Archaeological forms of 'turcization' of Western Siberia's population in a historical context.pdf Понятие «тюркизация» как определение влияния/распространения тюркоязычных кочевников среди раннесредневекового населения Западной Сибири давно стало общеупотребительным. Различным аспектам решения этой проблемы уже посвящена достаточно обширная литература: исследования А.П. Дульзона, Л.А. Чиндиной, Л.М. Плетневой, Т.Н. Троицкой, B. А. Могильникова, Б. А. Коникова, А.М. Илюшина, C.В. Неверова, А.С. Васютина и др. В работах этих и других авторов рассматриваются вопросы хронологии и периодизации западносибирских археологических культур, времени появления в них различного рода элементов южного происхождения, предполагаемые места исхода и пути распространения их носителей и т.д. По многим из этих вопросов мнения исследователей совпадают, по некоторым - расходятся. Однако именно такие расхождения актуализируют дальнейшие исследования в этом направлении - определение содержания и форм проявления процессов тюркизации. Общий ареал распространения этих процессов на территории Западной Сибири был определен А.П. Дульзоном по данным топонимики приблизительно на уровне 55-й параллели - немного севернее линии Красноярск - Томск - Тобольск, с выделением сплошного и более редкого распространения тюркских топонимов [1]. Время тюркизации - период господства на юге тюркоязычных правящих династий (середина I -начало II тыс н.э.). С археологической точки зрения, основным источником выявления южного (иначе -древнетюркского) компонента в культурогенезе населения Западной Сибири являются особенности погребального обряда и, главным образом, достаточно многочисленные находки предметов вооружения, конского снаряжения и поясной гарнитуры южного происхождения в материалах западносибирских археологических культур. Рассмотрение этих материалов чаще всего проводится суммарно - на основе синхронизации с историческими датами существования того или иного государственного образования Центральной Азии и Южной Сибири (Первый тюркский каганат, VI-VII вв.; Второй тюркский каганат, VII-VIII вв. и т.д.). Однако при этом следует иметь в виду некоторые теоретические аспекты изучения того, что принято называть процессом тюрки-зации, а они указывают на необходимость более углубленного изучения данного вопроса. Во-первых, понятие тюрки (соответственно - тюр-кизация), а применительно к эпохе Раннего Средневековья - древние тюрки, не столь однозначно, как это кажется. Первоначально, после открытия древнетюрк-ских рунических надписей в Монголии, оно использовалось в прямом - лингвистическом - значении (В.В. Радлов); потом было перенесено на историю народов «эпохи рунического письма» (С.П. Толстов, С.В. Киселев, А.Н. Бернштам, С.Г. Кляшторный); затем, по мере изучения культурного наследия населения Центральной Азии и Южной Сибири, перешло на этнографический (Л.П. Потапов) и уже в последнюю очередь - на археологический материал (С.И. Вайнштейн, А. Д. Грач). Таким образом, круг культурных явлений, определяемых в целом как «древнетюркские» (а именно они участвуют в процессе тюркизации), оказывается достаточно широк и, учитывая полиэтничность всех раннесредневековых государственных образований, требует, по мере возможности, уточнения, какое из приведенных значений имеется в виду (подробнее об этом см.: [2]). Во всяком случае на завершающем этапе тюркизации они должны каким-то образом совпадать. Во-вторых, морфология понятия археологического источника применительно к древнетюркскому культурному комплексу требует определенной дифференциации. Как и в любой археологической культуре, в нем выделяются, по меньшей мере, три социально ориентированных блока компонентов: бытовой (или хозяйственный), который вряд ли мог существенно проявиться в новых физико-географических условиях; элитный, фиксируемый главным образом в драгоценных (престижных) импортных изделиях, которых в западносибирских археологических материалах этого времени практически нет; и, наконец, блок ранжированной культуры, в первую очередь воинской субкультуры, который в основном составляет корпус находок южного происхождения в вещественных материалах западносибирских памятников. В-третьих, раннесредневековые общества Западной Сибири ни в коем случае нельзя рассматривать только как пассивных реципиентов постоянных инноваций, идущих с Юга на Север. Совершенно очевидно, что на территории Западной Сибири в эпоху Раннего Средневековья (а, скорее всего, раньше - с кулайского времени) сложилась своя, самостоятельная - потестарная -форма этносоциального объединения, обладавшая определенной системой ценностей, механизмами сохранения и передачи традиций, отличная от древне-тюркских государственных образований и существовавшая параллельно с ними [3]. Наиболее близко к такому пониманию подошел Б.