Criminal procedure strategy: conflict of the goal.pdf В свое время Ф. Эли писал: «Два интереса, одинаково мощные и одинаково связанные, равно требуют себе покровительства: интерес общества, который требует справедливого и быстрого наказания за преступление; интерес обвиняемого, который также является общественным интересом и который требует полной гарантии гражданских прав и прав защиты» [1. С. 583]. Действительно, совершение преступления или общественно опасного деяния, с одной стороны, всегда сопряжено с ущемлением общественного интереса, связанного с необходимостью обеспечения стабильного развития общества, а также состояния защищенности жизненно важных интересов. С другой стороны, как наиболее репрессивная форма государственной деятельности уголовно-процессуальная деятельность немыслима без ограничения конституционных прав личности, вовлеченной в орбиту уголовного судопроизводства. Вместе с тем нельзя не вспомнить Н.Н. Полянского, справедливо отмечавшего двоякое практическое значение уголовного процесса: заинтересованность не только общества, но и государства в целом в наказуемости совершаемых преступлений, а также в интересе не только обвиняемого, но и всех граждан в недопущении злоупотреблений со стороны органов правосудия [2. С. 7]. Таким образом, отмечается триада ценностей и интересов, нуждающихся в охране и защите в сфере уголовного судопроизводства: интересы личности, общества и государства. В таком ракурсе особый интерес представляется ст. 6 УПК РФ, закрепляющая назначение уголовного судопроизводства. Ее анализ убедительно показывает, что законодатель в указанной триаде ценностей отдает приоритет частным интересам, а именно гарантирует защиту прав и интересов лиц, потерпевших от преступления, а также защиту личности от незаконного и необоснованного обвинения, осуждения, ограничения прав. В научной литературе вопрос о назначении уголовного судопроизводства с завидным постоянством является предметом исследования, обсуждения, анализа и критики: процессуалисты рассматривают назначение через этимологическое, аксиологическое значение данного понятия, через соотношение с такими категориями, как цели, задачи уголовного судопроизводства [3. С. 105-132]. Однако, как представляется, есть еще один аспект, также нуждающийся в своем осмыслении. Речь идет о необходимости анализа назначения уголовного судопроизводства в контексте приоритетной уголовно-процессуальной стратегии. Иными словами, только комплексное исследование назначения, целеполагания, приемлемых и необходимых на данном этапе развития уголовно-процессуальных стратегий с учетом исторических, социальных, культурных и иных особенностей развития государства и общества позволит понять причину противоречивости действующего уголовно-процессуального закона, имеющийся эффект «спящего права» и нарушение в ряде случаев прав и свобод личности. Итак, рассматривая вопросы стратегии, В. Т. Томин отмечал, что термин «стратегия» первоначально был неразрывно связан с войной и означает составную часть военного искусства, представляющую собой высший его уровень, определяющую способ действия войск и военачальников [4]. В свою очередь, в Толковом словаре русского языка дается следующее определение: «Стратегия - искусство планирования руководства, основанного на правильных и далеко идущих прогнозах» [5. С. 772]. Особый научно-практический интерес представляет предложенная Н.Г. Стойко классификация «механизмов правового регулирования общественных отношений»: защита прав и свобод обвиняемого; уголовное преследование; социальная поддержка обвиняемого; социальная поддержка потерпевшего; рациональность и эффективность уголовного судопроизводства; примирение [6. С. 4-5]. Если попробовать распределить данные стратегии по приоритетному интересу, представляемому каждой из вышеуказанных уголовно-процессуальных стратегий, то можно получить следующее. Как представляется, частный интерес в большей степени реализуется в рамках таких стратегий, как защита прав и свобод обвиняемого, социальная поддержка потерпевшего. В свою очередь, общественный интерес представлен стратегией примирения. Наконец, государственные интересы выступают в качестве приоритетных, по нашему