Inscription in V.A. Zhukovskys creative system and beyond it in thebooks of his library.pdf Подписываю книгу. Некий миг,Когда на титуле своих же книгКаракулями беглыми своимиОбозначаю место, дату, имя.Не надпись, а рисунок. Не строка -Стрела - ее метнула та рука,Что, кстати, эту книгу написала.Здесь автор и читатель - у началаСтоят вдвоем, как у истока дней.Писать легко, подписывать трудней…Лев ОзеровI. В широком смысле слова инскрипт - надпись. В своем историческомзначении это один из видов письменных памятников древности, так как надпи-си высекались на стенах храмов, дворцов, на плитах гробниц, на скалах и т.д.Постепенно надпись обретает жанровый и литературный статус. В стихо-творной «Антологии» Константина Кефалы разного типа надписи растворя-ются в большом пространстве древнегреческой эпиграммы [1. C. 291-297]. Всоставе же известных антологий поздней латинской поэзии она выделяется вособые разделы со следующей рубрикацией: «Посвятительные надписи»,«Надгробные надписи», «Надписи разного содержания» [2. C. 524-550].Один из авторитетнейших исследователей этого периода античной поэзииМ.Л. Гаспаров связывает с инскриптом как разновидностью эпиграмматиче-ской поэзии процесс становления «низовой литературы» и путь к лаконизмукак форме особой лирической экспрессии, пришедшей на смену эпическойописательности [2. C. 22].В перспективе этой литературной формы - малый стихотворный жанр,популярный в русской поэзии XVIII и начала XIX в.: надпись к статуе, порт-рету, в альбом. Достаточно вспомнить «Надпись на иллюминацию» М. Ло-моносова, к монументу Петра Великого Г. Державина, «Надпись на статуюКупидона» Н. Карамзина или «Надпись к Амуру» И. Дмитриева, классиче-ские пушкинские «К портрету Жуковского», «На статую играющего в баб-ки», «Царскосельская статуя», многочисленные эпитафии (см.: [3. C. 5-24]),чтобы увидеть тематический диапазон надписи и ее историческую перспек-тиву. Показательно, что в 1817 г. журнал «Вестник Европы» объявляет кон-курс на надпись к портрету В.А. Жуковского, в котором участвуют многиелитераторы того времени [4. C. 187].В творческом наследии самого Жуковского это тоже довольно популяр-ный жанр. Можно даже говорить о любви первого русского романтика к над-писям, что было связано с его романтической философией памяти-воспоминания. Одно перечисление их образцов красноречиво: «Эльмина кпортрету матери», «М* на Новый год, при посылке книги», «При посылкеальбома», «Стихи, вырезанные на гробе А.Ф. С-ой», «К А* при подаркеАполлона», «Надпись к солнечным часам в саду И.И. Дмитриева», «Стихи напортрете А.А. Плещеева», «Надпись на картинке, изображающей три радо-сти…», «И.Д. Полтарацкой, при посылке стихотворений в первом издании»,«К портрету великой княгиги Александры Федоровны», «На смерть чижика»,«Надгробие И.П. и А.И. Тургеневым», «К портрету имп. Елизаветы Алексе-евны», «К портрету Батюшкова», «К портрету Гете», «К своему портрету»,«Д.В. Давыдову при посылке издания "Для немногих"» и т.д. Хронологиче-ский период создания перечисленных надписей - 1806-1843 гг., почти всятворческая жизнь поэта. Поэтический диапазон - самый разнообразный: отшутливой альбомной надписи до эпитафии, от характеристики царственнойособы до эстетической декларации. Любопытным феноменом этих опытовЖуковского является «Певец во стане русских воинов» - поэтический венокнадписей к портретам героев Отечественной войны 1812 г.Инскрипты как дарственные надписи на книгах тоже древний жанр, ро-дившийся вместе с рукописной книгой, что придает ему оттенок «вторичнойавторизации» и определяет в дальнейшем «интимизацию печатного издания,его адресованность», «промежуточное место между литературным произве-дением и бытовым документом», сопрягает литературу с литературным бы-том [5. C. 5-6].