Termination of an obligation due to impossibility of its performance.pdf В соответствии с п. 1 ст. 416 ГК РФ обязательство прекращается невозможностью исполнения, если она вызвана обстоятельством, за которое ни одна из сторон не отвечает. Буквальное толкование этой нормы приводит к тому выводу, что невозможность исполнения обязательства выступает основанием прекращения обязательства только в том случае, когда причиной ее возникновения является обстоятельство, за которое ни одна из сторон не отвечает. По вопросу о правовых последствиях невозможности исполнения, наступившей вследствие обстоятельства, за возникновение которого отвечает одна из сторон обязательства, в отечественной цивилистике сложились две точки зрения. Одними учеными такая невозможность исполнения рассматривается как одновременно правопрекращающий и правообразующий юридический факт, так как она, по их мнению, прекращает основное обязательственное правоотношение и ведет к возникновению охранительного правоотношения, а другими - как правоизменяющий юридический факт, то есть влекущий трансформацию регулятивного обязательства в охранительное. Так, Г.Ф. Шершеневич отмечал, что невозможность исполнения в зависимости от причины ее наступления может либо прекратить обязательство, либо, наоборот, осложнить (то есть фактически изменить) его, добавив обязанность возместить убытки или понести ответственность в иной форме [1. С. 300]. Аналогичного мнения придерживался и Д.М. Генкин, рассматривавший право на защиту в качестве элемента субъективного права: «... субъективное право, вытекающее из частноправового отношения, заключает в себе не только право через посредство суда добиваться исполнения условленного действия, но и право на взыскание убытков от неисполнения. И поскольку благодаря виновности должника в наступлении невозможности исполнения кредитор имеет право на возмещение интереса от неисполнения договора, постольку обязательство не может быть признано прекратившим свою силу, и основанием ответственности является договор, а не деликт» [2. С. 117]. В цивилистической литературе, однако, высказано и другое мнение. Так, Ф.И. Гавзе полагал, что «если ... невозможность исполнения обязательства вызвана обстоятельством, за которое должник отвечает, то данное обязательство отпадает, поскольку исполнение его фактически невозможно, но оно заменяется другим обязательством возместить кредитору убытки, причиненные неисполнением» [3. С. 119]. Эту же позицию разделял М.И. Брагинский [4. С. 367-369]. Её придерживаются также А.А. Павлов [5. С. 50], К.Е. Чистяков [6. С. 28], А.М. Заброцкая [7], указывающие, что если невозможность исполнения явилась следствием обстоятельств, лежащих вне сферы ответственности сторон, невозможность выступает только в качестве правопрекращающего факта, а если за эти обстоятельства ответственна одна из них, то одновременно с прекращением первоначального (регулятивного) обязательства возникает новое (охранительное) обязательственное правоотношение, в рамках которого реализуется ответственность. Применительно к исследованию правовой природы реституции Д. О. Тузов указывает, что «при утрате имущества его истребование (по крайней мере, из владения ответчика) становится невозможным, а следовательно, и притязание, направленное на возврат этого имущества, как бы оно ни называлось, прекращает свое существование, а не «преобразуется» в какое-либо другое требование» [8. С. 435; 9. С. 231]. Итак, суть рассматриваемого вопроса состоит в том, влечет ли невозможность исполнения прекращение обязательства независимо от того, ответственны ли стороны обязательства за возникновение обстоятельств, ее повлекших. Если ответ на этот вопрос положительный, это означает, что в случае возникновения невозможности исполнения, вызванной обстоятельством, за которое несет ответственность одна из сторон, основное обязательство прекращается вместе с возникновением охранительного обязательства; если же ответ отрицательный, то это означает, что такая невозможность исполнения выступает правоизменяющим юридическим фактом. Последний вариант решения вопроса основывается на буквальном толковании п. 1 ст. 416 ГК РФ, согласно которому невозможность исполнения, вызванная обстоятельством, за наступление которого ответственна одна из сторон, не влечет прекращения обязательства. Действительно, любое правовое последствие вызывается обстоятельством реальной действительности, указанным в гипотезе правовой нормы: «. юридический факт - это не просто жизненный факт, а