The right for intercession: V.A. Obruchev’s correspondence concerning arrested Siberian geologists (1949-1954).pdf Введение Позднесталинский период в истории отечественной науки не поддается однозначным исследовательским оценкам. Научные разработки ученых оказались в годы войны чрезвычайно востребованными и эффективными, а мобилизационно-директивные технологии, стиравшие ведомственные границы между секторами науки, приносили в экстремальных военных условиях необходимые результаты. При этом идеологические императивы отходили на второй план, а охранительные практики, хотя и усилившиеся в годы войны, не перерастали в чрезмерные, когда речь шла о достижении учеными конкретных целей. В то же время послевоенные годы привнесли в сферу взаимоотношений власти и ученых новые черты, связанные с симбиозом мобилизационных кампаний с охранительными, в ходе которых крупные специалисты ряда научных направлений подвергались дискриминациям и репрессиям. Крупные научно-образовательные корпорации (ученые исследовательских институтов, профессорскопреподавательский состав вузов) становились пространством «проработочных» кампаний, в ходе которых практиковались так называемые суды чести и другие технологии конфронтационной мобилизации, где в угоду директивной консолидации приносились принципы солидарности и поддержки тех, кто подвергался остракизму и арестам. Однако тем важнее и ценнее оказывалось редкое действие как исключение, подтверждавшее общее правило, именуемое ходатайством, заступничеством одних ученых за других. В данной публикации рассматривается феномен заступничества знаменитого ученого, академика В.А. Обручева за арестованных геологов Сибири. В ее основе - отложившаяся в личном фонде академика переписка с женами, а затем и самими томскими профессорами, репрессированными по так называемому Красноярскому делу геологов 1949 г., а также его письма «во власть» в их защиту. О самом «деле» есть значительное число публикаций, в том числе о геологах [1]. Право на заступничество Заступничество - емкий и одновременно конкретный термин, означающий продуманное, сознательное социальное действие, в основе / мотивации которого лежит ценностный принцип. Это - оказание помощи, поддержки, проявление соучастия к человеку или группе лиц в экстремальной ситуации, связанной с ущемлениями, дискриминациями, лишением возможности заниматься профессиональной деятельностью, арестом, лишением свободы и др. Заступничество как действие выражалось в разнообразных формах и затрагивало самые различные сферы - от политики до культуры. Феномен заступничества в научно-образовательной среде существовал и воспроизводился в дореволюционной России, а затем и в СССР в различных социально-политических условиях, поскольку он рождался из профессиональной этики как признака сформирован-ности корпоративного сообщества с его принципами поддержки своих членов в случаях воздействия «извне». Внутри корпораций существовали свои процедуры и практики наказаний за нарушение профессиональной этики, что имело место у юристов, медиков, врачей, преподавателей вузов в позднеимперский период. Постреволюционная эпоха радикально изменила механизмы проявления солидарности в корпоративных сообществах в силу как объективных причин (деформация связей вследствие повышенной, экстремальной мобильности, потерь и «разбавления» корпораций молодым советизированным поколением), так и субъективных факторов (резкое возрастание контроля над корпорациями «извне», со стороны партийных и охранительных структур). В силу изменившихся условий корпоративная солидарность в научно-образовательных кругах практически утратила свою основу - самоорганизацию при отстаивании интересов своих членов (о защитительных функциях профсоюзных и других общественных организаций интеллигенции с конца 1920-х гг. говорить С.А. Красильников 28 не приходится). Соответственно, право на заступничество в очень урезанном виде оказалось сосредоточенным в руках сравнительно небольшой когорты видных ученых, с которыми партийно-государственная элита считалась в силу различных причин, в том числе вследствие их незаменимости в решении чисто праг-магических народнохозяйственных задач, а также их признания в мировой науке. В сохранении феномена заступничества в научно-образовательной среде в раннесоветском обществе причудливо совмещались внешне взаимоисключающие друг друга тенденции - демократическая, базирующаяся на праве на выражение своей позиции и защиту прав других, и традиционалистская, архаическая, где основанием служат иерархические права и обязанности, в рамках которых