A media person in the cultural space of Tomsk Province in the early 20th century: The artist G. I. Gurkin.pdf Новейший виток процесса исследования истории томской журналистики начинается с конференции «150 лет периодической печати в Сибири» [1]. Появление в последовавшее за ней десятилетие ряда обобщающих работ [2, 3], рассмотрение этого явления региональной культуры в общероссийском контексте конца XIX - начала XX в. [4] открывает новые перспективы исследований, сдвигая вектор с media in place на place in media. Постепенно на первый план выдвигается задача изучения персоносферы журналистики Томской губернии. Вслед за Вс.М. Крутовским [5] и А.В. Адриановым [6] современные исследователи начинают высвечивать личности учредителей, редакторов, сотрудников томских газет (см., например, [7]), но впереди еще огромная работа по раскрытию многочисленных псевдонимов и по выявлению полного круга сотрудников того или иного издания, ключевых персонажей и событий, формировавших медиаобраз губернской действительности. Этот образ невозможно реконструировать без обращения к медийным личностям. Местная пресса (по самоопределению «Сибирской газеты», еще в последней четверти XIX в. - «юная и не оперившаяся еще печать»), осознавая ответственность нарождающегося печатного слова в формировании общественного мнения в такой специфической части империи, как Сибирь, изначально подчеркивала необходимость «строго и беспристрастно следить за действиями и приемами деятелей на всех поприщах общественной и государственной жизни» (Сибирская газета (далее - СГ). 1886. № 3. Ст. 69). Подводя итоги развития общественной жизни г. Томска в первом десятилетии ХХ в., Вс. Крутовский, в частности, исходил из того, что периодика и искусство могут служить «показателем известной степени культурного развития» [5. С. 279] регионального общества. Из всех видов искусства в Томске с конца XIX в. начинает активно развиваться изобразительное искусство, создается Томское общество любителей художеств, сыгравшее значительную роль в культурной жизни Томской губернии [8. С. 343-344]; первоначально подобные этому общественные объединения служили «передаточными органами, пересаживающими духовное богатство из центра на окраины» [9. С. 98]. Начало процесса децентрализации в сибирском искусстве Г. Н. Потанин связывал с возникновением «местного самостоятельного творчества». Таковое, безусловно, можно рассматривать с момента появления в культурной жизни г. Томска художника-алтайца Григория Ивановича Гуркина (Чорос-Гуркин, 1870-1937 [10]). Его возведение в статус первого собственно сибирского художни-ка3 - результат целенаправленной деятельности СМИ, прежде всего -газеты «Сибирская жизнь». Гуркин становится настоящей медийной личностью: после первой персональной успешной выставки 1908 г. в Томске пресса начинает внимательно следить за его творчеством, анонсирует и освещает все последующие выставки художника, информирует читателей о его ближайших планах, о ходе и результатах его летних поездок по Алтаю4, публикует его литературные опыты, описывает его усадьбу (резиденцию) в селении Анос (ныне - Чемаль-ского района Республики Алтай), сообщает, кто из известных томичей бывает у него летом в гостях, кто останавливается в Аносе по пути следования научных экспедиций5. Г. Гуркин позиционируется как личный друг Г.Н. Потанина, объединявшего и собиравшего все, «что могло служить просвещению и развитию масс и поднятию их умственного уровня» [13. С. 144]. Потанин первым и представляет Гуркина массовому читателю: «Григ. Ив. Гуркин, по происхождению алтаец, учился предварительно в иконописной мастерской в Улале писать иконы, правильнее сказать, копировать их; с натуры же писать он начал самоуком. Он -пейзажист; с небольшим альбомом своих работ он выехал в Петербург; здесь сразу оценил его дарование профессор И.И. Шишкин, под руководством которого он и начал заниматься; но ему удалось проработать у Шишкина только одну зиму. Г. Гуркин продолжает учиться в Петербурге, но каждое лето наезжает на свою родину в Алтай, в селение Анос (ниже Чемала). Он поставил своей задачей познакомить Россию с картинами Алтая» (Сибирская жизнь (далее - СЖ). 1903. Илл. приложение к № 195). В этом же выпуске иллюстрированного приложения (эта форма издания находилась непосредственно в ведении Г.