мнению, путем применения стратегий уголовного преследования, рациональности и эффективности уголовного судопроизводства. Конечно, следует признать справедливость вывода о том, что имеющиеся уголовно-процессуальные модели (как некий архетип) следует отличать от тех конкретных национальных уголовно-процессуальных систем, которые складываются в различных государствах [7]. Поэтому, возвращаясь к законодательной конструкции назначения уголовного судопроизводства, нельзя не обратить внимания на безусловный приоритет защиты интересов личности в сфере уголовного судопроизводства. Однако остается открытым вопрос: а какая стратегия является приоритетной для российского уголовного судопроизводства и соответствует ли она законодательной конструкции ст. 6 УПК РФ? Попробуем разобраться. Итак, уголовно-процессуальная стратегия защиты прав и свобод обвиняемого, бесспорно, приоритетна и нормативно признана как одно из направлений назначения уголовного судопроизводства. Кроме того, многие законодательные конструкции (судебный контроль, судебное санкционирование, право на защиту на более ранних этапах уголовного преследования и т.п.) также призваны обеспечить фактическое соблюдение и защиту прав и интересов личности. Однако правовые позиции Конституционного Суда РФ позволяют утверждать, что зачастую приходится жертвовать необходимостью обеспечения прав и свобод обвиняемого в интересах другого участника уголовного судопроизводства, также имеющего в деле собственный интерес потерпевшего. Например, в первоначальной редакции ч. 9 ст. 246 УПК РФ пересмотр итогового судебного решения о прекращении уголовного дела ввиду отказа государственного обвинителя от обвинения был возможен только в порядке возобновления производства по уголовному делу ввиду новых или вновь открывшихся обстоятельств. Постановлением Конституционного Суда РФ от 16 мая 2007 г.1 данная норма была признана не соответствующей Конституции РФ, как не позволяющая обжаловать итоговое решение суда, вынесенное в связи с отказом прокурора от обвинения, в апелляционном, кассационном или надзорном порядках. Одна из основных причин формирования данной правовой позиции - необходимость учета интересов потерпевшего и защиты его прав. В последующем данная норма утратила свою силу как не соответствующая Конституции РФ. В этой же связи нельзя не вспомнить первоначальную редакцию нормы, урегулированной п. 2 ч. 2 ст. 413 УПК РФ и закреплявшей в качестве новых обстоятельств для возобновления производства по уголовному делу не известные суду на момент вынесения судебного решения обстоятельства, которые исключают преступность и наказуемость деяния. Однако Федеральным законом от 26 апреля 2013 г. данная норма претерпела существенные изменения, поскольку в соответствии с Постановлением Конституционного Суда РФ от 16 мая 2007 г. в целях исправления судебных ошибок, искажающих суть правосудия, смысл приговора как акта правосудия, для обеспечения баланса защищаемых Конституцией РФ ценностей, а также в интересах потерпевшего Конституционный Суд РФ признал, что допустимы исключения из общего правила о запрете поворота к худшему. Таким образом, в настоящее время к новым обстоятельствам наряду с ранее перечисленными следует относить также обстоятельства, которые подтверждают наступление новых общественно опасных последствий как основания для предъявления лицу более тяжкого обвинения. Возможна и обратная ситуация, когда соблюдение прав обвиняемого и защита его законных интересов невозможны без ограничения интересов потерпевшего. Так, согласно п. 13 Постановления Пленума Верховного Суда РФ от 28 июня 2012 г. № 16 возражение потерпевшего против особого порядка проведения судебного заседания в отношении подсудимого, с которым заключено досудебное соглашение о сотрудничестве, не может рассматриваться в качестве безусловного основания для рассмотрения дела в общем порядке2. Иными словами, несмотря на то что по таким делам производство в суде осуществляется по общим правилам рассмотрения уголовного дела при согласии лица с предъявленным обвинением (где согласие потерпевшего является одним из оснований применения сокращенного порядка (ч. 1 ст. 314 УПК РФ)), тем не менее, согласие