Ndigenous peoples of the North in the polycultural space of Western Siberia: on the problem of ethnic identification.pdf Исследование направлено на выявление факторов, поддерживающих социальную дифференциацию локальных сообществ (этнические границы) в современных условиях культурной унификации. В фокусе внимания находится вопрос о том, как влияют на идентичность людей факторы, порожденные их особым правовым статусом, терминологически закрепленным в понятии «коренные малочисленные народы». Актуальность и практическая значимость этой тематики имеет отношение к политике признания коренных народов и вопросам управления культурным разнообразием нашей страны. Осмысление данных процессов важно и с сугубо академической точки зрения. Как верно заметила М.С. Куропятник, в современных дискурсивных практиках коренные народы, так же как и другие социальные общности, сопряженные с категорией «этничность», представляются «то как статусные группы, то как “воображаемые сообщества”, то как объективно существующие этносоциальные образования, для которых оказываются релевантными как объективные характеристики, набор которых может значительно варьировать, так и субъективные признаки (групповое самосознание или идентичность). При этом парадигма используемых теоретических подходов - от позитивизма до конструктивизма - характеризуется большим разнообразием и крайней противоречивостью» [1. С. 162]. В настоящей статье этничность рассматривается как одна из форм социальной идентичности. На эту тему существует обширнейший корпус исследований, частично обобщенных в вышедшем недавно под общим руководством И.С. Семененко фундаментальном энциклопедическом издании «Идентичность: личность, общество, политика» [2]. Его авторы отмечают, что сегодня маятник явно на стороне приверженцев понимания этничности как социально конструируемого и инструментально используемого в политических целях феномена, как формы «социальной организации культурных различий» [3]. В то же время в ней стали выделять динамические и ситуативные характеристики, позволяющие совмещать идентификационные ориентиры разной природы [4. C. 448]. Как пишет Л.М. Дробиже-ва, «уже в начале 1990-х годов стало очевидным, что в социальных науках утверждается представление об этничности как о гибком разноуровневом и зависимом от социального, политического контекста явлении» [5. C. 81-82]. Для данной статьи сохраняет свою актуальность концепция этнической границы, разработанная норвежским ученым Ф. Бартом. Он, в частности, отмечал, что приписывание этнической идентичности есть главный признак этнической группы, а сама группа существует до тех пор, пока сохраняется культурная граница между ней и другими группами. Именно ментальная граница формирует этническую единицу, и возникает она на основе некоего набора дифференцирующих признаков и ценностных ориентаций, которые могут меняться [3, 6]. В качестве объекта исследования выступают коренные малочисленные народы Севера, Сибири и Дальнего Востока РФ (далее - КМНСиДВ РФ, КМНС, коренные малочисленные народы Севера, народы Севера). Это прежде всего правовая категория, принадлежность к которой служит основанием для обеспечения государственной поддержки. В середине 1920-х гг. основанием для выделения в особую группу так называемых малых народностей послужили особенности их традиционных занятий (оленеводство, охота, рыболовство, морской зверобойный промысел), быта (коче- Е.А. Пивнева 110 вание или полуоседлый образ жизни), а также относительно низкий уровень социально-экономического развития [7. С. 10]. С тех пор многие из перечисленных критериев утратили свою значимость. По принятому в 1999 г. Федеральному закону «О гарантиях прав коренных малочисленных народов Российской Федерации» таковыми считаются народы, проживающие на территориях традиционного расселения своих предков, сохраняющие традиционные образ жизни, хозяйствование и промыслы, насчитывающие менее 50 тыс. человек и осознающие себя самостоятельными этническими общностями [8]. Им предоставляются государственные гарантии защиты коллективных прав, традиционного образа жизни, культуры, среды обитания и языка. Одновременно представители этих этнических групп настаивают на признании и законодательном закреплении их особого статуса как коренных народов, наделяемого международным сообществом наибольшим объемом прав. Вокруг статуса КМНССиДВ РФ, их правовых требований и культурных предпочтений постоянно возникают споры и даже конфликты [9. C. 3-4]. В публикациях североведов отмечается, что государственная этнокультурная политика, создающая для КМНС особые права и социальные преференции (так называемые льготы), способствует формированию в обществе аборигенов правовой (статусной, списочной) идентичности. При этом правовой статус в ряде случаев становится определяющим фактором этнической идентичности, а этнонимы, за которыми скрывается особая культура, теряют свое значение [10-15 и др.]