Mountain Altai in the essays of metropolitan journalists of the 1920s: Experience in representing the national margin.pdf В первое десятилетие существования СССР средствами массовой информации интенсивно формируется образ «советского многонацио- нального государства», идеологически направленный против комплекса российских имперских мотивов и сюжетов – «в эпохи скачков старина и новизна демон- стрируют взаимную враждебность и настаивают на не- совместимости» [1]. Вполне закономерно, что «новая» Сибирь, инородцы которой после 1922 г. получили те или иные формы национально-территориальной авто- номии, привлекает внимание столичных журналистов. Примером воображения дикой экзотики националь- ной окраины может служить образ Ойротии (Ойра- тии) – автономной области, созданной на юге Сибири, в Горном Алтае. Со времен Г.И. Спасского в журнали- стике за этим уголком Сибири закрепилось устойчи- вое представление как о Сибирской Швейцарии [2]. Таковое можно считать базовым для презентации дан- ной территории в векторе «центр – окраина». В идео- логическом векторе рассматриваемой эпохи для этой территории важны два определителя: национальная политика («в 20-е годы эта политика поддерживала эт- нофилию» [3. С. 426]) и коренизация (ойротизация). Объектом нашего рассмотрения стали вышедшие в 1930 г. очерки журналистов Зинаиды Рихтер «В стра- не голубых озер (очерки Алтая)» [4], Дмитрия Стонова «Повести об Алтае» [5] и Марии Шкапской «Сама по себе» [6]. Поводом для их группировки послужили не- гативные оценки Петра Гордиенко, ойротского партий- ного секретаря, автора книги «Ойротия» [7]. Гордиенко обвинил целый ряд исследователей, писателей (и в том числе названных журналистов), опубликовавших свои труды о Горном Алтае в период с 1922 по 1930 г., в апо- литичности, в великодержавном шовинизме, в поверх- ностности взглядов. Порицая предшествующую на- учную алтаиану за «цинично-презрительное отноше- ние» к изучению истории национальных меньшинств [7. С. 10], утверждал приоритетность собственного от- крытия «неизведанного края». Борясь с великодержав- ным шовинизмом, он, не стесняясь в выражениях, опи- сывает старое отношение русских к ойротам (исполь- зуется именно этот этноним): «Татаришки», – шипел надменный сифилитик, пропойца, великодержавный мироед, пиявкой присосавшийся к телу побежденной нации. «Инородцы!» – хрипел свиноподобный, тупой и бездарный чинуша. «Нехристи!» – ехидно хихикая, вторил «наместник бога», русский поп-миссионер» [7. С. 16]. Соответственно, новый – советский – взгляд должен был содержать некие диаметрально противоположные понятия (ойроты - равные среди равных -атеисты). Из трех названных нами журналистов первой в Горном Алтае побывала Мария Михайловна Шкапская (1891-1952), ее очерк датирован июлем 1926 г. К тому времени в журналистике она была еще практически новичком - только в 1925 г. известная поэтесса перешла на эту стезю и стала вести в ленинградской «Красной Нови» отдел «По Советскому Союзу», сотрудничала в «Правде» [8]. Свою задачу Шкапская формулирует так: увидев страну «деятельной и трудолюбивой, в ее героических буднях - такою и показать ее другим» [6. С. 5]. В предисловии к книге акцентирована мысль об эпохальности происходящего, об уплотнении времени, описанное -это уже «вчера», это уже фон, на котором отчетливо выступают «контуры сегодняшнего». Журналистка предвидит обвинения в промахах и преувеличениях, она знает, что «прикоснуться к горячему лбу современности и остаться холодным, сохраняя способность правильных оценок, - задача затруднительная» [6. С. 6]. В конце предисловия указано, что журналистские записи были систематизированы и откорректированы с помощью К.И. Чуковского. В.А. Десницкого, А.Г. Горнфельда. По Горному Алтаю Шкапская проделала довольно короткий путь (от Бийска на Улалу - туньжу - Чемал) в сопровождении колоритных спутников: ямщика Ми-хайлы (человека «фордовского типа», что в контексте равносильно алтайскому кулаку) и грамотного проводника - алтайца Кумандина. В описание пути от Бийска (ближайшей железнодорожной станции) до Улалы, столицы автономии, вместилось несколько топонимических легенд (вполне традиционный набор для описания Горного Алтая, нашедший отражение в наиболее полном дореволюционном описании Горного Алтая [9. С. 193-224, 253-272]). Из малоизвестных (и по сей день) фольклорных сюжетов, приведенных в очерке, можно назвать объяснение алтайского названия цветка купальницы (по-сибирски огонька): «кричащими пламенными пятнами - красавица солнечная сноха, которую, по старым преданиям, преследует своей неотступной незаконной любовью старый снохач - солнце» [6. С. 278] и исторические предания о Бюдюке и Эрюлдее, которые современные фольклористы публикуют лишь в записях 1985 г. [10. С. 360-367]. К общим для горно-алтайского травелога местам в описании Шкапской относятся выражения типа «край непуганых птиц», «край, где золото буквально топчут ногами» [6. С. 271]; к областнической традиции - сочувственное отношение к «туземцам», обреченным на вымирание (о гиперболичности последнего утверждения писал историк Г.