оставалась практика просьб, обращений, ходатайств «знатных» людей к руководству за «оступившихся». Причем вторая из названных тенденций при умелом понимании и использовании правил бюрократическо-властных связей и отношений приносила свои отдельные позитивные результаты. В известной мере такого рода «милость», которую власть время от времени демонстрировала в ответ на заступничество за осужденных, была необходимой для самих лидеров страны функцией, поддерживавшей традиции патернализма и иллюзий в существовании справедливости в советском обществе. Наличие же патриархов в науке, высокий статус которых власть подтверждала атрибутами славы, наградами и привилегиями, вполне допускало, разрешало в известных пределах и существование такого рода защитительной деятельности со стороны видных ученых за своих коллег. Границы и возможности заступничества за дискриминированных научно-педагогических работников (отстраненных от профессиональной деятельности по так называемым социальным или политическим причинам в ходе всевозможных «чисток»), а также арестованных ученых и преподавателей имели различные градации - от осторожного и «мягкого» прошения к власти о пересмотре дискриминационно-репрессивных решений до акцентированного поручительства за того или иного человека, которое могло быть как индивидуальным, так и коллективным / групповым. Поручительство могло быть не только формализованным, но и высказанным в личной форме, в ходе встречи с высокопоставленным партийно-советским деятелем, который мог влиять на пересмотр приговора. Среди факторов, которые либо осложняли, либо благоприятствовали заступничеству ученых за своих коллег, следует выделить общую социальнополитическую ситуацию в стране, потребность в ученом / профессоре / доценте / научном сотруднике для решения практических задач, известность / заслуги арестованного, репутация поручителя (поручителей), их вес в глазах номенклатуры, помноженные на возможности неформальных выходов в «верха». Технология заступничества известных ученых за своих коллег отличалась гибкостью арсенала средств, которые при этом использовались: знание, к кому и в какой форме обращаться в случае ходатайства за репрессированного; способность разумно взвешивать и оценивать шансы на то, может ли заступничество быть успешным; обладание необходимой информацией о следственных действиях, формуле приговора, о местонахождении и положении заключенного / ссыльного, которые получались чаще всего от родственников; выбор языка и аргументов, которые могли быть восприняты адресантами как весомые и т.д. Фактически ученые-заступники брали на себя не вполне свойственные им функции адвокатов, которые в «политических делах» сталинской эпохи полностью отстранялись от профессиональных функций защиты обвиняемых / осужденных. Выдающийся отечественный геолог Владимир Афанасьевич Обручев также заслуживает помещения в один ряд со знаменитыми учеными - заступниками за своих коллег, хотя сведений об этом сравнительно немного. В его фонде, хранящемся в Архиве РАН, содержатся свидетельства помощи и поддержки, которую В.А. Обручев в 1949-1954 гг. оказывал семьям репрессированных геологов, а затем и самим ученым в их борьбе за пересмотр приговоров и освобождение из лагерей и ссылки. Среди разнообразной переписки здесь отложилось значительное количество писем сибирских геологов и их жен, в которых зафиксирована информация (помимо профессиональной, научной) об их арестах, пребывании в лагерях, ходатайствах самих геологов и их жен в различные инстанции о пересмотре приговоров и т.д. Наибольшую ценность представляет выделенная в отдельное дело [2] переписка, которую В.А. Обручев вел в защиту заключенных и ссыльных геологов с членами семей репрессированных и самими репрессированными в период с осени 1953 до весны 1955 г., когда появились реальные возможности для пересмотра приговоров и освобождения геологов из мест их лагерного заключения и ссылки. Документы данного дела (47 листов с оборотами) можно разделить на три группы: письма членов семей / жен репрессированных и их самих; ходатайства В.А. Обручева о пересмотре дел осужденных в адрес руководителей страны (Г.М. Маленкову, К.Е. Ворошилову), а также в Главную военную прокуратуру (ГВП) и краткие ответы / извещения, полученные В.А. Обручевым из ГВП. Основными действующими лицами этой переписки были находившиеся в заключении или ссылке томские геологи - профессора И.К. Баженов, А.В. Булынников, М.И. Кучин, В.А Хахлов, а также известные ученые Н.И. Соколов, Н.Н. Урванцев, П.