В этом смысле инскрипты обладают самыми разнымиИнтерес к проблемам литературного быта активизировал исследователь-ское внимание к проблемам книжной культуры и развитие соответствующихнаправлений книговедения. Появились исследования об экслибрисе, книжнойиллюстрации, рисунках писателей, альбомах, книгоиздательском деле и кни-готорговле.Точкой отсчета в изучении книжного инскрипта можно считать состояв-шееся в начале 1979 г. специальное заседание круглого стола редакции жур-нала «Вопросы литературы», посвященного теме «Писательский автограф накниге» [6. C. 302-306]. Выступления Л. Озерова, В. Лидина, В. Лаврова,К. Ваншенкина, И. Гринберга в основном имели библиофильскую направ-ленность и носили эссеистический характер. Сами выступающие подчерки-вали, что это всего лишь «разведка темы», а ведущий заседания Е. Осетров взаключение сказал, что проблема писательского автографа - это «огромный,пока малоизученный материал, который ждет своих исследователей» [6.C. 306].На конец 1970-х - начало 1980-х гг. приходится увлечение книжным ин-скриптом. В 1979 г. появляется статья Л. Озерова «Надпись на книге», кото-рая заканчивается характерными словами: «Моя статья является развед-кой темы, записками поэта, почувствовавшего необходимость дать первыерабочие контуры возможного в дальнейшем исследования. Лиха беда начало.А там добавятся все новые и новые факты и - дело пойдет» [7. C. 243]. И поэтоказался прав. В 1982 г. в специальной серии издательства «Книга» появляет-ся сборник «А.С. Пушкин и книга» со статьей В.Э. Вацуро, где особый разделпосвящен данной проблеме. В том же году в блоковском (92-м) томе «Лите-ратурного наследства» напечатана большая подборка материалов под назва-нием «Дарственные надписи Блока на книгах и фотографиях» со вступитель-ной статьей В.Я. Мордерер и А.Е. Парниса [8. C. 5-152]. Еще раньше в че-ховском томе «Литературного наследства» была опубликована статьяН.А. Роскиной «Дарственные надписи на книгах и фотографиях Чехова» [9.C. 265-292]. Наконец, в 1988 г. появляется специально посвященное инскбежденного учителя в тот высокоторжественный день, в который он окончилсвою поэму Руслан и Людмила. 1820 марта 26 великая пятница». Кроме сви-детельства удивительной человеческой щедрости и доброты дарителя, в этоминскрипте сконцентрирована судьба русской лиро-эпической поэмы (от не-осуществленного замысла исторической поэмы «Владимир» Жуковского к«Руслану и Людмиле»), ее арзамасский подтекст, история личных и творче-ских отношений двух великих русских поэтов.Дарственная надпись Жуковского на титульном листе его «Баллад и по-вестей» (СПб., 1831): «Чу от Светланы» [10. C. 111] - отражение истории ар-замасского братства. Через 13 лет после завершения деятельности «Арзама-са» Жуковский-Светлана напоминает своему другу и поэтическому коллегеД.В. Дашкову, получившему знаковое прозвище из его баллад как символпоэтической чуткости и человеческой отзывчивсти, о годах юности и творче-ского сотрудничества, а его сборник во многом подводил итог балладногожанра, который определял характер арзамасского общества.Другая надпись на подобном же экземпляре сочинений поэта гласит:«Сказочнику от Балладника» [10. C. 113], и в ней - уже память недавнегоцарскосельского соревнования Жуковского и Пушкина в освоении жанрастихотворной сказки. Как и в 1820 г., Жуковский вновь видит в Пушкине«победителя» в этом поэтическом поединке, оставив за собою приоритет вобласти балладного жанра и прежнее прозвание «балладник».Показательна надпись на форзаце отдельного издания стихотворной по-вести Жуковского «Ундина» (СПб., 1837), подаренного А.И. Тургеневу3 марта 1837 г.: «Другу Тургеневу от Жуковского. (1799-1837)» [10. C. 116].Если первая часть инскрипта достаточно традиционна и фиксирует лишьфакт многолетней дружбы Жуковского и Александра Ивановича Тургенева,то вторая часть - даты в скобках - и необычна, и многозначна. Это годы жиз-ни совсем недавно погибшего А.