Grimmelshausen and the profit tradition and itsmental mutation at the German ground of the Early Modern European history.pdf «Эге, Симплиций, возведи себя во дворянство, - навербовав из своегокошелька отряд драгун императору - вот и готов молодой господин, которыйсо временем вознесется ещё выше- Но когда я принимал в соображение, что мое величие может разлететься в первой же, неудачной схватке или вскорости быть низвергнутым вместе с войной при заключении мира, то у меняпропала к этому всякая охота. Вот когда ты возмужаешь, - сказал я самомусебе, - то возьмешь красивую, молодую, богатую жену, а там купишь какоени есть дворянское поместье, да и заживешь на покое. Я собирался разводить скот и честным путем получать свой большой барыш» [1. C. 192]. Такиедва способа получения прибыли определяет Г.Я.К. Гриммельзгаузен в своемромане «Симплициссимус» перед главным героем. Роман был написан автором на основе собственного опыта о Тридцатилетней войне и отразил специфику ментальных мутаций в Старой Империи в первой половине XVII в.Особую ценность романа как исторического источника в отечественной историографии впервые отметил Б.Ф. Поршнев в работе «Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства» [2. С. 82-112].Гриммельзгаузен описывает два возможных варианта эффективного вложения средств с целью получения наживы. Первый связан с развитием военной карьеры и покупкой дворянства. Такой выбор был характерен для большинства ландскнехтов, стремившихся, в случае захвата большого военноготрофея, превратиться из рядового кнехта в капитана. Регенерация варварскихустановок сознания, в соответствии с которыми лучше сразиться и ограбить и таким образом получить добычу, чем ждать от земли непредсказуемого урожая в условиях Тридцатилетней войны [3. C. 271-272], когда возрастали рискиего получения и сохранения в связи с военными действиями, происходит особенно легко. Причем, как заметил ещё Г. Дельбрюк: «Не верно, что тольковсякий сброд и преступники шли на призывный бой барабана вербовщика.Масса состояла из сыновей бюргеров и крестьян, что из хороших семей; патриции и рыцари служили среди них на двойном окладе жалования» [4. C. 47].Беспрецедентно возросшая масса военных наемников в период Тридцатилетней войны втянула в орбиту своих представлений широкие слои населения, передавая им груз негативных установок, связанных с наживой. Само государство способствовало расширению этого процесса. В 1625 г. с началом ДатскоА.С. Вершинин106го периода войны (1625-1629) Валленштейн модернизировал систему Мансфельда, суть которой сводилась к тому, что военачальник, произведя подсчет«рациона» воинской части на период постоя, передавал его гражданским властям, а те обязывались произвести его раскладку на местное население в денежной либо натуральной форме. В основе модернизации лежал переход от натурального фуража к денежному, который должен был собираться с оккупированных территорий на правах военных трофеев ландскнехтами. К оккупированным территориям относилась вся территория Империи, не принадлежавшая лично Императору или курфюрсту Баварскому [5. C. 79]. Таким образом, Гальберштадтский ордонанс, подписанный Фердинандом II, санкционировал хищнические устремления как рядовых ландскнехтов, так и офицеров.Негативные явления, вызванные ордонансом, катализировали процесслюмпенизации населения, породив наёмников типа Гриммельзгаузена и его героя Симплициссимуса, - людей, насильно вырванных войной из своей социальной среды. Причем дело не только в экономико-политических причинах этого явления, которые, конечно, важны, но и в существовании практикипохищения ландскнехтами здоровых мальчиков из городов и деревень для использования их в качестве слуг. (Гриммельзгаузен, будучи подростком, был похищен кроатами. Этот сюжет из биографии автора нашел свое отражение в тексте романа «Симплициссимус»: главного -------героя также похищаютво время налета на крепость кроаты [1. С. 107-109]). В результате юноши, покинувшие свою социальную страту в период идентификации с ней, получали затяжной кризис идентичности: с одной стороны, сохранялись заложенные воспитанием установки той социальной среды, из которой они происходили, с другой - усваивались совершенно противоположные ценности, привитые корпорацией ландскнехтов.У Гриммельзгаузена можно найти, казалось бы, парадоксальные примеры того, как ценность денег отступает перед возможностью приобретенияновых социальных связей, направленных на интеграцию в корпорацию ландскнехтов: «А все деньги, коим одаривали меня офицеры, я снова щедро расточал, ибо тратил их до последнего геллера, потягивая с добрыми приятелями гамбургское и цербстское пиво, каковы сорта мне более всего пришлисьпо вкусу, невзирая на то, что всюду, куда бы я ни пришел, я мог вдоволь попировать на дармовщину» [1. C. 119]. Причем в процессе этой интеграцииработает один из наиболее архаичных регуляторов человеческого общества -реципрокный обмен: «Ибо я умел наказать строптивых и щедро вознаграждать тех, кто оказал мне хотя бы наименьшую услугу, так что едва ли не половину своей добычи вновь раздавал или тратил на своих соглядатаев. Оттого мой кошелек стал так же увесист, как и моя репутация» [1. C. 148]. Такимобразом, устойчивая установка земледельца или ремесленника, связанная с бережливостью, начинает претерпевать эрозию сразу же со вступлением в ряды ландскнехтов. Такое отношение к богатству, при котором необходимоскорее раздавать, чем копить и приумножать, было свойственно средневековому рыцарскому сознанию. Однако в данном случае оно имеет иные смысловые коннотации. Идеалы и ценности рыцарского сословия