Gender Aspect of the Image of Altai in George Grebenstchikoffs Works.pdf Образ Алтая в художественных и публицистических произведениях писателей конца XIX - начала ХХ в. рассматривался достаточно подробно с историко-литературных позиций [1-3], в структурносемиотическом и культурологическом аспектах [4-6]. В некоторых недавних публикациях гендерные особенности образа Алтая осмысляются как достаточно спорные [5. С. 46]. Имагологические характеристики гендерной идентичности образа Алтая позволяют, с нашей точки зрения, выявить в художественных и публицистических текстах Г.Д. Г ребенщикова соотнесенность рассказчика, alter ego автора, персонифицированного с помощью местоимения первого лица и представляемого в данных текстах локуса (ср. исследование alter ego как имагологического объекта в нарративной структуре «Писем русского путешественника» Н.М. Карамзина в работе: [7]). Гендерная отнесенность образа Алтая связана с традиционной, патриархальной андроцентричной языковой картиной мира. В подобном андроцентричном образе мира (см. о соотнесенности поня- Гендерный аспект образа Алтая 211 тий «образ мира» и «картина мира» [8]) способы языкового выражения «контролируются доминирующей группой», а реальность «менее влиятельных групп» не получает репрезентации, как считают Эдвин и Ширли Арденер - достаточно радикально настроенные исследователи роли гендера в функционировании языка в культуре [9. С. 9]. Маскулинная природа Алтая - «Духа Гор» - закреплена в алтайском фольклоре, связанном с воплощением Алтая в «Белом Бурхане и его друге Ойроте» [10]. Символически данное маскулинное воплощение Алтая отражено в текстах Г.Д. Гребенщикова в образе Хана-Алтая, реминисценции к живописным и прозаическим текстам Г.И. Чороса-Гуркина (подробнее см.: [5. С. 46; 11. С. 423]): Пастух - простой Алтай-кижи, и Чулышман-богатырь - река, и Хан-Ойрот - пророк, и сам великий Хан-Алтай - Ульгень - все в единой песне сливаются, когда утро встает. Все согласным хором единый гимн поют, гимн вечной жизни и Владыке светлых звезд [12]; Песня Бахсы вместе с гудением домбры журчит уже без слов, как одинокий горный ручей. И Бахса поет иную, лучшую сказку - песнь Хану-Алтаю [11. С. 437]. Представляется абсолютно не случайным, что данный маскулинный образ Хана-Алтая ассоциативно связан у Гребенщикова с темой текущей воды (реки, ручья) и звучащей песни, славящей Алтай (гимн вечной жизни). И сам маскулинный Хан-Алтай, и Хан-Ойрот, и мужское воплощение реки (Чулышман-богатырь), и пастух, и шаман Бахса наделены голосом, способны петь и, таким образом, участвовать в коммуникации с богами и силами природы. Представляет интерес, однако, что в автоперепереводах текстов («My Siberia», «Khan-Altai») Гребенщиков использует нормативный для английского языка вариант местоимения среднего рода it при референциальных отсылках к существительному Altai: “Altai - the prayer for Thy mercy - deserves it!” “Then, descend its steps, drain the earth of the ocean, plant a beautiful garden upon it. When it blooms, I shall come to see it” [14. Р. 6]. В патриархальном, андроцентричном образе мира маскулинный образ Хана-Алтая представлен с помощью традиционных когнитивных метафор МУЖЧИНА - ВОИН, МУЖЧИНА - СОЗИДАТЕЛЬ, МУЖЧИНА - ПЕВЕЦ. С точки зрения Дж. Лакоффа и М. Джонсона, В.Н. Карпухина 212 «метафора... освещает определенные стороны нашего опыта. Метафоры также могут создавать для нас реальность, в частности социальную реальность» [15. Р. 156]. Когнитивные метафоры МУЖЧИНА - ВОИН и МУЖЧИНА - СОЗИДАТЕЛЬ могут быть определены как часть метафорического комплекса СИЛА (ср. [9. С. 116]). Г.Д. Гребенщиков, следуя традиции живописных текстов Г.И. Чоро-са-Гуркина, достаточно широко использует подобные метафоры-олицетворения в своих публицистических и художественных текстах: Ты стоишь, Алтай, выше туч и звезд. .На седой главе твоей сияет вечный свет. На каменной груди твоей истоки вечной любви - живая вода [12]. Алтайцы часто напевают свои импровизации, посвященные Алтаю, который как прекрасную страну они особенно остро чувствуют и любят. Они часто изображают его как богатыря и хана, который, снаряжаясь в поход, О шестидесяти шести пуговицах надевает золоту курму (курма -верхняя одежда), О девяноста девяти пуговицах надевает черный панцирь, Опоясывает колчан, из которого стрелы торчат, как оголенный лес, Берет в руки копье, похожее на голую лесину, В стремя ногами вступает и, изогнувшись в три угла, Выезжает в путь - Алтай - Бучан - Богатырь [11. С. 391]. Рассказчик в рассматриваемых текстах Гребенщикова описывает внутреннее пространство семиосферы Алтая. Самоописание такого типа пространства «подразумевает местоимение первого лица. ... Это пространство определяется как “наше”, “свое”, “культурное”, “безопасное”, “гармонически организованное”» [16. С. 257]. Противостоящая «хаосу», чужому и враждебному пространству, описываемая «сказочная», «мистериальная» семиосфера отделена от внешнего мира линией алтайских гор: И, конечно, надежда на то, что спящие хребты Алтая - окаменелые богатыри - скоро встанут и явят истинное лицо алтайского народа, все еще ласкает сердце скромного алтай-кижи [11. С. 