In search of national constants (Book Review: Komarov, S.A. & Lagunova, O.K. (2016) Literatura Sibiri: missiya, etnichno.pdf Современное российское сибиреведение разнообразно в исследовательских подхо- _ дах. В нем соседствуют работы, опирающиеся на концепции «локального текста», геопоэтики, «областных гнезд», на методологии мультикультурного и постколониального анализа. Монография С.А. Комарова и О.К. Лагуновой «Литература Сибири: миссия, этничность, аксиология» (Тюмень, 2016)72 стоит в этом ряду особняком. В большинстве своем, что отражает общие векторы развития литературной регионалистики, сибиреведение, с теми или иными вариантами, склоняется к конструктивистскому видению, к контекстно-историческому рассмотрению локальной идентичности и ее вызреванию во взаимодействии различных мировоззренческих и художественных программ. С.А. Комаров и О.К. Лагунова исходят из иной, эссенциалист-ской посылки, подразумевающей наличие у литературы Сибири собственной миссии, чьей основой является специфика ценностных ориентиров. Будучи постулирован в кратком введении, этот подход реализуется в первых трех главах книги в анализе ряда конкретных произведений сибирских писателей. Концептуальные экскурсы вынесены авторами в завершающую часть, прежде всего в параграф «Научные версии феномена литературного творчества коренных малочисленных народов» (С. 145-156). Обозревая позднесоветские концепции «ускоренного развития» младописьменных сибирских литератур и их постсоветские модификации, концепцию «мифоутопической компенсации» Д. Самсона, возможности постколониального рассмотрения и концепции «колониального вызова» и «колониальной адаптации», утверждающие взгляд на «творчество русскоязычных писателей ненцев, манси и хантов как голос обреченного мира», как «выбор языка победившей культуры» (С. 148), С.А. Комаров и О.К. Лагунова настаивают на приоритетности иного взгляда: не проблема погибающего и обреченного народа, не идея проигравшей культуры руководит сегодня писателем из малочисленных народов Севера, а ощущение своей миссии по отношению к человечеству и всей громадной России. России предлагается опыт созидательного выживания в экстремальных условиях как опыт проверенный, перспективный, необходимый (С. 151). Истоком подобного миссионерства авторы видят советский этос, когда писатель ощущает себя представителем и органом своего народа, что соединяется с наследием «прогностической, магической, защитной и адаптивной функции шаманства языческих народов» (С. 153). В ценностном плане подобная идентичность предполагает доминанту онтологического, надличностного начала, видение реальности сквозь призму космических законов, родовой судьбы, этических универсалий. В плане эстетическом «письменное художественное творчество создало широкие возможности и действенные механизмы встраивания бытийных оснований традиционных культур ненцев и хантов в интенсифицирующуюся письменно-знаковую среду современного человечества» (С. 153). Их воплощением в поэтике являются мифологические структуры, насыщенные религиозным символизмом. Эти ретроспективно, по композиции книги, сформулированные посылки в начальных главах растворены в очерках эстетики и поэтики русских и русскоязычных авторов Сибири второй половины XX в. Писателем, представляющим истоки подобного онтологически-мессианского сознания, выступает П.П. Ершов с его знаменитой сказкой «Конек-горбунок», обращение к которой закольцовывает первый и последний параграфы монографии. Глубинные интенции замечательно тонкого историко-литературного и поэтологического анализа «Конька-горбунка» («Русская сказка П.П. Ершова "Конек-горбунок"» (С. 7-29) в полной мере раскрываются только в контексте всей книги. Феномен сказки, созданной девятнадцатилетним студентом, определяется авторами прежде всего мощной космическо-исторической мифологией, основанной на «библейском мирочувствовании» (С. 28). В сюжетном построении «Конька-горбунка» выявляется аллегорическая основа взаимодействия «Духа Человеческого и Природы», проходящего фазы соперничества, покорения и искупления и сопровождаемого национально-историческими приметами разных эпох. Новые аспекты религиозного смысла сказки открывают акцентированные С.А. Комаровым и О.