Third Section of His Imperial Majesty's Own Chancellery and the control over provincial administration: the case of.pdf Становление регулярных государственных учреждений в абсолютистских монархиях Западной Европы принято относить к XVI-XVIII вв., а применительно к России - к XVIII - началу XIX в. В условиях усложнения социальной структуры и экономики государственный аппарат выступал опорой монархической власти. Одновременно государственные учреждения сужали традиционные прерогативы придворной аристократии и ограничивали власть монарха, вынужденного делегировать полномочия бюрократическим кругам. Исследователи подчеркивают, что на определенном историческом этапе верховная власть стремится выйти из-под опеки разрастающейся бюрократии, найти альтернативные источники получения сведений для принятия политических решений, наладить дополнительный надзор за административным аппаратом. В этой связи в институциональной теории применительно к абсолютистским государствам Нового времени принято говорить о складывании самостоятельного «института монарха» и «агентах» верховной власти [13]. В рамках этой традиции финский историк П. Му-стонен полагает, что в России первой половины XIX в. «сохранение влияния самодержавия на административный аппарат можно было обеспечить» главным образом через «использование верховным правителем сети личных агентов и агентств, способных действовать в обход регулярных органов», что «позволяло ему сохранять свою автономию и личный контроль над важными отраслями государственного управления». Историк указывает: «В начале XIX века актуализация роли самодержца нашла отражение в создании влиятельного агентства в лице Собственной Его Императорского Величества канцелярии» [4. С. 296-297] (здесь и далее в цитатах авторские орфография и пунктуация сохранены). Б. Линкольн отмечает сходство императорской канцелярии и многочисленных секретных комитетов первой половины XIX в. как учреждений, представлявших в государственном управлении непосредственно императорскую волю [5. С. 100]. Реорганизация в 1826 г. ведомства высшей полиции в виде учреждения III Отделения собственной его императорского величества канцелярии (далее - III Отделение) с приданным ему военизированным Корпусом жандармов не только была направлена на усиление надзора за оппозиционно настроенными общественными группами после восстания декабристов, но не в последнюю очередь была вызвана стремлением самодержавной власти учредить постоянный негласный надзор за центральной и местной бюрократией. На эту сторону деятельности III Отделения 1830-1840-х гг. обратили внимание дореволюционные правоведы. И. А. Блинов указал, что с учреждением III Отделения, «несомненно, имелось намерение пользоваться этим отделением и находящимися в его ведении жандармами для надзора за управлением и открытия различных злоупотреблений. Таким образом, действуя как постоянное учреждение, подчиненное непосредственно монарху, III Отделение должно было бы стать конкурентом Сената по надзору за местным управлением, - и притом конкурентом весьма деятельным и хорошо осведомленным, так как оно имело специальные, исключительно ему подчиненные органы на местах» [6. С. 546]. В 1970-е гг. американский историк Дж. Яни применил концепцию «личных агентов» монарха к жандармским штаб-офицерам николаевской эпохи и пришел к выводу, что надзор за губернской бюрократией составлял основную сферу приложения усилий этих чинов - «военной элиты, отобранной по принципу высокой моральной ответственности и искреннего стремления принести службой пользу государству». По мнению Яни, жандармский надзор за служебной деятельностью чиновников опирался преимущественно не на правовые нормы, а на критерии морали и этики [7. С. 224-227]. В этом ключе новейшая историография местного управления дореформенной России также постепенно включает III Отделение и Корпус жандармов в орбиту своего внимания в контексте изучения злоупотреблений и негласной бюрократической иерархии, формального и неформального надзора за бюрократией. Отмечено, что высшая полиция не только контролировала деятельность губернской администрации посредством жандармских офицеров, но оказывала влияние на кадровые перестановки в рядах губернского чиновничества [8-12]. В отдаленных от Петербурга губерниях такое влияние, как правило, было более выраженным [13, 14]. Специальные исследования, раскрывающие характер жандармского надзора за местными государственными учреждениями, в историографии почти отсутствуют. В настоящей статье надзор высшей полиции за губернским чиновничеством