Appropriation entrusted property according to the Soviet Criminal Code of 1918.pdf Принято считать, что первыми источниками уголовного законодательства в советском государстве стали декреты и постановления СНК РСФСР. Однако исследователи российского уголовного законодательства зачастую обходят стороной тот факт, что в начале 1918 г. Наркомюстом РФ был принят «Свод законов русской революции. Часть пятая. Уголовное уложение» [1. С. 5] (далее по тексту - Уложение 1918 г.). Таким образом, в официальной историографии уголовного права создалось не совсем верное представление о перечне источников уголовного права того периода. До сих пор остается неизвестным обстоятельство, вступило ли Уложение 1918 г. в юридическую силу или нет, но на практике оно не применялось. Советские юристы и политики негативно высказывались относительно этого законодательного акта. Так, М.М. Исаев, пытаясь принизить статус документа, именуя его «Инструкцией местным и окружным народным судам о применении уголовных законов», отмечал, что работа является «мертворожденной» [2. С. 82]; Д.И. Курский в своих трудах назвал это попыткой «сочетать противоестественным браком пролетарскую демократию с буржуазной демократией» [3. С. 57-58]. Нарком юстиции РСФСР, соавтор Декрета о суде № 1, П.И. Стучка отмечал, что «пролетарская революция обязывает к творчеству», потому считал напрасным занятием из «обожженных листочков» старых законов «кроить» уложения русской революции вместо того, «чтобы творить действительно новые революционные законы» [4. С. 243]. Вероятно, такая оценка была дана потому, что основной состав Нарко-мюста занимали левые эсеры, а само Уложение 1918 г. было разработано на основе Уголовного уложения 1903 г. и призвано обеспечить преемственность в праве, что большевиками не могло не быть воспринято критически. К таким выводам приходят современные исследователи. Так, А.И. Чучаев отмечает, что «вопреки некоторым утверждениям правовой документ не утрачивает своего значения, даже если он остался "в статусе" проекта. Исключение из числа исторических источников Советского уголовного уложения из-за того, что оно не применялось на практике, приводит к искаженным представлениям по ряду наиболее принципиальных вопросов уголовной политики государства и уголовного права как отражение данной политики» [1. С. 6]. Несмотря на то что в основу Уложения 1918 г. была положена идея преемственности права, в частности Уголовного уложения 1903 г., нормы об ответственности за присвоение имущества претерпели в нем ряд изменений. Уложение 1918 г. содержало раздел 5 «Преступления против имущественных прав», состоящий из семи глав. Глава 23 уложения именовалась «О необъявлении о находке, присвоении чужого имущества и злоупотреблении доверием» аналогично тому, как и в Уголовном уложении 1903 г. Заметим, что составы воровства, разбоя, вымогательства (гл. 24) и мошенничества (гл. 25) были по-прежнему отделены от понятия присвоения, а само по себе воровство определялось (ст. 260) как тайное или открытое похищение чужого движимого имущества, совершенное с целью его присвоения. Такая структура закона свидетельствовала о том, что присвоение имущества необходимо было понимать как преступление отличное от понятия похищения, имеющее самостоятельные признаки. А вот легального определения понятия присвоения Уложение 1918 г., в отличие от Уголовного уложения 1903 г., не содержало, не раскрывало оно и признаки «удержание вещи», «растрата». Статья 256 была сформулирована следующим образом: «...виновный в присвоении вверенного ему чужого движимого имущества наказывается.». Примечательно, что ответственность (в виде тройной суммы присвоенного) наступала и в случае совершения такого деяния «по легкомыслию». В Уложении 1918 г. законодатель впервые в обобщенном виде сформулировал отдельно признаки «должностного присвоения», т.е. присвоения, совершенного лицом, использующим служебные полномочия в отношении вверенного имущества. При этом законодателю удалось сконструировать этот состав в одной статье нормативного акта, не прибегая к перечислению частных случаев совершения такого преступления, как это происходило в ранее принятых источниках права. Статья 257 Уложения гласила: «...