The first female scientists in soviet physics - professors of Tomsk University V.M. Kudryavtseva, N.A. Prilezhaeva, M.A..pdf В современной науке, как в России, так и за рубежом, проблема дискриминации по половому признаку постепенно отходит на второй план: некорректность оценивания ученого по гендерному критерию видится сегодня все более очевидной. Так, в опросе, проведенном в 2014 г. интернет-журналом «ПостНаука», представители современного научного мира в большинстве своем признали эту проблему либо себя изжившей, либо изрядно преувеличенной. С другой стороны, предлагалось обратить внимание и на некую трансформацию половой дискриминации в науке в современных реалиях, на различия гендерной академической политики в России и на Западе, наконец, на истоки долговечности и живучести «научного сексизма». К примеру, директор Фонда биогеронтологических исследований А.А. Жаворонков отметил, что причиной тому «традиции и пережитки прошлого», а также религия, которая «во все времена угнетала интересы и права женщин». «Для избавления общества от сексизма должно пройти время», - резюмировал ученый [1]. Трудно не согласиться с тем, что по мере течения исторического времени ситуация гендерного соотношения в научных сообществах трансформируется, а «различия между полами» в целом представляются уже «не созданными самой Природой, а исторически меняющими свою конфигурацию» [2. С. 52]. Те проблемы, что волнуют современных женщин-ученых, изрядно далеки от того, с чем столкнулись первопроходцы в этой сфере - первые женщины-ученые в XIX и XX вв. Историография гендерных исследований в области отечественной истории науки и техники включает в себя достаточно ограниченный круг работ. Н.Л. Пушкарева в качестве причин непопулярности «женской темы» в исторических исследованиях в целом указывает на отсутствие гендерных аспектов в существующей образовательной литературе, которая по-прежнему находится под влиянием метанарративных конструктов, «марксистско-ленинского социально-экономического детерминизма и традиций государственной школы отечественной историографии», «традиционную патриархальность большинства социальных структур», негативное отношение к термину «феминизм» на «бытовом, профанном уровне знания» и т.д. [Там же. С. 61-63]. Тем не менее исследовательский интерес к гендерным проблемам науки прошлого существует, и базируется он, кроме прочего, на той воле к социальному сопротивлению, которой подчас выделяются изучаемые персоналии. Женщины в дореволюционной российской науке действительно были явлением скорее исключительным, чем закономерным, а их научные достижения представляли собой «результат не усиленной поддержки, а, напротив, их собственной упорной, несгибаемой воли и исключительного трудолюбия» [3. С. 144]. Судьбе и творческому пути первой русской женщины-археолога, графини П.С. Уваровой (жене известного русского археолога, основателя Московского археологического общества, Исторического музея в Москве, инициатора археологических съездов, Почетного члена Петербургской Академии наук А.С. Уварова), посвящены статьи В.Г. Аксареевой [4, 5]. На примере этой яркой женщины - светской дамы, ставшей прототипом Кити Щербатской из «Анны Карениной», урожденной княжны Прасковьи Щербатовой, оказавшейся причастной к большой науке традиционно «мужского века», - В.Г. Аксареева прослеживает те трудности, с которыми сталкивалась женщина-ученый в условиях гендерной ассиметрии - скрытой дискриминации феминной природы на основе патриархальных установок традиционного общества. Исследованные мемуары графини отражают постепенное формирование новой женской гендерной роли в российской науке, открывают непростой путь так называемой гендерной ресо- 184 А.О. Степнов циализации женщины, в руках которой большие ученые тех лет привыкли видеть «скорее роман, чем книгу по истории искусства» [5. С. 138-147]. Отдельный корпус научных работ, затрагивающих гендерный фактор, посвящен жизни и творчеству первой в истории женщины-профессора математики, первой женщины-профессора в Северной Европе С.В. Ковалевской (см.: [6, 7] и др.). Отметим, что страницы ее биографии получили освещение и в новелле современной канадской писательницы, лауреата Нобелевской премии по литературе Эллис Манро [8], а также в ряде художественных фильмов. Галерея русских дореволюционных женщин-ученых представлена в статье Н.Л. Пушкаревой «Из небытия: женские имена в российской науке начала XX в.» [3]. В кратких биографических зарисовках первых женщин: доктора юриспруденции А.М. Евреиновой, магистра фармации О.Е. Габрилович, доктора офтальмологии М.