П. Самаев [11. С. 177]). В соответствии с формулой «угнетенные нации» она заключает: «Не было такого издевательства и надругательства, которые не применялись бы по отношению к алтайцам как русскими властями, так и особенно русскими купцами» [6. С. 272]. Этнофилия доводится Шкапской до идиллии: «Ой-раты - народ кочевой, номады, - скитаются со своими бесчисленными косяками по немерянным, так называемым альпийским лугам Алтая» [6. С. 274]. Они занимаются собирательством, кедровым промыслом, сплавом леса в своем «благодатном», «райском краю», и ждет этот край своего часа, чтобы расцвести (разумеется, в братской семье советских народов). В принципе, в Ойротии кочуют все: «кооператоры за пайщиками, скотопромышленники за скотом, книгоноши за читателями ..., музыканты за мелодиями старинных песен, художники за алтайскими пейзажами и типами ., новые Кириллы и Мефодии - за учениками» [6. С. 273]. Темноте и беспросветности старой жизни противопоставляется свет знаний. Столичной журналистке интересно, что специфическими носителями такого света в Горном Алтае стали сложившие сан люди «духовного звания», оказавшиеся в «первых рядах революционных и общественных работников» [6. С. 276]. Она поясняет: столица Ойротии - деревня Улала была до революции миссионерским станом. В описании столицы, «маленькой деревеньки», на первом месте «грязь непроходимая», затем электростанция, телефон, молчащий радиоприемник, квартирный вопрос. Столица - средоточие новой жизни. Соответственно, старая жизнь притаилась где-то в глубинке. И вот в сопровождении выпускника миссионерской школы Шкапская едет верхом в деревню Туньжу, к местному шаману. Собственно национальную специфику журналистка показывает через небольшой набор этнографических описаний. К этнографии добавляются реалии: 85% коренного населения больны сифилисом, 100% страдают от трахомы. Природной роскоши Горного Алтая, описанной в духе очерков Н.М. Ядринцева («Странник на Золотом озере»), противопоставлены «великая пустота и безмолвие - словно человек еще не народился в этих первобытных краях» [6. С. 278]. Здесь, в глубинке, все другое - «покой древней расы. Покой азиата». Преодолевая брезгливость перед бытовой неопрятностью, путешественница входит в алтайские жилища-аилы, пьет из общей чашки молочную водку-араку, ведет разговоры о жизни и начинает сама агитировать за советскую власть. Шкапская остается в пределах мо-тивного комплекса, предписанного жанром «большого путешествия малых народов» [12. С. 329-343]. Укажем на мотивы обожествления Ленина, угнетенной женщины Востока, первобытности, светлого пути («великого кочевья»), реализованные в ее «феерическом путешествии в страну старых преданий» [6. С. 286]. Примером новой, светлой жизни становится в очерке курортное местечко Чемал - «русский Давос»: «Неожиданное, почти сказочное явление: европейский дом, площадки, расчищенные для тенниса. Верховые лошади в поводу у проводников, белые кофточки девушек и на балконе - разговор о Сейфуллиной и Бабеле» [6. С. 287]. Реалия советской национальной окраины в этом курортном месте - школа-интернат, где заведует бывший миссионер. Интернатовцы уже видят в мечтах новый Алтай - он оживает на детских рисунках и вышивках, его символика - «лампочка Ильича» и серп и молот - практически в каждой творческой работе. На этой оптимистической ноте заканчивается очерк, идеологически заклейменный Гордиенко. Поскольку журналистка нигде не говорит о руководящей роли партии в процессе коренизации ойротов (алтайцев), не показывает их трудовой героизм, не цитирует постановления и директивы по национальному вопросу, то ее видение Горного Алтая Гордиенко определяет как «барско-презрительное» отношение чужака к наблюдаемому быту ойротов» [7. С. 6]. Журналистка же свою задачу считает решенной - создана реалистическая картина той почвы, на которой произрастет «светлое завтра» Ойротии, предполагается, что к моменту публикации книги оно уже произросло. Книга Зинаиды Владимировны Рихтер (Рихтер-Дуровой, 1890-1967), известной путешественницы-журналистки, названной позднее «бабушкой известинского репортажа», решает задачу привлечения внимания к этой «диковинно богатой, но мало исследованной окраине СССР» путем создания целостного представления. Красной нитью проходят через нее мотивы машины времени и кругосветного путешествия. Можно утверждать, что идея книги была навеяна трудами В.