. Активно протекающие в сибирских регионах социокультурные изменения (миграция, урбанизация, социальное расслоение и пр.) способствуют возникновению новых идентификационных границ, которые будут рассмотрены далее на примере Ханты-Мансийского округа - Югры. Работа основана на собранных в разные годы в этом округе полевых материалах, использованы также нормативные документы, научная литература и публикации в СМИ. Современный облик Западной Сибири - как социально-экономический, так и этнокультурный - во многом продукт миграционных процессов, связанных с развитием нефтегазовой промышленности. Примерно с середины 1960-х гг., когда шло активное нефтегазовое освоение, началось массовое и «взрывное» заселение региона [16. C. 60]. К моменту проведения всесоюзной переписи 1979 г. население Ханты-Мансийского округа увеличилось в 2 раза, достигнув 570,8 тыс. чел., а в 2010 г. составило уже 1 532 тыс. чел. В настоящее время в округе проживают представители более 120 народов, при этом 82% приходится на три основные этнические группы - русских, татар и украинцев. В составе населения ХМАО-Югры принято выделять «коренные» (сформировавшиеся на этой территории) и «пришлые» (появившиеся там позже, уже как сложившиеся народы). Из них первые (ханты - 19 354 чел., манси - 10 392 чел., другие коренные малочисленные народы - 602 чел.) занимают в этнической палитре округа всего около 2%, однако в региональной политике за ними признается особая «структурообразую щая» роль [17]. Стоит также отметить, что развитие нефтяной и газовой промышленности стало определяющим фактором урбанизации региона [18]. В соответствии с общей тенденцией увеличивается доля городских жителей и среди коренных малочисленных народов Севера: у хантов в 1979 г. - 22,6%; в 1989 г. - 29,8; в 2002 г. - 34,6; в 2010 г. - 38,4%; у манси в те же годы - 35,3, 45,6, 51,8, 57,3% соответственно [Там же]. Сложившаяся ситуация влияет на разрыв территориальной и этнической идентификации, способствует этническому смешению и распространению множественной идентичности у представителей КМНС. Но, несмотря на формирование «измененной» идентичности, они стараются овладевать би(поли)культурными компетенциями без потери ценностей собственной культуры [19]. Более того, опыт межэтнического общения обусловливает больший интерес к своей этнич-ности. «Постоянный процесс противопоставления -символического или реального, прямого или непрямого, при помощи которого коренные отличают себя от большинства, - является решающим фактором поддержания “непрерывных систем идентификации” (persistent identity systems) и усиления существующих границ» [1. С. 171]. Тенденция поддержания этнокультурных границ наметилась в сообществах северян с конца 1980-х гг., когда этничность стала осмысливаться ими как продуктивная стратегия адаптации к изменившимся социально-политическим условиям. Е.Ю. Кошелева, изучавшая современные общественные движения в среде КМНС, пишет о том, что этничность - «своего рода убежище и комфортная ниша для человека в ситуации внешних вызовов и нестабильности социального пространства» [20. C. 309]. Начало процессов этнической мобилизации в Ханты-Мансийском автономном округе связывают с созданием в 1989 г. общественной организации «Спасение Югры», нацеленной на консолидацию проживающих в округе представителей народов Севера («коренная Югра»), сохранение их этнической самобытности, языка и культуры. Активизация этнокультурного потенциала коренных народов в Югре, как и в ряде других сибирских регионов, во многом базировалась на сопротивлении нефтяному доминированию, ставшему мощным фактором роста этнического самосознания. В борьбе за свои права югорские аборигены добились определенных результатов. В частности, достигнут известный компромисс в развитии промышленного производства и традиционных отраслей хозяйства, а набор новых идентичностей народов Севера подкрепился правовой основой (в 1990-х - начале 2000-х гг. в России вышла серия специальных федеральных законов, касающихся жизни коренных малочисленных народов) [13]. Кроме законотворческой деятельности, региональная и всероссийская ассоциации малочисленных народов Севера провели множество мероприятий, способствующих развитию этнических языков, промыслов, сувенирного производства, изданию художественной литературы, учебников, закреплению международных связей с представителями аборигенных народов других стран. В целом этнические лидеры провели большую работу по сплочению Коренные малочисленные народы севера в поликультурном пространстве Западной Сибири 111 этих народов, осознанию ими своей общности, общих бед и путей их устранения [21-23]. С конца 1980-х гг. в округе широкое распространение получил термин «коренные малочисленные народы Севера». Как его синоним стало использоваться также слово аборигены. В качестве любопытной подробности здесь будет уместным вспомнить, что еще в начале 2000-х гг. в рецензии на независимый экспертный доклад «Современное положение и перспективы развития малочисленных народов Севера, Сибири и Дальнего Востока», который готовился в то время в Институте этнологии и антропологии РАН, наша питерская коллега Л.