рассмотрен на примере служебной карьеры И. Д. Талызина, служившего в 1830-1840-е гг. исполняющим должность начальника Омской области, тобольским и оренбургским гражданским губернатором. В центре внимания - не детали служебной деятельности чиновника, а влияние высшей полиции на его служебный и жизненный путь, а главным источником исследования выступают материалы делопроизводства III Отделения. О жизненном пути Ивана Дмитриевича Талызина сохранились отрывочные сведения, преимущественно опирающиеся на данные формулярного списка. Он родился в 1799 г. в семье сенатора Дмитрия Михайловича Талызина, в 1817 г. поступил на военную службу в Троицкий пехотный полк, а в следующем году был переведен на Кавказ в Херсонский гренадерский полк. В 1820 г. Талызин находился при генерал-майоре А. А. Вельяминове в походе в Имеретию и Грузию, а в январе 1821 г. за отличие в сражении переведен в лейб-гвардии Гренадерский полк с назначением адъютантом к командиру Отдельного Кавказского корпуса генералу от инфантерии А. П. Ермолову. Сохранились сведения, что в январе 1826 г. Ермолов направлял Талызина в крепость Грозную с весьма деликатным поручением: произвести по высочайшему повелению арест А. С. Грибоедова, позволив тому предварительно уничтожить все компрометирующие бумаги [15. С. 555557]. В августе того же года Талызин прибыл в Москву с депутатами мусульманских провинций «и находился с оными в Москве при коронации Николая I, где награжден бриллиантовым перстнем и годовым жалованьем по грузинскому положению» [16. Л. 39-47]. Осведомленный управляющий III Отделением М.Я. фон Фок сообщал тогда, что «Талызин (курсив в тексте документа. -Г.Б.), по своему положению при Ермолове и по сведениям, не мог иметь других поручений, как поразнюхать, что говорят о нем здесь и как судят» [17. С. 288]. В марте 1828 г., вскоре после отзыва Ермолова с Кавказа, Талызину было поручено состоять при Главном штабе по военному поселению, где его служебная карьера развивалась весьма успешно: в 1830 г. он был произведен в капитаны, а спустя два года - в полковники. Поворот в судьбе Талызина произошел в ноябре 1833 г., когда он был назначен председателем Омского областного правления с оставлением по армии. Этот перевод следует связать с фигурой генерал-губернатора Западной Сибири И. А. Вельяминова, который приходился родным братом ближайшему сподвижнику Ермолова. В последующие годы Талызин неоднократно «за отсутствием омского областного начальника исправлял его должность» [16. Л. 39-47], другими словами, управлял областью. После перевода с Кавказа Талызин по-прежнему воспринимался современниками как человек из окружения Ермолова, «ермоловец». О его деловых качествах и стиле управления гражданской частью можно судить по косвенным свидетельствам, которые рисуют портрет принципиального и жесткого руководителя. Один из очевидцев его службы в Оренбургской губернии писал: «В начале 40-х годов был в Уфе губернатором Ив. Дм. Талызин, человек очень умный, дельный, живой и горячий. Был он недоволен городским головою Н... Призвав его и распушив, как водилось, он между прочим заметил: "Ты сегодня у меня голова, а я завтра из тебя сделаю пешку и кровь выпущу!"» [18. С. 82-93]1. Другой свидетель вспоминал: «Раз как-то губернатор Талызин грозой налетел на Челябу и стращал что в уезде непременно найдет много беспорядков» [19]. По мнению М.М. Ребелинского, служившего в начале 1840-х гг. в Уфимском казачьем полку, Талызин, «обладая значительным умом был хитер, зол и развратен. Но все эти качества были прикрыты лоском и умением скрывать их» [20. С. 134]; кто-то из современников отозвался о нем словами «большой кутила» [21. С. 260]. По сведениям историков, в Уфе «отношение к И.Д. Талызину было неоднозначным. Все признавали его ум и деловые качества, но мало кто испытывал к нему симпатию, отмечали его злопамятность» [22]. Формулярный список о службе Ивана Дмитриевича за 1840 г. указывает, что к тому времени он оставался холостым, недвижимым имением не владел. К концу 1830-х гг. территория Российской империи была поделена на восемь жандармских округов. С распространением жандармской организации на Царство Польское (1832), Сибирь (1833) и Закавказье (1837) жандармский надзор охватил всю империю, за исключением Области войска Донского. В историографии неоднократно отмечалось, что основной поток сведений о состоянии местного управления и общественных настроениях в губерниях поступал в III Отделение от жандармских штаб-офицеров, которые в течение 1830-х гг. были определены во все губернии, входившие в состав