Н. Потанина [13. С. 145]) анонсируется первая сибирская передвижная художественная выставка, только что перевезенная из Красноярска в Томск. Гуркин, выставивший тогда в экспозиции всего две работы, снова подается как «уроженец Алтая и алтаец родом», т.е. Потанин четко начинает проводит основную линию презентации этой творческой личности: вот настоящий сибиряк-художник, да еще и родом с отдаленной окраины, да еще и этнический алтаец. Эта мысль тут же была подхвачена и развита местным сообществом. Так, инспектор семинарии священник П. Сысуев, в записках «От Улалы до Чемала и Чопош (К истории Алтайской миссии)»6 рассказывая о своем путешествии с томским викарием Иннокентием по Алтайской миссии летом 1905 г., не только насыщает текст ландшафтными описаниями в духе горных пейзажей Гуркина (Томские епархиальные ведомости (далее - ТЕВ). 1905. № 17. С. 13), подчеркивая тем самым эстетический потенциал природы в районе горного курортного местечка Чемал, но и практически повторяет презентационную формулу Потанина: «...гора Кая. У подошвы ее приютилась алтайская деревенька Онос. Здесь между прочим живет в настоящее время художник Гуркин, пейзажист Алтая; алтаец по происхождению, ученик улалинской миссионерской школы, он теперь заканчивает свое художественное образование в Академии Художеств, а по летам работает на Алтае» (ТЕВ. 1905. № 18. С. 3). В Сибири, где для «художественного образования и развития любви к искусству в местном обществе еще ничего не сделано», Потанин прочит Гуркину, при условии, что тот сосредоточится на «наблюдении родного ему Алтая», роль «Алтайского Каляма» (СЖ. 1903. Илл. приложение к № 195). Возможно, художественная планка, заданная Потаниным, и определила дальнейшее развитие творчества Гуркина - его пейзажам, как и работам, пожалуй, самого известного швейцарского пейзажиста Александра Калама (Alexandre Calame), нельзя отказать ни в эпичности, ни в романтичности. Превалирование же пейзажа над жанром в сибирской живописи рассматриваемого периода было позже с имагологических позиций объяснено Потаниным: «Уже и теперь существует художественная производительность в Сибири, дающая возможность устраивать ежегодно публичные выставки в Томске. Пока эти выставки имеют значение для технического усовершенствования живописи; содержание картин бедно. Интересных сюжетов не появляется. На выставках господствует пейзаж, что объясняется характером спроса со стороны томского общества. Покупателем на выставках является главным образом образованный, получающий большое жалованье, чиновник. Это пришлый человек, который намерен рано или поздно оставить Сибирь и хочет увезти произведение, которое напоминало бы ему годы, проведенные в Сибири, увезти что-нибудь оригинальное, резко напоминающее край. Этому теперь больше всего отвечает пейзаж. Местный жанр не вызывает спроса у этого покупателя, у которого нет интереса к местной, чуждой ему по воспитанию и детским воспоминаниям жизни» [9. С. 98]. С подачи Г.Н. Потанина первая персональная выставка Гуркина в Томске в начале 1908 г. была интерпретирована в СМИ как художественное открытие - рождественский подарок томичам и освещена в СЖ (1907. № 189, 199; 1908. № 2) в духе практического воплощения областнических идей7 - художник-алтаец добровольно возвращается из Петербурга в Сибирь, чтобы служить землякам своим искусством8. Был найден интересный рекламный ход: выставку предваряла публикация литературного опыта Гуркина - стихотворения в прозе «Алтай (плач алтайца на чужбине)», свидетельствовавшего о всесторонней одаренности алтайского самородка. Не имея возможности сравнить этот текст с другими вербальными опытами художника той поры, 1 кроме эпистолярия , мы можем предположить, что к редактированию произведения приложил руку Г. Н. Потанин; нет сомнения в том, что редакционное примечание к тексту могло быть написано только им -другого знатока фольклора алтайцев на тот момент не было9. Первая часть стихотворения в прозе «Алтай (плач алтайца на чужбине»)» строится на развертывании мотива отрыва от корней, в ней усматривается не только автобиографическое начало, но и характерный областнический мотив противопоставления столицы и провинции: «Далеко, далеко на чужбине я от тебя, мой милый, дорогой Алтай! За сотни, за тысячи верст! Я здесь один, я им чужой, и