Indemnification in the system of institute of rehabilitation and legal positions of the Constitutional Court of the Russ.pdf Одним из наиболее проблемных моментов в реализации института реабилитации в уголовном судопроизводстве России является вопрос о порядке и основаниях возмещения вреда, связанного с незаконным уголовным преследованием реабилитированного и сутью его материальных требований к государству. При этом дополнительную и достаточно весомую коллизионность к этим моментам придали отдельные акты Конституционного Суда Российской Федерации, которые, на наш взгляд, не столько разъяснили конституционный смысл отдельных норм этого института, сколько создали серьезные препятствия к удовлетворению требований реабилитированного о максимальном возмещении вреда, связанного с незаконным уголовным преследованием. Так, не соответствующими букве и духу закона видятся правовые позиции, изложенные в Определении Конституционного Суда Российской Федерации от 2 июля 2013 г. № 1057-О [1. С. 178]. По смыслу последних расходы на оплату услуг представителя (по делам частного обвинения. -М.С.) не относятся к числу легитимных процессуальных издержек, а должны расцениваться как вред, причиненный лицу в результате незаконного уголовного преследования. Соответственно, эти расходы - отмечает орган конституционного правосудия - могут быть взысканы заинтересованными лицами лишь на основании и в порядке, предусмотренном ст. 1064 ГК РФ. Оценивая эту позицию высшего органа конституционного правосудия, мы не можем признать ее законной и обоснованной. Речь, как видим, идет о незаконном уголовном преследовании и соответственно о возмещении реабилитированному лицу, в отношении которого это уголовное преследование осуществлялось незаконно, материальных расходов на представителя. В качестве последнего, по смыслу закона, может выступать как адвокат, так и на судебных стадиях процесса любое лицо, которое было допущено в качестве защитника (ч. 2 ст. 49 УПК РФ). Поскольку речь идет именно о возмещении, связанном с незаконным уголовным преследованием, применению подлежат специальные нормы института реабилитации (гл. 18 УПК РФ), а не нормы закона, определяющие состав процессуальных издержек по делу. Последние действительно не указывают на возможность возмещения указанных расходов по делу частного обвинения (ч. 1, 2 ст. 131 УПК РФ). Нормы института реабилитации, напротив, однозначны в этом вопросе, прямо предусматривая возмещение имущественного вреда, в том числе сумм, выплаченных «...за оказание юридической помощи» (п. 4 ч. 1 ст. 135 УПК РФ). Однозначность последней нормы не связывает оказание указанной помощи с обращением реабилитированного исключительно к адвокату, речь идет в целом о расходах «. за оказание юридической помощи». Во-вторых, достаточно ясен и исходный посыл законодательной воли: эти расходы возмещаются в порядке публичного института реабилитации (гл. 18 УПК РФ), а не по правилам гражданского судопроизводства с принципиально иным распределением бремени доказывания и возложением иных обременений на заинтересованного (в нашем случае - реабилитированного) истца. Складывается впечатление, что подменяя волю законодателя своим пониманием его «истинной» сущности, Конституционный Суд Российской Федерации не принимает во внимание ни правовые последствия сформулированных им «толкований», ни принципиальные различия в порядке и средствах доказывания предмета и оснований иска в уголовном и гражданском процессе, ни достаточно известные материальные и процессуальные затруднения заинтересованных лиц в отстаивании своего интереса в «рекомендуемом» гражданском процессуальном порядке. Как следствие, трудно признать, что исследуемое «разъяснение-норма» находится в согласии с общими целями и назначением права, как они сформулированы в нормах ст. 2 Конституции Российской Федерации. В том же неоднозначном контексте Конституционный Суд Российской Федерации разъяснил «истинный» порядок возмещения реабилитированному лицу имущественного вреда в виде сумм, выплаченных за оказание квалифицированной юридической помощи. Предметом коллизии, напомним, явился вопрос о возмещении в порядке института реабилитации сумм, выплаченных защитнику обвиняемого за оказание юридической помощи, при условии, что сам обвиняемый ввиду содержания под стражей был не в