А. Коников, посвятивший одну из своих работ проблеме «сосуществования, взаимодействия и противоборства двух великих цивилизаций - тюркской кочевой степной и угро-самодийской оседлой лесостепной и южнотаежной» [4. С. 275]. О том, что это были высокоорганизованные военизированные общества, свидетельствует арсенал разнообразных предметов вооружения, представленных, например, в материалах рёлкинской культуры [5] и других раннесредневековых памятниках Западной Сибири. Обращаясь к конкретному археологическому материалу, возможно, следует пока оставить в стороне, как свидетельства тюркизации, некоторые категории изделий: имеются в виду поясные наборы «геральдического стиля» и серьги «салтовского типа», вообще имевшие в это время чрезвычайно широкое распространение (Крым, Северный Кавказ, Приуралье и Прикамье), т.е. далеко за пределами Западной Сибири, и отражающие «моду» своего времени, а не какие-то конкретные культурно-исторические процессы. Теоретически процессы тюркизации, учитывая предполагаемую тюркоязычность хуннов, могли начаться достаточно рано, но вряд ли это могло иметь какое-либо существенное значение в культурогенезе; в лучшем случае можно говорить о культурных контактах в западносибирской части сферы влияния хунну. Тем более это касается последующего постхуннского (или предтюркского) времени, когда все интересы цен-тральноазиатских кочевников были сосредоточены на создании своей системы доминирования и контролем над Великим Шелковым путем. Используя уже не раз примененный и в целом оправдавший себя подход к объяснению элементов южного происхождения в западносибирских археологических материалах сравнением их с предполагаемыми оригиналами (или прототипами) в культурах раннесредневековых кочевников Центральной Азии и Южной Сибири, можно идти тем же путем. Однако не столько для использования точных дат существования тех или иных государственных объединений, которые при перенесении на «Север» так или иначе требуют корректировки, сколько исходя из особенностей развития и возможностей (необходимости) такой ретрансляции со стороны самих государственных объединений, т.е. исторических контекстов «Юга». А они, оказывается, для разных периодов (или народов) были различными. Период Первого тюркского каганата (середина VI -30-е гг. VII в.) - один из наименее изученных в археологии Центральной Азии и Южной Сибири. Достоверных комплексов этого времени практически неизвестно (эпонимный памятник - могильник Кудыргэ - в лучшем случае относится к самому концу этого периода). Тем более проблематично (за исключением отдельных находок, о которых говорилось выше) «узнавание» их в Западной Сибири. Наиболее яркие памятники периода Первого тюркского каганата (например, Шиловский курган № 1 в Самарском Поволжье, древности типа Перещепинского клада и др.) открыты не в азиатской, а в европейской части Великой степи. Это соответствует общей направленности экспансии правителей Первого тюркского каганата, устремленной главным образом на Запад (вплоть до Боспора), принимавших активное участие в войнах между Византией и Сасанидским Ираном и, очевидно, мало обращавших внимание на население более северных областей. Период Второго тюркского каганата (70-е гг. VII -середина VIII в.) знаменуется гораздо более интенсивным взаимодействием с югом Западной Сибири: достаточно вспомнить знаменитый поход древних тюрков 709-711 гг. под водительством Бильге кагана и Тоньюкука на Енисей и далее через Северный Алтай с выходом на Иртыш. Это был единственный зафиксированный письменными источниками исторический эпизод, когда кони тюркских всадников «копытили» североалтайские