А. Обручевой-Боковой-Сеченовой, а также О.А. До-биаш-Рождественской - первой россиянки, получившей докторскую степень по специальности «всеобщая история» в Сорбонне, и ряда других, представлено не только их научное наследие, но и процесс сопротивления их профессиональной реализации со стороны патриархально ориентированного общества, в том числе его интеллектуальной элиты (в частности, почтенного Н.А. Бердяева). Последний аспект в расширительном ключе исследован в статье филолога Н.М. Ковальчук, которая рассмотрела отражение образов женщин-нигилисток в художественной литературе, в частности в повести С.В. Ковалевской «Нигилистка». Выбор нигилистического поведения в XIX в. был своеобразной стратегией гендерного «выживания» и самоутверждения, что находило отторжение и критику в русской литературе того времени (произведения Н.С. Лескова, И.С. Тургенева, Ф.М. Достоевского) [9]. Неоднозначное освещение в историографии получила советская гендерная политика. С одной стороны, устоявшимся является взгляд, согласно которому именно Октябрьская революция 1917 г. открыла массовый приток женщин в систему высшей школы и научных учреждений и именно советская власть создала для слабого пола режим наибольшего благоприятствования в науке. Вместе с тем рядом авторов отмечаются отдельные противоречия между декларируемой гендерной политикой советского государства и реальными карьерными возможностями женщин в науке и высшей школе. Так, Е.В. Ведерникова в своей статье на основе собственных же интервью с женщинами-учеными, воспоминаний проанализировала обратную сторону «научнопрофессиональной социализации» женщин в советское время. Автор обращает внимание на то, «что в дискурсе власти раннего советского государства женщина рассматривалась как особая категория граждан, нуждающаяся в целенаправленном государственном воздействии». В этом смысле открытие доступа к высшему образованию женщинам шло в русле своеобразного «перевоспитания». Акцентируется сложившаяся в то время парадоксальная ситуация: при провозглашенной пролетаризации образования поступление в вузы для выходцев из «низших слоев» фактически ограничивалось их низким уровнем подготовки, а для «высших» (точнее, «бывших») - дискриминацией по классовому признаку. В итоге «в первые годы советской власти возможности получения высшего образования для женщин как “буржуазного”, так и пролетарского происхождения были ограничены», а их «карьерные возможности в науке определялись в значительной степени сложившимися до революции социальными институтами и стратегиями сопротивления» [10]. Схожей точки зрения придерживается Н.Л. Пушкарева, в одной из своих статей также заострившая вопрос стратегий сопротивления женщин раннесоветского периода, избравших путь науки [11]: для получения высшего образования выпускницы Бестужевских курсов нередко меняли фамилии при замужестве, утаивая свое «неправильное» социальное происхождение. В более поздние периоды советской истории карьерные возможности женщин в науке ограничивались пропагандируемым двойственным концептом женщины как «работницы и матери». Любопытно, что тенденции гендерной диспропорции в советском научном мире ретранслировались и в живописи соцреализма: «на большинстве изображений женщина занимает подчиненное положение, в то время как центральное отводится ученому-мужчине». В советской живописи практически отсутствуют и портреты ученых-женщин, что контрастно выделяется на фоне обширной галереи изображений «мужских лиц» науки СССР [12. С. 128]. Отталкиваясь от существующих наработок и имеющегося категориального аппарата, в центр настоящей статьи хотелось бы поставить проблему профессионально-адаптационных практик первых женщин-ученых в контексте доминирования традиционных общественных ценностей. Речь пойдет о советской физике - области познания, которая и по сей день является преимущественно мужской территорией. Академической колыбелью первых ученых-женщин-физиков в СССР стало научное сообщество г. Томска, где в 1920-1930-е гг. университетская среда открыла для физической науки имена профессоров М.А. Большаниной, В.М. Кудрявцевой, Н.А. Прилежаевой. Следует отметить, что автор не ставит своей целью всестороннее исследование их жизней и творчества, которые представлены во 2-м томе биографического словаря «Профессора Томского университета», созданного под редакцией профессора С.Ф. Фоминых [13]. Отдельные аспекты научных биографий этих профессоров затронуты в кандидатских диссертациях, монографиях и статьях А.В. Литвинова и А.