The foreign in Russian literature and journalism of the 19th century: perception of the polyethnoconfessional Volga regi.pdf Девятнадцатое столетие - время активного роста русского самосознания, актуализировавшего в литературе вопросы соотношения «своего» и инонационального - «иного», «другого». Одно из знаковых явлений эпохи - формирование и закрепление образа нерусского, и не только в традиционном аспекте русско-европейского взаимодействия в характерной дихотомии «Россия - Европа», «Восток -Запад». В условиях этнического многообразия Российской империи русские писатели обращались к «внутренним» народам, к «духовной множественности» (Д. Лихачев) российского бытия. Русская литература в русле общей культурной тенденции эпохи (изучение России в историко-географическом, экономическом, этнографическом направлении и осознание ее как государства-империи, населенного многочисленными народностями) вводила в свое эстетическое пространство инонациональные миры, «осваивала» различные российские «инокультуры», создавала представление о «народах разноязычных», составляющих «Русскую землю» (В.И. Даль). Рецепция инонационального, жизни и верований нерусских народностей Волги - творческое воплощение поликультурного и этноконфессио-нального российского пространства, изображение которого расширялось в творческом процессе от десятилетия к десятилетию. Поволжье представляло собой большое этноконфессиональное смешение народов, по меткому определению писателя Евгения Чирикова, это «великий Ноев ковчег» России, где вместе собрались все народы Европы и Азии и «все их боги, злые и добрые, со всеми чадами и домочадцами: великоросс, малоросс, татарин, чуваш, черемисин, мордвин, немец, еврей, персиянин, калмык. Христиане разных толков, последователи Будды, Магомета, грозного ветхозаветного Иеговы, Заратустры, первобытные язычники» [1. С. 95]. Писатель отмечает, что по прошествии веков на Волге мирно уживаются «разноплеменные народы», происходит взаимопроникновение народных миросозерцаний: «русский» бог «Никола-угодник сделался «Праведным Судьей» у чуваша-язычника, а гору Богдо, священную гору калмыка-буддиста, русский мужик называет Святою горою и снимает перед ней набожно шапку!» [Там же. С. 96]. Имагология российского пространства, «этнография психологическая» (Н. Надеждин) в полной мере проявляется в русской литературе XIX в., которая участвует в «освоении» инонациональной почвы российской действительности. Специфика жизненного уклада, обрядовая сторона жизни, религиозно-мифологические верования, поэтическое творчество нерусских народов Поволжья - чувашей, мордвы, вотяков (удмуртов), черемисов (марийцев), татар, башкир, малороссов («запорожцев за Волгой»), немцев, калмыков - появляется в творчестве русских писателей: в многочисленных заметках, в литературно-этнографических статьях, в идейно-художественной системе сочинений В.В. Измайлова, А.Ф. Воейкова, М.И. Невзорова, Д.В. Давыдова, Ф.Н. Глинки, А.Ф. Раевского, Т.С. Беляева, П.М. Кудряшева, И.И. Железнова, И.В. Селиванова, Н.Я. Аристова, А.Ф. Леополь-дова, А.С. Пушкина, А.И. Герцена, И.И. Лажечникова, С.Т. Аксакова, И.С. Аксакова, В.И. Даля, М.В. Авдеева, А.К. Толстого, П.И. Мельникова-Печерского, А.А. Потехина, А.Н. Островского, С.В. Максимова, А.Ф. Писемского, Ф.Д. Нефедова, Н.С. Лескова, М.Е. Салтыкова-Щедрина, Г.И. Успенского, К.К. Случевского, Н.Д. Телешова, Л.Н. Толстого, Д.Н. Мамина-Сибиряка, Н.Г. Гарина-Михайловского, В.Г. Короленко, Вас.Ив. Немировича-Данченко, А. А. Коринфского, А. П. Валуевой и многих других. Репрезентация инонационального в русском литературном процессе XIX в. предстает в нескольких направлениях: нерусское как религиозно-мифологическая этнография - обряды и обычаи, религиозно-мифологические верования; нерусское в типической характерологии времени как социальная этнография; нерусское как осмысление духовно-нравственного опыта и ценностного мира других народов. Инонациональная картина бытия передается русскими писателями через архетипы национального сознания, русский и нерусский фольклор: легенды, исторические и топонимические предания, обрядовые песни раскрывают этнокультурные особенности, духовно-нравственные идеалы многочисленных народов Поволжья. Фольклор как явление художественного синтеза проявляет в литературном творчестве русских писателей разнообразные поэтические начала. М.