факт, определенным образом оцениваемый нормами права» [10. С. 34]. Пункт 1 ст. 416 ГК РФ связывает прекращение обязательства невозможностью исполнения только с обстоятельствами, за которые ни одна сторона не отвечает. Следовательно, если невозможность исполнения вызвана обстоятельством, за возникновение которого несет ответственность одна из сторон, то она не приводит к его прекращению. Таким образом, согласно этой точке зрения, например, в случае гибели индивидуально-определенной вещи, являющейся предметом обязательства, за которую одна из сторон отвечает, обязательство не прекращается, но его status quo не может сохраниться. Следовательно, буквальное толкование п. 1 ст. 416 ГК РФ приводит к выводу о том, правоотношение лишь изменяется, в результате чего «... бывшее прежде обязательство принимает новое направление, новое содержание, новый смысл, - отличные от тех, которые имели при своем начальном происхождении; . выходит не новое обязательство, а только расширяется, стесняется, иначе определяется содержание прежнего» [11. С. 139-140]. Такой точки зрения придерживались Л. А. Лунц [12. С. 299], О С. Иоффе [13. С. 188], Н.И. Краснов [14. С. 147], Б.Л. Хаскельберг и В.В. Ровный [15. С. 169]13, а также другие цивилисты [17. С. 276-277]. Авторы Концепции совершенствования общих положений обязательственного права России также разделяют эту точку зрения, предлагая дополнить ст. 417 ГК РФ, посвященную проблеме юридической невозможности исполнения обязательства, указанием на то, что «. обязательство не подлежит прекращению в случаях, когда невозможность исполнения вызвана изданием акта публичного органа в связи с неправомерными действиями (бездействием) должника (например, при наложении ареста на его имущество в порядке исполнительного производства)» [18]. С мнением сторонников трансформации обязательства в случае невозможности исполнения, вызванной обстоятельством, за возникновение которого отвечает одна из сторон, трудно согласиться. Для того чтобы решить вопрос о правовых последствиях такой невозможности исполнения, требуется более внимательный критический анализ некоторых норм ГК РФ. Начать его следует с п. 1 ст. 416 ГК РФ. Представляется, что толковать эту норму следует в том смысле, что если невозможность исполнения вызвана обстоятельством, за возникновение которого ни одна из сторон к ответственности привлечена быть не может, то регулятивное обязательство прекращается невозможностью исполнения, а охранительное - не возникает в связи с отсутствием условий для привлечения сторон к ответственности за неисполнение обязательства. Если же за обстоятельство, повлекшее невозможность исполнения, отвечает одна из сторон, то регулятивное обязательство все так же прекращается невозможностью исполнения, однако возникает новое, охранительное правоотношение. Распространенное же в отечественной литературе толкование рассматриваемой нормы обычно сокращается до следующего умозаключения: «Случайная невозможность исполнения влечет прекращение обязательства, а виновная - влечет возложение ответственности». В результате можно прийти к выводу, что при невозможности исполнения, наступившей в связи с обстоятельством, за возникновение которого отвечает одна из сторон, регулятивное обязательство не прекращается, а трансформируется в охранительное. С этим выводом трудно согласиться, так как охранительное правоотношение связано не с невозможностью исполнения обязательства, а с неисполнением последнего. В этом отношении действующая редакция п. 1 ст. 416 ГК РФ представляется некорректной. Ее положительной стороной является лишь указание на то, что невозможность исполнения выступает основанием прекращения обязательства, что в принципе следует уже из факта размещения этой нормы в гл. 26 ГК РФ «Прекращение обязательств». Недостаток же состоит в том, что она, по сути, обусловливает прекращение обязательства непривлечением должника к гражданско-правовой ответственности. На это обратил внимание М.И. Брагинский, указав на «необходимость распространительного толкования ст. 416 ГК: договор (обязательство) прекращается применительно прежде всего к индивидуально-определенной вещи и тогда, когда невозможность произошла вследствие обстоятельства, за которое та или иная сторона отвечает» [4. C. 367]. А.М. Заброцкая отмечает, что «... систематическое толкование не устраняет полностью некорректность формулировки п. 1 ст. 416 ГК РФ, которая ставит решение вопроса о судьбе обязательства в зависимость от ответственности сторон за его неисполнение» [7]. Р.