Review: Russian revolution in the perception of sovereignments: Steinberg M. The Great Russian revolution, 1905-1921. Mo.pdf Марк К. Стейнберг - известный американский русист, профессор университета штата Иллинойс, автор нескольких монографий по истории России конца XIX - начала XX в. Его новая книга называется «Великая русская революция» [1], однако надо сразу же оговориться, что это название обманчиво и может ввести в заблуждение читателя, незнакомого с современными направлениями в американской историографии. Еще недавно основным направлением изучения истории русской революции в американских университетах была «новая социальная история», исследовавшая главным образом социальные и экономические аспекты происходивших событий. Классиками «новой социальной истории» были такие известные историки, как Э. Актон, Л. Хеймсон, Ш. Фицпатрик, Р. Суни. Однако после падения Советского Союза интерес к социальной истории стал ослабевать. На первый план выдвинулась так называемая «новая культурная история», для которой характерно повышенное внимание к влиянию языка, культуры и местного контекста на формирование социальной идентичности [2]. В России аналогичные тенденции проявились в разработке перспективного направления «Человек и революция в XX веке», в котором социальные процессы в революционной России рассматривались сквозь призму «человеческого измерения» (обзор работ данного направления см.: [3]) В предисловии к книге Стейнберг предупреждает читателей, что они найдут в его книге не совсем то, что, вероятно, ожидают найти. «Разумеется, центральное место в нашем осмыслении истории занимают события, причины и последствия - они наделяют ее структурой и движут ее вперед. Можно сказать, что они составляют костяк истории. Но в этой книге я попытался выявить (продолжая эту метафору) плоть и кровь истории, ее разум и чувства, воплотившиеся в опыте людей прошлого во всей его полноте» [1. C. 8]. Что же такое опыт? «Одно из наиболее удачных определений предложил историк Мартин Джей: опыт - это наш внутренний диалог с окружающим нас миром, столкновение личности с тем, что существует вне ее, и в первую очередь "столкновение с иным", способное изменить нас непредсказуемым образом» [1. C. 17]. В значительной степени опыт - это восприятие современниками происходящих событий. Этой теме в основном и посвящена книга Стейнберга. Первая часть работы («Документы и сюжеты») посвящена рассмотрению наиболее «типичных и выразительных» текстов, которые позволяют автору сделать некоторые важные выводы. Стейнберг принципиально ограничивается рассмотрением лишь «первичных источников», т. е. документов, созданных в течение рассматриваемого периода. Это в основном газетные и журнальные публикации, что придает работе некоторый крен в сторону газетной публицистики. Автор признает этот недостаток работы: «Как журналисты-очевидцы, так и современные историки сталкиваются с одними и теми же проблемами: показания свидетелей нередко недостоверны, факты страдают неполнотой, на понимание событий журналистами и историками влияют их личный опыт и ценности, так и опыт ценности их информантов.» [Там же. C. 25]. Однако журналисты передают в основном впечатления образованной публики. В тех случаях, когда необходимо проникнуть в мысли рабочих и крестьян, Стейнберг обращается к архивам - в основном это архивы газет и издательств, содержащие письма простых людей. Изучение документов позволяет Стейнбергу сделать два важных вывода. Один из них касается роли женщин в Февральской революции. Известно, что революция началась как «голодный бунт», и первыми на улицы вышли женщины, требовавшие хлеба, чтобы накормить свои голодные семьи. Но они не только просили хлеба, отмечает автор, вместе с мужчинами они набрасывались на полицейских, а когда революция одержала победу - они не ушли с улиц. «Бабий бунт» продолжался; теперь женщины требовали равноправия, и после впечатляющей демонстрации 19 марта Временное правительство было вынуждено согласиться на предоставление им избирательных прав [Там же. C. 5559]. Таким образом, Россия стала первым из больших