I remember about Zoya Yacovlevna Boyarshinova.pdf В 1974 г. я окончил среднюю школу в маленьком тогда северном городкеСургуте. С пятого класса я знал, что хочу быть историком, так что проблемабыла одна - в какой именно университет поступать. Об эту пору как раз открылся университет в Омске - городе, где продолжал жить и работать мой отец. Однако Омский университет, где я позднее проработал без малого тридцать лет и в котором я работаю сейчас, в 1974 г. я отверг именно за его молодость и решился поступать в ТГУ. Школьный мой учитель историиА.В. Екинекова осторожно и тактично пыталась меня отговорить, давая понять, что она, конечно, верит в мои силы, но в Томский университет поступают, однако же, лучшие из лучших, к каковым я, выпускник сургутскойсредней школы № 2, по определению принадлежать не могу.Тем не менее на исторический факультет ТГУ я поступил на удивлениелегко. Получив оценку «отлично» на первых трех экзаменах и продемонстрировав чудовищное незнание английского языка, не потеряв при этом присутствия духа, я, по светлой милости экзаменаторов, получил три балла и сделался студентом.По старой томской традиции абитуриентов в общежитии на Ленина, 49опекали несколько студентов со старших курсов, выступая в роли, как мне помнится, комиссаров общежития. От одного из них я и услышал впервыеимя Зои Яковлевны Бояршиновой. Тот факт, что она старейший работникфакультета, его первый декан, крупнейший ученый, меня почему-то заинтересовал мало, но меня опьянило слово «профессор» я желал знать, какая она, как относится к студентам, а, стало быть (я об этом не сказал вслух, однакоже подумал), будет относиться и ко мне. Старшекурсник посмотрел на меняс изумлением и отделался фразой «поживешь-увидишь».Куда более активно обсуждалась факультетская жизнь и факультетскиепреподаватели, особенно те, с которыми нас ждала встреча в первом семестре, на сельхозработах, куда непременно направлялся первый курс. Именно«на картошке» Зою Яковлевну характеризовали обычно следующим образом: строга, сурова, авторитетна, суха, до мелких жизненных дрязг студентаникогда не снисходит, читаемый лекционный курс знает прекрасно, сдать ей зачет и экзамен мудрено и проч. Я трепетал, что понятно и извинительно.Во-первых, я единственный из многих поколений моих крестьянских предков поступил учиться в университет, при том, что обе мои бабушки, в то время еще здравствующие, были абсолютно неграмотны и не умели дажеподписываться. Во-вторых, сама атмосфера в ТГУ, благородная патина старины, здания главного корпуса и Научной библиотеки строгих классическихпропорций (из каменных зданий в Сургуте наличествовали три «хрущевки», райком и три школы) действовали безотказно, и ощущения, что я нахожусь в храме науки, не оставляли меня весь первый курс.Вспоминая Зою Яковлевну Бояршинову31К этим чувствам примешивалось еще одно обстоятельство. Я уже знал, что профессор Бояршинова будет читать нам курс дорусской истории Сибири. Для меня это была история хантов и манси, которых я хорошо знал с детства и твердо верил, что никакой истории у них нет и быть не может. Тогда о чем же нам будет читаться пространный семестровый курс- Я был заинтригован и терялся в догадках.Первая в жизни университетская лекция (17-я аудитория БИНа) была как раз по истории Сибири. Я примчался заранее, в полупустой аудитории не спеша выбрал место за вторым столом у стенки (ни на одном другом лекционном курсе я не сидел более на этом месте). Аудитория заполнялась я томился и ждал. Если бы меня тогда спросили, что, собственно говоря, я ожидал увидеть, я затруднился бы с ответом, но, во всяком случае, нечто незаурядное; человека, глядя на которого, любой мог бы сказать: се - профессорВ голове моей (я это ясно помню) почему-то мелькал образ феи - крестнойЗолушки из старого фильма, в платье из серебряной парчи и какой-то газовой накидке. Неловко сейчас признаваться, но я ждал чего-то подобного.Абсолютная иррациональность подобного ожидания меня совершенно тогдане смущала.По тому, как смолк гул голосов в аудитории, я понял, что лектор уже вошел, но вертеть головой (дверь, как известно, за спинами) было неловко.Впрочем, ждать осталось мгновение... Мимо меня не спеша шла к кафедрепожилая и, как мне показалось, очень уставшая женщина, невысокая, седая.