В. Сапожникова, в частности, его утверждением «быть на Алтае только туристом - слишком роскошно для туриста и слишком мало для Алтая» [13. С. 1]. Рихтер выбирает скрытый от глаз туристов Алтай, «географически своеобразную и разнообразную страну» («общее для всего Алтая - лишь синий, прозрачный, душистый воздух» [4. С. 6], которую населяют ойроты - алтайские тюрки, бурханисты, шаманисты, старообрядцы, едет в его самые отсталые районы. Впечатления о поездке даны в форме записок корреспондента. Пройдя за пять месяцев путь длиною почти в 2,5 тыс. км в основном верхом по бездорожью, от прителецкой черни к высокогорной Чуйской степи, столичная журналистка собрала массу информации. Совершенно очевидно, что критиковавший З. Рихтер Гордиенко ее книгу не читал, иначе не назвал бы ее «бессодержательной и гастролерской», «нагромождением поверхностных переживаний и наблюдений в короткой поездке по Алтаю» [7. С. 6]. Скорее всего, негативная реакция была предопределена довольно серьезными указаниями на промахи и упущения советских руководителей. Содержание «Страны голубых озер» составляет весьма солидный свод исторических, этнографических и географических знаний о Горном Алтае. Исходный тезис о разнообразии Горного Алтая развернут подробными очерками, посвященными Улаганскому, Кош-Агачскому, Усть-Коксинскому районам (аймакам). Каждый ойротский аймак - это целая страна со своими нравами и обычаями, со своими знаковыми фигурами и событиями. Нравы местных жителей даны в собирательных портретах: проводник, лодочник, плотогон, агитатор, золотоискатель, кам (шаман) и - поразительно для того времени! - вовсе не угнетенная женщина Востока. Для характеристики современного алтайца как этносоциального типа избран проводник Амыр-Са-на. Его восточность подчеркивается фактом многоженства (что вовсе не характерно для алтайцев). Он, как и Михайла в очерке Шкапской, коммуникабелен, развит, колоритен, везде бывал и все на Алтае знает - этакая смесь из героев фенимора Купера и Джека Лондона. В уста Амыр-Саны журналистка вкладывает рассказ об алтайском пантеоне, об устройстве алтайской вселенной. тип старовера создан в образе столетнего кержака Матвея Огнева. Этнографически колоритна фигура кама (шамана), но образ иронически снижен деталями описания его повседневного летнего занятия - выгонки молочной самогонки-арачки (коровий помет, использующийся для придания герметичности примитивному аппарату). Профессиональный взгляд журналистки выхватывает из потока повседневной жизни Ойротии идеологически значимые факты и явления, позволяющие увидеть пусть слабые и кривые, но настойчиво пробивающиеся ростки новой жизни (они фиксируются 30 фотоснимками). Если в эмоционально-поэтическом очерке М. Шкапской Горный Алтай - это безмятежный покой древней расы на фоне природного рая, расы, позволяющей вести себя в новую жизнь, то в эпохально-историческом очерке З. Рихтер - искрящее столкновение старого и нового под бдительным оком ГПУ, где местные еще не пригодны к работе в современных условиях, а приезжие не знают местного языка, чтобы такую работу вести; где сохранились скиты раскольников и бесчинствуют лихие контрабандисты на монгольской границе, где самоотверженные агитаторы и шаманы борются за души немногочисленного населения; где бродят стада экзотических яков-сарлыков и караваны верблюдов, а многочисленные научные и киноэкспедиции вкупе со столичными журналистами активно все это изучают. Женскому журналистскому взгляду на Ойротию противостоит взгляд Дмитрия Стонова (Дмитрия Влодав-ского, 1892-1962), с 1925 г. корреспондента «Известий», сотрудника «Гудка» и «труда». Его очерки репрезентируют территорию и ее коренное население с позиции столичного наблюдателя (и даже подглядывателя), европейца, живущего в другом (московском) времени. В книге фиксируется момент въезда в Ойротию (по мысли Стонова, это уже не Сибирь) как отрыв от всего европейского, символически завуалированный всепроникающей пылью («трактат о пыли»), и момент выезда, но уже в другую сторону, в Казахстан - яркий, отчетливый горный пейзаж понятого автором Горного Алтая («Прощание с Алтаем»). Основной корпус очерков не привязывается к маршруту движения журналиста по автономии (специфике собственно передвижения по горной местности посвящен очерк «Сидя на коне, я срываю пионы»), а подчиняется задаче показа стратегических направлений реализации национальной политики: переход на оседлость ойротов-кочевников, борьба с темнотой и пережитками (шаманизм, бурханизм, старообрядчество), ойротизация, борьба с пьянством и болезнями. Мысль о том, что успех в этой работе может обеспечить только комплексный подход, высказывает бродячий ликвидатор безграмотности («трое»). В «Повестях об Алтае» более отчетливо, чем в книгах Шкапской и Рихтер, видна идеологическая составляющая, определяющая систему оценок: новое - хорошо, старое однозначно плохо, оно должно быть «уничтожено, растоптано, выжжено, обречено на слом» [5. С. 33]. Стонов всеми силами старается отмежеваться от внедренных в прессу «подхалимами, лакировщиками, холуями» жанровых схем (где «по статейному пути расставлены барабанщики, фанфаристы, чудо-богатыри и чудо-герои» [5. С. 95]), от образов, «сделанных из жести и аляповато выкрашенных в кумачовый цвет» [5. С. 97]. Основное внимание журналиста сосредоточено на ойротизации, т.