мне чужда их природа. Их шум, толкотня и блеск надоели мне. Мне скучно здесь, мне здесь грустно! И меня зовет и манит туда к тебе, мой любимый, славный Алтай! Туда к тебе на простор, на свободу!» (СЖ. 1907. № 196). Во второй части текста происходит перевод Алтая в пространство воображения художника: географическая отдаленность от Алтая в петербургский период жизни заставила уже визуально закрепленный в пейзажах образ Алтая перекодировать в ментальный, распространить этот образ на всю историческую глубину народной памяти (алтайской мифологии) и создать гимн мощи, нетронутости и первобытности горного пространства. В третьей части в естественное, от дней творения существующее природное пространство вписывается чело-век-инородец10 в областнической колониальной трактовке, «угнетенный другим народом, которому чужд Алтай». Этому естественному человеку (народу Алтая) создатель Ульгень в момент творения предоставил механизмы защиты от тлетворного влияния внешнего мира, поддерживаемые языческими верованиями - «таинственным культом». Финальную часть произведения можно назвать автотематической - художник подчеркивает особую художественную одаренность алтайцев, которым дана возможность «петь о красоте своих гор»; пусть певец жалок, пусть он в бедном рубище, но у него есть «золотая струна», которую - особенно в минорной тональности - способен слышать Алтай как двуединое божество, как Творец и Творение. В редакционном пояснении к тексту определен жанр произведения и подчеркнуто - уже традиционно для этой медийной личности - этническое начало (природный алтаец), а также указан источник образной системы - историческая народная песня11. Центральный мифопоэ-тический образ этой песни - Хан-Алтай - переходит в текст Гуркина и предваряет тем самым знакомство читателя газеты с центральным полотном готовящейся выставки художника в Томске - с картиной «Хан-Алтай»12. В каталоге выставки 1908 г. эта картина стоит под номером первым. Вот как ее описывает и комментирует Г. Н. Потанин в статье «Этнографическая часть выставки Г. Гуркина»13: «Картина "Хан Алтай" № 1 не представляет в своем целом снимка с определенной местности; это композиция по этюдам, сделанным среди вечных снегов Алтая. Художник хотел в этой картине дать синтез впечатлений, которые восприимчивый человек уносит с собой, постранствовав между алтайскими белками, тех настроений, которые породили в первобытном жителе Алтая религиозное чувство к его белкам, живущее и в нынешнем поколении обитателей этих гор. Алтай Кижи, т. е. алтайский инородец одухотворяет Алтай: в его глазах это не мертвый камень, а живой дух. Продукты горной природы он принимает как дары, которыми Алтай сознательно осыпает своих обитателей; поэтому человек выражается, что у пустыни длань сжата в кулак, а длань щедрого Алтая раскрыта. Он проникается благодарностью и уважением к своей горе, а величие снежных вершин внушает ему и боязнь перед горой. Он не может назвать гору иначе как хан Алтай, т.е. "царь-Алтай" или "царственный Алтай"» (СЖ. 1907. № 198). В дальнейшем Г.Н. Потанин14, старавшийся после возвращения на жительство в Томск каждое лето приезжать к Гуркину на Алтай, найдет эффектный прием для привлечения внимания томской интел-лигенции15 к творчеству своего друга - он впишет его усадьбу в селении Анос в топографию пространственного образа «чемальский тупик» (СЖ. 1909. № 162; 1910. № 141-142; 1912. № 135), прочно ассоциирующегося с летними курортными впечатлениями16, будет подчеркивать сам - и корреспонденты СЖ, что в Аносе у Гуркина располагается и интеллектуальный центр «тупика», и экскурсионный объект - мастерская художника. Так, в заметке «Селение Анос (Экспедиции и курорты)» Потанин пишет: «14 июля из Аноса художники гг. Никулин, Гуляев, ученики казанской рисовальной школы и г. Кузнецов, ученик Гуркина, выехали в Онгу-дай, откуда перевалят через Теректинский хребет и попытаются из Катан-ды подняться до Белухи. 19-го из Аноса выехал в Петербург геолог С. А. Яковлев, окончивший свои работы в долинах Чемала и Кадрина. Г. Анохин, объехав всех шаманов, живущих в системе Аноса, с вершины этой реки спустился на Катунь у дер. Апшийякту (30 верст выше д. Анос) и оттуда выехал в Анос. Его сотрудниками и им самим собран большой материал о шаманстве; г. Никофоровым записаны тексты шаманских молитв; художницей А.