М. Бахтин отмечал, что одна национально-культурная традиция становится ярче через призму восприятия другой, именно тогда видится отличие от «своей» и своеобразие «иной»: «.чужая культура только в глазах другой культуры раскрывает себя полнее и глубже» [2. С. 354]. Одним из первых писателей, обратившихся к изображению ино-этнических явлений Российского государства, жизни и быта нерусских народностей, был писатель-этнограф В.И. Даль. Башкирская тема особенно широко представлена в творчестве Даля. Будучи чиновником особых поручений при губернаторе В. А. Перовском, писатель изъездил практически всю Оренбургскую губернию, интересуясь жизнью и поэтическим творчеством населяющих ее народностей, собрал много фольклорных и лингвистических материалов. На основе легенд, преданий, бытописания башкир и других национальностей огромного края Далем были написаны многочисленные статьи и созданы художественные произведения, связанные с жизнью русских и «коренных обитателей» Оренбуржья: «Замечания о башкирцах», «О кумысе», «Скачка в Уральске», «Скачки в Уральске и Оренбурге», «Охота на волков», «Башкирская русалка», «Полунощник», «Уральский казак», «Осколок льду», «Бикей и Мауляна», «Майна», «Новые картины русского быта» («Обмира-нье»), «Рассказ об осаде крепости Герата». Повесть В.И. Даля «Башкирская русалка» создана на фольклорном материале: в ее основе, как отмечает М. Рахимкулов, древнейшее эпическое сказание о Зая-Туляке и Хыу-Хылу [3. С. 462]. Художественным способом воссоздания нерусского является мифологическая характерология: при описании природы Башкирии наблюдается органическое соединение конкретного географического описания местности - топонимов, гидронимов, цифровых параметров пещер - с поэтической башкирской мифологией, архаическими этнологическими сказаниями и топонимическими легендами. Реальные исторические и этнического характера сведения «соседствуют» в повествовании, тесно переплетаются и «сращиваются» с преданиями устного народного творчества, с многочисленными башкирскими легендами - о каменной собаке в пещере Шуллюгань-таши; о жилище дью-париев, находящихся в подземной мельнице Тименетау; об озере Елкикичкан - царстве могучего падишаха водяных, наградившего смелого Кунгрбая табуном лошадей. Аналогичная легенда реализуется и в сказе: отец русалки дает Зая-Туляку на обзаведение табун отличных, выплывших из озера коней, от которых произошла, как замечает рассказчик, знаменитая порода дим-ских башкирских лошадей. Характеристика родовых знаков башкир сопровождается поэтическими преданиями о Чингис-хане [4. С. 330-331]. В.И. Даль разнообразен в способах художественной инкорпорации этнографического материала. Башкирское создают этнорегио-нализмы тюркского происхождения, обозначающие разные стороны национальной жизни (чапан, юрта, чебызга-курай, кумыс, крут, сабы, турсук, тамга, уран); маркером этнического является национальный костюм, который подробно описывается; актуализатором башкирского выступают названия демонологических существ (шайтан, дью-пари, джин, подводный падишах, див). Этнографическая насыщенность, достоверность этнических деталей, «живая, внутренняя верность действительности» (В. Г. Белинский) - характерная особенность писателя в изображении инонациональной жизни. В сю-жетно-композиционной системе «Башкирской русалки» происходит объединение разнородных повествовательно-жанровых элементов, в результате чего и создается яркая инонациональная мифологема. Можно со всей определенностью сказать, что В. И. Даль явился не только родоначальником русской литературно-этногра-фической школы, но и основоположником ее инонационального направления. Начало формированию инонациональной этнографии в русском литературном процессе XIX в. было обозначено произведениями П.