М. Янковский разделяет эту точку зрения: «... проблема заключается в том, что законодатель смешивает субъективные факторы (ответственность стороны) и не зависящие от контрагентов объективные факторы (наступление невозможности исполнения). Одним из вариантов решения данного вопроса представляется разграничение объективного факта прекращения обязательства и нормы об ответственности виновных лиц» [19]. Тем не менее эти аргументы не принимаются во внимание в процессе текущей реформы гражданского законодательства РФ. Так, проект ФЗ «О внесении изменений в часть первую, вторую, третью и четвертую Гражданского кодекса Российской Федерации, а также в отдельные законодательные акты Российской Федерации» предполагает следующую редакцию п. 1 ст. 416 ГК РФ: «Обязательство прекращается невозможностью исполнения, если она вызвана наступившим после возникновения обязательства обстоятельством, за которое ни одна из сторон не отвечает» [20]. Конечно, институты невозможности исполнения обязательства и гражданско-правовой ответственности связаны между собой, однако они вполне самостоятельны. Отсутствие условий для привлечения должника к гражданско-правовой ответственности не может быть признано основанием прекращения обязательства, так же как и основанием привлечения к гражданско-правовой ответственности является не невозможность исполнения сама по себе, а неисполнение обязательства при наличии всех необходимых для этого условий, предусмотренных гражданским законодательством. В связи с этим, думается, неверно утверждать, что невозможность исполнения является основанием освобождения от ответственности [21; 22. C. 121]. Для обоснования тезиса о том, что невозможность исполнения обязательства во всех случаях влечет его прекращение, необходимо обратиться к теории субъективного права и составляющих его элементов. Действительно, в зависимости от признания права на защиту в качестве самостоятельного субъективного материального гражданского права или же только одного из правомочий, включенных в его структуру, может быть решен вопрос о том, реализуется ли договорная ответственность в рамках вновь возникшего обязательства либо обязательства, «выросшего» из регулятивного обязательства в результате трансформации последнего. Не углубляясь в детали дискуссии по этому поводу, представляется достаточным апеллировать к тому, что первая точка зрения была обоснована в рамках спора о судьбе субъективного материального гражданского права по истечении срока исковой давности. В ходе этого спора было убедительно доказано, что, рассматривая право на иск как элемент субъективного материального права, а не как самостоятельное субъективное охранительное право, невозможно объяснить некоторые положения гражданского законодательства об исковой давности. К таковым относится, в частности, норма, запрещающая должнику или иному обязанному лицу, исполнившему обязанность по истечении срока исковой давности, требовать исполнения обратно, хотя бы в момент исполнения указанное лицо и не знало об истечении давности (ст. 206 ГК РФ), а также норма, предусматривающая в исключительных случаях возможность восстановления срока исковой давности (ст. 205 ГК РФ). Анализ этих положений позволяет утверждать, что истечение срока исковой давности не погашает субъективное материальное право. Это значит, что объектом его действия является другое право, а именно субъективное охранительное право на иск в материальном смысле [23. C. 86-92]. Если право на защиту считать самостоятельным субъективным правом, реализуемым в рамках охранительного правоотношения, то и последнее следует рассматривать в качестве возникающего впервые, а не в результате трансформации регулятивного правоотношения. Этот вывод можно рассматривать как аргумент в пользу того, что если невозможность исполнения обязательства была вызвана обстоятельством, за которое отвечает одна из его сторон, то регулятивное обязательство прекращается, а охранительное - возникает, и никакой трансформации при этом не происходит. К этому заключению приводит и анализ отдельных норм ГК РФ. Так, согласно п. 1 ст. 381 ГК РФ при прекращении обязательства вследствие невозможности исполнения задаток должен быть возвращен. Из этой нормы следует, что задаток, обеспечивающий исполнение основного обязательства, должен быть возвращен независимо от того, отвечает ли одна из сторон за возникновение обстоятельства, повлекшего невозможность исполнения основного обязательства. Как представляется, возвращение задатка