Р. Павлинская сочла использование слов «абориген», «аборигенность» несколько странным аргументируя это тем, что северные народы, в том числе и малочисленные, к XX в. прошли огромный путь в своем развитии, достигнув «цивилизационного уровня». Сегодняшнее измерение данного концепта определяется «трансформацией его внутреннего содержания и символической перекодификацией: от понятия, ассоциируемого с периферийностью, дискриминацией и стигматизацией, к термину, актуализирующему культурный примордиализм, поддерживающему и легитимизирующему специфические права коренных народов, что во многом отвечает современным политическим стратегиям элит этих народов» [1. C. 162]. Более того, идентичность вышла за пределы региона и страны и опирается на концепцию «коренного народа» в международной трактовке. В одном из своих интервью идеолог обско-угорского «этнического возрождения» Е.Д. Айпин на вопрос, почему для него было так важно начать с международного сотрудничества, ответил: «Потому что в мире уже был накоплен опыт по защите прав коренных народов, в котором мы нуждались» [24. C. 26]. Слово «индигенность» (от английского indigenous peoples) как фактор принадлежности к коренному народу все чаще стало появляться и в исследовательском дискурсе [1, 25 и др.]. По словам В.А. Тишкова, «“индигенность” сегодня - это не менее крутой концепт, чем бывший “этнос”. Тот хотя бы имел ограниченное территориальное и историческое хождение. А индигенности ныне придается универсальный статус на уровне ООН и сопредельных международных организаций» [26. C. 504]. Успехи глобального индигенного движения обусловлены, с одной стороны, широким распространением представлений, исходящих из признания ценности и необходимости сохранения разных культур, с другой -активной борьбой самих аборигенов против глобального давления доминирующего общества в защиту ценностей традиционной культуры, за официальное признание соответствующих коллективных прав. В современном значении концепт «индигенность» выражает стремление коренных народов самостоятельно определять перспективы своего развития. Коренные народы конституируют и репрезентируют свою идентичность и культуру с учетом общественного мнения, национального законодательства и международно-правового регулирования, что приводит к фундаментальным трансформациям самих акторов. Их характеристики больше не могут быть представлены только в терминах примордиальности [27. C. 387]. Сегодня российские представители народов Севера активно участвуют в деятельности международных организаций, осваивают опыт аборигенного самоуправления и апеллируют к мировому сообществу. Такая идентичность близка к инструментальному пониманию, ее можно рассматривать как стратегию, направленную на достижение определенных целей: самопрезентации, уважения к себе (группе), ощущения психосоциального благополучия, признания со стороны значимых других [28. С. 46]. Наряду с этим все острее становятся политические дискуссии по проблемам соотношения индивидуальных и коллективных прав применительно к коренным народам. С одной стороны, предоставление особых прав и привилегий этим народам рассматривается в качестве необходимого обеспечения их выживания и сохранения, а также как восстановление по отношению к ним исторической справедливости. С другой -в этом усматривается как минимум два основных объективных противоречия: между интересами населения, ведущего традиционный образ жизни, и общегосударственными потребностями развития современной промышленности, обеспечивающего блага цивилизации для основной части населения страны, но ведущего к изменению традиционной среды обитания коренных народов; между коренными народами и иными, проживающими на данной территории [9. C. 12]. Вероятно, разрешение этих противоречий можно найти только во взаимовыгодном диалоге. Плодотворные модели позиционирования северных меньшинств, как заметил А.В. Головнев, сочетают ценности «коренных» и «укорененных». «Именно на основе внутрирегиональных практик диалог культур на Севере сдвинулся в последние годы от фронтирного противоборства к конструктивному взаимодействию» [29]. Полевые материалы показывают, в ХМАО-Югре ведется подобная работа по интеграции населения округа в единую общественную среду основе синтеза культур аборигенного и пришлого населения [30]. В интерпретации некоторых исследователей такая политика получила название интегративного культа Югры: «в узкоэтническом смысле - как культивирование эт-ничности обских угров и в широком смысле понимания Югры как определенной территории» [31. C. 199]. Вот одно из высказываний по этому поводу губернатора округа Н.В. Комаровой: «Мое личное убеждение состоит в том, что мы, “пришлое население”, не должны себя отделять от коренного, и наоборот. И для этого есть все возможности у каждого из нас - на национальном, психологическом, экономическом уровнях. И в этом наша сила. И второе, все-таки коренные народы Югры - это люди, которые исторически первые пришли на эту землю... Сохранение и развитие коренных народов - это фундаментальные вещи и наша первостепенная задача» [32]. Стоит подчеркнуть, что это еще и важнейшая политическая задача властей округа, статус которого определяется именно проживанием на данной территории коренных малочисленных народов, что подчеркнуто в его основном законе - Уставе. Практическая реализация принятых законов, касающихся КМНС, многие годы осложнялась отсутстви- Е.