А. Ворониной вывезены многочисленные рисунки бубнов, шаманских мантий, курмежеков (идольчиков) и др. предметов» (СЖ. 1910. № 170). Крошечная, в 26 дворов [20. С. 630-631], деревушка Анос к 1910 г. для широко круга читателей СЖ превратится в своеобразное культурное гнездо и научную «резиденцию» круга Г.Н. Потанина17. Поясним: прошедшая в Томске в 1910 г. вторая выставка картин Гуркина уже без сомнения утвердила в губернском культурном пространстве за художником-алтайцем роль медийной личности, о чем свидетельствует появление эпитета известный при упоминаниях о событиях его жизни. В рубрике «Томская жизнь» появляются характерные анонсы: «К выставке художника Г. И. Гуркина На днях в Томск приехал с Алтая известный сибирский художник Г. И. Гуркин, который в непродолжительном времени предполагает устроить выставку своих новых картин. Как мы слышали, на этот раз г. Гуркин выставит 20 более или менее крупных картин и очень много этюдов. Кроме означенных работ на выставке будут фигурировать многочисленные фотографические виды Алтая, сделанные братом художника С.И. Гуркиным» (СЖ. 1910. № 34). «К выставке картин Гуркина Завтра в среду 3 марта открывается выставка картин талантливого алтайца-художника Г. И. Гуркина, знакомого уже томской публике по прошлой выставке. Выставка помещается в одном из больших залов общественного собрания. Плата за вход 30 к., с учащихся 15 к. В 224 экспонатах (картины, этюды, рисунки) художник представляет почти весь мощный, особенный и красивый Алтай. Ученик знаменитого художника Шишкина Г.И. Гуркин на этот раз является не только пейзажистом, но дает алтайского человека, хотя и заявляет скромно, что это только проба, что может быть только в будущем он даст и лицо, и душу алтайца, а теперь по его словам и природа представлена еще не вся и не во всей своей красоте и силе. Надо надеяться, что после угарного и в большинстве случаев бессодержательного праздничного времяпрепровождения томская публика на выставке Гуркина найдет истинное отдохновение» (СЖ. 1910. № 47). Финальный абзац приведенного анонса указывает на реалии томской жизни: в том году открытие выставки совпадало с началом Великого Поста (как готовились к нему, можно проследить по рекламе гастрономических товаров в СЖ), а поскольку Масленицу томичи традиционно праздновали разгульно, то газета гиперболизирует масштаб предстоящего события, предполагая, что выставка должна была подействовать отрезвляюще и заставить подумать о душе. Именно душевностью проникнуты все последующие заметки о выставке, в которых к характеристике художника добавляется эпитет родной: «На выставке Гуркина. . Желающих приобрести картины и этюды среди зрителей оказалось немало с первого же дня. Настроение публики довольно бодрое, приподнятое. Ходко идут фотографические снимки с картин и подлинной природы Алтая. Отрадно, что томская публика так тепло принимает родного художника» (СЖ. 1910. № 50). Родной, свой среди своих - в воскресный день его выставку посетило около тысячи человек. Контрастна на фоне подобного отношения сибиряков к сибирскому художнику судьба художника из мордовского племени эрзя С.Д. Нефедова (Эрьзя). В рубрике «Русская жизнь» СЖ рассказывает о нем в заметке «Русский художник-самоучка в Италии». Талантливый выходец из национальных меньшинств, в нищете добивающийся признания за границей, оторванный от родной почвы, он находится в бедственном положении: «Небольшой рост, страшная худоба от постоянных голодовок, бледное истощенное лицо, обрамленное длинными светло-русыми волосами и такого же цвета бородкой клином, чудные голубые глаза, грустно и безнадежно устремленные вдаль, поношенный пиджак поверх синей косоворотки, сбитые сношенные сапоги - вот наружный вид русского мужичка, из глуши Симбирской губ., добравшегося в Милан, чтобы работать и учиться» (СЖ. 1910. № 47). На этом фоне вернувшийся после учебы в Сибирь образ Гуркина в СМИ являет идеал сибирского областника: на родине он успешен, признан, знаменит, свою родину он воспевает и прославляет, служит ей по мере сил, в частности, оказывая материальную поддержку обучающимся: «Последний день выставки художника Г. И. Гуркина. Сегодня, 16 марта, в общественном собрании выставка картин художника Г. И. Гуркина будет открыта с 2 ч. дня и до 5 ч. веч., причем весь сбор за 16 марта поступит в пользу высших женских курсов в Томске. Число входных билетов ограничено. В этот последний день выставки художник Гуркин будет давать объяснения сюжетов своих картин лично» (СЖ. 1910. № 59). (В кратких финансовых отчетах о выставках Гуркина в сибирских городах будет указываться, на какие конкретные цели были сделаны отчисления: в пользу рисовальной школы - в Красноярске; плата за девятерых учеников 5-го класса городского училища - в Иркутске). В большой статье о выставке 1910 г. Г.