Н. Сорокина (см.: [14, 15] и др.) и ряде других работ. В качестве цели статьи мы изберем выявление тех ролевых моделей, стратегий поведения ученых-женщин, что послужили для них адаптационными механизмами в «маскулинном» научном мире. Это станет рамкой, в пределах которой нам предстоит под определенным углом взглянуть на их путь в советской физике, который прокладывался в культурных интерьерах старейшего университетского центра Северной Азии - г. Томска. Стороннего наблюдателя этот город накануне Русской революции 1917 г. не мог не впечатлить своей Первые ученые-женщины в советской физике - профессора томского университета 185 контрастностью: деревянные тротуары в нем сменялись булыжными мостовыми центральных улиц, архаичная застройка - эклектичной архитектурой богатых особняков на каменном фундаменте, арками гостиного двора и университетским комплексом, провинциальная аура - духом по-европейски модерного культурного центра. Весной 1917 г. он был необычайно оживлен революционными событиями. После известий из Петрограда улицы то и дело заполонялись студентами и солдатами резервных полков, расквартированных в городе: вместе с городскими обывателями они участвовали в парадах и митингах, числу которым в то время не было конца. Жители города не зря тратили свою энергию на ликование. Февральская революция принесла не только уличную эйфорию, но и конкретные гражданские права. Не в последнюю очередь это коснулось и молодых женщин. Для некоторых из них в тот год появилась возможность осуществить недостижимую до сей поры мечту: «осенью семнадцатого они впервые наравне с мужчинами принимались в Томский университет» [16. С. 22]. В числе первых студенток физико-математического факультета были две молодые выпускницы 1-й Мариинской женской гимназии в Томске - Мария Больша-нина и Вера Кудрявцева. В 1916 г. обе окончили дополнительный класс гимназии со званием домашних наставниц по русскому языку и математике. Вера вслед за этим поступила слушательницей на естественное отделение Сибирских высших женских курсов (далее - СВЖК), в то время как ее одноклассница Мария вынуждена была подрабатывать репетиторством, а затем в топливной организации «Обенитоп»: в семье кроме нее было еще три дочери и сын (все младшие), и средств на дальнейшее образование не было. Однако еще в гимназии юная ученица проявила способности к физике и математике. В апреле-мае 1917 г. она была подвергнута дополнительным испытаниям по латинскому языку и физике, после чего поступила на 1-й курс математического отделения физикоматематического факультета Томского университета. Поступила вопреки воле отца [17. 1936. 8 марта]. Молодая курсистка Вера Кудрявцева позднее, в 1920 г., после закрытия СВЖК и слияния его естественного отделения с физико-математическим факультетом, сдала экзамены экстерном и в свои 20 лет получила свидетельство об окончании университета (дипломов тогда не выдавали) [18. С. 97-98]. Будущих ученых ожидал непростой путь, который кроме гендерных аспектов осложнялся и общими социально-экономическими условиями и политической обстановкой в стране. Годы получения высшего образования выпали для них на время Гражданской войны. Студенческого коллектива тогда, по сути, не существовало: «каждый жил сам по себе». Не было доступа к общежитиям, бытовые условия студентов оставляли желать лучшего [16. С. 24]. Учебный процесс осложнялся и тем, что достать книги и учебную литературу было практически невозможно [18. С. 97]. Однокурсница М.А. Большаниной, будущий ученый-математик, доцент Томского государственного университета (далее - ТГУ) Е.Н. Аравийская вспоминала, как профессор В.Л. Некрасов, давая однажды ей для подготовки доклада книгу В. Кагана о геометрии Лобачевского, сказал: «Дайте честное слово, что если у вас случится пожар, то первое, что вы вынесете, будет эта книга» [16. С. 23]. Не требуется большой проницательности для понимания масштаба той воли к науке, которая должна была руководить молодыми девушками, чтобы пройти через эти испытания. В 1919 г. значительная часть студентов томских вузов была мобилизована в армию адмирала А.В. Колчака. «Тяжелые условия жизни заставили и многих девушек покинуть университет». К четвертому курсу, как вспоминала Е.Н. Аравийская, по специальностям «математика» и «физика» занятия посещали лишь пять студенток. Одна из них, Наталья Савельева, вскоре умерла от тифа. К концу обучения их осталось четверо: трое математиков и одна - физик. Это была Мария Александровна Большанина. Последняя в дальнейшем так вспоминала о своем студенческом периоде: «Трудно представить, как мы жили! Жизнь была трудная, голодная, но жажда образования была сильнее всех невзгод. Именно тяга к знаниям руководила студенческой молодежью, так как интеллигентные профессии приносили материальных благ меньше, чем рабочие» [19]. Нередко целый день им приходилось проводить в университете. Утро посвящалось лекциям, затем -участие в организованных при университете физическом (под руководством профессора А.