М. Кудряшева («Прощание башкирца с милой», «Песнь башкирца перед сражением», «Песнь башкирца после сражения») и Т.С. Беляева («Куз-Курпяч, Башкирская повесть, писанная на Башкирском языке одним курайчем и переведенная на Российский в долинах гор Рифейских, 1809 года», «Песнь Курайча Рифейских гор»). Лирический цикл П.М. Кудряшева об участии башкир в Отечественной войне 1812 г. - вольный перевод народных башкирских песен. Русский писатель вводит образы мусульманской культуры, которые придают изображаемому национальный колорит: башкир клянется священной книгой «Алкораном», «пророком божиим» Магометом; ожидающим сражения ниспослано благословение Аллаха; смерть дарует погибшему рай, который предстает в кораническом контексте грядущих наслаждений: Вам счастье, радости в раю; Там гурий девственных лобзанье, Их ароматное дыханье, Объятия, улыбка, взгляд - Блаженством храбрых наградят! [5. С. 200]. П. М. Кудряшев намечает пути литературного соположения разных национально-культурных традиций. Башкирский цикл П. М. Кудряшева показателен как значимый фактор художественного развития: в русском творческом процессе появляется произведение, транслирующее инонациональный фольклор и воспроизводящее события 1812 г. от лица героя-инородца. Важно и обращение русского поэта к башкирской народной песне: по существу, это было началом собирания башкирского народного творчества. «Песнь Курайча Рифейских гор» Тимофея Беляева, повествующая об участии башкирских воинов в войне 1812 г., представляет собой фольклорную стилизацию: в произведении присутствуют образы и мотивы башкирского народного творчества; башкиры определяются в русле устно-поэтической традиции как народ, «семью зовущийся родами» (по преданию, на основе царской грамоты башкиры поделили земли на семь родов); Рифейские горы (древнее название Уральских гор) предстают как родина башкир, битва уподобляется свадебному пиру «тую»; встречаются башкирские слова и выражения, которым даются авторские пояснения - «батырь», «туй-гун», «туй», «курайча» и др. «Песнь Курайча Рифейских гор» представляет собой мифопоэтическое осмысление исторического события, которое предстает в эсхатологическом масштабе как вселенская битва божественных и сатанинских сил - древнего мусульманского Дадьжала («ложного мессии»), которого Аллах низвергнул в бездну, кого христиане называют антихристом. Курайча объясняет башкирам - обитателям Рифейских гор - духовное значение, сакральный смысл 1812 г.: Народ! Внемлите весть благую, Урус погану рать и злую Попрал, стоптал, под ноги смял. Джигиты наши подоспели, Как снежны бури, налетели, И враг на Запад побежал [6. С. 499]. В башкирской мифопоэтической традиции (Урал «страна семи родов») трактуется и результат победы: из великого испытания рождается «осьмой род» - новое сообщество народов, в которое вошли башкиры-«семиродцы»: Из дальних зрю толпами Аулов едущий народ, Семью зовущийся родами, В осьмой присвоенный им род [Там же. С. 500]. Обращение к инонациональной этнографии и фольклору как характерная художественная тенденция времени активно заявляет о себе в литературе и публицистике XIX в. - в сочинениях В. Зефи-рова («Рассказы башкирца Джантюри. Из воспоминаний о войне с французами»), И.И. Лажечникова («Некоторые поверья Мордвы»), П.И. Мельникова-Печерского («Общественные моления эрзян», «Эрзянская свадьба», «Мокшанская свадьба», «Очерки Мордвы»), И.В. Селиванова («Мордва»), М.В. Авдеева («Горы», «Поездка на кумыс»), А.Ф. Писемского («Татары», «Астраханские армяне», «Калмыки»), С.В. Максимова («Куль хлеба и его похождения», «Край крещеного света»), Д.Н. Мамина-Сибиряка («Баймаган», «Лебедь Хантыгая», «Слезы царицы», «Майя», «Ак-Бозат»), Ф.Д. Нефедова («Зигда», «Ушкуль»), Н.Д. Телешова («Сухая беда», «Живой камень»), Н.Г. Гарина-Михайловского («В сутолоке провинциальной жизни», «Зора»), А.М. Горького («Немой», «Знахарка») и многих других. Инонациональное направление русской этнографической школы XIX в. продолжает и развивает С.