Н. Потанин с позиций путешественника - знатока природных объектов Русского Алтая18 комментирует пейзажные работы своего друга, подчеркивая реалистичность (в отличие от собирательного образа высокогорья Хан-Алтай на выставке 1907 г.) пейзажей и указывая на те трудности, с которыми было связано путешествие художника по Алтаю в 1908 г.: «... божественно-дикая природа верхов Алтая преобладает над буржуазным теплом низких горизонталей. Снега, снега и снега; целые полотна снегу. Два больших полотна отданы Белухе. Одно полотно - вид Белухи с севера, с Яломанского перевала (по каталогу № 4). Яломанский перевал находится на гребне Теректинского хребта. Чтобы попасть сюда с бий-ской равнины, художник должен был сначала подняться на Семинский перевал, спуститься с него в долину Урсула, на дне которой лежит селение Онгудай, а затем опять подняться на горы. На первом плане изображена покрытая альпийской растительностью полянка, на которой стоял художник.» (СЖ. 1910. № 49). Второе направление комментария Потанина - мифопоэтическое: «На картине Дены-дер (№ 7) изображено альпийское озеро, окруженное высокими горами. Алтайцы различают дены-дер и алыс-дер. Алыс - мифическое место, где вечно царит мучительный полумрак, где никогда не бывает солнца; там обитают злые духи, там любимое место злого Ерлика. В противоположность алысу местность дены представляется чистою, неоскверненною... Все цело, чисто и непорочно. Одно из таких непорочных альпийских захолустий изображено художником Гуркиным на картине Дены-дер. Перед таким пейзажем останавливаешься с благоговением, точно перед иконой, и наслаждаешься равновесием, которое устанавливается в душе.» (СЖ. 1910. № 49). Медийный образ художника Гуркина постепенно втягивает на свою орбиту и брата художника - фотографа Степана Ивановича Гуркина. Газеты сообщают, что С.И. Гуркин готовит для продажи к выставкам брата значительное число фоторепродукций и художественных фотоснимков природы Алтая. Апофеозом его деятельности в поддержку брата воспринимается описанная СЖ в заметке «Сибиряки в Москве» рекламная акция, развивающая идеи знаменитого «Сибирского вечера», тщательно подготовленного Г. Н. Потаниным и Г.И. Гуркиным, проведенного и описанного Адриановым (см.: СЖ. 1909. № 38, 39, 41, 42, 46, 48), - шаманское камлание. С.И. Гуркин привез в столицу алтайского шамана и устроил в Политехническом музее, при огромном стечении публики, настоящее шоу: «В переполненной аудитории г. Гуркин прочел доклад "Алтай и алтайцы" с демонстрацией многочисленных прекрасно выполненных, часто художественно раскрашенных видов и типов Алтая. Лекция продолжалась около 2 часов, и москвичи с напряженным вниманием следили за красотами Алтая, восхищаясь им и удивляясь им. По окончании доклада на эстраду вышел шаман Болчок в полном шаманском костюме, символизирующем броню для борьбы со злыми духами, и украшенном колокольцами, куклами, лентами-змеями и т. п., с традиционным бубном и колотушкой в руках. По мере того, как движения шамана, вначале вялые и нерешительные, становились быстрыми и все более нервными, и сама публика заражалась его нервозностью, вздрагивала при свисте, криках и, затаив дыхание, слушала песню светлому Уль-геню-хану. Сеанс продолжался минут 8 и, по просьбе Д. Н. Анучина, видевшего волнение публики, г. Гуркин вышел на эстраду и пытался прекратить сеанс. Но шаман не обращал на г. Гуркина внимания, и ему пришлось силой отнять бубен» (СЖ. 1914. № 66). Томские газеты сообщают об успехе выставок Гуркина в других городах Сибири (в Красноярске и Иркутске). Родной художник все чаще называется «поэтом горных вершин» (Потанин). Далее к образу родного художника добавляется новый аспект презентации - в заметке «Алтайский народ накануне новой эры», подписанной В. К-н, Гуркин