округов Корпуса жандармов. Губернские штаб-офицеры были независимы от губернатора и других местных властей, но не получили административных полномочий в отношении губернских чиновников, не имели права наводить справки в присутственных местах и принимать письменные жалобы подданных. Начальники округов в составе жандармского корпуса выступали координирующим звеном между III Отделением и штаб-офицерами в губерниях. С момента учреждения III Отделения в 1826 г. ведомство высшей полиции начало оказывать непосредственное влияние на кадровые перестановки в губернаторском корпусе. Институционализация жандармского надзора за губернским чиновничеством относится к началу 1830-х гг. В феврале 1832 г. секретным циркуляром шефа жандармов и главного начальника III Отделения графа А.Х. Бенкендорфа жандармским штаб-офицерам было поручено дважды в год доставлять в III Отделение сведения о губернских чиновниках, «которые своим званием, или богатством, связями, умом, просвещением, или другими достоинствами имеют дурное или хорошее влияние на окружающих и даже на чиновников высшего звания», при этом «основываясь на беспристрастном отзыве людей достойных и доверенных» [23. Л. 4] (про полугодовые жандармские отчеты см.: [24, 25]). Эти сведения Бенкендорф передавал ответственным министрам или докладывал императору. Служебная деятельность И.Д. Талызина в Сибири впервые попала в поле зрения III Отделения в начале 1837 г. В ведомство высшей полиции поступил донос, подписанный неназванными жителями села Харино в окрестностях Омска, которые якобы оказались невольными свидетелями пьяного дебоша, устроенного Талызиным с друзьями во время загородной прогулки, - и «были поражены ужасом неистового нашествия сих инопланетных врагов». «Оскорбления сии не могли бы скрыться, - полагали составители доноса, - если бы не он был сам и тот, кому приносить должно жалобы». Донос завершался просьбой к шефу жандармов избавить край «от врага сего, которого и жандармский офицер больно боится и не смеет пискнуть» [26. Л. 5-5 об.]. Управляющий III Отделением А. Н. Мордвинов направил донос начальнику седьмого (сибирского) округа Корпуса жандармов2 генерал-майору Н.Я. Фалькенбергу с поручением «разведать и уведомить меня с возвращением оного, как о сомнительности доноса, так и о том, в какой степени оный заслуживает верования». Отзыв Фалькенберга оказался более чем благоприятен для Талызина: «Деланный на него безымянный донос есть одна гнусная клевета. Полковник Талызин, кроме приносимой им пользы службе, при отличных умственных способностях и образовании, пользуется доверием местного высшего начальства и уважением жителей города Омска. Последовавший же на него донос, полагаю, произошел более от какого-нибудь лица служащего в Омской области, которому не нравится деятельность, бескорыстие и строгая взыскательность по службе полковника Талызина по чему чтобы скрыть себя в нелепом извете скрыты настоящий почерк руки и имя сочинителя» [Там же. Л. 4-4 об.]. Схожим образом развивались события в марте 1838 г., когда новый донос на Талызина был доставлен в Министерство Императорского двора и препровожден оттуда в III Отделение. В подписанной омским мещанином Поповым записке были обрисованы своевольные действия Талызина по управлению Омской областью, резкое обращение с чиновниками всех ведомств (им «обижены и духовные, и почтовые, и военные, и гражданские»), Талызин прозван «человеком честолюбивым, властолюбивым, корыстолюбивым и сластолюбивым», которому удалось неправедными путями войти в доверие к генерал-губернатору Западной Сибири князю П.Д. Горчакову [26. Л. 10-11 об.]. Фалькенберг вновь отвел все обвинения: «Утвердительно заключить можно, - докладывал результаты расследования жандармский генерал, - что выставленная на конверте фамилия мещанина Павлова есть вымышленная, для сокрытия настоящего лица писавшего безымянное письмо. Безошибочно можно отнести составление его и переписку набело ирбитскому третьей гильдии купцу Евграфу Щепетильникову», который, по сведениям Фалькенберга, управлял питейными сборами Омской области, а в 1837 г. за допущенные беспорядки был смещен и подвергнут взысканию. «Беспорядков же по управлению бывшей Омской областью полковником Талызиным которые бы порождали явно зло не было», -заключал жандармский генерал [Там же. Л. 16-17 об.]. За годы службы в Омске Талызин удостоился ордена Св. Анны 2-й ст., монаршего благоволения «за усердные действия по общему рекрутскому набору», признательности генерал-губернатора «за благовременное и выгодное для казны распоряжение о заподря-де лошадей», получал по высочайшему повелению денежные награды. 