В. Максимов. Русский писатель обратился к осмыслению национального бытия, созданию этнопсихологических образов многочисленных российских народностей. В четырех частях цикла «Край крещеного света» С.В. Максимов одним из первых создает целостное художественно-этнографическое изображение российских народов, отмечая их национальную специфику и черты самобытной культуры. Произведение предназначалось для народного чтения, написано простым и доступным языком и в дореволюционной России выдержало более девяти изданий. «Край крещеного света» преследовал и просветительскую цель: знакомство с национально-культурным своеобразием народов, составивших Российскую империю, приобщение читателя к духовным устоям многонационального Отечества. Все части книги построены по одному сюжетно-композици-онному принципу: указывается численность того или иного народа и ареалы расселения, род занятий и уклад жизни, этнографическая характеристика - праздники, обычаи и обряды, обращается внимание на свойственные тому или иному народу древние религиозно-мифологические верования. С.В. Максимов работает в жанре очерка, отличительная черта которого - достоверность изображения: писатель отмечал, что в основе его произведений лежат только личные наблюдения, «голые факты, целостно взятые из жизни». Писатель видел большие возможности очерковых форм в художественном исследовании разнообразных сторон народной жизни в ее конкретике и бытописании. Изображая народы Поволжья, писатель отмечает их трудовое, культурно-историческое «присутствие» в большом российском мире; создает этнические образы-«лица», связывая с каждой из народностей определенные общественно-культурные и национально-религиозные константы. Каждая глава снабжается эпиграфом - русскими и нерусскими пословицами, в которых содержится своеобразная этноконстанта в определении национального. Черемисы (марийцы) селились в глуши, это «лесной народ», и русский мужик находит для этого соответствующее определение: «Первого черемиса леший родил, оттого они все в лесу сидят» [7. С. 49]. Чуваш определяется у русских собирательным именем «Василий Иванович», что объясняется у Максимова историческим преданием: иеромонах Вениамин Пуцек-Григорович крестил чувашей толпами и любил якобы давать им свое светское имя «Василий», а воспреемником был дьякон Иван Афанасьев. За определением чуваша как «Василия Ивановича» следует ироническая диалогическая сценка: «Поп Васька дома?» - «А кто там?» - «Я - Василий Иванович» [Там же. С. 55]. Писатель знакомит русского читателя с огромным поликультурным пространством Российской империи - укладом жизни, религиозно-мифологическими верованиями, обычаями и обрядами нерусских народов, что было чрезвычайно значимо как в культурно-исторической тенденции эпохи, так и в развитии русского литературного процесса. С.В. Максимов развивает этнографическое направление, осваивающее инонациональную типологию, преследующее цель изображения национально-культурного своеобразия нерусского. Иноэтнический материал актуализировал очерковую форму, использующую новые способы типизации, структурообразующим началом которых является этнографизм. Этнокультурной типологией обусловлен и принцип циклизации очерков, являющийся характерной особенностью произведения «Край крещеного света». В произведениях русских писателей значимы инонациональные эпизоды, передающие локальные этнокультуры Поволжья. В идейно-художественной системе произведений М.И. Невзорова, В.И. Даля, С.Т. Аксакова, Н.С. Лескова, А.А. Потехина, Н.Д. Телешова, Н.Г. Гарина-Михайловского, В.Г. Короленко, Вас.Ив. Немировича-Данченко и многих других писателей нерусский текст не только создает этнопсихологический тип, иную национально-культурную традицию, но и помогает понять ментальность русского человека, специфику его национального характера и мировосприятия. В повести Н.