государств Европы, где женщины завоевали право голоса. Это событие сыграло огромную роль в борьбе женщин за равноправие: уже в следующем году правительства большинства европейских стран были вынуждены последовать русскому примеру. Другое важное наблюдение Стейнберга касается понимания простым народом слов «свобода» и «воля». Рабочие и крестьяне понимали эти слова совсем не так, как понимала их либеральная «общественность», они придавали им оттенок социального и имущественного равенства. «Во время российской революционной весны, - отмечает Стейнберг, - многие рабочие, крестьяне и солдаты утверждали - особенно в письмах и обращениях в Петроградский совет. - что воля требует активного насаждения социального равенства и братства» [1. C. 63]. Таким образом, в устах простых людей слово «воля» было частью лозунга «земля и воля», подразумевавшего земельный и имущественный передел. Стейнберг вскрывает глубокую психологическую связь между февралем и октябрем: оказывается, «свобода» и «воля» - лозунги февраля - для очень многих рабочих и крестьян изначально были лозунгами социальных преобразований. Вторая часть книги Стейнберга, «События», состоит из трех глав: «Революция, неопределенность и война», «1917 год» и «Гражданская война». Каждая глава начинается с конспективного описания событий, а затем следует анализ того, как эти события воспринимались различными слоями населения. Впечатление от революции 1905 г. передается в основном откликами газет на манифест 17 октября: «Свобода!», «Сегодня началась новая жизнь» и т. д. Правда, яркие картины омрачаются «тенью» последующего массового насилия, но преобладающим настроением газет на протяжении 1905-1906 гг. остается оптимизм [Там же. C. 8488]. Следует отметить, однако, что в данном случае Стейнберг ограничивается анализом журналистских впечатлений; он ничего не пишет о том, что думали о революции рабочие и крестьяне. В последующий период, в 1906-1913 гг., отмечает Стейнберг, «представители всех классов и идеологических позиций были охвачены унылым настроением и даже подавленностью по причине явного исторического застоя и отсутствия каких-либо серьезных перемен». «Согласно описаниям репортеров страну захлестнула "грязная волна" массового "разврата"». «С "сексуально вакханалией" была тесно связана и "вакханалия насилия"». «Этим сюжетам целенаправленно придавался сенсационный и возбуждающий характер, но в то же время подобные сюжеты служили в качестве иллюстрации к "этим временам" и "духу эпохи"» [Там же. C. 97, 101, 102]. Но, опять же, вся информация опирается на газеты, и для читателя остается неизвестным, что же думали об этих временах простые люди. Стейнберг уделяет сравнительно мало внимания военному периоду 1914-1916 гг. Речь снова идет преимущественно о том, как подавались события на страницах газет. «Оптимизм на страницах газет, по всей видимости, носил неподдельный характер и порой выливался в напыщенную риторику об историческом моменте. Даже мрачной осенью 1915 г. автор передовицы одной из петроградских газет утверждал: "Мы живем теперь во время великих возможностей. Под гром орудий... Россия, как организм, полный жизненных соков, находит силы, чтобы приступить к излечению своих внутренних язв"». Впрочем, «некоторые журналисты осторожно выражали беспокойство в отношении будущего...» По прочтении газет у Стейнберга сложилось впечатление, что «война сравнительно слабо затронула повседневную жизнь» [1. C. 109]. Здесь, конечно, приходится вновь напомнить о признании автора относительно субъективности журналистов, которые к тому же работали в условиях военной цензуры [Там же. C. 25, 110]. За пределами видимости для Стейнбер-га остаются жестокие реалии войны, страдания солдат на фронте и голодные бунты в городах. Эти темы подробно исследованы в работах российских историков (напр.: [4, 5]), и игнорирование этих работ автором трудно объяснить. При описании реакции разных слоев населения на события 1917 г. Стейнберг возвращается к материалам, уже использованными в первой части книги. «Как мы уже видели в главе I, журналисты, нередко впадая в лихорадочный