My friends are leaving.pdf «По улице моей который год звучат шаги - мои друзья уходят. Друзей моих медлительный уход той темноте за окнами угоден...» Б. Ахмадулина Раньше всегда что-то происходящее вокруг вызывало рефлексию. В раннем пеленочном детстве - требовательный рев, затем детсадовские обиды, радости и хитрости, богатство словесных и иных форм коммуникации школьных лет. Влюбленность, новые места и впечатления, изменения в молодой жизни - они взрывались изнутри сотнями совершенно ужасных стихотворных строчек, требовавших немедленного выхода наружу, на бумагу. И ведь не уснешь, пока не напортишь пару листов. Зато напортил - и все, свободен, иди спать! Лежали потом эти листочки, аккуратно свернутые, в каком-нибудь затхлом месте, желтели и протирались на сгибах, путешествуя из молодости в зрелость, из эпохи в эпоху, из века в век... Щелкал счетчик, отмерявший очередную восстановленную в нашей окружающей RPG-ходилке жизнь, но уже с началом совсем не в детстве и даже не в юности - и на входе в следующую точку восстановления листки пропадали, истаивая во времени. Процесс с годами приобрел какие-то желчно-публицистические оттенки, презрев поэзию. Хотя такие сильные потрясения, каким для меня стала смерть отца, вызывали забытый метроном в голове, который отмеривал ритмом и болью новые строки. Но чаще всего теперь хочется сесть и написать просто письмо, письмо какому-то воображаемому другу. Другу, который ждет его и даже немного сердится, что давно не получал - и который прочтет его жадно и со вниманием ко всему, что тебя тревожит или радует, к твоим мыслям и чувствам. Время соцсетей и мессенджеров не предполагает больше ничего такого в нашей жизни. Короткие сообщения, смай-лы, стикеры, привет, пока. Да и поводы для таких писем все больше печальные или страшные. На дворе время, когда уходят не только те, которые были старшими наставниками, - но и те, кто сидел с тобой за одной партой жизни. Все чаще. И очень хочется как-то это не то чтобы остановить, но хотя бы замедлить немного, хотя бы вспомнить все поподробнее - как оно было, какими они были и что для тебя сделали - а ты для них. И как вы увиделись в первый раз, и как - в последний. И все огромное, что было между - а там был Человек и была дружба. Я сегодня пишу тебе письмо, дорогой мой друг, о большой потере. Потеря эта велика не только для меня, но и для многих людей, живущих со мной в одном городе. Многие потеряли внимательного и строгого учителя, который вывел их на новый уровень, новую орбиту существования. Многие потеряли соратника, неутомимого и яростного бойца, боровшегося с ними вместе за их большое и важное общее дело. Ушел любимый дедушка, отец, муж. Ушел друг. Я пишу о Виталии Вячеславовиче Сотникове. В конце ноября двадцатого високосного года его не стало. Не хочу вдаваться в подробности его смерти, в год слепого торжества коронавируса над людьми любой из нас может рассказать много страшного и неприемлемого, немыслимого еще несколько месяцев назад. Он ушел. Он не был моим другом. Мои родители дружили с ним, они дружили семьями, много лет. Причем дружили так, что трудно было припомнить выходные дни, когда они не встречались - а зачастую и в будни вечером звенел телефон - начиналась импровизированная вечеринка. Сотниковы были мне родственниками, по крайней мере я их так в своем детстве воспринимал, практически родней. Да и видел чаще иной родни. Молодые, в самом расцвете сил, возможностей и амбиций, мои родители и их друзья широко шагали по жизни и так же широко дружили. У каждого были свои трудности и успехи, которыми они делились, огорчались и радовались, поддерживая друг друга. А под ногами крутились дети, играли, ссорились, мирились, участвовали по мере сил во всех взрослых развлечениях и делах. Из чего состоит человек? Как мозаика, он складывается из каких-то воспоминаний о том, что