и прииртышские степи (возможно, что на самом деле их было больше, но, поскольку они не нашли отражения в письменной традиции, значит, и значение их было не столь велико). Территория Второго тюркского каганата была значительно менее обширна по сравнению с Первым, западная граница его проходила по Восточному Притяньшанью («Джунгар-ские ворота»), и все военные действия были направлены не на завоевание западной части Великой степи, а против окружающих местных племен, в том числе, возможно, и на территории Западной Сибири. Но все это были в лучшем случае военные походы, не связанные ни с этническим переселением, ни с освоением новых областей. Приблизительно в это время и позже в Западной Сибири появляются первые (правда, очень редкие) захоронения с конем и довольно большое количество металлических изделий тюркского облика, на основании которых наиболее активная фаза тюркизации обычно относится именно к этому времени. В число этих инноваций входят поясные наборы с бляхами-оправами, предметы вооружения (наконечники стрел и копий, кинжалы), предметы снаряжения верхового коня и украшения конской сбруи (стремена с выделенной пластиной, «8»-видные псалии, подвесные бляхи-решмы и др.), формально относящиеся, по сая-но-алтайской периодизации, к катандинскому этапу культуры алтае-телеских тюрков (VII-VIII вв.), но продолжающие жить и в последующее время. Эти находки свидетельствуют о распространении на территории южных лесостепных областей Западной Сибири (лесостепной Алтай, Барабинская лесостепь, Среднее Прииртышье) ранжированной (воинской) субкультуры, скорее всего, способствовавшей формированию потестарных военно-политических объединений на территории Западной Сибири. Но это еще не является свидетельством ни языковой, ни этнокультурной ассимиляции населения Западной Сибири, синонимичной понятию «тюркизация». Скорее всего, данный культурный комплекс распространяется на территорию Западной Сибири не в период расцвета Второго тюркского каганата, хотя это и не исключено, а уже после его крушения под ударами уйгуров, т.е. не ранее середины VIII в. Об этом определенным образом свидетельствует историческая обстановка, сложившаяся в данный период в северозападной (алтайской) части политического влияния уйгуров. Судя по сведениям письменных источников (известная надпись Боян-чора и др.), Алтай («Алтун-ская чернь») не входил в состав Уйгурского каганата. Как показывают археологические материалы, сюда были оттеснены главные силы сохранившейся элиты ал-тае-телеских тюрков (курайский этап), сосуществовавшие с уйгурами династии Яглакар, центр расселения которых находился в Монголии (подробнее об этом см.: [6]). В данной ситуации именно Алтай, как ближайшая пограничная область к Западной Сибири, мог стать основным источником поступления (по бассейну Верхней Оби с притоками) инноваций южного происхождения в соседние районы юга Западной Сибири. Однако это тоже кардинально не изменило традиционной верхнеобской культуры, согласно существующей хронологии дожившей до этого времени [7], вряд ли носило характер массового переселения и могло привести к активной тюркизации местного населения. Вместе с изделиями общетюркского облика этого времени на север могли проникать и отдельные виды изделий предшествующего (кудыргинского) типа. Носителями этих инноваций могли быть тюркоязычные кочевники, скорее всего, воинские подразделения, вытесненные со своих земель в период становления уйгурского каганата (середина VIII - середина IX в., точнее, 745-840 гг.). По всей вероятности, это должно было привести к образованию своеобразной «билингвы», как языковой, так и культурной, с преобладанием в бытовой традиционной культуре местных компонентов. Таким образом, в методологическом отношении мы приходим не к строгой синхронизации археологических и письменных источников, а к «опережающему» значению исторических (письменных) дат по отношению к материалам археологических памятников, хотя взаимосвязь их в целом представляется несомненной. По-настоящему процессы тюркизации в Западной Сибири начинаются с середины IX в., когда после гибели Уйгурского каганата на прилегающих к нему с севера землях складывается одно из самых поздних и самое северное