному составу населения, укладу жизни, экономическим функциям это был левантинский город. Сформировалась и особая культура. Немецкий путешественник середины Х1Х в. писал: «Русский является языком простых людей, слуг, рынка и порта, а также официальным языком власти. На итальянском говорят итальянцы и греки, это язык коммерции и биржи. На французском говорят в изысканных кругах... Смешение языков, которое наблюдается почти везде в России, достигает поистине вавилонского уровня в Одессе» [8. C. 115]. С советских времен начался, а в эпоху независимой Украины резко ускорился процесс изменения функций города. Он стал превращаться в типовой областной центр. Вместе с этим менялись и состав населения, уклад жизни, тип взаимоотношений. Происходит поглощение города хинтерландом. Старая Одесса превращается в легенду, миф, анализу которого посвящена статья В. Сквирской и К. Хэмфри [Там же. C. 88-117]. И весьма важно то, что ключевой составляющей мифа является ностальгия по прежней открытости и космополитизму. «Ряд ключевых объектов одесского мифа - свобода, торговля, юмор, одесский язык, гармоничное или космополитическое сосуществование.» [Там же. С. 89]. «Несущим» элементом мифа сегодня является традиционное этническое многообразие города, которое изображается главным образом в ключе мирного сосуществования и городского космополитизма par excellence» [Там же. С. 90]. «Среди тех, кто считает себя коренным одесситом, бытует мнение, что Одессе угрожает "растворение в Большой Булдынке", то есть во все разбухающей массе приезжих из украинской провинции. И хотя некоторые из наших респондентов надеются, что приезжие, набравшись опыта общения, местных выражений и одесских навыков сосуществования, смогут постепенно вписаться в Одессу, основная проблема с поселенной преемственностью им видится в том, что самих носителей одесских черт становится все меньше» [Там же. С. 102]. 7. Этнизация как проект. Бывшие имперские города часто становятся важнейшим инструментом, «фабрикой» нациестроительства. Особенно если такая задача ставится осознанно и проводится в жизнь политическим режимом. Вбирая в себя население хинтер-ланда, они не просто превращают его в горожан. Они выстраивают из них нацию. Нациестроительство -процесс городской, невозможный вне городской культуры и городского типа отношений, без городских слоев, которые, собственно, и формируют нацию. Поглощение таких городов иноэтничным хинтер-ландом по условию конфликтно. Происходят рурали-зация города, изменение его этнического состава, выдавливание (или изгнание) одних его фракций, рост других. Радикально уменьшаются космополитизм и открытость, что неизбежно ведет к сокращению влияния, авторитета, иногда и численности, связанных с этим слоев и социальных групп. Но этот конфликт, в принципе традиционный для процесса рурализации городского пространства в условиях ускоренной урбанизации, приобретает новое измерение в контексте процесса и политики нациестроительства. Это уже не просто столкновение культур и интересов «понаехавшей деревенщины» и «шибко грамотных, наглых и шустрых» горожан. Это конфликт между формирующейся и формируемой нацией в этническом ее понимании и теми, кто не вписывается в этот процесс, кто считается чуждым или даже враждебным ему. Результаты могут быть самыми печальными для них - достаточно вспомнить левантинцев насеровского Египта, погромы и изгнание армян из независимого Азербайджана, массу других печально известных примеров. Иногда в чужеродности и антинациональности обвиняются «городские казахи» в Казахстане [9]. В условиях интенсивного нациестроительства создают кумулятивный эффект несколько процессов. Эмигрирует русскоязычное население. В город приходят крестьяне, казахи, но не в качестве низкостатусных новичков, стремящихся влиться в городское сообщество через принятие его норм, правил, языка, моделей поведения и т.д. Горожанами становятся люди, ощущающие себя представителями господствующей нации. Приходят как хозяева. Это происходит в русле казахизации как целенаправленной государственной политики. Проводятся курс на изменение этнического состава населения (привлечение оралманов, спокойное отношение к эмиграции неказахов), казахизация госаппарата, смена названий городов и улиц, соответствующая языковая, образовательная политика и т.д. Невероятно интересен случай дореволюционного, чисто русского по населению уездного города Верхне-удинска, назначенного Советской властью быть столицей формируемой бурятской автономии, ставшего в результате основной площадкой и механизмом формирования современной городской бурятской нации (подробнее см.: [10]). Он не просто сменил название. Прежние функции были оттеснены на задний план новыми, властными задачами. Прежний хинтерланд не исчез - он растворился в новом. Вместе с функциями изменился и этнический состав, но не за счет вытеснения старого населения, а благодаря массовому притоку нового, в значительной степени бурятского. Улан-Удэ можно рассматривать в категориях проекта. Реализуя политическую задачу, город создает нацию из партикуляристского племенного населения. Создает, конечно, не на пустом месте. В последние десятилетия имперской России сформировался немногочисленный, но мощный по интеллектуальному потенциалу, общественно активный европейски образованный (через русский язык, культуру и систему образования) слой бурятской интеллигенции. Она накопила огромный политический опыт и приобрела вес и влияние в годы Гражданской войны. Национальный эксперимент Советской власти объединил этот слой и город, в котором до этого буряты практически не жили. Именно город стал инструментом выращивания современной городской нации. Целенаправленно формируются новые социально-профессиональные группы -номенклатура, интеллигенция, городские средние слои, рабочие. Пауперизированное сельское население становится материалом для социальной инженерии. Все это происходит в контексте социалистической индустриализации. Создается (и для индустриализации, и для нациестроительства) система образования - от детских садов до высших учебных заведений. Это важнейший социальный лифт. Еще более значимый лифт -политика коренизации [4]. Выстраивается типовой столичный набор социальной и культурной инфраструктуры - от властных структур до музеев и театров. Создается общебурятский литературный язык. Устный народный эпос Гэсер становится литературным произведением современного типа, базовым и унифицированным фундаментом культурной традиции нации. Улан-Удэ становится «национальной столицей». Известный бурятский ученый и общественный деятель Т.М. Михайлов назвал его выражением национального духа: «Буряты... в большинстве своем остались на земле предков, сохранили свой Дом. Под этим домом подразумевается, по сути, Республика Бурятия с ее центром - городом Улан-Удэ, ибо здесь средоточие национального духа» [11]. Показателен и случай Вильно, ставшего Вильнюсом. Губернский город Российской империи, в многонациональном и поликонфессиональном населении которого почти не было литовцев, в проекте литовского национального строительства он был избран в качестве столицы, главного города формирующейся литовской нации. Основанием для такого выбора стал символический фактор, историческая традиция, память о Великом княжестве Литовском [12]. Реализовалась эта функция при Советской власти, когда Вильнюс стал столицей Литовской ССР [13]. Это был не просто новый статус, но и радикально новые функции, новая система отношений и связей, этнически новая структура населения. Описанные в статье случаи не исчерпывают спектр возможных ситуаций этнизации. Да такой задачи и не ставилось. Важно было на конкретных примерах описать некоторые предпосылки и механизмы этого процесса, попытаться посмотреть на рассматриваемые сюжеты (зачастую совсем не плохо изученные) еще и в таком дискурсе. Такой подход может открыть новые исследовательские возможности и перспективы как для изучения важнейших тенденций развития переселенческого сибирского общества, так и для понимания сложнейших и тонких этнических процессов.

Скачать электронную версию публикации