6 апреля 1838 г. в соответствии с высочайше утверждённым Положением «Об отдельном управлении сибирскими киргизами» Омская область была ликвидирована. Уже в ноябре 1838 г. генерал-майор Фалькен-берг взял на себя ходатайство за Талызина. В записке А.Х. Бенкендорфу жандармский генерал рекомендовал утвердить Талызина в должности тобольского гражданского губернатора: «От этой меры Тобольская губерния получит новое устройство, - уверял Фалькен-берг, - генерал-губернатор будет иметь надежного и деятельного помощника, и полковник Талызин за свою истинно полезную в Сибири службу получит вознаграждение, тем более что он в настоящем чине с 1832 г. и вполне достоин места гражданского губернатора с производством в чин действительного статского советника». Фалькенберг указал на вероятные злоупотребления тобольского губернатора Х. Х. Повало-Швейковского, в том числе при постройке здания гостиного двора в Тюмени, а общий посыл сводился к тому, что губернатор, «будучи увлечен окружающими своими - закоренелыми в прежнем образе правления, предоставил, можно сказать, все управление губернии своим любимцам, которые, видя расстройство многих управлений, извлекают только свои выгоды». Следовательно, заключал Фалькенберг, «явное равнодушие статского советника Повало-Швейковского к пользе службы требует поручения Тобольской губернии другому». Понимая, что изложенные обстоятельства будут доведены до сведения генерал-губернатора Западной Сибири князя П. Д. Горчакова, Фалькенберг добавлял: «Нет сомнения, что князь Горчаков давно бы вошел с представлением о назначении другого гражданского губернатора, но, кажется, опасается упрека, что г. Повало-Швейковский определен по его выбору» [26. Л. 24-27 об.]. Бенкендорф доложил это мнение Николаю I, который повелел передать его на рассмотрение министра внутренних дел Д. Н. Блудова. Министр отозвался, что не располагает сведениями о злоупотреблениях по Тобольской губернии, но согласился с выводами жандармской записки: «Генерал-майор Фалькенберг не без основательного повода донес генерал-адъютанту графу Бенкендорфу, что устранение статского советника Повало Швейковского соответствовало бы желанию князя Горчакова... нахожу также с своей стороны, что полковник Талызин, известный по своему отличному усердию и способностям, мог бы с пользою для службы занять место Тобольского губернатора» [27. Л. 8-11]. 13 декабря 1838 г. по всеподданнейшему докладу министра внутренних дел Талызин был утвержден исполняющим должность тобольского губернатора с переводом в гражданскую службу в чине действительного статского советника. Окончательное кадровое решение было принято, когда в январе 1839 г. был доставлен отзыв генерал-губернатора. Горчаков не вполне решительно, но поддержал как удаление губернатора -«не в полной мере доволен я г. Повало-Швый-ковским... но ходатайствовать об его удалении и тем помрачать всю его службу не нахожу еще причин достаточной важности», - так и назначение Талызина: «Перемена эта принесет особенную пользу для управления, где необходим самый неусыпный надзор и коего в полной мере должно ожидать от г. Талызина, отлично способного, деятельного и твердого, но коего, по пылкости нрава, вероятно, достанется главному начальству иногда воздерживать» [Там же. Л. 63-64]. 17 февраля 1839 г. по всеподданнейшему докладу министра внутренних дел Талызин был утвержден в должности тобольского губернатора, а Повало-Швейковский временно причислен к Министерству внутренних дел (через год он был переведен гражданским губернатором в Олонецкую губернию). В июле 1839 г. омские чиновники, недовольные стилем управления Талызина, напомнили о себе запиской заседателя Ялуторовского земского суда титулярного советника И.И. Пушкарева «о самовластных и противозаконных действиях г. Талызина» по управлению бывшей Омской областью. Пушкарев сообщал в III Отделение о незаконном увольнении чиновников и связях Талызина с питейным откупом [26. Л. 4849 об.]. Как и ранее, проверка сведений легла на начальника восьмого жандармского округа, который отвел подозрения от Талызина. По сведениям Фалькен-берга, поводом для записки стал конфликт Талызина с Пушкаревым, который ранее служил письмоводителем в омском городовом хозяйственном управлении и за неисполнение требований начальника области был подвергнут временному аресту. Тогда решительный шаг Талызина стал поводом для замечания со стороны генерал-губернатора Горчакова, но Фалькенберг заверил Бенкендорфа, что «донос Пушкарева составлен лицами, удаленными за разные противозаконные поступки по суду и без суда», которые «решаются клеветать, не представляя ниже одного доказательства своему извету, но только затрудняют начальство не дельными просьбами, которые нигде так не заметны, как в Сибири, и где дух ябедничества сильно существует до того, что местное начальство еще не в состоянии искоренить его» [Там же. Л. 40-47 об.]