С. Пушкина, архив которого в это время раз-бирал Жуковский, и в дарственной надписи общему другу они появляютсякак залог памятиского, так как по своему составу и характеру она - уникальное явление рус-ской культуры, а система инскриптов в сохранившихся в ней книгах и ин-дивидуальная судьба наиболее значимых - отражение характерных особен-ностей творческой лаборатории первого русского романтика, его личных итворческих связей.IIВ дошедшей до нас библиотеке поэта, по всей вероятности не в полном со-ставе (около 3700 томов), сохранилось около 150 книг с дарственными надпи-сями. Из них 46 принадлежит русским авторам, 63 - иностранным; в26 случаях инскрипты принадлежат одним и тем же авторам, которые имели сЖуковским продолжительные человеческие и творческие контакты и оставилидарственные надписи на нескольких книгах. Так, например, 5 инскриптов сде-ланы профессором древнеклассической филологии, красноречия, эстетики иистории искусств Дерптского университета Карлом Симоном Моргенштерном(1770-1852); 4 - писателем и публицистом А.С. Стурдзой (1791-1854), 3 - из-вестным немецким натурфилософом и путешественником Александром фонГумбольдтом (1769-1859). 10 книжных надписей не атрибутированы.Абсолютное большинство инскриптов достаточно нейтральны сами посебе: «Его превосходительству В.А. Жуковскому как слабый знак истинногоуважения» или «Его превосходительству В.А. Жуковскому в знак глубочай-шего уважения и душевной преданности», «В.А. Жуковскому в знак искрен-него почтения и привязанности от Сочинителя». Говорить об их содержаниии тем более поэтике практически нет оснований. Можно лишь констатиро-вать факт знакомства, дистанцию в отношениях. Не нужно забывать, что Жу-ковский для многих дарителей был не только поэт, но и официальное лицо:воспитатель наследника, «Его превосходительство». И по этому признаку всеинскрипты четко делятся на две группы: дары другу-поэту и подношениявоспитателю наследника, официальному лицу.В дарственных надписях первой группы открывается пространство литера-турного мира 1810-1840-х гг. Среди дарителей, по существу, все виднейшиедеятели русского историко-литературного процесса того времени: И.А. Крылов(«Василию Андреевичу Жуковскому от сочинителя» - на чистом листе в ч. 1«Басен Ивана Крылова: В трех частях. СПб., 1815»), И.И. Козлов («МиломуЖуковскому» - на заглавном листе книги «Сельский субботник, вечер в Шот-ландии. Вольное подражание Р. Борнсу И. Козлова. СПб.,1829»), А.А. Дельвиг(«Любезнейшему Василью Андреевичу Жуковскому от Дельвига» - на облож-ке «Стихотворений барона Дельвига. СПб., 1829»), Н.И. Гнедич («Почтенномудругу Василию Андреевичу Жуковскому от Гнедича» - на обложке первойчасти «Илиады Гомеровой, переведенной Н. Гнедичем. Ч. 1-2. СПб., 1829»),Е.А. Баратынский («Василью Андреевичу Жуковскому Е. Баратынский» - наобложке первого тома «Стихотворений Евгения Баратынского. Ч. 1-2. М.,1835»), В.И. Панаева («Милостивому государю, Василию Андреевичу Жуков-скому, в знак истинного уважения, от сочинителя. 24 Маия 1820» - на форзацекниги «Идиллии Владимира Панаева. СПб., 1820»), Н.И. Греч («Василию Анд-реевичу Жуковскому Н. Греч» - на обложке первой части книги «Учебная кни-га российской словесности или избранные места из русских сочинений ,изданные Николаем Гречем. Ч. 1 и 4. СПб., 1819-1822»), Ф.В. Булгарин («Бла-городному Василию Андреевичу Жуковскому» - на обложке книги «Милостьи правосудие. Восточная повесть. Сочинение Ф. Булгарина. СПб., 1822»),Н.Ф. Грамматин («Милостивому государю Василью Андреевичу Жуковскомуот сочинителя. 1812. Февр. 5. С.П.» - на верхней обложке сочинения «Досуги,Грамматина. Книжка первая. СПб., 1811»), М.