С. Лескова «Очарованный странник» русский Иван Флягин «заявлен» в ситуации взаимодействия с нерусским миром, в условиях полиэтнического жизненного пространства. Повествование об инонациональном ведется от лица героя, через призму восприятия которого и предстают нерусские: «чувашин», татары с их степными обычаями, люди «индийского бога» Талафы; однако повествовательный ракурс не мешает передаче нерусских реалий жизни. Инонациональное, в частности чувашское, предстает в своей национальной конкретике и самобытности: упоминается злое божество старой чувашской веры Киреметь, которому чуваши приносили жертвенные дары, Николай Чудотворец («Николач бок»), который в качестве «русского Бога» особенно почитался крещеными народами Поволжья. В цикле Н.Г. Гарина-Михайловского «В сутолоке провинциальной жизни» выделяются своей яркостью и этнографической насыщенностью этнические эпизоды, в которых также предстает чувашская мифология: языческие боги - «добрый Тура», злой Ирик и весенний праздник Уяв, при изображении которого дается описание национального костюма и хоровода. В христианском погребении Зораиба писатель отмечает присутствие черт древней чувашской обрядности: «Пекли блины, закатывали в них сальные свечи и бросали собакам. Грызлись собаки, хорошо грызлись, и веселые были похороны. Пьяные напились чуваши, пели песни» [8. С. 374]. В религиозных верованиях чувашей четко обозначена мифологема: умершие посещают устраиваемые поминки и принимают в них непосредственное участие: на могилу отливалось пиво, клались хлебные и мясные яства, которые съедались собаками. Хорошим знаком почитался у чувашей визг собак: это означало, что умершие явились на поминки и разделили с живыми трапезу. В цикле Н.Д. Телешова «По Сибири», в повести «Сухая беда», одним из основных героев является инородец Максимка. Инонациональный обычай - чувашская «сухая беда» - становится сюжетной основой всего произведения. В повести Н. Д. Телешова, как и в рассказе В.И. Даля «Сухая беда», чувашская «тыпь шар» связывается с глубинным проявлением бытия - с народными нравственно-этическими представлениями о справедливости и правде, о наказании обидчика. Герой осознает, что «Хаяр-Кереметь» (злое чувашское божество старой веры) не властна над русским Кургановым. Максимка решается на «сухую беду», «тыпь-шар» - самоубийство, которое сделает Курганова несчастным на всю жизнь, заставит нравственно мучиться и приведет к смерти. Древнее чувашское «тыпь-шар» для героя прежде всего победа над «проклятым кушта-ном» Кургановым, долгая и мучительная нравственная гибель врага. В повести дается яркая картина жизни чуваша Максимки: его жизнь на родной Волге, обряд развода с женой - разрыв «сурбана», игра на шыбыре - народном музыкальном инструменте. Создавая нерусского персонажа, писатель выделяет лексически его речь, в качестве кодификатора этнического дает чувашские слова - «йомзя», «куш-тан», «хозя», «шыбыр», «пюремечи», «сурбан», «Кереметь», тепь-пулдор, тамок хуран; приводит чувашское название Млечного Пути - «Дорога Диких гусей». Нерусское передает «иные» этнокультурные константы русского мира. Бинарная оппозиция «русский - нерусский» предстает в произведениях писателей в характерной репрезентации: инонациональное -«иное», «другое», но при этом не «чужое», часть русского мира. «Чувашские» эпизоды произведений Н.С. Лескова, Н.Г. Гарина-Михайловского, Н. Д. Телешова создают яркий образ поликультурного мира Волги. В русской литературе XIX в. следует выделить оригинальное структурно-жанровое образование (разновидность путевого очерка), которое можно определить как «путешествие по Волге», описывающее Волгу и ее природу, города и многочисленные народности, населяющие великую реку с ее верховья до «Букеевской Орды»: сочинения М.И. Невзорова («Путешествие в Казань, Вятку и Оренбург в 1800 г.»), Ф.Д. Нефедова («Этнографические наблюдения на пути по Волге и ее притокам»), А.Н. Островского («Путешествие по Волге от истоков до Нижнего Новгорода»), А.А. Потехина («Путь по Волге в 1851 г.», «С Ветлуги»), С.В. Максимова («Куль хлеба и его похождения»), В. Сидорова («По России. Волга. Путевые заметки и впечатления от Валдая до Каспия»»), А. Лепешинской и Б. Добрынина («Волга»), Вас.