он сказал или сделал, а иногда это просто картинка, сценка - и без нее нет цельного портрета. «Тролль, фу! Ну-ка, не трогай ребенка!» - Виталий Вячеславович строго пеняет своему молодому эрдельтерьеру, вознамерившемуся отведать меня на вкус. А самому смешно то, что я побаиваюсь Тролля, его размеров и кипучей активности. Троллю тоже смешно - это я теперь, через годы понимаю. Они оба блестят глазами из-под кустистых бровей и прячут в пышных усах снисходительную улыбку. Я всегда побаивался собак, как-то в раннем детстве напугался собаки, что ли. И это была первая собака, примирившая меня с семейством Canis lupus familiaris. Я помню железные советских времен санки, на которых сижу я с Ксюшей Сотниковой - а спереди длинной шлейкой запряжен Тролль. Он несется как снегоход по Потаповым лужкам, отстающими параллельными курсами бегут на лыжах наши родители - но не особенно стараются, так как известно, что Тролль скоро вывалит нас в сугроб. Так уж у него заведено. А мне велено, как старшему по команде, придерживать Ксюшу, дабы падение не стало катастрофой - хотя какая разница, в каком порядке вылетать в снег? Потом привал, термосы с чаем, самые вкусные в мире бутерброды не помню с чем. Троллю тоже достается это «не помню что», а еще после чая надо собрать ледышки у него с бороды и усов, с лап на пальцах, чтобы он не поранился. Я так и не полюбил собак. Но научился понимать их и быть с ними благодаря Виталию Вячеславовичу. А еще научился кое-чему о музыке. Конечно, во взрослой жизни я бывал на концертах капеллы ТГУ под его руководством, слышал то невероятное, за которое он так ценил и любил музыку с большой буквы. Но я сейчас не про эту музыку. Во времена больших катушечных пленочных магнитофонов, когда любители переписывать друг у друга песни Высоцкого эпично бились за то, какая пленка лучше - «Тасма» или «Свема», на просторы страны неумолимо вползала совсем другая музыка и появлялась пленка «Agfa». Чего только не слушали мы тогда, и основным из доказательств везения было то, что ты раздобыл запись на иностранном языке и с ритмической основой около 120 ударов в минуту. Победное шествие диско по СССР можно сравнить разве что с весенним половодьем. Паводок, как известно, часто несет в себе и откровенную падаль. А Виталий Вячеславович как хороший музыкант знал один секрет. Он научил меня, что раз уж ты все равно не понимаешь, о чем там поют, - слушай, как играют. Насколько богата музыка, мелодична, приятна слуху. Насколько хорош вокал. Наслаждайся ощущениями красоты! И так из моей фонотеки выпали простые бум-бум-бум с однотонными кошачьими завываниями - и вошла музыка посложнее и намного красивее. Виталий Вячеславович, например, выделял в те годы группу «АББА» - да что там, он просто любил ее. Полюбил и я. И люблю до сих пор. Вообще музыки в дружбе наших семей было с избытком. В те счастливые времена по радио и телевизору можно было послушать «Вестник села», посмотреть «Утреннюю почту» и. и все почти. Ну, и много симфонической музыки, конечно. Бывал часок «Ритмов зарубежной эстрады», были передачи типа «Кабачок 12 стульев» из смешного и глубоко ночью с 31 декабря на 1 января были совсем богатые музыкальные передачи. Поэтому дружеские вечеринки обычно не отягощались средствами масс-медиа, и люди развлекали себя как могли. У нас это были всяческие застольно-настольные игры, вкусная еда, хорошее вино (детям не выдавалось) и пение. Пелось всякое, русское народное, популярное, академическое - благо, обделенных талантами не было. Было много смеха и веселья. Эта атмосфера теплого дружеского праздника остается навсегда у человека, ощутившего ее хоть раз в жизни. Сейчас я отчетливо понимаю, как сильно мне ее не хватает. Но я помню ее, а ведь множество людей, наверное, ее и не знало? Не завидую им. Жизнь тогда вообще приучила не завидовать. Нечему было, собственно. Все мы