Н. Загоскин («Василью Андрее-вичу Жуковскому в знак искреннего почтения и привязанности от Сочините-ля» - на обложке первой части книги «Аскольдова могила. Повесть временВладимира Первого. Сочинение М. Загоскина. Ч. 1-3. М., 1833»),И.Т. Калашников («Его Превосходительству Василию Андреевичу Жуковско-му с совершенным уважением осмеливается поднести Сочинитель» - на фор-заце первого тома книги «Дочь купца Жолобова. Роман, извлеченный из ир-кутских преданий. Сочинение И. Калашникова. Ч. 1-4. СПб., 1831»), Е.П. Рос-топчина («Василию Андреевичу Жуковскому l'eleve au maitre, l'admiratrice aupoete qu'elle prefere entre tous, l'amie affectueuse et reconnaisante a celui, qu'on nepeut connaitre sans l'adorer. Petersbourg, le 20 avril 1841» [Перевод: Ученица -учителю, поклонница - поэту, которого она предпочитает всем прочим, любя-щий и преданный друг - тому, кого нельзя знать и не обожать] - на обложкекниги «Стихотворения графини Е. Ростопчиной. СПб., 1841», В.А. Соллогуб(«Василию Андреевичу Жуковскому от Сочинителя» - на обложке книги «Та-рантас. Путевые впечатления. Сочинение графа В.А. Соллогуба. СПб., 1845»),Н.М. Языков («Василию Андреевичу Жуковскому от сочинителя» - на с. II«Стихотворений» Н. Языкова. СПб., 1833» и «Василию Андреевичу Жуков-скому Н. Языков» - на верхней обложке книги «56 стихотворений Н.М. Языко-ва». М., 1844»), С.П. Шевырев («Василию Андреевичу Жуковскому от автора» -на заглавном листе книги «История русской словесности, преимущественнодревней. XXXIII публичные лекции Степана Шевырева, ординарного профессо-ра Московского университета. Т. 1, ч. 2. М., 1846») и т.д. К сожалению, пока необнаружены книги с дарственными надписями Пушкина и Гоголя, хотя извест-но, что они были: в библиотеке Жуковского имеется экземпляр повести Н.В. Го-голя «Рим» (оттиск из журнала «Москвитянин». 1842. Кн. 3. С. 22-67), с надпи-сью карандашом: «В.А. Жуковскому». В письме к Жуковскому от 14 (26) июня1842 г. Гоголь, в частности, сообщал: «А пока посылаю вам вместе с «Мертвымидушами» статью мою «Рим», помещенную в «Москвитянине», которую я для васотпечатал отдельною брошюрою» [12. С. 70].Столь же широк диапазон инскриптов европейских авторов эпохи роман-тизма - от немецкого романтика, автора романа «Странствия Франца Штерн-бальда» Людвига Тика, подарившего русскому поэту корректурный экземп-ляр первой части этого своего программного сочинения [13. C. 341-346] иавтора романа «Обрученные», итальянского романтика Алессандро Мандзо-ни, до почти неизвестных в России немецкого искусствоведа, автора «Исто-рии изобразительных искусств» (Geschichte der bildende Kunste. [1843]) КарлаШнаазе (1798-1875) и итальянского натурфилософа Валериано Луиджи Бре-ры (1772-1840).Книги, естественно, чаще всего - дары их авторов, однако нередко это идары друзей, почитателей таланта, не имеющих никакого отношения к автор-главном листе экземпляра редкого первого издания 1800 г. «Ироической пес-ни о походе на половцев удельного князя Новагорода-Северского…» читаем:«Песнь древнего барда новому трубадуру дарит Андрей Тургенев в знакдружбы на память любви. 1800 ноября 24» (см. об этом: [14. C. 25-27; 15.С. 123-124]). Этот подарок задушевного друга юных лет, рано ушедшего изжизни, отзовется в планах исторической поэмы «Владимир» и в оригиналь-ном переложении «Песни о полку Игореве» (1817). Такого же характера дар-ственная надпись брата Андрея Тургенева Николая Ивановича, будущегоидеолога декабризма и одного из первых русских диссидентов, на верхнемфорзаце книги «Старинные датские героические песни, баллады и сказки»(Altdanische Heldenlieder, Balladen und Marchen. Ubersetzt von Wilhelm CarlGrimm. Heidelberg, 1811): «За неимением чего-нибудь порядочного своегопрочти чужое. Н.Т. 23 мая 1815». Дерптский друг, педагог и поэт МартинАсмус (1784-1844) дарит Жуковскому переложение старонемецкой повести«Бедный Генрих» (Der Arme Heinrich. Eine altdeutsche Erzahlung. Herausgegebenvon J.G. Busching. Zurich, 1810). Известный немецкий врач и естествоис-пытатель, тесть А.