П. Поспелова) и математическом (под руководством профессора В.Л. Некрасова) кружках. Со 2-го курса М. Большанина начала работать у В.Д. Кузнецова. Приходилось много читать. Вместе с В. Кудрявцевой она принимала участие в семинаре, организованном будущим нобелиатом, а тогда - молодым преподавателем Н.Н. Семеновым [20. 1947. 27 нояб.; 21. С. 6]. Среди университетских учителей М.А. Большани-ной были и профессора А.П. Поспелов, В.А. Малеев, М.Н. Иванов. Осенью 1918 г. студенты физикоматематического факультета познакомились с высоким белобородым мужчиной с «длинными, почти до плеч, седыми волосами». Это был профессор Ф.Э. Молин, до того преподававший в Томском технологическом институте. В математическом мире он был уже признанным ученым, а в истории остался как первый математик Сибири. Аравийская позднее вспоминала о нем: «Лекции Федора Эдуардовича создавали образ человека, увлеченного наукой, наводили на мысль о мощи человеческого разума, о красоте объективного, непредвзятого, строгого исследования фактов. Это очень увлекало» [16. С. 22]. М.А. Большанина не оставила откровенных зарисовок своих учителей, по всей видимости, в силу своего темперамента не будучи склонной к проявлениям чувств и сентиментальности. Однако на протяжении своей долгой жизни в официальных публикациях и докладах она всякий раз отдавала дань В.Д. Кузнецову как личности, определившей путь развития физики в Сибири, талантливому организатору, всегда внимательному к незаурядным студентам [22]. Что касается В.М. Кудрявцевой, то и для нее бесспорно было влияние этого ученого, которого впервые 186 А.О. Степнов она встретила как преподавателя на СВЖК. Доцент физического факультета ТГУ И.Н. Анохина отмечала по этому поводу: «[Владимир Дмитриевич] был всесторонне одаренным человеком. Его научная эрудиция, увлеченность, трудолюбие и интеллигентность привлекали всех, кто с ним встречался в лекционной аудитории или в научной лаборатории^ Могла ли юная и впечатлительная Вера Михайловна не увлечься физикой, слушая лекции молодого, элегантного, увлеченного лектора?» [21. С. 6]. В качестве наблюдения обратим внимание на то влияние, которое оказывали на молодых студенток их учителя. И все это были мужчины, поведенческий стиль которых не мог не стать своеобразным профессиональным архетипом, который сознательно и бессознательно отразился на их ученицах и, вне всякого сомнения, послужил для тех фундаментом профессиональной адаптации в научном социуме, с железной грубостью перекрывая пространство «родной» феминной психологии. В начале 1920-х гг. Томский университет покинули профессора В.Н. Ульянин и И.А. Соколов, уехал в Петроград Н.Н. Семенов и т.д. Начался отток кадров, столь характерный для этого сибирского города. В свою очередь, именно данное обстоятельство создало условия для карьерного продвижения в университете молодых выпускниц. «Нужда в кадрах математиков и физиков в то время была настолько велика, что мы, не окончившие студенты, уже получали лестные предложения на работу», - вспоминала Аравийская [16. С. 24]. Курс советской власти на пролетаризацию образования требовал нового культурного инструментария. Им стали создаваемые тогда рабфаки. Молодые «дети крестьян и рабочих», приступая к учебе, сталкивались здесь с женскими лицами. В числе первых преподавателей рабфака при Томском университете были М.А. Левитская - ученица Макса Планка, приехавшая в Томск в 1918 г. и за недолгий период работы в университете запомнившаяся своей «беззаветной преданностью своему делу», и еще студентка М.А. Больша-нина [23]. В.М. Кудрявцева, с 1919 г. работавшая ассистентом в Институте исследования Сибири, летом 1921 г. командировалась на Алтай, где участвовала в магнитной съемке под руководством профессора И.П. Порфирьева [13. C. 58, 208]. Вскоре, по всей вероятности, по рекомендациям Н.Н. Семенова, М.А. Большаниной, Е.Н. Аравийской и В.М. Кудрявцевой поступили предложения о работе в физико-техническом отделе при организованном в 1918 г. по инициативе профессора М.И. Неменова и при участии А.