External expression of sentence validity (comparative-historical aspect).pdf Обоснованность приговора традиционно рассматривается как соответствие его выводов доказательствам, достигаемое в процессе доказывания [1. С. 153; 2. С. 180; 3. С. 9]. Данное представление подлежит некоторому уточнению, однако для целей раскрытия избранной нами проблемы его более чем достаточно. Оно отражает верную и вполне логичную позицию, согласно которой приговор как итоговое решение по уголовному делу, разрешающее вопросы виновности и наказания, не может быть произвольным. В противном случае ставится под сомнение необходимость института доказывания в частности и всего уголовного процесса в целом. Однако в последнее время достаточно актуален вопрос не о том, должен ли быть приговор внутренне обоснованным, а о том, следует ли, и если следует, то в какой степени, демонстрировать участникам уголовного процесса и широкой общественности эту обоснованность, иными словами, основания его вынесения. Так, например, Федеральными законами от 02.03.2016 № 45-ФЗ и № 47-ФЗ Арбитражный процессуальный и Гражданский процессуальный кодексы РФ дополнены положениями, согласно которым по делам, рассматриваемым в упрощенном производстве, допустимо не изготавливать решение в полном объеме, а ограничиться резолютивной частью [4, 5]. В уголовно-процессуальном праве пока таких новелл не наблюдается. Однако, например, те же приговоры, постановленные в особых порядках при признании обвиняемым своей вины или при заключении досудебного соглашения о сотрудничестве, во многом схожи с такой резолютивной частью, так как не содержат в себе текстуального закрепления процесса познания судьи по уголовному делу, ссылок на исследование доказательств [6. С. 169-173]. Принимая во внимание общую ориентацию российского законодателя на уп-1 рощение процесса и отклонение от традиционных представлений о приговоре как результате познания по уголовному делу, допустимость приговоров, состоящих только из резолютивной части, уже не кажется чем-то фантастическим, как, например, еще несколько лет назад. В этом смысле полезно обратиться к отечественному правовому опыту и проследить, как возникло требование о внешнем выражении в приговоре его обоснованности. Длительное время отечественное законодательство не предъявляло к суду требования отражать в приговоре основания своих решений. Положительный сдвиг в данном направлении наметился лишь с момента принятия Уставов уголовного судопроизводства 1864 г., ст. 130 которых указывала на необходимость приводить: «соображения, принятые в основание приговора» [7. С. 352] (относительно приговоров мировых судей. - И.П.), а ст. 797 «соображения обвинения как с представленными по делу доказательствами и уликами, так и с законами» (относительно приговоров коронных судов. - И.П.) [8. С. 1338]. В юридической дореволюционной науке данные положения получили верное понимание, согласно которому суду необходимо дать возможность тщательно изложить на письме те основания, по которым он пришел к тому или другому выводу [Там же. С. 1339]. Как отмечал И.Я. Фойницкий, «...всякое судебное решение должно содержать в себе мотивы или соображения, на коих основано; это его существенное отличие от административных распоряжений...» [9. С. 331]. «В. приговоре среди прочего должны заключаться обстоятельства дела и соображения, принятые за основание решения» [Там же. С. 332]. Однако, как следует из кассационной практики Правительствующего Сената, требование отражать в приговоре основания принятых решений понималось порой довольно условно. «Не изложив в приговоре. никаких оснований к избранию наказания. суд допустил неполноту приговора, .но нарушение это существенным признаваемо быть не может». «Суд ограничился лишь указанием, что согласно ст. 149 Уложен. (Уложение о наказаниях. -И.П.) и по обстоятельствам дела, представляется правильным избрать. более строгое. наказание. Но неполнота в этом отношении приговора. не может служить достаточным основанием к отмене приговора» [8. С. 1298]. Такой же неоднозначный подход практики к отражению оснований приговора подтверждается проведенным нами исследованием, в рамках которого проанализировано 17 уголовных дел, рассмотренных Красноярским окружным судом и Енисейским губернским судом в период со второй половины XIX по начало XX в., среди которых встречены как приговоры, лишь указывающие существо обвинения и перечисляющие доказательства, принятые и не принятые судом, так и приговоры по степени внимательности к доводам сторон и всесторонности, полноте и объективности, превосходящие многие современные. Например, в приговоре Красноярского окружного суда от 30.01.1904 оценены среди прочего следующие доводы стороны защиты: «Сообщенные на суде свидетелями защиты единичные факты, долженствующие якобы доказать психическое расстройство подсудимого, на самом деле свидетельствуют лишь о том, что подсудимый, злоупотребляя спиртными напитками, в состоянии сильного опьянения заговаривается, теряет ясность мысли (как и всякий пьяный человек), чудит, скандалит и буйствует (бьет жену, ломает посуду), способен даже на дикие выходки и всякие сумосбродства: четыре года тому назад в пьяном виде бегал голым по деревне и ругался; однажды стрелял в народ, уверяя, что стреляет уток; в другой раз стрелял в мальчика-водовоза, но не попал; как то был подобран в пьяном виде лежащим в луже, причем говорил, что лежит на сухом, и т.д. .