И. Касаткин. Томские профессора как объект репрессий 1949 г. Иван Кузьмич Баженов (1890-1982) - один из организаторов и ведущий профессор ряда кафедр Томского государственного университета, с 1945 по февраль 1949 г. возглавлял вначале геолого-почвенный, а затем геологический факультеты ТГУ. Будучи арестован 31 марта 1949 г. по так называемому Красноярскому делу постановлением ОСО МГБ СССР от 28 октября 1950 г. был приговорен к 25 годам ИТЛ. Свой срок до весны 1954 г. отбывал в Магаданской области [3. С. 39]. Право на заступничество: из переписки В.А. Обручева об арестованных геологах Сибири 29 Александр Яковлевич Булынников (1892-1972) с 1938 г. до своего ареста в 1949 г. возглавлял кафедру петрографии ТГУ, на эту должность вернулся 2 июня 1954 г. Арестован 20 апреля 1949 г., приговорен к 15 годам ИТЛ. Свой срок до весны 1954 г. отбывал в Красноярском крае («Енисейстрой»), где работал в геологическом отделе ОТБ-1. «Находясь в заключении... Булынников выполнил целый ряд крупных петрографо-минералогических работ, открыл месторождение золота “Находка” и др.» [3. С. 69]. Михаил Иванович Кучин (1887-1963) - один из крупнейших специалистов в области гидрогеологии и инженерной геологии. Преподавал в Томском индустриальном институте (ТТИ) и университете, где с 1939 г. возглавлял кафедру грунтоведения и гидрогеологии. С 1944 по 1948 г. по совместительству работал в Западно-Сибирском филиале АН СССР. Наряду с другими томскими профессорами подвергся аресту 20 апреля 1949 г. Заключение отбывал в Красноярском крае («Енисейстрой») в ОТБ-1, где работал по специальности в области инженерной геологии [Там же. С. 254-259]. Венедикт Андреевич Хахлов (1894-1972) - с середины 1930-х гг. заведующий кафедрой палеонтологии, затем декан геолого-почвенного факультета ТГУ. С 1944 по 1948 г. работал по совместительству в Западно-Сибирском филиале АН СССР. Один из крупнейших палеонтологов Сибири. Был арестован 20 апреля 1949 г., отбывал срок заключения в Норильском лагере, где работал в Геологическом управлении в группе по подсчету запасов угольных месторождений [Там же. С. 451-458]. Феликс Николаевич Шахов (1894-1971) преподавал в Томском индустриальном институте и на геолого-географическом факультете ТГУ, с 1944 по 1948 г. был сотрудником Западно-Сибирского филиала АН СССР. Один из крупнейших специалистов в области геохимии и поиска месторождений редких и цветных металлов Сибири. После ареста 25 апреля 1949 г. был осужден и отправлен в Магаданскую область («Даль-строй»), где работал в геологическом управлении по разработке и исследованию месторождений золота и урана [Там же. С. 484-487]. Чем вызваны были репрессии в отношении каждого из них в отдельности и вместе взятых, определить сложно, даже если бы у исследователей был доступ к следственным материалам (а он закрыт до сих пор). Историкам остается лишь обращаться к анализу факторов, которые следователи, получив установку «сверху», могли положить в основу произведенных арестов. С позиций чекистской логики создать «группу» из томских геологов не представляло значительного труда, учитывая факты их социально-профессиональной деятельности. С позиций же научного, просопографическо-го подхода (коллективные биографии) жизненные пути и судьбы томской геологической профессуры имеют свое событийное «ядро». По своему возрасту (от 55 до 62 лет) они могут быть отнесены к одному поколению, их социализация и профессионализация пришлись на период после первой русской революции. Их учеба, начавшаяся Петербургском горном (Баженов, Булынни-ков, Шахов) и Томском технологическом (Кучин, Хахлов) институтах была прервана экстремальной эпохой войн и революций. Оказавшись в этот момент в Сибири, они не избежали мобилизаций в антибольшевистские военные формирования и службы, в том числе на офицерских должностях. После разгрома данных формирований и кратковременного периода пребывания в фильтрационных лагерях им удалось продолжить и завершить обучение в ТТИ в 1921-1922 гг. В последующем их жизнь была связана с научной, преподавательской деятельностью в томских вузах (университет и технологический, затем индустриальный институт), а также в сфере практической геологии в качестве сотрудников и консультантов геологических организаций. Будучи известными геологами, пользовавшимися признанием и поддержкой лидеров отечественной геологии В.А. Обручева и М.А. Усова, накануне Отечественной войны они защитили докторские диссертации, заведовали кафедрами как в ТГУ, так и в ТИИ (Шахов). С созданием в конце войны Западно-Сибирского филиала АН СССР профессора-геологи по совместительству работали в составе томской группы как территориального подразделения филиала с 1944 по 1948 г. Между собой их связывали длительные дружеские отношения. Практически все они преподавали в университете на геолого-почвенно-географическом (с 1939 г. - геолого-почвенном) факультете, где В.