потерпевшего на рассмотрение уголовного дела в сокращенном порядке при наличии заключенного досудебного соглашения о сотрудничестве не имеет той же силы. В таких случаях следует признать, что интересы борьбы с преступностью как яркое проявление публичного интереса имеют приоритетное значение перед учетом мнения потерпевшего. Такой подход может быть обоснован и тем, что согласно позиции Европейского Суда по правам человека участие потерпевшего в уголовном деле не следует рассматривать 3 как его право на личную месть . Как указанные, так и многие иные правовые позиции судебных органов власти свидетельствуют о невозможности установления баланса интересов потерпевшего и обвиняемого: в развитии уголовно-процессуальных отношений обязательно возникнет так называемая точка бифуркации, которая предопределит дальнейшие изменения уголовно-процессуального закона и последующей практики его применения. Более того, современный процессуальный закон не ориентирован в принципе на социальную защиту ни потерпевшего, ни обвиняемого, предусматривая только процессуальные гарантии соблюдения или законного ограничения прав данных участников уголовного судопроизводства. Как отмечено было выше, государственному интересу в полной мере соответствует стратегия уголовного преследования, равно как и стратегия рациональности и эффективности уголовного судопроизводства. Следует согласиться с позицией К.В. Муравьева, утверждающего, что распространение ускоренных производств и в нормативном плане, и в части правоприменительной практики обусловлено интересами экономичности и целесообразности; однако это сопряжено со снижением уровня процессуальных гарантий участников процесса, а также с искажением сущности дифференцированных сокращенных форм [8. С. 5]. Развитие сокращенных форм производства как факт не вызывает ни у кого сомнений: особый порядок принятия судебного решения при согласии обвиняемого с предъявленным ему обвинением (Глава 40 УПК РФ), особый порядок при заключении досудебного соглашения о сотрудничестве (Глава 40.1 УПК РФ), дознание в сокращенной форме (Глава 32.1 УПК РФ). Но следует выделить еще одну немаловажную тенденцию, соответствующую публичному интересу: появление «квази» особых производств, например, по делам о преступлениях, совершенных в сфере предпринимательской деятельности. На это неопровержимо указывают нормы, регулирующие наличие специфического повода возбуждения уголовного дела (ч. 12 ст. 140 УПК РФ), особый режим правового регулирования порядка признания предметов и документов вещественными доказательствами по уголовным делам о преступлениях в сфере экономики (ст. 811 УПК РФ), установленные ограничения на избрание меры пресечения в виде заключения под стражу (чЛ1 ст. 108 УПК РФ), особое основание прекращения уголовного преследования по делам о преступлениях в сфере экономической деятельности (ст. 281 УПК РФ) и особый порядок прекращения уголовного дела или уголовного преследования (Глава 511 УПК РФ). Данные тенденции, как представляется, способствуют развитию социального неравенства в том числе сфере уголовно-процессуального регулирования. Однако любые изменения и новации будут эффективны только при условии снижения крайне высокого уровня социального неравенства (в настоящее время это является одной из институциональных проблем, отмеченных в Концепции долгосрочного социально-экономического развития Российской Федерации на период до 2020 г.3 Таким образом, можно констатировать, что так или иначе в УПК РФ отражены элементы большинства из вышеперечисленных стратегий. Более того, некоторые из них являются антагонистичными. Иными словами, норма ст. 6 УПК РФ до сих пор является оценкой-предпочтением, выражающей не сущее, но должное. Здесь уместно вспомнить введенную в научный оборот А.П. Поповым новую категорию целеполагания как рода человеческой деятельности, осуществляемой строго определенным кругом субъектов и направленной на создание структуры целей, задач и функций [9. С. 28-29]. Как представляется, именно в этом концептуальном направлении следует осуществлять дальнейшее совершенствование уголовно-процессуального закона и корректировку практики его применения.

Скачать электронную версию публикации