тон, описывали первые недели революции как чудесную весну свободы, воскрешения и возрождения, как долгожданный конец тьмы, рабства и страданий». Но «по мере того, как утопическая эйфория сталкивалась с суровыми реалиями истории как повседневной жизни. интерпретации и настроения становились все более противоречивыми и несвязными» [Там же. C. 134]. В этой главе Стейнберг не раз ссылается на работы Б. И. Колоницкого, также исследовавшего эволюцию массовых настроений от февраля к октябрю. Постепенно «противоречивые» настроения сменяются боязнью анархии, причем журналисты возлагали вину за нарастающую волну анархии на народ. «Как отмечал один репортер, к началу лета презрительные слова о "взбунтовавшихся рабах" были слышны "на каждом шагу"». После «июльских дней» газеты стали требовать «сильной власти» [Там же. C. 139, 144]. Опираясь на архивные источники (правда, немногочисленные), Стейнберг доносит до нас и голос солдатских масс - причем этот голос звучит очень решительно. «Типичной для этого периода была резолюция одного из солдатских комитетов, отправленная в газету Совета "Известия" 1 сентября: "Пора же сбросить с себя гипноз буржуазии; пора отбросить ее как гнойную коросту, чтобы она не разлагала революцию."» [Там же. C. 143]. Октябрьская революция получила в прессе противоречивые оценки. «Известия» и другие большевистские газеты писали о том, что революция открыла дверь в беспрецедентную эпоху, о которой давно мечтали: пришла новая жизнь, в которой на стало «рабов, господ» и не было угнетения и насилия. Немногие еще уцелевшие оппозиционные газеты обвиняли большевиков в том, что они спровоцировали простой народ «лживыми» и «пустыми» обещаниями, тем самым выпустив на волю кровавые и жестокие «инстинкты» [1. C. 176, 178]. После начала Гражданской войны эта словесная дуэль стала ожесточенной. «Авторы публикаций в поддержку большевистской власти объявляли революцию борьбой за святую "правду" - нравственную правду земной справедливости, любви и добра». Издававшиеся по другую сторону фронта газеты изображали белых как «спасителей». Красные же представали в обличье «грабителей и разбойников... авантюристов и шулеров. озверевшей черни. банда проходимцев, использовавших все великое народное невежество для своих темных, корыстных целей» [Там же. C. 185-187]. Третья часть книги Стейнберга («Места и люди») состоит из четырех глав. В главе «Уличная политика» более подробно развертываются сюжеты, которые уже рассматривались в первых частях книги. Автор описывает «повседневную улицу» с хулиганами и женщинами на панели, «революционную улицу» во власти насилия и «темной толпы». Описание теперь ссылается не только на газеты и письма, но и на воспоминания современников, а также на работы историков. В главе «Женщины в революции и в деревне» Стейнберг впервые в этой книге обращается к анализу поведенческих практик преобладающей части населения России - крестьянства. Но делает он это в весьма своеобразной манере, основное внимание уделяя ген-дерным аспектам этой проблемы. Существенным препятствием при этом является недостаток аутентичных материалов. «Голоса крестьянок редко встречаются в документах», - признает Стейнберг. «Многое из вышесказанного - всего лишь размышления историков» [Там же. C. 320-321]. Стейнберг опирается в основном на работы Б. Эйнджел, О. Файджеса, П. Гатрелла и других западных специалистов и в целом дает достаточно полную картину роли женщин в событиях революционного времени. До революции «считалось, что семейная жизнь крестьян носит жестоко патриархальный характер и признает не только деспотичную власть старого главы семейства, но и обычаи домашнего насилия, обращенного на жен и детей» [Там же. C. 268]. Но во время крестьянских восстаний 19051906 гг. неожиданно выявляется активная роль женщин. «Женщины нередко стояли в первом ряду, защищая протестующих своими телами (иногда для большего эффекта они брали на руки детей.). Но в других случаях они могли швырять камнями в полицию и солдат или потрясать палками, граблями, лопатами, топорами и вилами» [1. C. 285]. Позже, в 1915-1916 