А. Хахлов был деканом с некоторыми перерывами с 1933 по 1945 г., а И.К. Баженов сменил его, проработав в этой должности с 1945 по 1948 г. [Там же. С. 500]. Их деятельность к моменту ареста была отмечена правительственными (ордена и медали) и ведомственными наградами и премиями. Арест резко изменил все. Так, И.К. Баженов в 1948 г. совместно с профессором-химиком А.П. Бунтиным выполнил работу о принципах извлечения глинозема из нефелиновых пород, удостоенную премии Томского университета. В том же году данная работа Ученым советом ТГУ «выдвигалась на Сталинскую премию, но в связи с арестом Баженова не была направлена в Комитет по премиям» [Там же. С. 40]. Защищенная в 1948 г. другим известным геологом, Б.Ф. Сперанским, также преподававшим в ТГУ до переезда в Новосибирск, докторская диссертация, находившаяся на момент его ареста в ВАКе, «застряла» там. Годом ранее в связи с 25-летием научно-производственной деятельности и заслугами в открытии ряда месторождений он был удостоен ордена Ленина [Там же. С. 398]. Арест прервал многолетнюю деятельность М.И. Кучина по написанию учебника по гидрогеологии, уже включенную им в свой план работ в ТГУ на 1949/1950 гг. [2. Л. 6]. Издание трудов конференции по изучению и освоению производительных сил Сибири, которым руководил В.А. Хахлов, также было прервано. По некоторым сведениям, очередной том трудов конференции был уничтожен по приказу «сверху» как содержащий статьи «врагов народа» - профессоров В.А. Хахлова, И.К. Баженова, А.Я. Булынникова, М.И. Кучина и Ф.Н. Шахова) [4. С. 17]. Очевидно, что при наличии директивы «сверху» на аресты геологов чекистам достаточно просто было С.А. Красильников 30 отыскать «порочащие сведения», поскольку профессора могли ассоциироваться с нарицательной категорией «колчаковцы» вне зависимости от того, где и сколько служили в этих войсках, фигурируя в учетных списках как «бывшие белые офицеры». Они явно ассоциировались со «старой», а не «красной профессурой», не состояли в рядах партии, в своей активной научной, образовательной и производственной деятельности они могли сталкиваться с неоднозначным и недоброжелательным отношением к себе и т.д. Следствие, пребывание в лагерях, ходатайства жен Арест, перемещение из Томска в Москву, затем длительное тюремное содержание с допросами, завершившееся вынесением приговора постановлением ОСО МГБ СССР от 28 октября 1950 г. на длительные сроки от 10 до 25 лет лагерей, очень емко охарактеризовал в своем письме 24 января 1954 г. жене и дочери А.Я. Булынников: «... На днях исполнилось три года, как я с товарищами по несчастью прибыл в Красноярск. Это - не маленький срок, особенно если приплюсовать 1 г. и 7 мес. предварительного заключения и 2 м-ца этапа в столыпинском вагоне. Когда нас арестовали и увозили из Томска, то каждый из нас рассчитывал и ожидал, что недоразумение с арестом в Москве разрешится, и мы возвратимся к прежней деятельности. Надежда была разбита следствием. Не только я, но и. другие оклеветали себя, и все это привело к печальному результату. Я неоднократно спрашивал, когда мне будет предоставлен защитник. “Я - ваш следователь и ваш защитник” - был ответ» [2. Л. 16-16 об.]. О психологическом сломе заключенных профессоров, которым пользовались следователи, добывая нужные для них «показания», А.Я. Булынников написал позднее в своих воспоминаниях о пребывании в заключении в Москве с 23 апреля 1949 до 5 апреля 1950 г. (в Лубянской, затем Сухановской тюрьмах): «Еще в первый день следствия (23 апреля) на Лубянке [следователь] Ливанов мне подчеркнул следующее, что я запомнил на всю жизнь: “Принимая во внимание Ваш преклонный возраст мы для дачи Ваших показаний не применим “дыбы”, но у нас найдутся средства, чтобы заставить говорить “правду”. Эта фраза во многом предопределила мое поведение на следствии. Я был подавлен, вспоминая инквизицию и пытки при царском режиме. Уже события предыдущих дней нравственно надломили меня. В дальнейшем я отчаивался, падал духом, надеялся на что-то лучшее и снова отчаивался... ко мне он не рукоприкладствовал, но академика Русакова М.П., взятого в связи с этим делом - он сильно ударил и сшиб с ног. Только в самые ответственные для меня дни (май) для получения “признания”, многократно разрывая и сличая мои показания, Ливанов топал ногами и, приближаясь ко мне, материл с последних слов, не уступая извозчику» [5. Л. 3-4]. Из писем жены В.