К. Лагуновой библейские проекции на Книгу Захарии, Книгу Иова, Откровение Иоанна Богослова, Книгу Ионы. Закономерно, что подобный потенциал «Конька-горбунка» подвигает на активное его использование, и здесь авторы отказываются от эссенциалистского подхода в пользу конструктивистского, вступая на путь «изобретения традиции» и превращая сказку в одно из слагаемых «символического капитала» Тюмени («Тюмень и символический капитал: проблемы культурной геостратегии» (С. 180182). Одна из возможных технологий этого превращения - методи-ко-педагогическая - показывается в концепции школьного урока, посвященного творчеству Ершова («Наследие писателя и современный урок (навстречу Петру Ершову)» (183-188). Важная посылка книги состоит в постулировании глубинной аксиологической близости сибирских писателей, будь то представители литератур северных народов А. П. Неркаги, Е. Д. Айпин, Ю.К. Вэлла или А.В. Вампилов, В.Г. Распутин, В.М. Шукшин. Концептуально она обосновывается в сопоставлении творчества А.П. Неркаги и В.Г. Распутина («В.Г. Распутин и А.П. Неркаги: национальная идентичность и проблемы типологии» (С. 80-94), где «обнаруживается системное совпадение параметров»: «выражение родового сознания», выход к «бытийным проблемам», воплощение народной космогонии как «модели должного человеческого бытия», «позитивно-созидательный пафос творчества» (С. 81-82). Причем если русские авторы в перестроечный и постсоветский период испытывают кризис онтологического сознания, то «русскоязычные писатели первого послевоенного поколения ненецкой и хантыйской литератур закрепили и развили в 1980-2000-е гг. опыт именно онтологических исканий российской культуры, доказали его художественную плодотворность» (С. 82). Анализ повести А.П. Неркаги «Молчащий» на фоне мифопоэти-ки распутинского «Прощания с Матерой» демонстрирует близость писателей в понимании природы, родовой преемственности, отношения к жизни и смерти, феномена избранничества, при том что поэтика А. П. Неркаги гораздо более активно ориентирована на ненец-ко-хантыйскую языческую космогонию, ее циклические возвращения, перетекание физических состояний, творящую роль культурного героя. Важной составляющей подобной поэтики и стоящего за ней авторского мировоззрения является неоднократно акцентированный в монографии момент сознательного конструирования. Для А.П. Нер-каги ненецкая мифология и народная культура - объект не столько наследования, сколько реконструкции и даже «изобретения», в том числе за счет синтеза с христианскими символами и мифологемами и модернистскими эзотерическими концепциями (Д. Андреев). Думается, более внимательное разделение в «Молчащем» и творчестве А.П. Неркаги в целом традиционалистского и «изобретенного» -предмет дальнейших интересных разысканий. Сопоставительный анализ позволил С.А. Комарову и О.К. Лагуновой выделить две линии сибирского онтологического письма, в случае русских писателей возводимого к постхристианскому сознанию, испытавшему влияние модерной культуры, а в случае русскоязычных писателей коренных народов - к сознанию мифологическому, обращенному напрямую к космическим силам: Опыт русской литературы национальные русскоязычные литературы рассматривали (в силу законов эйдетической поэтики - каноничность, риторичность, определенность пафоса, тематический принцип жанрообразования) как общий фонд принятых читателем официальных литературных форм, пригодных для использования в собственно национальных целях. Русскоязычность выступала гарантом их освященности для вовлечения в разговор не с русским читателем, а с высшими силами мироздания (С. 94). Чрезвычайно показательный материал для демонстрации внутренних различий этих двух линий авторы предлагают в параграфе «Взаимодействие этнокультурных сознаний: опыт исследования» (С. 156-164), где обращаются к пометам известного прозаика, секретаря Тюменского отделения Союза писателей К. А. Лагунова на издании романа Е.Д. Айпина «Ханты, или Звезда Утренней Зари» (М., 1990). Их совокупность позволяет сделать вывод о непонимании представителем русского литературного сознания художественной системы нефигуративного, лишенного сюжетной динамики и устремленного к родовой памяти типа романа. Симметричную реакцию, подчеркнем, отмечают С.