гг., «солдатские жены играли ведущую роль во вспыхнувших во многих русских городах "голодных бунтах", известных также как "погромы" и "бабьи бунты"». В отсутствие мужей солдатки взяли на себя функцию защиты семьи, и материнский инстинкт заставлял их рисковать жизнью, чтобы обеспечить своих детей хлебом [Там же]. Как отмечалось выше, именно с такого «голодного бабьего бунта» началась Февральская революция. К маю 1917 г. относится один из немногих документов, доносящих до нас голос женщин-крестьянок, -письмо, опубликованное в газете «Новая жизнь». «Довольно крови, довольно этого ужасного кровопролития, совершенно бесполезного для трудового народа», - писали крестьянки из Смоленской губернии [1. C. 321]. Естественно, что в первую очередь женщины желали остановить войну и вернуть с фронта своих мужей. Временное правительство дало женщинам избирательные права, но вернувшиеся с фронта крестьяне-солдаты пытались восстановить прежние патриархальные обычаи. «Даже скромные претензии женщин на новые роли и взаимоотношения - такие как обучение грамоте или возможность отправлять дочерей в школу - нередко встречали яростное противодействие со стороны крестьян-мужчин» [Там же. C. 325]. После начала Гражданской войны символом революции стал рабочий-мужчина, обычно кузнец, изображавший сильного труженика, кующего новый мир; женщину изображали на плакатах как помощницу кузнеца. Один из плакатов показывает, что (в идеале) дала революция работнице и крестьянке: «дом матери и ребенка», «детский сад», «школу для взрослых», «клуб работниц» и т.д. «Но все эти проблемы еще ни в коем случае не были решены», - скептически резюмирует Стейнберг [Там же. C. 337-343]. Следующая глава книги Стейнберга называется «Преодоление империи» и посвящена восприятию революции различными народами России. Этой необъятной теме посвящено огромное количество работ, и Стейн-берг, не пытаясь объять необъятное, радикально ограничивает свою задачу. «В данной главе непростая история антиимпериалистической революции показывается глазами трех личностей: Махмуда Ходжи Бехбуди, среднеазиатского исламского активиста, Владимира Винни-ченко, украинского политического деятеля и литератора, и загадочного еврейского писателя Исаака Бабеля. Разумеется, - признает Стейнберг, - никакая подборка личностей или сюжетов не способна показать всевозможные оттенки восприятия людьми имперских различий и брошенного им вызова. И потому вниманию читателя предлагаются "поучительные сюжеты" - каждый из них по-своему раскрывает более широкий круг событий, -но отнюдь не архетипические» [Там же. C. 351]. Последняя глава книги Стейнберга («Утописты») посвящена людям, которых раньше называли «пламенными революционерами». Стейнберг называет их «утопистами» и показывает их судьбу на трех биографических примерах: Льва Троцкого, Владимира Маяковского и Александры Коллонтай. «Они входили в число многочисленных борцов с узкими представлениями о том, что возможно и что - нет, с теми, кто предупреждал, что скачок в царство свободы - утопия. Призвав на помощь присущую им энергию и умение красиво изъясняться, они посвятили свою жизнь "отрицанию того, что просто существует", во имя того, "что должно быть"» [1. C. 351]. Однако, как и в предыдущей главе, это лишь «поучительные сюжеты», не претендующие на какие-либо общие выводы. В заключение остается сказать, что книга Стейнбер-га не представляет собой историю русской революции в традиционном понимании. Это скорее полезное чтение о некоторых аспектах русской революции - в основном о восприятии революции современниками. Некоторые из сюжетов, рассматриваемых Стейнбергом, хорошо известны российским исследователям (и Стейнберг на них ссылается). Другие сюжеты представляют новую информацию, дополняющую наше знание о революции, притом некоторые выводы автора являются весьма важными (речь идет, в частности, о выводах, сформулированных в первой части книги). В целом книга дает представление о результатах, достигнутых новым направлением американской историографии, «новой культурной историей».

Скачать электронную версию публикации