е. на тех усилиях центра и его представителей на местах, которые должны сделать советскую власть «своей», «родной» для коренного населения Алтая - «классической страны неграмотности» [5. С. 22]. Используя риторику культурной отсталости, Стонов описывает «быт, которого не должно быть» народа, который «столетиями находился в бесправии и неволе», «забытого народа», «суровую и неприветливую жизнь алтайца», не преминув уточнить, что внешне алтаец отличается от европейца монголоидностью. традиционно для советской восточной тематики примером старой «бесчеловечной» жизни служит женщина (Конде-ева Бобош), взрослой девушкой отданная замуж за пятилетнего ребенка. Описание ее аила, одежды и быта этнографично. Соответственно, угнетенной женщине противопоставляется женщина раскрепощенная, например, комсомолки или «ялагатки» - делегатки, «представительницы женских масс, борцы за женское равноправие, за культуру, за грамоту»; «они нисколько не отличаются от студенток-восточниц, которых можно встретить на улицах Москвы» [5. С. 39]. трогательный пример - девушка-алтайка, каждое утро пробегающая по всем аилам молодой коммуны «Ленин-маатыр» (Ленин-богатырь), чтобы проверить, умывались ли их обитатели («В коммуне - остановка»). Стонов досконально старался изучить особенности местных промыслов: охота («триста шестьдесят тысяч хвостов»), сбор кедровых орехов («За орешками») и такого экзотического занятия, как выращивание маралов («День в маральнике»), снабжая очерки о таковых множеством подробностей и тонких наблюдений (чего стоит, например, описание срезки пантов маралов). Он решается и на натуралистическое описание камлания с жертвоприношением коня, бесстрастно описывая процесс распятия живой лошади, ее удушения, а затем поедания жертвенного мяса («Боги, божества, духи, посредники»). Продемонстрировав знание древней и новейшей истории Горного Алтая - Ойротии, внимание ко всем проявлениям национальной жизни алтайцев, понимание идеологических задач современности, Стонов все же подвергся критике П. Гордиенко. Старый большевик выдернул из контекста очерка «Алтайская школа - врасплох» одно рассуждение - о пагубности для здоровья резкого перехода детей из аилов в условия школьных интернатов - и обрушился на «галопом проскакавшего в горах Алтая» Стонова с обвинениями в «грубейших, недопустимых утверждениях» [7. С. 6]. Показателен для литературного быта той поры другой отзыв на книгу Стонова [14. С. 147-148]. Рецензент общий уровень очерковой литературы оценивает довольно низко, считая, что писатели зачастую спекулируют на актуальности жанра, дают недоброкачественную продукцию «с минимальным привлечением материала», приспосабливают материал к определенным литературным традициям, соответственно «деформируя» его, это снижает «политическую действительность очерков, организующую читателя в нужном направлении». Рамм считает, что легче всего такой «порче» поддается очерк, когда писатель орудует с «необычным» материалом. Книга Стонова «Повести об Алтае» используется для иллюстрации последнего утверждения. Не отказывая писателю в добросовестном изучении материала и довольно высоком эстетическом уровне созданного им текста, критик ставит ему в вину «лирический тон» повествования, неизбежно снижающий политическую значимость материала. Рецензент противоречит самому себе, говоря в заключение, что книга добросовестно сработана, что она будет полезна читателю своими сведениями об Алтае, «столь скудно освещенном в нашей литературе». Последнее утверждение можно считать общим местом всех книг о Горном Алтае 1920-х годов. Рассмотренные нами очерки, вышедшие только в течение одного 1930 г., позволяют констатировать противоположное: никакая другая национально-административная единица Сибири, никакой другой ее коренной и малочисленный народ не были в течение 8 лет существования СССР освещены столь полно. Ойротия предстает в литературе и СМИ своеобразным экспериментальным полигоном для изучения и описания советской восточной национальной окраины, идущей в светлое будущее.

Скачать электронную версию публикации