А. Пивнева 112 ем на федеральном уровне официально утвержденного порядка отнесения отдельных граждан к коренным малочисленным народам. В свое время один из сотрудников Администрации ХМАО-Югры заверил меня, что нет и никогда не было проблемы в подтверждении этнической принадлежности: «Даже сегодня при записи актов гражданского состояния можно спокойно сказать, где ребенок родился и записать его ханты, манси и пр., никто тебе не имеет права отказать... эта проблема некорректно обозначается. Есть проблема подтверждения правосубъектности коренных по признаку образа жизни, которую в затянувшихся дискуссиях условно назвали документальным подтверждением этнической принадлежности, но на самом деле имеется в виду, конечно же, совсем другое. Имеется в виду, каким образом, по каким критериям фиксировать все те признаки, совокупность которых нам позволяет распространять на человека так называемые гарантии прав коренных» [33]. Но, как показывают полевые материалы, на практике люди сталкивались с этой проблемой и зачастую вынуждены проходить различные бюрократические процедуры объективации принадлежности к КМН [14, 15 и др.]. 6 февраля 2020 г. президент России В.В. Путин подписал Федеральный закон «О внесении изменений в федеральный закон “О гарантиях прав коренных малочисленных народов Российской Федерации” в части установления порядка учета лиц, относящихся к коренным малочисленным народам». Теперь люди смогут единожды представить сведения и документы о себе, избавившись от необходимости многократно повторно представлять информацию в различные заинтересованные органы. В целом анализируемый случай отражает ситуацию, когда организация этнических идентичностей КМНС основывается, скорее, не на объективных культурных характеристиках, а на приписывании ограниченному набору признаков определенных социальных значений (см.: [34]). Здесь мы, вероятно, сталкиваемся с феноменом реифицикации, когда определенные классификационные термины наделяются собственной идентичностью [35. C. 16]. В настоящее время на государственном уровне четко прослеживается тенденция, направленная на разведение правовой и этнической идентичности. Особые права и преференции для КМН обусловлены не столько этнической принадлежностью, сколько особым (традиционным) образом жизни. Однако сопряженность этнической и правовой идентичности по-прежнему актуальна среди хантов и манси, в том числе проживающих в городе. Мне доводилось слышать, например, такие высказывания: «Как это мы не КМНС, а кто же мы тогда?» [33]. Веденная и утвердившаяся в советское время номенклатура народов Севера оказала существенное влияние на их самосознание. «Теперь, после нескольких десятилетий, когда эта номенклатура широко использовалась в официальных документах (таких как свидетельство о рождении, паспорт, похозяйственные книги, различные справки, списки и отчеты), а также в литературе и средствах массовой информации, многие народы Севера отчасти приняли ее», - справедливо считает Н.Б. Вахтин [36. С. 20]. Симбиоз этничности с правом «загружает» идентичность представителей этих народов дополнительными смыслами, создавая условия возникновения ее особых форм, в которые также «вмонированы» в иерархическом или бессистемном порядке другие -как более частные, так и более общие идентичности [37]. Очевидно, что коллективная идентичность дает дополнительные возможности адаптации в меняющемся мире. В то же время в современных условиях увеличивается значение удельного веса личностных начал. Хорошо известно, что подобные сообщества (даже на уровне отдельных народов) внутренне неоднородны. Групповая лояльность и включенность в этнические сети в некоторых случаях может означать воспроизводство традиционного образа жизни и ценностей, а в других - новаторский процесс производства модерных отношений и соответствующих современности (или постсовременности) культурных форм [38. С. 155]. Сегодня североведы все чаще задаются вопросом о том, каким образом коллективные стратегии идентичности соотносятся с практиками этнической идентификации отдельного человека. Рациональное осмысление проблем этнической идентичности должно элиминировать стереотипное представление об этнических меньшинствах как об однообразной социокультурной и политической массе, переживающей и решающей исключительно проблемы своей идентификационной уязвимости в условиях динамично развивающихся процессов современного полиэтничного общества [39]. В связи с этим в качестве одной из перспективных исследовательских задач этнологии / социально-культурной антропологии представляется изучение транскультурных идентичностей как особых форм культурного многообразия - когда люди живут и мыслят себя одновременно в разных культурных измерениях.

Скачать электронную версию публикации