. В первые же дни пребывания в Тобольске Талызин приступил к активным перестановкам в губернской администрации. 7 февраля 1839 г. он затребовал от губернского правления доставления в десятидневный срок именных ведомостей с надлежащим объяснением о всех нерешенных делах, затем провел ревизию Приказа общественного призрения, уволил смотрителя учебных заведений. Однако служба Талызина в Тобольске продлилась недолго. В начале 1840 г. его перевода стал настойчиво добиваться сам генерал-губернатор П. Д. Горчаков. На первое ходатайство, доставленное через министра внутренних дел, Николай I отозвался, что считает Талызина «полезным на занимаемом месте» [Там же. Л. 50]. Тогда Горчаков воспользовался посредством шефа жандармов. В записке от 14 марта 1840 г. он упомянул предполагаемые злоупотребления гражданского губернатора по заготовке продовольствия для войск и одежды для полицейских чинов Тобольской губернии (по которым «не усомниться если не в чистоте намерений, то в заботливости губернского начальства довольно трудно»), но общий контекст не оставлял сомнений, что просьба Горчакова вызвана более личными мотивами и столкновением амбиций: «Желал бы, чтобы ему было внушено, что обязанности губернатора не ограничиваются одним облечением распоряжений своих в определенную оболочку, что он поставлен Государем Императором, дабы мне содействовать и исполнять мои распоряжения, хотя и не совсем согласные с его намерениями». Горчаков заключал: «Не смею скрыть, что и самое управление его оказывается не вполне соответствующим тому, что ожидал от чиновника, мною рекомендованного». Бенкендорф доложил записку Николаю I, который обратил внимание на предполагаемые злоупотребления начальника губернии и наложил резолюцию: «Все здесь помещенное, как ни называет оное князь Горчаков, приняв, что оно совершенно справедливо, составляет достаточные причины обвинению губернатора Талызина и князь Горчаков не имеет права скрывать подобное, но должен о том представить законным порядком» [26. Л. 50-52 об.], другими словами, войти с представлением в Министерство внутренних дел. На вероятную подоплеку этого служебного конфликта указал декабрист М. И. Муравьев-Апостол. По его воспоминаниям, Горчаков приблизил к себе служившего в Сибири декабриста С. М. Семенова, «назначил его начальником отделения и поручил ему рассмотреть дела, решенные Талызиным в бытность последнего омским областным начальником. Семенов, просмотревши дела, решенные Талызиным, отозвался о них неодобрительно, указавши в них явное отступление от закона, чем нажил себе в Талызине непримиримого врага. Последний стал писать в Петербург, что Западною Сибирью управляет государственный преступник. Из III отделения сообщили этот донос кн. Горчакову.» [28. С. 217]. Войти с формальным представлением в министерство Горчаков не решился - или не успел. Когда в мае 1840 г. образовалась вакансия гражданского губернатора в Оренбургской губернии, министр внутренних дел А. Г. Строганов предложил перевести Талызина в Уфу3: «Зная желание Тобольского гражд. губер. дейст. стат. советника Талызина получить увольнение от сей должности, - докладывал Строганов императору, - и принимая в уважение неоднократное ходатайство генерал-адъютанта Перовского о переводе Талызина в Оренбургскую губернию я нахожу в таком случае весьма удобным и даже полезным для службы определить его. начальником Оренбургской губернии» [16. Л. 3 об.]. Таким образом, перевод Талызина в Оренбургскую губернию стал следствием ходатайства военного губернатора Оренбурга и командира Отдельного оренбургского корпуса генерал-лейтенанта В. А. Перовского, которому Талызина рекомендовал А. П. Ермолов [26. Л. 68]. Указ о назначении Талызина последовал 29 мая 1840 г. По поводу отъезда Талызина из Сибири декабрист М.