Ив. Немировича-Данченко («Великая река. Картины из жизни и природы на Волге»), А.А. Коринфского («Волга. Сказания, картины и думы») и многих других. В «путешествии по Волге» календарное время и хронологический принцип классического путешествия заменяется пространственно-географическим топосом - Волгой. Хронотоп Волги как дороги-пути становится структурообразующим фактором волжского травелога, характерным свойством которого является этнографизм. В «Путешествии в Казань, Вятку и Оренбург в 1800 г.» М.И. Невзорова мусульманский контекст (пространное описание богослужения, тексты многочисленных молитв, эпиграфика, дающая экзистенциальные представления мусульманина о мироздании и человеке) создает яркий образ татарского мира Поволжья. В многочисленных произведениях «путешествия по Волге» активно задействованы волжская мифология, русский и нерусский фольклор - песни, исторические легенды и предания. Вас.Ив. Немирович-Данченко в произведении «Великая река. Картины из жизни и природы на Волге» отмечает полиэтничность Поволжья, его культурно-национальное многообразие. Палуба парохода представляет собой интереснейшее зрелище, своеобразную «этнографическую выставку». Писатель дает антропологическую характеристику народностей, показывает своеобразие их национальной «физиономии»: славянские лица с «мясистыми» носами и скуластые, «монгольские» лица тюркских народов. Видятся писателем и ментальные черты: отмечается восточная сдержанность татар, которым трудно принять открытость, общительность, «громкость» русских женщин. Писатель изображает поликультурное пространство, предстающее в сопряжении различных национальных культур, особо отмечает разнообразную этническую характерологию Нижнего Поволжья: Какая смесь одежд и лиц Калмычки в красных платьях, гелюнг в желтой рясе. какой-то скуластый и громадный монгол Начиная от Астрахани, вверх по Волге до Казани, затем по Волге до Соликамска везде на пристанях, на лавках, на улицах встретишь татар Между татарами и калмыками - солидные, медлительные хохлы, не изменившие на чужбине ни своему костюму, ни своему типу [9. С. 139]. В произведении представлен уникальный волжский синтез, в основе которого национальное многообразие и межэтническое взаимодействие как форма сосуществования национально-культурных миров. В путевом очерке Немировича-Данченко создается полиэтнический образ Волги как матери русского народа и нерусских российских этносов. В создании инонационального образа писатель активно использует русский и нерусский фольклор, легенды древней Волги - сказания о Скворце и Дятле, Бориславе, двенадцати инородческих богатыршах, бабе-«ватамане», Стеньке Разине, Жигулях, Девичьих горах. Писатель использует структурный параллелизм поэтических источников - мордовский и русский варианты легенды о плененной княжне во времена Булгарского царства. Фольклоризм как поэтическая характерология «путешествия по Волге», усложняющая сюжетно-жанровую систему произведения, способствует проявлению в очерковом повествовании эпической основы. Особый интерес в русской литературе и публицистике XIX в. представляют произведения, связанные с рецепцией немцев Поволжья. Немецкий мир Волги предстает в сочинениях А.В. Салтыкова («Записки путешественника в Сарепту»), В.В. Измайлова («Путешествие в полуденную Россию»), А.Ф. Воейкова («Письмо из Сареп-ты», «Сарепта тихая, селение Христа!», «Путешествие из Сарепты на развалины Шерри-Сарая, бывшей столицы Золотой Орды»), А.Ф. Леопольдова («Несколько слов о колонистах», «Исторический очерк Саратовского края», «Поездка в Низовое Поволжье»), Я. Сабурова («Поездка в Саратов, Астрахань и на Кавказ»), Д.Л. Мордовцева («Сарепта»), И.С. Аксакова («Письма из провинции»), Н.С. Лескова (образ гернгутера в произведениях «Железная воля», «Островитяне», «Колыванский муж»), В. Сидорова («По России. Волга. Путевые заметки и впечатления от Валдая до Каспия»), А. Лепешинской и Б. Добрынина («Волга»), Вас.Ив. Немировича-Данченко («Великая река: картина из жизни и природы на Волге»), А.