жили примерно одинаково, и уровень потребления никогда не стоял во главе угла. Основным глаголом в отношении множества благ - а зачастую, и совсем простых вещей -служило слово «достать». Доставали все - чешский хрусталь на праздничный стол, копченую колбасу, билеты в театр, интересные книги, новые пластинки. Оооо! Как будоражил этот запах только что купленной книги, этот чувственный типографский аромат! А как горели глаза, и руки осторожно, благоговейно вынимали из красочного конверта виниловую пластинку! И, пока играла эта пластинка, конверт следовало сладострастно разглядывать, читать до самой мелкой буковки в самом нижнем углу с обратной стороны. При этом все добытое не было предметом какого-то поклонения, книгами обменивались с друзьями и знакомыми, сервиз легко могли дать попользовать на торжество, пластинки ходили кругами из дома в дом. Колбасу тоже не ели сами - а нарезали только к гостям, что характерно. Щедрое время. Тот же Виталий Вячеславович как-то побывал аж в Мексике. он привез оттуда новые пластинки «АББА», которые выглядели на фоне изделий фирмы «Мелодия» как горящий огнями звездолет на фоне трактора «Беларусь». Я жевал подаренную иностранную жвачку, держа под мышкой купленную им же для меня коробку с гэ-дэ-эровской моделью самолета -и с тоской глядел на это нечеловеческое музыкальное богатство. Учился завидовать в тот момент? Пробивающиеся ростки темных чувств втоптал в землю Виталий Вячеславович: «Хочешь взять послушать? Бери, только постарайся аккуратно!». Он был щедрым человеком. Не только в мелочах, вроде того винила, который в конце концов я же и заездил на своей радиоле. Во всем. Я так думаю, что те видимые проявления его щедрости, готовности отдать близким своим самое ценное - они проистекали из щедрости и красоты его души. Но в детстве редко думают о душе. Зато дети очень хорошо без объяснений и без лишних слов чувствуют таких людей и тянутся к ним. Хотя он старался выглядеть строгим человеком. И, надо сказать, у него это здорово получалось, когда было нужно. Но в моей жизни он строжился в основном только на своих собак. И то. «Тролль, фу! Ну-ка, не трогай ребенка!». Вообще он был человек удивительно интеллигентный во всех своих проявлениях. Не припомню от него ни одного соленого словца, хотя видел всю эту компанию в разных стадиях веселья. Вот веселиться он любил! Помню, у нас дома веселье начиналось иногда с моей детской комнаты - там отец под письменным столом хранил двадцатилитровую бутыль с вызревающей к новогодним праздникам рябиновой настойкой. В те времена не было органов опеки. Пока Елена Григорьевна с Галиной Михайловной организовывали что-то вкусное на столе в гостиной, снуя между нею и кухней, ко мне в комнату вдруг входили ответственные за вызревание Владимир Николаевич и Виталий Вячеславович. Я уже знал примерный сценарный план дальнейшего. «Виталя, посмотри, цвет-то меняется! Попробовать, что ли?» - говорил отец, присаживаясь у бутыли и вытягивая на свет какую-то резиновую трубочку, погруженную в отдельную баночку. «Отчего же нам не попробовать, Вольдемар?» - соглашался улыбающийся Виталя, присаживаясь на корточки рядышком... При этом всем никогда я не видел их пьяными, только сильными и веселыми людьми. Отдельной частью веселья была хорошая еда. Нет, хорошая -это какое-то не такое слово. Еда была просто волшебной! Во времена, когда мне было еще ой как далеко от посещения ресторанов, я уже познакомился с разнообразнейшими блюдами, кардинально не похожими на ассортимент школьных столовых. Апогея эта гастрономическая вакханалия достигала обычно в новогодние праздники, аккурат к созреванию настойки. Изготавливалась и скармливалась гостям не одобряемая мною утка по-пекински, конкуренцию ей составлял нахальный огромный гусь, фаршированный яблоками и окруженный печеным картофелем; чудесные зразы интриговали богатым