А. Фонвизин писал: «Я лично хотя и не имею причины жаловаться на Талызина, но очень рад, что мы от него избавились. Он один из тех людей, которые мягко стелют, да жестко спать» [21. С. 262]. Фалькенберг в донесениях в Петербург продолжал поддерживать гражданского губернатора, но остался в неведении об обстоятельствах его перевода в Оренбург и сетовал, что «к несчастью какие-то тайные причины поселили несогласие между генерал-губернатором Западной Сибири князем Горчаковым и губернатором Талызиным, последствия кончились тем, что действительный статский советник Талызин переведен в Оренбургскую губернию» [29. Л. 18]. В отчете по управлению восьмым округом Корпуса жандармов за 1840 г. Фалькенберг высоко оценил служебную деятельность Талызина уже в Оренбургском крае - губернатор был изображен как «умный, деятельный человек», но «если коснется к искоренению по возможности зла во вверенной ему губернии, то встретит сильное противодействие от близких лиц к генералу Перовскому» [30. Л. 2-3]. Специфика Оренбургской губернии как приграничного региона, расположение здесь Уральского и Оренбургского казачьих войск, Башкиро-мещерякского войска определили особый военный характер управления краем: с 1796 по 1851 г. губерния находилась одновременно под управлением военного и гражданского губернаторов. Однако в мае 1840 г. В.А. Перовский отбыл в Санкт-Петербург, а в 1842 г. был уволен от занимаемой должности. В это время гражданский губернатор по большей части один руководил ходом гражданских дел. С переводом Талызина из Сибири поток доносов на него временно иссяк. На новом поприще гражданский губернатор занимался переводом государственных крестьян в казаки в связи с принятием в 1840 г. «Положения об Оренбургском казачьем войске», за что был удостоен ордена Св. Станислава и пожалован 2 тыс. десятин в Вятской губернии. Однако в октябре 1841 г. в III Отделении была получена записка из Уфы, доставленная на имя цесаревича Александра Николаевича. Новый донос на Талызина, подписанный именем бугульминского мещанина Павла Маслова, состоял из последовательно изложенных обстоятельных сведений о злоупотреблениях по управлению Оренбургской губернией. Доноситель обвинял гражданского губернатора в том, что он к отягощению крестьян перенес рекрутские присутствия из Бугуруслана в Мензелинск, руководствуясь интересами содержателей винных откупов («по видам откупщиков знакомых ему, из которых один всегда квартирует у него»), в противность законам уволил и вытеснил со службы 13 чиновников, включая уфимского полицмейстера и двух советников губернского правления, чьи места заняли знакомые губернатору выходцы из Сибири (и незаконно получили не в зачет годовой оклад жалованья), а также отдал казенное здание в центре Уфы под частный театр. Доноситель писал о грубом обращении Талызина с подчиненными и самоуправстве (на журнале строительной комиссии губернатор якобы написал: «Знаю, что закон так велит, да я не хочу»), отмечалось невоздержанное и даже не вполне пристойное поведение губернатора, происходящее «от безнравственности Ивана Дмитриевича Талызина, увлекающегося постоянно в разгульную жизнь, в чем и сомнения нет» [31. Л. 24-35 об.]. Содержание доноса указывало, что к его составлению были причастны служащие губернских присутственных мест: в тексте были помещены списки уволенным, назначенным и получившим не в зачет жалованье чиновникам, номера исходящих бумаг о награждении прибывших из Сибири служащих, ссылки на законодательство о гражданской службе. Новое свидетельство неблагонамеренности Талызина невольно привлекло внимание Бенкендорфа. Донос был доложен императору. Николай I поручил «произвести под рукой расследование для удостоверения в справедливости содержания сего доноса» [26. Л. 93] оренбургскому губернскому жандармскому штаб-офицеру. В адрес министра внутренних дел последовало уведомление от шефа жандармов: «До меня неоднократно уже доходили сведения о самовластных и противозаконных действиях д.с.с. Талызина. а потому не изволите ли Ваше Превосходительство признать нужным включить его Талызина в число тех гражданских губернаторов, которых Вы уже имеете в виду с невыгодной для них стороны» [26. Л. 61]. Негласное исследование по доносу было поручено жандармскому подполковнику Алексею Григорьевичу Краевскому, который служил в Уфе с 1829 г. - сначала в должности начальника уфимской жандармской команды, затем чиновником по особым поручениям при военном губернаторе и, наконец, губернским жандармским штаб-офицером [32]. Краевского трудно было заподозрить в симпатиях к Талызину. Ранее он передал в III Отделение рапорт уфимского полицмейстера, отказавшегося служить под началом Талызина за понесенные оскорбления. Краевский уверял тогда, что удостоверился «из под руки в справедливости этой жалобы» и заключил, что губернатор «будучи раздражительного и упорного мстительного характера оскорбил заслуженного и покрытого ранами штаб офицера. за то только, что это назначение последовало не по его. желанию» [26. Л. 58-59]. Краевский также доложил, что обсуждал деятельность Талызина в конфиденциальном разговоре с военным губернатором В. А. Перовским и выразил ему удивление, что Оренбургский край «находится в самовластном управлении такого лица, которое не только не имеет высоких качеств, потребных для начальника столь обширной губернии, но даже ни одной черты, характеризующей порядочного честного человека» [Там же. Л. 72 об.]