Ф. Иоффе Государственном рентгенологическом и радиологическом институте в Петрограде. Лишь последняя приняла его и с осени того же года стала преподавателем (ассистентом) физики в институте. Одновременно она вела лабораторные занятия со студентами на подготовительных курсах в 1-м Петроградском политехническом институте. В то время в Петрограде в школе училась юная Наталья Прилежаева - «профессор Наталиус», как в шутку именовала она себя еще в детской игре (этим игровым именем на протяжении всей жизни будут называть ее друзья и коллеги [20. 1988. 1 сент.]). Дочь А.И. Прилежаева, ученого, специализировавшегося в прикладной механике и теории упругости, она с детства увлеклась точными науками. Семья в начале 1920-х гг. испытывала материальные трудности, и школьницей Н. Прилежаева начала подрабатывать репетиторством. В 1926 г., по окончании трудовой школы 2-й ступени, способная ученица поступила на физико-математический факультет Ленинградского университета. Будучи студенткой, она начала исследовательскую деятельность: летом 1927 г. работала в комиссии по наблюдению за солнечным затмением при Главной геофизической лаборатории, затем в качестве ассистента по кафедре физики в Учебном комбинате точной механики и оптики [13. C. 356]. На 3-м курсе Н. Прилежаева была направлена в Государственный оптический институт (далее - ГОИ) для прохождения производственной практики. Там она впервые встретила будущего академика А.Н. Теренина. Он, «талантливый экспериментатор и глубокий теоретик», по отзывам современников, производил впечатление «жюль-верновского ученого чудака» и к тому же был убежденным женоненавистником, «не пускавшим ни одной женщины на порог своей лаборатории» [24. С. 8-9]. Вспомним, как молодая С.В. Ковалевская, приехавшая в Европу с намерением посвятить себя науке, отправилась к профессору математики Берлинского университета К. Вейерштрассу, «с предубеждением относившемуся к женскому образованию» [7. С. 5] и, вполне вероятно, принявшему Ковалевскую за гувернантку, пришедшую «взять у него рекомендацию, чтобы добавить в число своих знаний и умений математику» [8. С. 298]. Почтенный профессор тогда прибег к своему излюбленному методу «отделаться» от неугодных аспирантов - он дал ей для решения самые сложные задачи. Не составит труда представить степень замешательства и изумления Вейерштрасса, которому, уже позабывшему о молодой Ковалевской, через неделю будущая первая женщина-математик принесла с блеском решенные задачи. Вскоре он стал ее учителем и ментором в математическом мире. Быть может, со схожим предубеждением в лице А.Н. Теренина столкнулась и юная, «с очками на длинном носу», Наталья Прилежаева. По рассказу, увидев ее, шокированный профессор, занимавшийся фотографированием спектра дугового разряда, «усадил нахалку на свое место» и отправился «жаловаться начальству». Вернувшись, Теренин застал Прилежаеву фотографирующей спектры и читающей статью в англоязычном журнале, - уходя, он оставил его открытым [24. С. 810]. Наряду с Д.С. Рождественским и В.А. Фоком профессор Теренин стал учителем Н.А. Прилежаевой. Позднее она отмечала, что все «они открыли» для нее «красоту физического мира, показали, что надо не только любить свою профессию, но и отдать все силы, все знания, посвятить жизнь» [20. 1988. 1 сент.]. Окончив университет в 1931 г. по двум специальностям - оптика и теоретическая физика, - Н.А. Прилежаева успешно начала свой путь в науке. С 1932 г. Первые ученые-женщины в советской физике - профессора томского университета 187 она вела общий курс математики и курс теоретической механики со студентами Учебного комбината точной механики и оптики, а с 1934 г. была старшим научным сотрудником в секторе спектроскопии ГОИ. В институте Наталья Александровна успела выполнить 20 научных работ. Отмечается, что ее сотрудничество с Терениным «могло бы привести к блестящим результатам» [24. С. 10]. Планам, однако, не суждено было сбыться. Вскоре после убийства С.М. Кирова, в марте 1935 г., мать и дочь Прилежаевы (отец умер ранее, в 1934 г.) были высланы из Ленинграда из-за социального происхождения (мать, Марианна Сергеевна, была родом из дворян). Местом жительства был определен Томск. Несмотря на то, что в 1936 г. это постановление отдела НКВД было отменено, семья приняла решение остаться в сибирском городе. Здесь к тому времени успели пройти путь «научной инициации» М.А. Большанина и В.М. Кудрявцева. Последняя еще осенью 1922 г. вернулась из Петрограда. В отдельных источниках подчеркивается, что одной из причин возвращения стал своеобразный гендерный «дискомфорт», который испытала там молодая преподавательница: почти все студенты были мужчины, «революционная молодежь», к тому же нередко старше ее [18. С. 98]. В Томске по рекомендации В.