Я успел заметить поразившие меня детали: гребенку в волосах и темносинюю шерстяную кофту. Такие же по праздникам носила и моя родная бабушка Варвара Захаровна. Спустя минуту, уже после того, как в аудиториираздался характернейший голос Зои Яковлевны, я усмотрел, что профессорБояршинова курноса- Курноса, как моя родная бабушка. И у нее такие же морщинки- Со мной немедленно произошла чудесная метаморфоза - я ощутил себя своим в университетской аудитории, в тогда еще неродном, чопорном и холодном университете. Не могу утверждать, что это чувство в дальнейшем облегчило мне студенческую жизнь, скорее наоборот: то, что студенчество предполагает труд, а не только счастливейшее и беззаботноежуирование, я осознал лишь после своего восстановления. Но радостноеощущение приобщения, причастности, посвящения, которое снизошло на меня на первой лекции Зои Яковлевны, незабываемо. Сейчас, когда я пишуэти строки, я вновь его пережил, и, право, мне жаль, что ни мои дети, ни следующие поколения студентов, выросших в наш циничный век, не смогутиспытать того катарсиса, который пережил я.Я был не самым аккуратным студентом, но лекций Зои Яковлевны не пропускал. В тот год она хворала. Я помню термос, из которого во времялекции она вынуждена была наливать себе несколько глотков очень горячегочая и с восхитительной несуетностью пила его. Мне казалось, что ей труднобыло ходить. Но я решительно не помню, чтобы ее лекции отменялись или переносились. По звонку она являлась в аудиторию, очень размеренно, как потом стали говорить, «академично», начинала читать. Ее лекции лишеныбыли внешнего блеска, и никто не назвал бы их живыми или образными, но Ю.А. Сорокин32я, хоть и не слышал еще тогда, что «старое золото редко блестит» (старое в данном контексте понимается в английском духе, т. е. «доброе», «настоящее»), был тронут. Они мне просто нравились; я, едва ли не единственныйна курсе, ставил их выше лекций Г.И. Пелих, В.И. Матющенко и других студенческих кумиров в первом семестре. Но уже вкусив преподавательскогохлеба, читая своим студентам курс феодальной Сибири, я смог оценить их подлинное качество. Передо мной открылась бездна. Я понял, что читатьлекции хуже Зои Яковлевны невыносимо стыдно, а читать как она, я не смогу никогда. Будучи человеком совестливым, я подумывал о том, чтобы уйтииз университета. Меня вразумил мой друг и коллега Ю.В. Балакин, посоветовав искать свою колею, а не следовать чужой.Еще долго я смирял свою лекторскую гордыню, просто перечитываяконспект лекций Зои Яковлевны. Но так вразумительно и к месту характеризовать в лекции на конкретную тему источники, с непередаваемой личнойноткой подавать историографические сюжеты, я, боюсь, так и не научился.На труды многих и многих историков (например, Бахрушина и Шункова) я, безусловно, смотрю глазами Зои Яковлевны, и с этим уже невозможно ничего поделать.По молодости лет я, копируя ее манеру, много писал на доске, хотя и не таким аккуратнейшим бисерным почерком, как она. Я даже пытался, вызывая смешки в аудитории, говорить «англичанин», как выговаривала она, с ударением на последнем слоге. Несколько лет назад, участвуя в работе международной научной конференции, я безошибочно определил ученика Зои Яковлевны по этому характерному выговариванию слова «англичанин», и нам было очень приятно вспомнить добрым словом и студенчество, и факультет, и Зою Яковлевну.Впрочем, на первом курсе меня сильнейшим образом смутило два обстоятельства. Первое. Начав читать второй том академического издания«Истории Сибири», я был неприятно поражен тем, что его текст и лекцииЗои Яковлевны совпадали почти один к одному. Очень скоро я сообразилпосмотреть, кто же автор главы в «Истории Сибири». Им оказалась проф.З.Я. Бояршинова. Это открытие вызвало во мне смешанные чувства: гордость за Зою Яковлевну, с одной стороны, и, не скрою, недоумение, с другой. Недоумение было вызвано следующим соображением (вполне, попервокурсному, глупым): если есть опубликованный текст, зачем читать на этот счет лекцию, не проще ли адресовать студента к публикации. Недоумение скоро прошло, но всю свою научную жизнь, изучая эпоху Павла I, я до сих пор никогда не читаю лекцию о его царствовании в общем курсе отечественной истории XVIII в.Второе обстоятельство связано с контрольной работой, которую непременно проводила Зоя Яковлевна. Мне выпало написать аннотацию на монографию (ни автора, ни названия сейчас не помню). Поняв, что такое аннотация, монографию я читать не стал, а отбоярился коротенькой запиской. Зоя Яковлевна, подводя итоги контрольной работы, совершенно неожиданновыделила мой опус, похвалив меня «за чистоту жанра». Я мучился оттого, что Зоя Яковлевна не смогла понять, что книгу я не читал (иначе она, по моВспоминая Зою Яковлевну Бояршинову33ей железной логике, меня бы не похвалила), думал даже пойти на консультацию объясниться, но оробел. Со временем мне, конечно, открылось, что Зоя Яковлевна разумела под «чистотой жанра». Я до сих пор горжусь силой своей воли, с помощью которой я подавил желание объясняться с Зоей Яковлевной.Судьба подарила мне удачу, природу которой я уловил далеко не сразу.Зоя Яковлевна у нас, уже пятикурсников, должна была вести преддипломный семинар. Для меня коллизия состояла в том, что первые четыре годасвоего студенческого бытия я специализировался по археологии у нежномною любимой Людмилы Александровны Чиндиной, и лишь на пятом вдругрешился заняться Павлом I. Такого заведующая кафедрой З.