А. Комаров и О.К. Лагунова в рецепции распутинского «Прощания с Матерой» А.П. Неркаги, которой кажутся недостаточными христианский персонализм и опосредованная религиозная символика: «Я испытывала разочарование: неужели даже такой серьезный писатель, как Распутин, ничего выше Бога не чувствовал?» (С. 87). Подобные сближения и удаления мотивируют дробную композицию монографии, где варианты «сибирского» художественного сознания раскрываются в аспекте универсализирующего замысла произведения (глава 1), феномена избранничества (глава 2), репрезентации национального мира в художественном целом текста (глава 3), социальном функционировании словесности (глава 4). Имплицитным сюжетом в осмыслении творчества русских писателей выступает у С. А. Комарова и О.К. Лагуновой поиск онтологической почвы, способной преодолеть кризисные духовные явления и вернуть единство национальному миру. В случае драматургии А.В. Вампилова («Пьесы А.В. Вампилова "Провинциальные анекдоты" и "Утиная охота"» (С. 29-56) это воплощается в поиске жанровой модели, способной соединять экзистенциальную достоверность, социальную аналитичность и оперирование культурными символами. Тонко проведенный анализ мотивного состава и творческой истории пьес показывает движение драматурга к обобщающему замыслу, который передает «хоровую», коллективную национальную жизнь и связь поколений. Для В. Г. Распутина авторы акцентируют важность экологической, в широком смысле, установки, нацеленной на гармонизацию человеческого мира в его отношениях с миром природным («В.Г. Распутин как экограф» (С. 95-101). В творчестве В.М. Шукшина («Киноповесть В.М. Шукшина "Калина красная" и повесть для театра "Энергичные люди"» (С. 102-111] С.А. Комаров и О.К. Лагунова прослеживают динамику образов национальной во-площенности, связанной с крестьянскими традиционными ценностями (Егор Прокудин), и национальной развоплощенности, погруженности в антиценностный мир (Губошлеп, герои «Энергичных людей»). Всех трех писателей в концепции монографии сближает прямая обращенность к народной жизни, органом выражения которой они ощущают себя. У авторов коренных народов Сибири эта тенденция достигает высочайшей степени, превращая писательскую личность в посредника между космическими силами и миром людей. В системе образов это воплощается в виде избранничества героя, которым может выступать как человек, так и животное - специфическое наследие языческого анимизма («Феномен избранности культурного героя (Е. Айпин, Ч. Айтматов, А. Неркаги)» (С. 57-67) и «Изображение животного как избранного (Е. Айпин, Ч. Айтматов, А. Неркаги)» (С. 67-80). Причем мифологические проекции Ч. Айтматова значительно отличаются от прямого мифологизма Е.Д. Айпина и А. П. Неркаги, где герой является не заложником искаженного мира, обреченным на трагическую гибель, а подлинным демиургом, открывающим путь онтологического восстановления. Ряд экскурсов третьей главы («Рассказ Е.Д. Айпина "Русский Лекарь"», «Книга рассказов Е.Д. Айпина "Река-в-Январе"» и «Малые формы поэтов народов Западной Сибири» (С. 111-144) раскрывают своеобразие мифологического письма авторов коренных народов. Эпическая обобщенность, поглощение исторического легендарным, универсальность времени и пространства, синкретичность субъектной организации нарратива, стихия личностных превращений, насыщенная символика, преодолевающая границы человеческого и космического, - все это, по мнению ученых, восходит к подлинно мифологическому пониманию Слова как органа самого бытия. Представленная в монографии концепция базируется в первую очередь на имманентном рассмотрении художественных миров, лишь в отдельных эпизодах выходя в плоскость их биографического генезиса и культурного функционирования, что вполне органично для эссенциалистской установки. Самотождественность ценностных констант, выводимых преимущественно из религиозных оснований, как христианских, так и языческих (иногда в их синтезе), позволяет увидеть литературу Сибири как своеобразный «заповедник» исконных культурных начал и пространство реализации сюжета «воскресения», столь крепко сросшегося с восприятием Сибири в национальном культурном сознании.

Скачать электронную версию публикации