Д. Кузнецова она с 26 декабря 1922 г. исполняла обязанности ассистента по кафедре геофизики Томского университета. Немногим ранее, с 1 сентября того же года, по окончании вуза была оставлена ассистентом на кафедре физики и М.А. Большанина. В 1923 г. Кудрявцева по прочтении двух пробных лекций получила право самостоятельного преподавания. Спустя год тот же путь повторила и Большанина. К 1936 г. обе без защиты диссертации были утверждены в ученой степени кандидата физикоматематических наук. С января месяца М.А. Больша-нина занимала должность и.о. профессора по кафедре общей и экспериментальной физики ТГУ (с 1928 г. работала научным сотрудником в лаборатории молекулярной физики в СФТИ). В конце 1935 г. в той же должности была утверждена В.М. Кудрявцева (также с момента основания служила в СФТИ). 25 ноября 1938 г. вместе с Н.А. Прилежаевой (они стали подругами, неразлучными «супругами Кюри», как однажды назвал их профессор Б.П. Токин [25. С. 129]) они в один день защитили диссертации на соискание степени доктора физико-математических наук и были в числе первых женщин-физиков, получивших эту ученую степень в СССР [13. C. 208-209, 357]. Подчеркнем, что ранее, в 1935 г., степени доктора наук без защиты диссертации была удостоена упомянутая уже физик М.А. Левит-ская [26]. В 1941 г. докторскую диссертацию защитила и М.А. Большанина. Всех их ждал успех больших ученых. В 1942 г. Большанина совместно с В.Д. Кузнецовым получила Сталинскую премию за 2-й том «Физики твердого тела». Профессор В.М. Кудрявцева стала первой женщиной -проректором по научной работе Томского университета. М.А. Большанина и Н.А. Прилежаева удостоились званий Заслуженного деятеля науки (1959) и Заслуженного деятеля науки и техники (1969) РСФСР соответственно. Каждая из них побывала на посту декана физико-математического факультета ТГУ: М.А. Большанина - в 1936-1937 гг., В.М. Кудрявцева -в 1939-1944 гг., Н.А. Прилежаева - в 1944-1949 гг. Все это лишь штрихи к научным портретам женщин-физиков, чьи исследовательские достижения получили признание научного сообщества. Им первым удалось войти в высокую «научную касту», встать в один ряд со своими коллегами-мужчинами. Живописные полотна с их изображениями выставлены сегодня в галерее профессоров на втором этаже главного корпуса Томского государственного университета. И надо сказать, что в гендерном плане среди подавляющего большинства мужских портретов выглядят они несколько одиноко. Что же способствовало этому успеху? В поисках факторов их научно-профессиональной адаптации обратимся к ролевым моделям, образам и поведенческим стилям исследуемых женщин-профессоров в качестве ученых и педагогов - в том виде, в каком они отложились в памяти своих современников, коллег и учеников. М.А. Большанина как ученый и педагог запомнилась определенным набором доминирующих качеств: ответственным отношением к делу, высокой организованностью, принципиальностью, строгостью и бескомпромиссностью. Одна из ее учениц вспоминала, что профессор «до конца с трепетом и волнением выходила на лекцию к студентам». Отмечается, что «педагогические обязанности были для нее святым делом». Во время экзаменационных сессий М.А. Большанина обычно откладывала все свои командировки, чтобы лично принимать экзамены у студентов. «Студенческий экзамен, - подчеркивала она, - это в некотором роде зеркало, где мы видим все свои огрехи». По воспоминаниям, ее лекции увлекали настолько, что студенты забывали их конспектировать [27]. «Фанатично преданная своему делу», с теми же мерками она подходила к своим ученикам и коллегам по кафедре экспериментальной физики, которой заведовала с 1939 по 1969 г. Раз в 2 недели ее аспиранты обязаны были отчитываться о своей работе. Любые попытки оправданий в бездеятельности жестко отвергались [28]. Свою требовательность и строгий подход М.А. Большанина реализовывала не только на должности заведующей кафедрой, но и в качестве руководителя лаборатории металлофизики СФТИ, которую она возглавляла на протяжении многих лет. Ее ученица доктор физико-математических наук Т.Ф. Елсукова вспоминала, что характерным в руководстве Марии Александровны «была полная самостоятельность исполнителя в выполнении эксперимента». Результаты исследований всегда обсуждались на заседаниях кафедры, где руководитель не терпела посторонних разговоров. Дисциплина была возведена в абсолют. «Это напоминало естественный отбор, - добавляет Елсуко-ва, - каждый это знал и изо всех сил старался, чтобы не оказаться за бортом». Вместе с тем подчеркивается, что профессор Большанина при этом была доброжелательна и даже в случае конфликтов сохраняла корректность. «Не помню, - подчеркивала Л.