привлекалиландскнехтов. Однако привлекала именно внешняя сторона престижностиГриммельзгаузен и нажива: традиция и ее ментальные мутации на германской почве107обладания данным имиджем. Основной пласт ценностей, связанных с характером деятельности ландскнехта, был все же иным, свидетельствующим о деформации этого агента социального поля. Ещё в средине XVI в. Джироламо Музио в своём дуэльном трактате признаёт право рядового солдата (нерыцаря) на поединок, поскольку оружие аноблирует человека в случае, есливоенная профессия - его единственное занятие в мирное и военное время [6.C. 13]. Но ощущение причастности к людям военной славы, как свидетельствует анализируемый роман, являлось механизмом социально-психологическойкомпенсации осознания неправедности своих действий. «А что касается опасности моего душевного состояния, то надобно знать, что, стоя под мушкетом, я порядочно одичал и стал человеком, который больше не печалуется ни о боге, ни о своем слове: не было такого злодейства и такой недоброй выходки, коих я не был способен совершить (выделено мною. - А.В.)», - признаетсяСимплициссимус в середине романа [1. C. 252].Попытки через внешние признаки ассоциировать себя с рыцарским сословием приводили к ряду мутаций ценностных установок. Сюжеты, связанные с попытками найти легитимное оправдание обогащению ландскнехтовпутем ограбления населения, встречаются на протяжении романа постоянно.В центре таких попыток стоит своеобразное понимание рыцарской щедростии благородства. Показателен в этом плане эпизод, приведенный в конце второй книги, связанный с кражей сала у попа в период бедствия отряда ландскнехтов и последующим многократным возмещением ему ущерба послезахвата добычи [1. C. 150-155].При всей внешней схожести, образ «Робин Гуда - благородного разбойника» не соотносится с образом ландскнехта. В одном случае в центре стоит попытка социального перераспределения богатства, в другом - стремление к собственной выгоде, через препарированное понимание благородства. «В остальном же я был слишком высокого о себе мнения, чтобы красть у бедняков, ловить кур или подбирать, как мышь, какие-либо крохи», - говорит Симплициссимус, объясняя мотивы своего поведения в ситуации со священником [1.C. 160]. Главным же отличием от рыцарской щедрости, основу механизма действия которой составляет необходимость приобретения авторитета у вассалов, является то, что щедрость ландскнехта связана с желанием сохранить награбленное богатство от своих же «товарищей»: «Я также был вполне убежден, что мной бы скоро пожертвовали, если бы я не был столь щедр» [1. C. 160].Вышеприведенные сюжеты, свидетельствующие -------о деформации сознания«человека войны» в обозначенную эпоху, соседствуют на страницах романас противоположными. Гриммельзгаузен отвергает вариант вложения средствв войну, стараясь показать ненадежность отдачи. Возможно, он намекает на судьбу полководца Валленштейна, стремившегося к имперской короне черезприобретение чешского курфюршества, но потерпевшего крах во всех своихпланах. Во втором варианте, предлагаемом автором своему герою, видятсякак прочные культурные традиции, которые были наработаны в германскойкрестьянско-бюргерской среде в предыдущие столетия, так и собственныйопыт Гриммельзгаузена. Ещё в начале романа он утверждает высокую, почтисакральную ценность труда на земле: «Презрен от всех мужицкий род; \ ОдА.С. Вершинин108нако ж кормит весь народ…\ Весь свет давным-давно б поник, \ Когда б не жил на нем мужик. \ Пустыней стала бы земля, \ Когда бы не рука твоя» [7.C. 212-213]. Но не сам по себе труд как ценность привлекает автора, а его конечный результат. Работая экономом в замке Уленбург в период написания романа, Гриммельзгаузен знал о высокой прибыльности сельского хозяйства при его правильной организации. Стремление же к прибыли посредством честного труда мотивируется, прежде всего, таким качеством, как бережливость: «Всего и не перечислишь, чего можно достичь, обладая любезными денежками, ежели только уметь правильно их держать и расходовать», - пишет Гриммельзгаузен [1. C. 192]. Мотивировка автора «Симплициссимуса» по существу близка предпринимательской аскезе, проанализированной М. Вебером в работе «Протестантская этика и дух капитализма».Она более чем красноречиво свидетельствует о специфике ментальных мутаций средневековой традиции в эпоху Перехода на германской почве, отчетливо выявляемой при сопоставлении с испанским вариантом подобногорода динамики (Подробнее об этом см. [8]).Особый выбор Гриммельзгаузена, не соответствующий выбору большинства германского общества, демонстрирует относительную прочность в немецком сознании позитивных установок, связанных с «честной наживой»и трудом, наработанных в предшествующую эпоху. Само существованиетакого типажа показывает тот скрытый резерв мотиваций и установок, репрессированный под воздействием негативных явлений в Германии XVII в., который в будущем при возникновении более благоприятных экономических и политических условий в отличие от Испании способствовал ускоренной модернизации. Подытоживая, замечу, что проведенная реконструкцияизменений менталитета, отраженных в анализируемом источнике вполнекоррелирует с теорией среднего уровня - в данном случае теорией процессовПерехода В.М. Ракова [9]. В то же время она позволяет и уточнить специфику германского варианта этих процессов в зоне так называемой полупериферии, а стало быть, поставить вопрос о необходимости внесения уточнений в комплекс концептуальных положений предложенной пермским исследователем модели типологизации процессов перехода к Новому времени.

Скачать электронную версию публикации