состоянии самостоятельно пригласить указанного защитника. Соответственно договор с адвокатом заключал один из близких родственников, и материальные расходы за оказание юридической помощи он также вносил из собственных средств. Первоначально, не усматривая особой проблемы в этом вопросе, ответ сформулировал Верховный Суд Российской Федерации. Не усматривая принципиальной разницы в субъекте заключения договора об оказании юридической помощи, Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда Российской Федерации сформулировала вывод о том, что возмещение указанных сумм охватывается нормативными предписаниями гл. 18 УПК РФ, и иное разрешение вопроса о процессуальных издержках не основано на законе. Особо подчеркнем, прецедент был предложен как эталон применения права, в силу чего нашел свое отражение в официальном обзоре кассационной практики, утвержденной Президиумом Верховного Суда Российской Федерации [2]. Казалось бы, проблема была разрешена. Однако еще через два года этот же вопрос стал предметом исследования в высшем органе конституционного правосудия [3]. Последний, не считая целесообразным разрешать этот вопрос в итоговом постановлении, тем не менее сформулировал принципиально иные правовые позиции в своем определении. Согласно последнему «...если договор об оказании юридической помощи был заключен не самим реабилитированным, а его родственником, право на возмещение вреда возникает, но реализовано оно может быть в порядке гражданского судопроизводства, с учетом положений ст. 1070 ГК РФ» [4. С. 26]. Еще два года спустя Конституционный Суд Российской Федерации, осуществив еще более глубокое познание как норм института реабилитации (гл. 18 УПК РФ), так и норм, гарантирующих оказание квалифицированной юридической помощи, вынес по указанному вопросу очередное определение [5], содержащее более качественное «наполнение» ранее высказанных правовых подходов. Было отмечено: суммы, выплаченные за оказание юридической помощи близкими родственниками лица, задержанного или помещенного под стражу, подлежат возмещению реабилитированному (в порядке гл. 18 УПК РФ. -М.С.) только в том случае, если эти суммы были внесены близкими родственниками: а) по поручению обвиняемого; б) из его личных средств либо в) уплачены с согласия обвиняемого, с условием последующего их возмещения близким родственникам непосредственно реабилитированным лицом [6. С. 42]. Естественно, в тех практических ситуациях, когда реабилитированному не удастся достоверно доказать, что близкие родственники действовали по его поручению; что перед задержанием (заключением под стражу) он оставил достаточно средств для выбора «нужного» адвоката; что он изначально обещал все и всем возместить, право на возмещение имущественного вреда также возникает. Но, как отмечает Конституционный Суд Российской Федерации, реализовано оно может быть лишь в порядке гражданского судопроизводства с учетом норм ст. 1070 ГК РФ. Отсюда и морально-правовые векторы предложенных итоговых выводов: к задержанию (заключению под стражу) надо готовиться заранее, причем и материально, и «документально» (в контексте необходимых поручений, расписок, «инструктажа» близких родственников и т.п.). Аналогично «озаботился» Конституционный Суд Российской Федерации и материальным аспектом производства указанных выплат. В Определении от 2 апреля 2015 г. № 708-О он формирует правовые позиции, согласно которым фактические и документально подтвержденные расходы, выплаченные доверителем адвокату за оказание квалифицированной юридической помощи, не являются императивом для суда, окончательно решающего вопрос о размере имущественных выплат в порядке гл. 18 УПК РФ. По смыслу предложенных правовых позиций «. если судом будет установлено (на основании документов, заключений экспертов, специалистов), что заявленная сумма понесенных расходов не обусловлена действительной (выделено мною. -М.