А. Хахлова Тамары Алексеевны, которая после ареста мужа решилась на переписку с академиком В.А. Обручевым, выясняются некоторые черты и детали той атмосферы, которая сложилась в семьях арестованных профессоров. В своем письме от 18 мая 1949 г. она, вероятно, первая сообщила академику о томских арестах: «Хочется Вам сообщить мне свое бесконечное горе, зная, с каким теплым чувством всегда отзывался о Вас мой муж. 20 апреля В.А. арестовали и в ночь отослали в Москву еще с тремя профессорами с геологического факультета. Ничего не знаю. Жизнь потеряла всякий смысл. В университете работают все его ученики, геологический факультет остался без профессоров. Никак не могу прийти в себя после обыска и ареста, после всей славы, которой он достиг. Жду и надеюсь, что что-нибудь выяснится в Москве. Простите, дорогой Владимир Афанасьевич, что расстрою Вас своим письмом, но ужасно захотелось сообщить именно Вам, зная, как тепло и сердечно вспоминал Вас В.А.» [2. Л. 1-2]. Переписку, хотя и редкую, с В.А. Обручевым вели жены не только В.А. Хахлова, но и И.К. Баженова, А.Я. Булынникова, а также Н.Н. Урванцева. Необходимо отметить, что Обручев отвечал на эти письма, о чем свидетельствуют его пометы об отправке писем женам репрессированных геологов, а иногда и сами письма, сохранившиеся в архиве ученого при их перепечатке в машинописи. Письма от жен репрессированных содержат крайне важные сведения, позволяющие передать мотивы, настроения и надежды заключенных на благоприятный исход (освобождение). Особенно интенсивно их обращения «наверх» возросли с лета 1953 г. на фоне событий в высших эшелонах власти (арест и расстрел Л.П. Берия). Из переписки Т.А. Хахло-вой с В.А. Обручевым становится ясным, как работала в этот период государственная машина, перемалывавшая десятки тысяч прошений жен заключенных (не говоря уже о жалобах самих репрессированных), отправляя им казенные, стереотипные как по форме, так и по содержанию «затяжные» («жалоба проверяется / рассматривается») или «отказные» ответы. 15 октября 1953 г. Т.А. Хахлова достаточно кратко, но емко описывает московский круговорот своих ходатайств за мужа: «Выдержка из отношений [Главной] военной прокуратуры от 10 сентября 1953 г. . гласит: “Вина его подтверждается собственными его показаниями”, обвиняемый же Венедикт Андреевич почти в каждом письме пишет: “Необходимо получить, наконец, обвинительное заключение, чтобы хоть знать, за что я сижу.” 10 сентября Военная прокуратура пишет мне, что для опротестования решения по делу Хахлова оснований не имеется, разбивая таким образом все мои надежды на пересмотр, а 24-го сентября того же 53 года из военной же прокуратуры мне пишут, что моя жалоба, адресованная Председателю Совета Министров СССР прокуратурой проверяется, и окончательные результаты будут мне сообщены, а сегодня я получила уже третье отношение из канцелярии Президиума Верховного Совета СССР от 23 сентября 1953 г., по которому мое заявление направлено в Прокуратуру». Сама Т.А. Хахлова, очевидно, уже вымотанная этой перепиской, делала все же утешительный для себя вывод о том, что «по-видимому, дела еще не кончились, зачем же так быстро убивать людей отказом пересмотра» [Там же. Л. 7]. Право на заступничество: из переписки В.А. Обручева об арестованных геологах Сибири 31 Активное заступничество В.А. Обручева: аргументы и результаты Осенью 1953 г. становится очевидным, что одних жалоб самих заключенных и их жен «во власть» было недостаточно, поэтому вызревала мысль о необходимости заступничества за них со стороны В.А. Обручева. Эту идею в конкретной форме выразила Т.А. Хахлова в своем письме к академику от 15 октября 1953 г., начинавшемся с поздравлениями ему в связи с 90-летием и завершавшемся словами: «Я вновь обращаюсь к Вам как к отцу всех геологов. Помогите мне, может быть, Ваше веское слово разрешит выяснить в Правительстве, в связи с теперешним вредительством, открывшимся в Кремле, тот чудовищный донос, в связи с которым так нелепо были арестованы все профессора Геологического факультета и был оголен Университет» [2. Л. 7]. Переход В.А. Обручева к активному заступничеству за арестованных на рубеже 1953-1954 гг. явился сложением действия ряда факторов: арест Берия и его окружения означал возможность начала пересмотра вынесенных в сталинскую эпоху приговоров по «политическим делам»; в распоряжении академика оказалась оперативно присланная ему информация от ряда жен заключенных и самих репрессированных о заслугах ученых не только за предшествовавшие аресту годы, но и о крупных работах, выполненных ими в заключении (в конкретном случае о В.