древнетюркское этносоциальное объединение - государство кимако-кыпчаков с центром на Иртыше. В рамках кимако-кыпчакской конфедерации (сросткинская культура, середина IX - начало X в.) образуется ряд локальных вариантов (северо-алтайский, кемеровский, новосибирский), располагавшихся уже непосредственно на территории южных районов Западной Сибири. Именно в это время здесь появляются повсеместно захоронения в сопровождении так называемой шкуры коня, многочисленные металлические изделия общетюркского облика, характерные для срост-кинской культуры ажурные украшения, двухсоставные застежки, длинные ременные наконечники и другие предметы сросткинского культурного комплекса, свидетельствующие о сложении многочисленного тюрки-зированного, очевидно, как в языковом, так и в культурном отношении, населения. Распространение этих инноваций, скорее всего, шло на север по Иртышу, где находился прежний центр кимако-кыпчакского объединения, и носило, по всей вероятности, характер миграции одной, а скорее всего, нескольких (или многих, судя по разнообразию погребальных обрядов) этнических групп. Одной из причин этого могло послужить завоевание Горного Алтая енисейскими кыргызами, потеснившими кимаков на Иртыше. Об этнической близости населения Прииртышья и юга Западной Сибири в это время свидетельствует, помимо всего прочего, сходство керамики [8], как известно, одного из наиболее устойчивых этнических признаков культуры. Немаловажное значение, очевидно, имело и то, что в хозяйственном отношении племена кимако-кыпчакского объединения были не столь специализированы, как кочевники Центральной Азии, и легко адаптировались в условиях традиционной комплексной экономики населения южных районов Западной Сибири. Таким образом, контаминация (интеграция, объединение) всех необходимых компонентов в процессе тюр-кизации (язык, население, культура) на рубеже I и II тыс. н.э., по-видимому, завершилась. После распада кимако-кыпчакского объединения (30-е гг. XI в.) центробежные направления расселения входивших в него этнических групп «разнесли» эти традиции еще дальше на север. А последующая басандайская культура пред-монгольского и раннемонгольского времени, XI-XIII вв. [9, 10], уже закрепила эти особенности генетически. Дальнейшее взаимодействие всех тюркоязычных групп населения юга Западной Сибири происходило уже в рамках нового культурно-исторического пространства, получившего образное наименование «Дешт-и-Кипчака», восточная граница которого простиралась до западных склонов Горного Алтая и Кузнецкого Алатау. Типологически близкие процессы происходили на юге Средней Сибири - месте основного обитания енисейских кыргызов, с той лишь разницей, что о военных походах древних тюрков, уйгуров и других против кыр-гызов неоднократно говорится в письменных источниках. Это еще раз оттеняет историко-географическое своеобразие Западной Сибири, «до поры, до времени» находящейся за пределами (или досягаемости) цен-тральноазиатских государственных образований. Однако известно, что и на Енисее после окончания периода так называемого кыргызского великодержавия, в конце X в. ставка правителя была перенесена на север, в излучину Чулыма, где уже в среднем течении Чулыма, восточнее Томска, были открыты позднекыргызские могильники с характерным инвентарем XI-XIII вв. [11]. Совершенно очевидно, что их появление здесь также сопровождалось процессами тюркизации местного населения, наряду с другими компонентами, участвовавшими в формировании чулымских тюрков. Близкие по содержанию процессы происходили и на Средней Лене, с чем связано выделение южного -тюркского - компонента, в этнокультурогенезе якутов. Каждое из этих культурно-исторических явлений, происходивших, возможно, по-разному, но в относительно одновременном хронологическом срезе, заслуживает специального внимания. В целом они показывают, что процессы тюркизации в каждой из этих областей - это часть более масштабной общей проблемы взаимодействия Севера и Юга, актуальной для всей этнокультурной истории Центральной и Северной Азии, основная стратегия изучения которой наиболее полно и аргументированно разработана на археологических материалах Западной Сибири.

Скачать электронную версию публикации