назван Моисеем Алтая, поскольку «Пробивши себе широкую дорогу из рядов простых алтайцев в среду интеллигенции, Гуркин свой жалкий родной народ старается всеми силами вывести из царивших прежде среди него темноты и невежества и придать ему человеческий облик и достоинство» (СЖ. 1911. № 6). Газета в русле областнической программы приводит в этой статье примеры заботы Гуркина о пробуждении национального самосознания алтайцев (ходатайства об открытии библиотеки, министерской школы, фельдшерского пункта). Примером заботы Гуркина о развитии художественных сил Сибири служит заметка «Художник-самоучка», подписанная «Ф. З-н». В ней рассказывается о страстном увлечении рисованием молодого крестьянина из переселенцев с. Боровой Форпост Покровской волости Плотникова, который впервые на выставке Гуркина в Барнауле познакомился с настоящей живописью. «... художник Г.И. Гуркин рассмотрел привезенные молодым человеком "картины" и заявил художнику-самоучке, что до сего времени молодой человек, охваченный страстью к произведениям живописи, шел по самому ложному пути и делал как раз то самое, чего ни в коем случае не должен был делать. Списывание кистью с олеографий и подобных им лубочных изданий, кроме вреда, ничего ему не могло принести. И тут же Григорий Иванович предложил молодому человеку присматриваться к натуре во всем ее неисчерпаемом разнообразии и из природы брать сюжеты для своих художественных работ» (СЖ. 1911. № 230). В заметке подчеркивается, что Гуркин всячески ободрил начинающего художника, вселил в него веру в свои силы; работы молодого человека отправляются в Томск Потанину для решения вопроса о практической помощи самоучке. В статьях и заметках о Гуркине в 1912 г. уже звучит тема мэтра. На наш взгляд, этому во многом способствовало расширение творческого диапазона художника: - опыт оформления книги томской писательницы А.И. Макаровой-Мирской «Алтайские рассказы» (Харьков, 1912) - единственного издания сибирского автора, имевшего гриф-посвящение цесаревичу-наследнику, вызвавшего волну откликов в столичной прессе (на обложке художник оставил подпись «рисовал алтаец Гуркин»); - публикация нескольких литературных этюдов в газете «Жизнь Алтая» («Праздник реки Катуни» - 1912. № 70; «Пасха в Аносе» -1912. № 89; «Озеро Кара-Кол» - 1913. № 97). Рядом с именем художника начинает упоминаться имя его ученика Кузнецова, а об укрупнении масштаба личности в сибирском культурном пространстве свидетельствуют указания на появление в планах Гуркина заграничных проектов. Так, сообщая, что художник намерен в конце 1912 г. устроить в Томске очередную выставку, СЖ пишет, что в Сибири география экспонирования будет расширена до Владивостока, а далее он намерен организовать «... кругосветное турне с целью демонстрации своих картин и фотографических снимков. Приблизительный маршрут: Япония, Америка, Лондон, Париж, Берлин и русские столицы. На пути Г. И. Гуркин, между прочим, предполагает писать этюды Байкала, а также и иных мест, природа которых остановит на себе его внимание. Кругосветную поездку Гуркин надеется завершить в течение трех лет» (СЖ. 1912. № 147). «Художник Гуркин» - заметки с таким названием постоянны в СЖ. От художника ждут изображение Алтая исчерпывающей полноты, основанное на доскональном изучении Алтая и «согретое любовью сына Алтая к своему краю» (СЖ. 1912. № 251). «Наш алтайский Шишкин» - самая популярная персона в информациях о культурной жизни губернии. Как знак слиянности образов Алтая с образом живописца можно рассматривать стихотворение А. Пиотровского «По Алтаю», посвященное художнику. Написанное в Аносе, оно перекладывает на язык словесных образов сложившееся к тому времени в Сибири суммарное представление о творчестве алтайского художника и транслирует его в имперское культурное пространство: И призрак девственных картин В моей душе живет поныне. То блещет вечный снег вершин, То запоет печаль пустыни... И я в сердечной глубине Творю священное моленье И шлю восторг и поклоненье Алтайской дикой стороне!.. [22. С. 41]. К началу коренной ломки всей российской жизни Г.И. Гуркин и в губернском, и в сибирском культурном пространстве прочно занял место первого художника. По определению СМИ, «Гуркин и Алтай стали для Сибири синонимами» (СЖ. 1916. № 79).

Скачать электронную версию публикации