А. Хахлове, М.И. Кучине, А.Я. Булынникове и И.К. Баженове); наконец, мощным ресурсом для обращения с заступничеством «наверх» оказался прошедший в октябре 1953 г. юбилей академика, когда в его адрес были направлены поздравления от первых лиц государства. Все это, вместе взятое, позволило В.А. Обручеву в начале 1954 г. перейти к прямому обращению «во власть». 18 января он отправляет председателю Совета министров СССР Г.М. Маленкову письмо с ходатайством о пересмотре дел ряда арестованных геологов, среди которых В.А. Хахлов и М.И. Кучин [Там же. Л. 14-14 об.], а месяцем позднее, 18 февраля, обращается к председателю Президиума Верховного Совета СССР К.Е. Ворошилову с аналогичным ходатайством, где упоминаются среди других геологов Н.Н. Урванцев, И.К. Баженов и А.Я. Булынников [Там же. Л. 22-23]. Помимо этого, он подкрепляет свои ходатайства обращением к Генеральному прокурору СССР с просьбой об ускорении рассмотрения дел в отношении названных геологов (точной датировки нет) [Там же. Л. 30-31]. В деле сохранился комплекс документов, предшествовавших отмеченным выше обращениям В.А. Обручева к высшим должностным лицам страны (черновые материалы, рукописи самих обращений, машинописные отпуски отправленных писем), служащие ценными свидетельствами о том, как и в каком направлении осуществлялась работа по поиску наиболее весомой и в то же время емкой аргументации (краткость изложения в письме «наверх» имела нормативный характер -максимум машинописная страница с оборотом). Каждое из трех обращений академика имело четко выверенную структуру, включавшую в себя преамбулу (мотив обращения), основную часть (аргументы в пользу необходимости пересмотра репрессий в отношении геологов) и завершающие письмо фразы (обоснование полезности их освобождения и возвращения к профессиональной деятельности). К своим письмам В.А. Обручев прилагал и ряд документов, исходя из их значимости для адресатов (письма жен, списки основных трудов геологов). Свое обращение к Г.М. Маленкову от 18 февраля 1954 г. он начинает фразой «В течение минувшего года ко мне как старейшему советскому геологу, десятки лет изучавшему геологию Сибири, обращаются с письмами родственники сибирских геологов, арестованных пять лет тому назад, с просьбами о содействии в смягчении участи этих геологов. Учитывая последние события, я позволяю себе обратиться к Вам с просьбой о пересмотре дел геологов В.А. Хахлова, Н.И. Соколова и М.И. Кучина, лично мне известных по их трудам, касающимся геологии Сибири» [Там же. Л. 14]. Непосредственная причина для обращения - их дела находятся на пересмотре в Военной прокуратуре уже длительный срок (несколько месяцев). Далее в основной (аргументационной) части письма Обручев не просто перелагает информацию о геологах, полученную от родственников и их самих, а придает этой информации усиливающие ее акценты (В.А. Хахлов -«исследователь четвертичных отложений Западной Сибири, в знание которых он внес много своего труда... сделал много в своей отрасли геологических знаний»; «М.И. Кучин является видным специалистом по гидрогеологии и инженерной геологии. организовал кафедры в трех вузах Сибири и подготовил большое число специалистов»). Завершалось письмо к Маленкову просьбой дать арестованным возможность работать в «нормальной вузовской обстановке», для чего «дать распоряжение о пересмотре дела этих трех сибирских геологов» [Там же. Л. 14-14 об.]. При анализе текста обращает внимание взвешенный тон письма, автор которого не становится в позицию униженного просителя. В письме четко прослеживается право на поручительство за заключенных геологов своим научным авторитетом, подкрепляемое тем, что они лично ему известны своей деятельностью и трудами в сфере геологии Сибири. Несколько иной формат В.А. Обручев использует при обращении к К.Е. Ворошилову, которое, судя по черновикам, пишется в первой половине февраля 1954 г., когда он готовит ходатайства за две группы геологов (помимо тех геологов, о которых он писал Маленкову, он в отдельном письме говорит об Урван-цеве, Баженове и Булынникове). Здесь использована новая преамбула обращения: «На днях опубликованное правительственное сообщение о предательстве Л. Берия позволяет мне обратиться к Вам с ходатайством о пересмотре дела двух ученых геологов (в черновике он упоминает о Соколове и Хахлове. - С.К.), по-видимому, также являющихся жертвами ложных доносов сотрудников и помощников Берия, этого человека, пятнающего коммунистическое правительство нашей родины своими действиями. Я прошу Вас, С.