С.) стоимостью юридических услуг в пределах, существовавших на момент оказания ее рыночных значений, он присуждает к возмещению лишь сумму, являющуюся, ... объективно необходимой и достаточной в данных конкретных условиях для оплаты собственно юридической помощи» [7]. Обоснование цитируемого в критериях разумности и справедливости указанных выплат (налицо конвенциональные аналоги норм ст. 333 ГК РФ). Однако в столь явной «заботе» о государственном интересе высший орган конституционного правосудия в принципе не задается вопросом о достоверных критериях действительной стоимости юридических услуг. К примеру, услуг, оказываемых весьма известными московскими адвокатами, и адвокатами, практикующими на периферии. Закономерен также вопрос: суд, разрешающий вопрос о компенсационных выплатах в порядке института реабилитации (гл. 18 УПК РФ), должен вдаваться в достоверную «стоимостную оценку» того или иного представителя юридического сообщества России (адвоката), или указанное не отнесено к дискреционному усмотрению суда, принимающему решение о размерах окончательных выплат. В зависимости от варианта ответа указанное либо достаточно серьезный коррупциогенный фактор российского правосудия, либо будет поставлено в зависимость от наличия сугубо личностных факторов (в отношении «судья - адвокат»), что есть фактически тождество первому. Подчеркнем, судебная практика с редким одобрением восприняла векторы указанных новаций. К примеру, апелляционным постановлением Московского городского суда от 7 августа 2013 г. № 10-7214/2013, с учетом критериев разумности и справедливости, кардинально снижена сумма документально подтвержденных расходов реабилитированного К. на оказание квалифицированной юридической помощи с 34 до 2 млн 266 тыс. рублей. В обоснование указанного решения суд общей юрисдикции привел следующее: «согласно ч. 3 ст. 1 УПК РФ общепризнанные принципы и нормы международного права и международные договоры РФ являются составной частью уголовно-процессуального законодательства РФ. Если международным договором установлены иные правила, чем предусмотрены УПК РФ, то применяются правила международного договора; согласно ст. 41 Конвенции о защите прав человека и основных свобод от 4 ноября 1950 г. при определении размера компенсации причиненного лицу имущественного ущерба применяется принцип справедливости возмещения12; отсюда, с учетом общепризнанного и международного принципа разумности и справедливости суд удовлетворил указанное требование реабилитированного К. частично» [6. С. 43-44]. По идее все вроде бы легитимно. Тем более, что суд апеллирует к правовым позициям Конституционного Суда Российской Федерации, изложенным в Постановлении от 2 марта 2010 г. № 5-П. Согласно последним суд, принимая решение о максимально возможном возмещении вреда, причиненного незаконным уголовным преследованием, руководствуется как положениями ч. 1 ст. 135 УПК РФ, так и иными положениями законодательства, устанавливающими общие правила определения размера возмещения вреда. Нормы Конвенции в указанном случае, по мнению суда общей юрисдикции, и есть искомые («...иные положения»!) уголовно-процессуального законодательства, позволяющие «правомерно» снизить документально подтвержденные расходы на адвоката. Однако правомерность этого «нормативного» базиса может быть подвергнута сомнению. Во-первых, в силу того, что как в актах конституционного правосудия, так и непосредственно в нормах УПК РФ речь идет о правилах именно «..максимально возможного возмещения вреда» по нормам национального законодательства и аналогам международных правовых актов, а не о критериях «справедливого» и «разумного», как пытается интерпретировать суд. Во-вторых, не менее известны правовые позиции (как Верховного Суда Российской Федерации [8], так и высшего органа конституционного правосудия), согласно которым если национальное законодательство содержит более высокие стандарты правовой (в том числе судебной) защиты, то нормы международно-правового характера не имеют приоритета [9. С. 349-358]. Если принять во внимание, что нормы ч. 1 ст. 133 УПК РФ, однозначно закрепляющие принцип максимально полного возмещения вреда реабилитированному, содержат более высокие стандарты судебной защиты по сравнению с (.так удачно «примененными») актами Европейского суда по правам человека, то именно они подлежат применению. Тем не менее, как свидетельствуют доктрина российского уголовно-процессуального права и обзоры текущей судебной практики, в последнее время все более формируются принципиально иные публично-правовые тенденции по минимизации возможных расходов и выплат государства с позиций субъективной (читай - публичной) «разумности» [6. С. 43-44].

Скачать электронную версию публикации