413]. В публицистических текстах Гребенщикова рассказчик подчеркнуто объективен, передавая фольклорную метафору АЛТАЙ - БОГА- Гендерный аспект образа Алтая 213 ТЫРЬ сначала с помощью несобственно-прямой речи (Они часто изображают его как богатыря и хана), а чуть позже и с помощью прямого цитирования пересказываемого алтайского эпоса (Выезжает в путь - Алтай - Бучан - Богатырь). В художественном тексте сказки «Хан-Алтай» рассказчик уже предельно эмоционален и субъективен, он сам вступает в прямую коммуникацию с описываемым богатырем-Алтаем (Ты стоишь, Алтай, выше туч и звезд). Это связано с постижением духовной вертикали, восхождением рассказчика к женскому воплощению Алтая - его главе: Высоко ушла в небо в жемчужной короне глава твоя, Алтай, великая Белуха - царица земли! [12]. Гармоничное соединение мужского и женского начал в образе Алтая возникает при восприятии и осмыслении рассказчиком красоты гор: «Здесь же, около деревни Саушки, на полях стоит скала Фараон, или Египетский царь с царицей: величественное сочетание в камне двух характерных образов - мужского и женского» [11. С. 397]. Референциальное обозначение Белухи - царицы Алтая, у которой «чистый лик, чело в венце облаков, могучие плечи - два белых крыла», - производится в текстах Гребенщикова всегда с помощью местоимения она / Она: И торжественно прозвучал голос Агафона, остановившегося на обрыве. - А Ее видишь? Я взглянул через долину прямо в даль на север и ничего не видел, кроме белого, чуть заснеженного облаками, северного небосклона... Но когда поднял глаза выше, то увидел ровно проведенную косую линию, резко разделявшую белое от голубого. - Это только лишь крыло Ее.- сказал Агафон, и я почуял, что он слово Ее произнес значительно, с заглавной буквой. Только тут я понял и увидел, что принятое мною за небосклон - было частью чего-то волшебно-величавого... [13]. Тот же прием используется Гребенщиковым и при автопереводах публицистических и художественных текстов на английский язык: при референциальных отсылках к существительным гора Белуха / Белуха, вопреки правилам английского языка, используется местоимение she /She: “It is only Her wing,” said Agaphon and I felt that the word Her he pronounced with significance, with a capital letter. .I see both Her white wings, В.Н. Карпухина 214 I see both Her heads, those same, those same which long, long ago in my reveries seemed to be the blue wings spread over the magic castle [14. P. 9, 16]. Если в текстах Н.К. Рериха иногда встречается «несогласованность» в роде существительного Белуха и его определений («Белуха, эта Сумеру Азии, стоит белоснежным свидетелем прошлого и поручителем будущего» [10. С. 238]), то в текстах Гребенщикова закрепленность грамматической категории женского рода подчеркивается метафорическим олицетворением Белухи: она - «...корона могучего царя Алтая, находится в стране заоблачной и очень редко сбрасывает с себя пушистую фату туманов; родительница белых чудесных вод; королева азиатских гор» [11. С. 335, 342, 426]. Обретение гармонии с горной природой Алтая происходит для рассказчика очерка Гребенщикова «Сказка-быль» (из книги «Моя Сибирь») в момент преодоления пространственной вертикали, восхождения к вершине Белухи. В данном случае автором соблюдаются традиции русской романтической монтанистики, переосмысленные в рамках модернистского текста [17]. С одной стороны, рассказчик выступает в качестве объективного наблюдателя за своим спутником, молчаливым старовером Агафоном: ...Без грусти я прощался с Ней с последней высоты, которую мы одолели для нашего обратного пути. Без грусти, но с торжественною клятвой всегда носить ее в себе, как символ достижений. Она лежала на лиловых крыльях своего подножия во всей блистательной и лучезарной наготе. Агафон снял шапку, конфузливо, тайком перекрестился, отвернулся и молчал. Я знаю - он почуял Бога и трепетно переживал величие минуты [13]. С другой стороны, рассказчик ощущает гармоническое единение с великолепием гор и мифологизирует женское воплощение Алтая: .И в то же время вся Она, казалось, плыла на сонме облаков. Точно это была сама царица мира, которая, раскинув перед синею безоблачною высотой небес свои объятия, в нежном томлении ожидала своего божественного жениха. И чуялось, что вот он скоро на своем заоблачном коне покажется над горизонтами в причудливых доспехах победителя-богатыря. И тогда начнется новая жизнь, еще не знаемая человеком - сказка-быль [13]. Гендерный аспект образа Алтая 215 Подобная мифологизация Белухи делает ее не просто ключевым образом Алтая, но и его архаическим символом. Он уже «не принадлежит какому-либо одному синхронному срезу культуры - он всегда пронзает этот срез по вертикали, приходя из прошлого и уходя в будущее» [16. С. 241]. Маскулинное воплощение образа Алтая, Хан-Алтай, оказывается в рассмотренных публицистических и художественных текстах Гребенщикова «образом-реминисценцией». Подлинным воплощением Алтая становится мощный архаический образ-символ царицы Алтая, «королевы азиатских гор» Белухи, которая создает для рассказчика и его спутников «духовную вертикаль» мира.

Скачать электронную версию публикации