А. Красильников 32 Климент Ефремович, назначить пересмотр всего этого дела с томскими профессорами, виновность которых весьма сомнительна» [2. Л. 18-18 об.]. Черновик второго письма Ворошилову, где упоминаются геологи Н.Н. Урванцев и И.К. Баженов, более лаконичен: «Глубокоуважаемый Климент Ефремович! Пользуясь Вашим любезным посещением я представляю ходатайства известных мне геологов, исследователей Сибири, с просьбой о пересмотре Вами их дел... Оба эти заслуженные геологи нуждаются в скорейшем освобождении из ссылки (здесь некоторая неточность -Урванцев находился в ссылке, а Баженов в лагере. -С.К.), что я всемерно поддерживаю, зная их хорошо» [Там же. Л. 19]. Окончательный машинописный текст письма Ворошилову, отпечатанный с рукописного подлинника В.А. Обручева и датированный 18 февраля 1954 г., был следующим: «Председателю Верховного Совета СССР К.Е. Ворошилову. Москва, Кремль. Глубокоуважаемый Климент Ефремович! Пользуясь Вашим любезным посещением меня для вручения высокой правительственной награды за многолетнюю службу, я представляю ходатайство о трех известных мне геологах Сибири, с просьбой о пересмотре их дел и смягчении их участи. 1. УРВАНЦЕВ Николай Николаевич, мой ученик по Томскому технологическому институту, находящийся в ссылке в Норильске, просит о полном пересмотре его дела, начатого в 1939 г., как видно из прилагаемого в копии его заявления от 20 января 1954 г. на имя генерального прокурора СССР. Он отличился в 1931-1932 гг. прекрасным выполнением геологического изучения архипелага Северной Земли в Арктике в экспедиции Г.Е. Ушакова с двумя сотрудниками. Эта работа требовала много мужества, выдержки и энергии от всех сотрудников и привела к полному изучению этого безлюдного и сурового гористого архипелага Ледовитого океана. Его отчет напечатан им в виде целой книги в 1939 г. и вторично в 1953 г. Г.Е. Ушаковым, но в этот раз даже без упоминания имени Н.Н. Урванцева, по причине нахождения его еще в ссылке. Этот геолог и до, и после этой экспедиции выполнил еще много других геологических работ на Северной окраине Сибири. 2. БАЖЕНОВ Иван Кузьмич - бывший профессор Томского университета, исследователь хребтов Западного Саяна и Кузнецкого Алатау, декан факультета, консультант Томского геологического управления, депутат Томского горсовета первого созыва, заведовавший кафедрой минералогии и полезных ископаемых, геохимик, автор 85 печатных работ. Находится в ссылке в г. Магадане, где продолжает работать по специальности, хотя ему 64 года и здоровье его сильно ослабело. Приложено письмо его жены с биографическими сведениями. 3. БУЛЫННИКОВ Александр Яковлевич, бывший профессор Томского университета, заведовавший кафедрой петрографии, отличался как хороший воспитатель и методист, неоднократно был премирован за высокое качество преподавательской и научноисследовательской работы. С 1920 г. изучал геологию и полезные ископаемые Западной Сибири. В 1943 г. его работа «Золотоносные формации Западной Сибири» была представлена на соискание степени доктора геолого-минералогических наук и получила от меня хороший отзыв. Под его руководством было открыто 10 золотоносных жил, давших не менее 100 пудов золота. Ему же принадлежат открытия висмута, теллура и турмалиновых жил. Он был арестован 20 апреля 1949 г. и в ноябре 1950 г. осужден особым совещанием и направлен в трудовой лагерь Енисейстроя для работы по специальности. В настоящее время военная прокуратура пересматривает его дело. Приложено письмо его жены П.С. Краснопеевой от 5 февраля 1954 г. с этими сведениями. Все три указанных в этом заявлении геолога известны мне лично по своим научным трудам и вполне заслуживают полной амнистии и возвращения к свободному труду на пользу Родины» [Там же. Л. 22-23]. Как видим, текст обращения В.А. Обручева к Ворошилову в процессе доработки претерпел определенную трансформацию. Здесь в преамбуле был использован факт личного посещения Ворошиловым академика из-за болезни для вручения последнему ордена Ленина, что в процедуре награждений в СССР являлось скорее исключением, нежели практикой. Это придавало ходатайствам В.А. Обручева «во власть» в феврале 1954 г. дополнительный вес, чем он и воспользовался. Предположительно, в конце марта 1954 г. (в архивном деле есть рукописный подлинник и машинопись письма с подписью-автографом академика, но без точной датировки) В.