. В первом кратком отзыве на донос за подписью Маслова Краевский усилил тональность критики, обвинив губернатора в бестактном обращении и аморальном поведении: «Обхождение г. Талызина с чиновниками простирается до неимоверной наглости и даже нет лица, управляющего в губернии какою либо отдельною частью, которому бы он не сделал оскорбления. Тамошние архиерей, губернский предводитель дворянства, губернский прокурор, батальонный командир и председатели палат все испытали наглость и притязательность его». Более того, «иногда подобные ругательства сопровождаются собственноручными толчками и пинками», губернатор «дозволяет себе дерзкие и предосудительные выражения; наклонность же его к азартной карточной игре и к бесчинным оргиям, коим он предается даже публично, до крайней неумеренности, совершенно унижают его в глазах благомыслящих людей». Неудивительно, заключал Краевский, что Талызин «в течение года своего губернаторства добился ненависти всех вообще сословий» [Там же. Л. 68-72]. В отзыве губернского штаб-офицера сквозила неприкрытая неприязнь к губернатору, но документальных свидетельств злоупотреблений представлено не было. Записка Краевского поступила в III Отделение через начальника седьмого (казанского) жандармского округа, в состав которого к тому моменту была переведена Оренбургская губерния. Полковник П. Ф. Львов вполне в духе отчетов Н. Я. Фалькенберга посчитал нужным сообщить, что «не слыхал ничего о порочном или неприличном образе его (Талызина. - Г.Б.) жизни», а недовольны губернатором чиновники, которые «пользовались слабым управлением предместников его и во зло употребляли доверенность, которую они имели и еще все те лица, кои прежде несправедливо пользовались выгодами от взятых ими в свое содержание казенных оброчных статей за дешевую цену и передаваемых ими потом крестьянам за самые высокие». Львов прозрачно намекнул, что критика Краевского в адрес Талызина могла быть предвзятой: по доходившим слухам, жандармский штаб-офицер до прибытия Талызина в Уфу имел доходы с винного откупа [26. Л. 74]. На руках Бенкендорфа оказались два жандармских донесения, содержавших разноречивые оценки. «Будучи поставлен в заблуждение, которому из означенных дошедших до меня сведений противоречащих одно другому верить», шеф жандармов обратился к военному губернатору Оренбурга В.А. Перовскому, который находился тогда в Петербурге [Там же. Л. 75]. Перовский ранее ходатайствовал о переводе Талызина в Уфу и теперь принял сторону гражданского губернатора, указав, что хотя Талызин излишне увлекается «желанием истребить мелкие злоупотребления, почти неизбежные в земском управлении, иногда дозволяет себе слишком резкие отзывы и крутые меры», но из двух доносов «один, охуждающий его действия и нравственность, наполнен сведениями чрез меру преувеличенными, другой же, говорящий в его пользу, заключает много правды». За поступившими доносами Перовский, как и Львов, разглядел партию недовольных чиновников [Там же. Л. 80-81 об.]. Как пишет современный исследователь истории Оренбургского края, «обладая правом назначения, перемещения, награждения чиновников, рассмотрения дел чиновников, обвиняемых в должностных преступлениях, военные губернаторы держали под контролем чиновничий аппарат присутственных мест» [20. С. 88]. В. А. Перовский был определен в Оренбургский край по личному настоянию императора, входил в круг его доверенных лиц. Поэтому заключение военного губернатора, казалось, внесло в дело определенную ясность. В марте 1842 г. Краевский уведомил III Отделение, что Талызин устроил в городе азартные карточные игры («прочие же лица вовлекаются в игру, желая угодить начальнику губернии, который к тем только внимателен и ласков, кто принимает участие в его оргиях, сопровождаемых и заключаемых всегда карточною игрою» [26. Л. 81]), потом дополнительно донес, что губернатор «дозволил себе публично соблазнительные и оскорбительные шутки с собравшимися под качелями городскими женщинами и девками» [Там же. Л. 97]. Обе записки были переданы из III Отделения министру внутренних дел Л. А. Перовскому (брату оренбургского военного губернатора), который распорядился их «оставить до времени» [31. Л. 15]. Однако жандармский штаб-офицер не был заинтересован в затухании конфликта. 