П. Китаева, -чтобы она устраивала разносы с криком^ только с гла- 188 А.О. Степнов зу на глаз» [27]. Коллективы кафедры и лаборатории со временем стали для нее большой семьей. М.А. Боль-шанина всегда отстаивала их интересы. Профессор Б.Ш. Перкальскис писал позднее, что «обиды кафедры были ее кровными обидами». С той же бескомпромиссностью она всю жизнь прослужила в своей Alma mater, хотя неоднократно получала выгодные предложения из других вузов и городов. В.В. Караваева, ученица Большаниной, назвала ее «святой» [29. С. 94], Н.В. Кудряцвева, дочь В.М. Кудрявцевой, - «рыцарем науки», хотя куда более ожидаемым выглядело бы сравнение женщины с Прекрасной Дамой из куртуазной литературы. Уместным видится предположить, что в «по-мужскому» строгом и тичном образе М.А. Большаниной как ученого, гога и руководителя нашли отражение личные ства ее учителя В.Д. Кузнецова, что, возможно, аске-педа-каче-и послужило гендерным профессионально-адаптационным амортизатором. Владимир Дмитриевич также с первых курсов привлекал студентов к исследовательской работе. В отношениях с ними подчас проявлял твердость и требовательность. В работе с аспирантами он предпочитал ненавязчивый стиль общения и предоставлял им полную свободу, требуя при этом дисциплины [30. Л. 164] и опираясь на тот же «естественный отбор». Обаяние ученого с классическим дореволюционным образованием, его образ русского интеллигента в лучшем смысле этого понятия, как уже отмечалось в настоящей статье, не могли не влиять на его учеников и учениц. М.А. Большанина, сознательно или нет, заимствовала у своего учителя и увлечение искусством: она ценила и разбиралась в живописи, долгое время была поклонницей оперной и симфонической музыки, в особенности творчества Моцарта, достоинства которого всякий раз отстаивала в спорах [27]. При этом схожесть их характеров и темпераментов, как вспоминала В.М. Кудрявцева, нередко приводила к научной полемике, в ходе которой они «были беспощадны в критике друг друга». Сама Вера Михайловна тоже немало внимания уделяла подготовке будущих научных кадров. С 1935 г. она заведовала лабораторией структуры молекул отдела физхимии (возглавлял его профессор М.И. Усано-вич) СФТИ, а с апреля 1937 г. - лабораторией малых интенсивностей света, затем - лабораторией фотоэлектрических явлений. В мае 1940 г. она была утверждена заведующей кафедрой оптики и спектроскопии ТГУ. Более того, в 1944-1949 гг., как уже вскользь упоминалось, профессор занимала должность проректора, и в этом качестве неоднократно исполняла обязанности ректора во время отъезда последнего [13. С. 209]. Ее дочь Нина Всеволодовна вспоминала о взаимоотношениях матери и ректора Я.Д. Горлачева: «Они отлично сработались и, доверяя друг другу, вскоре перестали дублировать командировки. В Москву ехал кто-то один и проворачивал там все дела» [31. Л. 27 об.]. Руководящая работа требовала соответствующего стиля поведения. В воспоминаниях подчеркивается, что в своих лабораториях В.М. Кудрявцева «царствовала безраздельно, а ее слово было последним». Будучи очаровательной и красивой женщиной, она при необходимости «засучивала рукава и выполняла любую подсобную работу». И в отношениях с учениками проявлялась та же строгость, оттеняя ее тонкую женственную натуру, с детства любившую природу и увлекавшуюся акварельной живописью. Н.Б. Богданова, ее ученица, вспоминала, как изменились их отношения, когда она, студентка 4-го курса, вернулась в Томск после практики в Ленинграде у академика Иоффе, отвергнув предварительно предложение пройти ее в лаборатории Кудрявцевой. «Поначалу Вера Михайловна очень тепло ко мне относилась, - писала позднее Богданова, - но, вернувшись, осенью, я не узнала ее. Она явно охладела ко мне и едва меня замечала» [32]. Современники отмечали, что «пленительная женственность» в образе В.М. Кудрявцевой сочеталась с «жесткой рациональностью научной мысли» и «чисто мужским умом» [18. С. 100]. Что же касается Н.А. Прилежаевой, о которой один из последних ее учеников профессор Л.В. Горчаков писал как об одном из «последних осколков когорты дворянства», «резко отличавшихся от более молодых преподавателей своей интеллигентностью, несуетли-востью и кристально прозрачными лекциями», то запомнилась она прежде всего как мягкий и отзывчивый человек, всегда готовый поддержать в трудную минуту [24. С. 19]. С другой стороны, и Наталья Александровна проявила себя в качестве сильного организатора науки: создала в составе отдела теоретической физики (во главе с профессором П.