А. Обручев направил также и обращение к Генеральному прокурору СССР, в котором видны иная тональность и содержание, нежели в обращениях Обручева к Маленкову и Ворошилову. Здесь присутствуют элементы даже требовательности к руководству ведомства о необходимости выполнять свои функции «без затяжки», помимо этого, в своем письме академик, пожалуй, осознанно обращает внимание главы ведомства на эмоциональные аспекты и критическое состояние здоровья ожидавших положительного решения репрессированных, находившихся около пяти лет в условиях тюремного заключения и северных лагерей. Отправляя письмо Генпрокурору, В.А. Обручев понимал, что его ходатайства в отношении репрессированных геологов из канцелярий Маленкова и Ворошилова уже должны были быть переправлены в прокуратуру: «В последнее время я опять получаю письма от родственников геологов, обвиненных в противоправительственной деятельности и находящихся в ссылке (Баженове, Булынникове, Русакове, Хахлове и др.). Они пишут, что справляющимся в Прокуратуре говорят, что благоприятный для них исход дела о них предрешен, но окончательное решение из месяца в месяц откладывается. Эта оттяжка освобождения тяжело отражается на здоровье людей, выдержавших уже тяжелые условия ареста, заключения и ссылки и ожидающих освобождения. В большинстве это уже пожилые и старые люди с расстроенным здоровьем, и Право на заступничество: из переписки В.А. Обручева об арестованных геологах Сибири 33 оттяжка может окончиться у некоторых тяжелой болезнью или смертью, тогда как освобождение позволит всем возобновить свою научную деятельность на пользу Родины. Поэтому согласно просьбы этих несчастных я от их имени прошу Прокуратуру ускорить завершение их дел и освободить из ссылки или заключения» [2. Л. 30-31]. Известно, что Военная коллегия Верховного Суда СССР своими решениями от 31 марта и 10 апреля 1954 г. отменила приговор Особого совещания МГБ 1950 г. в отношении осужденных по так называемому Красноярскому делу геологов, и 13 апреля извещение об этом было направлено В.А. Обручеву как подававшему соответствующее ходатайство 18 февраля в Верховный Совет СССР [2. Л. 33]. Днем ранее, 12 апреля, Главная военная прокуратура отправила в Томск женам И.К. Баженова и A. Я. Булынникова сообщения аналогичного содержания с пояснением о том, что освобождение заключенных произойдет при получении данного решения в ИТЛ, где они содержатся. Сами решения шли до мест заключения с различной скоростью, поэтому и справки об освобождении томских профессоров датировались с разбросом по времени от 17 апреля (М.И. Кучин) и 22 апреля (И.К. Баженов и Ф.Н. Шахов) до 29 апреля (В.А. Хахлов). Возвратившиеся из мест заключения профессора теперь уже имели возможность в переписке с В.А. Обручевым непосредственно сообщить о своих переживаниях, оценить происшедшее с ними и перспективы продолжения профессиональной научно-образовательной деятельности. В их письмах соединились эмоции, связанные с обретением свободы, возможностью вернуться к семьям и привычному образу жизни. Восстановление отнятых с арестом статусов требовало и оценочного осмысления новой реальности, отличной от доарестной, психофизической и интеллектуальной реабилитации. Письма геологов В.А. Обручеву при общей их благодарственной тональности несколько различались в информации о том, что авторы считали важным сообщить академику о себе. Эмоционально, с акцентом на пережитое с моральных позиций (несправедливость как самой репрессии, так и затянувшегося на годы судебного признания ее «ошибочности») писал об этом B. А. Обручеву в своем письме от 5 июня 1954 г. А.Я. Булынников, восстановленный на работе в ТГУ со 2 июня 1954 г. в должности заведующего кафедрой петрографии: «Примите от меня и моей семьи сердечную благодарность за то живое участие, которое Вы проявили к делу геологов, способствуя его положительному разрешению. Правда восторжествовала. Справедливый Советский суд восстановил истину. Тяжелое пятно позора, которое легло на тружеников-геологов, смыто. Не только личная свобода, но и освобождение от морального гнета, созданного следствием 1949 года, радуют меня и мою семью. Теперь я и моя семья будем спокойно и уверенно продолжать свою работу в избранной специальности» [7. Л. 21]. Вернувшийся из норильского заключения В.А. Хах-лов, восстановленный на работе в ТГУ с 10 мая 1954 г. в должности заведующего кафедрой палеонтологии, в своем письме В.А. Обручеву от 24 мая в более позитивном оценочном ракурсе писал о своем возвращении и сделанной им работе за годы заключения: «Наконец я снова вернулся в Томский университет. Восстановлен во всех правах. Сижу в том же кабинете и на том же стуле. Занят собиранием литературы... Мои года - последние пять лет - не про

Скачать электронную версию публикации