22 апреля 1842 г. Кра-евский направил в Петербург итоговый отчет по результатам высочайшего поручения о негласном расследовании по доносу за подписью мещанина Маслова. Донесение на 70 листах с обширными приложениями было недвусмысленно озаглавлено «О злоупотреблениях действительного статского советника Талызина по управлению им Оренбургской губернией» [Там же. Л. 36-293; см. также: 33]. Краевский решительно подтвердил изложенные в доносе сведения. По данным штаб-офицера, перенос рекрутских присутствий произошел «единственно для пользы мензелинского питейного откупа», содержатель которого камергер Жадовский числится в ближайших друзьях губернатора, квартирует у него в Уфе, что подает «повод к достоверному по сему заключению, не допуская даже вероятия к молве, что губернатор Талызин извлекает здесь и собственные пользы» [Там же. Л. 47]. Краевский приложил переписку и карту губернии с разделением на округа рекрутских присутствий. Штаб-офицер подтвердил и сведения о махинациях губернатора при передаче казенного здания в пользование частного театра. Краевский взял письменные показания уволенных чиновников, призванные подтвердить, что они были «вытеснены без всякой причины от своих должностей невыносимыми притязаниями гражданского губернатора». Краевский рассуждал, что удаление советников губернского правления, замешанных в предосудительных действиях, «последовало с той только целью, чтобы дать эти места людям столько же неблагонамеренным . к тому же не составившим еще обеспечивающего их состояния», - губернатор пустил в правление «вместо сытых волков - волков голодных» [31. Л. 55]. В числе вновь определенных чиновников - правитель канцелярии губернатора Маслов, служивший при Талызине еще в Омске, - «первое действующее лицо по определению к должностям чиновников, управляющий ныне и канцелярией Его Превосходительства. Кто успеет найти его расположение, или молодой жены г. Маслова, которую г. Талызин, почти ежедневно, в отсутствие мужа, в сумерках навещает, тот всегда заслужит внимание и губернатора» [Там же. Л. 100 об.]. По сведениям Краевского, ряд чиновников, прибывших с Талызиным из Сибири, были приняты на службу без необходимых документов. От себя Краевский добавил, что губернатор «в нарушение постановленных законами правил, присутствует в губернском правлении только в первые числа каждого месяца, находится в прочие дни дома» [34. Л. 41 об.]. Помимо эпизодов служебных злоупотреблений губернатора, Краевский не менее подробно остановился на характеристике его личных качеств. В записке весьма красочно изображены эпизоды грубого обращения Талызина с чиновниками: одного губернатор пинками выгнал из зала Благородного собрания, другого толкал и отодрал за уши в своем кабинете, бранил непристойно смотрителя богоугодных заведений. «Когда губернатор ездит по уездам, - докладывал жандармский офицер, - то наводит на всех страх, ругательства и дерзости остаются единственным плодом его проездов». Отдельные подробности рисовали портрет человека склочного, не умеющего держать себя в руках и нарушающего элементарные нормы приличия и этикета. Кроме карточных застолий Талызин бал замечен «в крайне безнравственных поступках с простыми и позорными женщинами. не стыдился плясать с ними в виду многочисленного собрания дам, чиновников и простого народа». Причиной столь странного поведения, по общему мнению, являлось «употребление Его Превосходительством при питью чая, с утра, большого количества рому или мадеры, неумеренное употребление вина за столом и вообще в течение дня и ночи» [31. Л. 80 об.]. Приложение к записке включало табели назначенных и уволенных чиновников, формулярные списки, письменные показания ряда бывших чиновников, включая советников губернского правления и губернского архитектора, здесь же помещались шутливый акростих и пасквиль на Талызина («.Пасквиль ты на русских генералов! По чести, генерал ты взяткобра-лов.»). Донесение завершалось в общей стилистике: «В Оренбургской губернии из злоупотреблений затянут столь крепкий узел (не гордиев, а башкирский), что развязать его, в настоящее время, нет почти возможности - его должно рассечь - к чему необходим меч обоюдоострый в руке сильной и верной» [Там же. Л. 102]. Оригиналы или копии делопроизводственных документов, за исключением переписки по рекрутскому присутствию, в донесении отсутс

Скачать электронную версию публикации