С. Тартаковским) СФТИ лабораторию спектроскопии, которая превратилась при ней «в крупный научный центр» [20. 1958. 12 окт.]. С 1939 по 1949 г. она заведовала кафедрой общей физики, а в 1949-1969 гг. - кафедрой оптики и спектроскопии ТГУ. Отмечалось, что даже после того, как она оставила должность руководителя лаборатории СФТИ, которую возглавил ее ученик В.С. Мель-ченко, там сохранился ее непререкаемый авторитет. Л.В. Горчаков отмечал в связи с этим: «[Наталья Александровна] оставалась негласным руководителем^ все дела решались с ее участием или предварительной консультацией с ней». Доверенным советником была она и для директора СФТИ М.А. Кривова [33]. Таким образом, мы видим, что первые женщины-ученые в советской физике заметно выделялись своими лидерскими качествами. Все они оставили после себя немало учеников, ставших в дальнейшем учеными и специалистами. Кроме того, за пределами статьи осталась и достаточно обширная плоскость общественной деятельности наших героев (или героинь). В очертаниях их профессиональных судеб, стратегий поведения в науке мы встречаем оттенки той простой истины, что для достижения успеха женщина в советской научном социуме первой половины XX в. преодолевала себя, т.е. традиционалистские гендерные атрибуты, которые изначально готовило для них общество. Вероятно, и их наставники, профессора Кузнецов, Теренин, Тартаковский, видели в своих ученицах нечто большее, чем просто женщину. Вспомним в связи с этим небольшой отрывок из диалога между С.В. Ковалевской и К.Т.В. Вейерштрассом, представ- Первые ученые-женщины в советской физике - профессора томского университета 189 ленного на страницах упомянутой новеллы Манро. Разговор этот состоялся незадолго до смерти Ковалевской, которая по пути в Стокгольм навестила своего старого и больного учителя. При встрече она упомянула о своем недавно написанном романе «о девушке, которую политика интересует больше, чем любовь» (речь, по всей видимости, о той же «Нигилистке»). Профессор не преминул тогда заметить, что ему «вообще не очень по душе романы». «Оставим это женщинам, да?» - иронично заметила Софья Васильевна. «Честно говоря, - ответил Вейерштрасс, - иногда я забываю, что вы женщина^» [8. С. 311]. Женщины-ученые сталкиваются со сложной дилеммой: их роль педагога и ученого-руководителя начинает противоречить образу жены и хранительницы очага, репрезентуемому обществом. Патриархальный эталон женщины, поддерживаемый в том числе и русской классической литературой, задает модель жертвенности и преданности как ее прямой функции, идеал которой выражен в образах Татьяны Лариной, Сони Мармеладовой, Наташи Ростовой и др. Отсюда вытекает и нередкий побочный эффект женской эмансипации - отсутствие того самого пресловутого простого женского счастья. «Если бы не было в ее жизни науки - возможно, она смогла бы стать по-настоящему счастливой женщиной», - так начинают авторы-исследователи свою статью о Софье Ковалевской (кстати сказать, оба автора - женщины) [7. С. 1]. И М.А. Большанина, и Н.А. Прилежаева не имели семьи и детей. Обе вели достаточно скромный образ жизни. Так, Наталья Александровна, будучи уже профессором, занимала двухкомнатную квартиру в доме № 46 по ул. Советской (дом профессоров и преподавателей ТГУ; она жила там с 1957 г.), расположенном недалеко от СФТИ. Вести хозяйство ей помогала вахтер из института, которую студенты называли тетей Олей и «очень боялись из-за ее строгости». Там профессор принимала коллег и учеников, которые стали ее «семьей». «Всю свою нерастраченную любовь [Наталья Александровна] направила на нас», - вспоминал Л.В. Горчаков. Интерьеры квартиры были обставлены старинными вещами, в том числе привезенными из Ленинграда: в гостиной располагались сундук (сегодня он выставлен как экспонат в Музее истории ТГУ), тумбочка, стулья, созданные венскими мастерами. А во время званых обедов профессор подавала приборы с вензельными инициалами своей фамилии [33]. Радушием и гостеприимством отличалась жившая в том же доме М.А. Большанина. Кстати, и ее домашними делами занималась домработница - Мария Николаевна [29. С. 95]. Характерной в данном контексте представляется судьба М.А. Левитской. Еще в 28 лет, изучая философию в Геттингенском университете, она встретила Г. Мозли, молодого и перспективного ученого, за свою недолгую жизнь успевшего стать родоначальником рентгеновской спектроскопии. В 1913 г. он сделал ей предложение, однако свадьбы не случилось: 10 августа 1915 г. капитан Британского военно-морского флота Мозли погиб у берегов Га

Скачать электронную версию публикации