внутренним миром, сдобренные картофелем-пюре с нежнейшим соусом. Количество всевозможных салатов было таково, что могло обеспечить один полувзвод солдат сытным питанием на период с 1 по 5 января как минимум. В качестве легкой закуски также предлагался фирменный капустный пирог Елены Григорьевны, тончайшая корочка и непередаваемый вкус и аромат которого иногда мне снятся до сих пор. Всяческие овощные и грибные маринады и соленья стояли на столе угрюмыми рядами, отчетливо понимая свою бесперспективность на фоне основных блюд - и рассчитывая едино лишь на рюмочку водочки в руках гостя, которую он вдруг решит сопроводить каким-нибудь грибочком. А потом прогулка! Вернее, никакая это не прогулка, а настоящие гуляния -когда все выходили на улицы не для того, чтобы бабахнуть китайской петардой в окно многоэтажки или рывком добежать до бесплатного салюта и назад - а чтобы поздравить друг друга, попеть песни, покататься на горках, посмеяться и поплакать вслед уходящему году и навстречу новому. После домой, тереть обмороженные щеки, пить чай с тортом «Наполеон», есть второе фирменное от Елены Григорьевны - эклеры, и еще лет тридцать не знать, что такое ЗОЖ. «Куда-то ты уклонился, - скажет мне мой друг и читатель, -а где же тут уже Виталий Сотников?». А он в этом всем был везде. Был в этой веселой компании и был самой этой компанией, без него бы не была она такой. Он был вообще многогранным человеком. Помню, как я проникся к нему каким-то особым детским уважением, узнав, что он настоящий байкер - у него был мотоцикл «Java» и всякое приличествующее из одежды и он даже ездил на нем не просто покататься, а далеко в неведомый мне Саранск. Это было круто и больше таких людей я не знал, кроме отчима моего друга Валерки, который ездил на мотоцикле «Урал» с коляской на мичуринский. Я как раз и рассказываю тебе сейчас, мой далекий друг, о том человеке, которого может быть не знали и не видели другие люди - и которого знал и видел и буду помнить я. Буду помнить не только его одухотворенное лицо с дирижерской палочкой - но и растерянный вид с рубанком, когда они вдвоем с моим отцом изобретали какую-то книжную полку. Или как он учился мелко шинковать капусту на нашей кухне, а вокруг были все мои близкие и стояла бочка, которую следовало правильно заполнить и кушать в две семьи всю зиму. Виталий Вячеславович Сотников - это один из кирпичей фундамента моей жизни. Одна из тех внутренних опор человека, которые постепенно рассыпаются, уходят - и когда они все уйдут, ничего не станет отделять его больше от смерти. Чем больше в жизни мы повстречали таких людей, оставивших радостный, благословенный след в нас, - тем дольше сопротивляемся хаосу. А он вообще не желал поддаваться хаосу. В одну из последних встреч с ним мы долго обсуждали достоинства и недостатки имеющихся на рынке новых автомобилей. Он хотел купить машину и сесть за руль, чтобы было полегче ездить в университет, чтобы «с Леной ездить на природу». Я не понимаю и никогда не пойму почему, на каком основании эта деятельная творческая жизнь оборвалась. Сегодня 9 дней от его ухода. Я неважный православный и почему-то вместо молитвенного поминовения правильными словами все эти дни я соскальзывал в воспоминания о том, каким был этот человек для меня. Я надеюсь, Бог примет эти мои светлые воспоминания как просьбу о прощении, о получении радости и утешения его душою. Я и дальше буду помнить и поминать его, потому что он - часть моей жизни. Прошу прощения что я, быть может, написал сегодня больше о себе, чем о нем. Это потому, что он - часть моей жизни. Но у него много таких, как я! Тех, чья жизнь неразрывно с ним сплелась. Так что, дорогой мой друг, если ты тоже знал его - помолись о нем. О том, каким он был именно для тебя. Вот и все, о чем я хотел тебя попросить в своем затянувшемся письме.

Скачать электронную версию публикации