Я. Бояршиноваодобрить, понятное -------дело, не могла, прежде всего, в силу твердой уверенности (вполне сегодня мною разделяемой), что качественное дипломное сочинение за один год не пишут. Кроме того, я тупо настаивал, что утвержденнаямне тема дипломной работы «Личность российского императора Павла I по воспоминаниям современников» носит не источниковедческий, а конкретноисторический характер. Сегодняшний профессор Сорокин ни при каких обстоятельствах оспаривать мнение профессора Бояршиновой не стал бы, но рьяный и едва прочитавший сотню книг по теме студент-пятикурсник Сорокин сделать это попытался. Выслушав мои горячечные филиппики, Зоя Яковлевна, помолчав, приняла мудрое решение: заслушать мой доклад на преддипломном семинаре, а затем уже высказать свое окончательное мнение.О, сколько труда и вдохновения я, прошедший суровую школу спецсеминара проф. Н.В. Блинова, вложил в этот доклад. Иногда мне кажется, что ни над одним из своих текстов я не работал с таким трепетом, даже тогда, когда мне, еще даже не кандидату наук, редакция журнала «Вопросы истории» заказала большую статью о Павле I, пообещав заплатить приличныйгонорар. Понимая свою уязвимость, я, твердо усвоив уроки Николая Васильевича Блинова, оттачивал формулировки цели и задач, определял круг вопросов, которые останутся за рамками моей работы, пытался не обозначить, но объяснить позиции историков и проч. Видимо, доклад и в самом делеудался. Мои товарищи меня хвалили, но последнее слово оставалось за ЗоейЯковлевной. И она, в скупых и емких выражениях, подтвердила мнениегруппы. Это было больше, чем победа. Это было признание. Однако тут же Зоя Яковлевна меня обескуражила, весомо, как умела делать только она, объявив мне, что одно из принципиальных положений моего доклада ее решительно не устраивает, а именно: в советской историографии личностьПавла I никогда не изучалась. Я вспыхнул и, будучи твердо уверен в том, что нет не только специальной монографии, но даже и развернутой статьи, имелдерзость заявить об этом. Следующие 53 минуты (я, скосив глаза, засек время), Зоя Яковлевна спокойно и как-то жалеючи объясняла мне, почему я не прав. Я твердо знаю, что именно в эти 53 минуты родился историк Сорокин.Это был урок на всю жизнь, урок, позволяющий мне считать З.Я. Бояршинову, как и Н.В. Блинова, своими непосредственными учителями, хотязащищался я, вплоть до докторской диссертации, под руководство другихЮ.А. Сорокин34терпеливых и мудрых наставников, встречи с которыми мне были дарованыщедрой судьбой. Естественная признательность и самые теплые чувства, которые я испытываю к ним, только подчеркивают особое мое отношение.Перед распределением я получил от нее лестное предложение. Она пообещала выхлопотать мне место в проблемной лаборатории, которой тогдаруководил проф. Н.В. Блинов, отправить меня на соответствующую стажировку с тем, чтобы под ее руководством я занялся изучением ценнейшегоисточника по истории феодальной Сибири - дозорных книг. Предложениебыло сделано мне, разгильдяю, отчисленному на втором курсе за академическую неуспеваемость, шедшему на распределении 31 (это значит, что тридцать человек на нашем курсе имели оценки более высокие, чем я), в то время как выпускники с красными дипломами работу не то что на родном факультете, но даже и в вузе не получали. Задавать после такого предложениядурацкие вопросы о том, где я буду жить, было решительно невозможно. Но я к тому времени уже был нежно любящим мужем и счастливым отцом, мне было где жить в Омске, меня брали на работу в Омский гос. университет.Посоветовавшись с Н.В. Блиновым, я решился предложения З.Я. Бояршиновой не принимать.Видимо, она была обижена. Место источниковеда на кафедре занялП.Ф. Никулин, закончивший университетский курс год спустя. Наезжая в Томск из Омска достаточно часто, я всякий раз приходил на родную кафедру, просто чтобы поклониться Зое Яковлевне. Она, видимо, поняла, что иныхцелей у меня нет, стала меня привечать и, как мне кажется, с удовольствиембеседовала со мной о разном. Мне хочется думать, что она делала это, чувствуя мой нельстивый и искренний пиетет перед ней.Я и сейчас прихожу на кафедру в Томском гос. университете также легкои свободно, как и на свою в Омске. Люблю смотреть на удивительно удачный портрет Зои Яковлевны, со светлой печалью вспоминаю незабвенногоА.А. Говоркова, так много для меня сделавшего, Г.Х. Рабиновича, А.Н. Котлярова. При этом я ясно и холодно осознаю, что, достигнув формально тех же научных регалий, что и они, встать с ними вровень мне не удастся, ибо, вопреки В.А. Жуковскому, ученик не может превзойти учителя никогда.

Скачать электронную версию публикации