описанное состояние. не имеет ничего общего с состоянием, которое закон разумеет под наименованием припадков умоисступления или совершенного беспамятства.» [10]. Таким образом, наличие в законодательстве лишь самого общего требования приводить основания принятых решений в приговоре влекло ситуацию, что этот вопрос мог решаться достаточно произвольно, в том числе в зависимости от тяжести преступления, сословного состава участников уголовного дела и внутренних установок судьи. В последующем принятый УПК РСФСР 1923 г. в отличие от УУС не предусматривал необходимости отражения в приговоре пути судейского познания за исключением вопроса о несогласии суда с заключением эксперта (абз. 2 ст. 298) и решения о смягчении наказания (ст. 335). При этом требование приводить основания решения предъявлялось к промежуточным процессуальным актам, таким как удаление публики из зала (ст. 19), отказ следователя или суда в удовлетворении ходатайства (ст. 114, 253), избрание меры пресечения (ст. 146). Этот пробел по отношению к приговору не компенсировался иными законами и подзаконными актами. Хотя, например, в ст. 39 инструкции «Об организации и действии местных народных судов» от 23.07.1918 г. и указывалось, что в приговоре должны быть указаны его основания, однако далее следовало приведение примерной формы приговора, которая имела следующий вид: «Именем Российской Социалистической Федеративной Советской Республики Местный Народный Суд такого-то участка в составе: Постоянного Судьи такого-то и Очередных Судей-Заседателей таких-то, такого-то числа, месяца и года разобрал дело по обвинению такого-то обвиняемого в том-то, и, приняв во внимание сознание обвиняемого (или показания свидетелей, или другие обстоятельства Дела), выслушав обвиняемого и его последнее слово» [11]. Это позволяет говорить о том, что требование приводить основания приговора понималось самим законодателем весьма своеобразно [12. С. 265]. Это подтверждается и судебной практикой того времени. Нами проанализировано 8 уголовных дел, рассмотренных Енисейским губернским судом за период с 1917 по 1930 г., и в каждом из них обоснованию и мотивировке приговора уделено более чем скромное внимание - во всех случаях она умещается на одной странице формата А4 рукописного или машинописного текста. В свою очередь, кассационные определения коллегии по уголовным делам Верховного Суда РСФСР, в которых рассматривались жалобы на приговоры, по которым в качестве наказания избрана смертная казнь (расстрел. - И.П.), по своей форме в принципе не предусматривали возможности изложения в них оснований принятого решения, состояли из вводной и сразу же резолютивной части [13]. Соответствующие воззрения о ненужности изложения в приговоре оснований решения встречались и в науч- 1 ной литературе: «... мотивировка приговора не только не улучшит качества выносимых судьями приговоров, она их ухудшит. От мотивировки надо решительно отказаться», - писал М. Андреев3. Мы, разумеется, не можем утверждать, что таким образом все приговоры и последующие судебные решения по их пересмотру не имели под собой объективных оснований, однако можно с уверенностью констатировать, что эти основания не становились достоянием участников уголовного судопроизводства, за исключением самого суда. Эта проблема осознавалась учеными того времени. В противовес несовершенному законодательству А.Я. Вышинский писал, что приговор должен не просто быть законным и обоснованным, но и построен так, чтобы не вызывать сомнений в своей обоснованности и законности [14. С. 4]. В.Я. Дорохов обращал внимание на то, что обоснованность приговора слагается из следующих компонентов: решения суда о виновности или невиновности подсудимого, его наказании и гражданско-правовых последствиях основаны на указанных в приговоре фактах.; решения суда изложены последовательно и в соответствующей закону форме с приведением исчерпывающих и логичных мотивов; доказательства охватывают все существенные обстоятельства, имевшие место в действительности, и находят свое выражение в приговоре [15. С. 24]. Однако в отсутствие ясного и однозначного правового регулирования мнения отдельных ученых были не способны кардинальным образом изменить правоприменительную практику. Впервые со времен отмены УУС на то, что выводы приговора должны быть не просто правильными, основанными на совокупности доказательств при верном толковании норм материального и процессуального права, но эта правильность должна также быть продемонстрирована путем ее текстуального закрепления в приговоре, было указано в ст. 301 УПК РСФСР 1960 г., закрепившей общее требование о том, что приговор должен быть законным и обоснованным, а также мотивированным. В Постановлении от 30.06.1969 № 4 «О судебном приговоре» Верховный Суд СССР дополнительно разъяснил, что это означает необходимость суда отражать основания принимаемых решений непосредственно в приговоре [16]. На сегодняшний день эта позиция прямо следует из ст. 297, 305, 307 УПК РФ и постановлений Пленума ВС РФ [17, 19], которые также требуют от приговора быть обоснованным и мотивированным, отражать в нем основания оправдания или осуждения подсудимого и доказательства, их подтверждающие; мотивы, по которым суд отвергает доказательства, представленные стороной обвинения или защиты; мотивы решения всех вопросов, относящихся к назначению уголовного наказания, освобождению от него или его отбывания, применению иных мер воздействия. Таким образом, закреплены не только общие установки на внешнюю демонстрацию обоснованности приговора, но и конкретные требования к ней. Исходя из вышеуказанного, с учетом исторического опыта развития отечественного уголовного процесса следует заключить, что важность отражения в приговоре пути судейского познания осознавалась в течение длительного времени. Однако именно законодательство последних лет наиболее полно развило положение о том, что обоснованность приговора предполагает не просто соответствие выводов суда совокупности доказательств, достигнутое в процессе доказывания, но и демонстрацию в приговоре этого процесса. В связи с этим справедливы слова Л. Надь о том, что «оглашение мотивов как необходимое условие проверки свободной оценки доказательств и как гарантия против судейского произвола в сегодняшней форме является результатом лишь самого последнего этапа развития» [19. С. 175]. Полагается, что этот выстраданный за века результат не стоит отвергать в угоду сиюминутной выгоде пускай даже в благой попытке разгрузить судебную систему, так как верно отмечает Т.В. Трубникова, «важно не только, чтобы судебное решение являлось истинным, но и чтобы оно воспринималось населением в качестве такового» [20. С. 134]. Добиться же этого приговором, не содержащим оснований его вынесения, невозможно.

Скачать электронную версию публикации