А. Коринфского («Волга. Сказания, картины и думы») и многих других. Дневники В.А. Жуковского, в которых он обращается к немецким реалиям Волги, также представляют несомненный интерес. Русские писатели создают яркий образ немецкого мира: культуры, национального уклада жизни, быта, акцентируя внимание на своеобразии самосознания немцев, ментальных черт народа. Немецкий мир Волги в изображении русских писателей - это пласт европейской германской культуры внутри огромного полиэтноконфес-сионального региона Поволжья. В контексте рецепции различных культурно-национальных констант - русской, татарской, калмыцкой - особенно ярко выделяется немецкая характерология. В путевых заметках В.В. Измайлова «Путешествие в полуденную Россию» дается яркий запоминающийся образ Сарепты - процветающей немецкой колонии, основанной религиозной общиной братьев-гернгутеров в 1765 г. Философские поиски счастливого человека и идеального человеческого устройства писатель связывает именно с немецкой Сарептой, которая представляет собой «торжество человеческих обществ» и «семейство братии». В жизни сареп-тян В. В. Измайлов отмечает соединение естественности и культуры, привычки к физическому труду с духовно-нравственным началом -жизнью сердца [10]. В. А. Жуковский в стихотворении «К Воейкову» («Добро пожаловать, певец...») создает образ Сарепты как «братство христиан простое», которое чрезвычайно близко его миросозерцанию. «Религией сердца» именует поэт литургию гернгутеров, а страстно ожидаемое воскресение Спасителя - эмоционально-лирическое переживание стихотворения: Они смиренно к небесам Возводят взор с мольбой хвалебной И служат сердцем божеству, Отринув мрак предрассужденья... Что уподобим торжеству, Которым чудо искупленья Они в восторге веры чтут?.. И в трепете благоговенья Все братья той минуты ждут, Когда им звон - благовеститель Провозгласит: воскрес Спаситель! [11. С. 98]. Русские публицисты акцентировали внимание на религиозно-нравственной стороне жизни немецких гернгутеров. А. Лепешин-ская и Б. Добрынин выделяли духовную жизнь сообщества герн-гутеров как особую специфику, которую усматривали в высокой миссии Евангелического братства, стремящегося осуществить «истинно благочестивую жизнь» в духе христианства [12. С. 256]. Изображение немцев Поволжья, и особенно Сарепты, в русской литературной мысли XIX в., как правило, дается в общественно-историческом и культурно-этнографическом контексте сопоставления, посредством чего и происходит этнокультурная самоинде-тификация. В поэтическом цикле А.А. Коринфского «Волга. Сказания, картины и думы» возникает широкое этническое полотно Поволжья. В стихотворении «Немецкий рай» описываются процветающие немецкие поселения, давно появившиеся на российской земле, «фатерлянд»: С Баронска до Сарепты И там, и здесь, и тут Столетние над Волгой Колонии цветут. Рейнштадт и Унтервальден, И Гакельберг... [13. С. 129]. В цикле Коринфского в контексте обусловленного жизнью сопоставления возникает своеобразие волжских национально-культурных реалий: «соседство» национальных миров выделяет характерологию каждого, одно этническое своей спецификой и особостью оттеняет другое. Немецкое (европейское, «германское») на Волге сменяется степным калмыцким миром («азиятским»). Поэтическое соединение различных культурно-национальных констант создает яркий образ Волги, на необъятных просторах которой собран российский «Ноев ковчег». Немецкий текст русской литературы, существенно расширяя границы изображения российской действительности в ее культурно-историческом проявлении, передает этнокультурные константы национальной жизни немцев Поволжья и полихромный мир Волги как уникальное явление Российского государства. Творческая рецепция инонационального - новая смысловая и поэтическая содержательность русской литературы и публицистики XIX в., передающая картину нерусского бытия Поволжья, множественность российских культур, характеризующих космос русской цивилизации.

Скачать электронную версию публикации