при невозможности исполнения обеспеченного им обязательства должно рассматриваться как возвращение неосновательного обогащения по прекращенному акцессорному обязательству. Как известно, прекращение основного обязательства автоматически влечет прекращение и акцессорного обязательства. Поэтому если акцессорное обязательство прекращается в случае невозможности исполнения основного обязательства, это означает, что невозможность исполнения, какими бы обстоятельствами она ни была вызвана, прекращает обязательство, а не влечет его трансформацию. Еще одним аргументом в пользу такого вывода может стать п. 1 ст. 405 ГК РФ, согласно которому должник, просрочивший исполнение, отвечает перед кредитором за последствия случайно наступившей во время просрочки невозможности исполнения. Сопоставив эту норму с п. 1 ст. 416 ГК РФ, в соответствии с которым случайная невозможность прекращает обязательство, можно прийти к выводу о том, что в случае просрочки должника регулятивное обязательство прекращается невозможностью исполнения (п. 1 ст. 416 ГК РФ), а гражданско-правовая ответственность реализуется в рамках вновь возникшего охранительного правоотношения (п. 1 ст. 405 ГК РФ). В связи с этим возникает вопрос: почему если при невозможности исполнения в период просрочки должника трансформации обязательства из регулятивного в охранительное не происходит, о такой трансформации говорят применительно к невозможности исполнения, не связанной с просрочкой? Думается, сравнительное исследование приведенных норм демонстрирует непоследовательность законодателя при формулировании п. 1 ст. 416 ГК РФ. Интересна позиция Президиума ВАС РФ по вопросу о правовых последствиях невозможности исполнения, вызванной обстоятельством, за которое отвечает одна из сторон. Президиум ВАС РФ разъяснил, что отзыв у должника лицензии, вызванный неправомерными действиями лицензиата, и неисполнение им в связи с этим обязательства не являются основанием прекращения последнего в результате издания акта государственного органа. Тем самым, казалось бы, ВАС РФ признает, что в случаях, когда невозможность исполнения (в данном случае юридическая) наступила в связи с обстоятельством, за которое отвечает одна из сторон, она выполняет правоизменяющую функцию. При этом, однако, поясняется, что в этом случае «прекратилось обязательство ответчика по осуществлению деятельности в натуре, но не обязанность возместить убытки, вызванные тем, что исполнение в натуре не последовало» [24. П. 5]. Тем самым Президиум ВАС РФ фактически придерживается той позиции, что и в случаях, когда невозможность исполнения вызвана обстоятельством, за которое отвечает одна из сторон, она влечет прекращение регулятивного обязательственного правоотношения. Представляется, что действующая редакция п. 1 ст. 416 ГК РФ является результатом не вполне продуманной рецепции. Эта норма ГК РФ была с небольшими изменениями перенесена из советского гражданского законодательства. Так, п. «д» ст. 129 ГК РСФСР 1922 г. устанавливал, что «обязательство прекращается полностью или в части ... невозможностью исполнения, за которую должник не несет ответственности» [25]. Аналогичная норма впоследствии была предусмотрена и ст. 235 ГК РСФСР 1964 г. [26], а также п. 4 ст. 73 Основ гражданского законодательства СССР 1991 г. [27]. В свою очередь, п. «д» ст. 129 ГК РСФСР 1922 г., как представляется, был заимствован - вероятно, через посредство проекта русского Гражданского уложения [28. С. 174-182] - из первой редакции ГГУ, согласно п. 1 § 275 которого должник освобождался от обязательства, исполнение которого стало невозможным в связи с наступившими после возникновения обязательства обстоятельствами, за которые стороны не отвечают14. Важно отметить, что содержание этой нормы ГГУ в указанной части не раз ставилось под сомнение в немецкой цивилистической литературе [30. P. 39], поэтому немецкий законодатель, принимая ГГУ в новой редакции, ее пересмотрел. Действующая редакция п. 1 § 275 ГГУ закрепляет, что требование о реальном исполнении обязательства исключается в той степени, в которой оно невозможно для должника или любого другого лица15. Таким образом, представляется, что формулировка п. 1 ст. 416 ГК РФ требует корректировки. Необходимо устранить закрепленную в действующей редакции указанной нормы причинно-следственную связь между прекращением обязательства невозможностью его исполнения и тем, несет ли одна из сторон обязательства ответственность за ее возникновение.

Скачать электронную версию публикации