обязанный по доверенности или иному законному полномочию, или по роду занятий или службы иметь попечение о чужом имуществе, виновный в присвоении вверенного ему имущества наказывается.». Обращает на себя внимание также и то, что в отличие от определения «простого» присвоения, данного в ст. 256, в ст. 257 специально не оговаривается предмет преступления. То есть законодатель, по-видимому, признавал, что при совершении «должностного присвоения» им могло быть как движимое, так и недвижимое имущество. Исключением из этого правила явилось упоминание отдельно о присвоении опекуном «чужого движимого имущества, состоящего в его опекунском заведывании». Следует отметить, что вызывает определенные сомнения необходимость формулирования этого запрета в отдельной статье Уложения (ст. 258). Более того, эта статья была посвящена ответственности не за присвоение, а за злоупотребление служебными полномочиями и его частному случаю - «злоупотребление учиненное опекуном во вред опекаемому». Возможно, причина такого законодательного решения кроется в стремлении оттенить особую опасность такого преступного посягательства, поскольку санкция за подобного рода деяние содержала наказание в виде лишения свободы на срок до пяти лет (ответственность за «должностное присвоение» - не свыше пяти месяцев). Уложение 1918 г. устанавливало также и запрет на присвоение «найденного клада», а также «найденного или забытого чужого имущества или пригульного скота, хозяин коих во время учинения присвоения был виновному известен» (ст. 255). Принципиальным отличием от ранее действовавшего уголовного закона явилось то, что «удержание, с целью обращения в свою собственность, или умышленная растрата найденного или забытого неизвестно кому принадлежащего имущества, неизвестно кому принадлежащего пригульного скота» (ст. 254) больше присвоением не именовалось. Таким образом, присвоением назывались лишь противоправные действия в отношении клада, забытых вещей, пригульного скота, известно кому принадлежащих. По-видимому, законодатель в Уложении 1918 г., в отличие от Уголовного уложения 1903 г., стремился показать, что термин «присвоение» можно употреблять лишь в случае невозвращения вещей, хозяин которых известен виновному, а также клада. Это, несомненно, сближало состав присвоения с похищением имущества, поскольку становилось понятно, что должен быть конкретный потерпевший от такого преступления. Что же касается невозвращения неизвестно кому принадлежащих вещей, то здесь законодатель допускает термины «удержание», «растрата», но исключает при этом термин «присвоение», что указывает и на то, что данные термины стали признаваться законодателем как неравнозначные. Само же по себе невозвращение найденного, связанное с «удержанием» или «растратой», законодатель, как представляется, рассматривает как частный, пусть и более опасный, случай «необъявления о находке» (ст. 253), не имеющий какого-либо отношения к собственно «присвоению вверенного имущества». Таким образом, Уложение 1918 г. впервые в обобщенном виде сформулировало признаки присвоения вверенного имущества, совершенного лицом с использованием своего служебного положения, «вывело» из понятия «присвоение» противоправные действия в отношении неизвестно кому принадлежащих вещей, равно как и термины «удержание», «растрата» и приблизило его к понятию «похищение». Но, как было сказано выше, этот законодательный акт не был воспринят новой государственной властью; уголовное законодательство 1918-1922 гг. было представлено отдельными декретами, постановлениями, положениями, посвященными относительно-частным вопросам, требующим уголовно-правового регулирования. Уголовный кодекс 1922 г. также оставил без внимания те подходы к определению признаков присвоения вверенного имущества, которые были изложены в Уложении 1918 г. Первый советский Уголовный кодекс широко их определил, использовав в описании объективной стороны преступления термины «растрата», «удержание вещи». Признаки «должностного присвоения», напротив, ограничил предметом преступления - деньги или иные ценности. Таким образом, идеи политически неугодного Уложения 1918 г. не были реализованы в законодательной практике 20-х гг.

Скачать электронную версию публикации