С. Стурдзы и берлинский собеседник Жуковского в 1820-1821 гг. Христиан Вильгельм Гуфеланд (1762-1836) - популярное в то времясочинение И.-Г. Фихте «Наставление к внутренней жизни» (Die Anweisungzum seeligen Leben, oder auch die Religionslehre. Berlin, 1806) со следующейнадписью на форзаце: «Seinem Freunde Suckowsky D. Hufeland. Berlin, 8 May,1821». Об интересе Жуковского к сочинениям немецкого философа известноиз дневниковой записи от 4 (16) и 11 (23) апреля 1821 г. [16. Т. 13. C. 161-162, 165]. Кузина немецкого писателя-романтика Генриха фон Клейста, хо-зяйка литературного салона в Берлине Мария фон Клейст (урожд. Гвалтиери;1761-1831) дарит Жуковскому незадолго до своей смерти экземпляр перело-жения индийской повести «Наль и Дамаянти» (Nal und Damajanti. Eine indischeGeschichte bearbeitet von Friedrich Ruckert. Frankfurt, 1828), что сталоимпульсом для перевода этого произведения.И таких примеров достаточно, и все они красноречивое свидетельство то-го, что книжный инскрипт по природе своей сюжетен: за ним - новые именаи факты. Это своеобразный клубок, из которого вытягивается нить взаимоот-ношений, биографических сведений и неизвестных эпизодов творческой био-графии поэта. Инскрипт стереоскопичен и объемен. Он существует не сам посебе, а в большом контексте историко-литературных взаимоотношений,творческой лаборатории, ассоциативных связей, мемуаров и эпистолярия - иеще того, что можно назвать «Жизнь и Судьба».История четырех инскриптов из книжного собрания Жуковского, вы-бранных для разговора, - наглядное тому подтверждение.1. Жуковский и декабрист Николай ТургеневВ библиотеке Жуковского (Онегинское собрание) находится «Опыт тео-рии налогов» Н.И. Тургенева (СПб., 1818). На обложке черными черниламинаписано: «Его Высокоблагородию Василию Андреевичу Жуковскому отАвтора». Если учесть, что «после поражения декабристов 14 декабря 1825 г.книга Тургенева была изъята из библиотек, ее разыскивали и уничтожалинайденные экземпляры» [17. C. IX], то становится очевидным важное ее зна-чение в идейном развитии поэта. Он не только сохранил эту книгу с дарст-венной надписью приговоренного заочно к смертной казни декабриста, но иоставил в ней свои маргиналии.Важную роль в формировании общественной позиции Жуковского1820-х гг. сыграло его знакомство с основами политической экономии, увле-чение которой - «характерная черта для передовой молодежи тех лет» [18.C. 43-44]. Даже пушкинский Онегин « читал Адама Смита // И был глу-бокий эконом…». В книжном собрании Жуковского имеется целый ряд тру-дов по политической экономии, в том числе популярные в то время сочине-ния Сисмонди (Sismondi J. Ch. Nouveaux principes d'economie politique.Vol. 1-2. Paris, 1827), Сея (Say J.B. Catechisme d'economie politique. Bruxelles,1832), Адама Смита (Smith A. Essais philosophiques. Vol. 1-2. Paris, 1797),Шторха (Storch H. Cours d'economie politique. Vol. 1-5. Paris, 1823-1824) и др.[11. № 2131, 2037, 2136, 2206].Чтение и изучение этих трудов не было самоцелью. Проблемы внутрен-ней политики России, ее экономики, положение крепостного крестьянствазаставляли передовое русское дворянство внимательнее относиться к этойнауке, используя ее завоевания для решения конкретных задач политическогоразвития России. В предисловии к «Опыту теории налогов», характернейше-му образцу декабристской мысли, Н.И. Тургенев так определил значениеэтой науки в жизни общества: « она благотворна в действиях на нравст-венность политическую», а занимающийся политической экономией « не-вольно привыкает ненавидеть всякое насилие, самовольство и в особенностиметоды делать людей счастливыми вопреки им самим» [19. С. 9. Экземплярэтого издания с пометами Жуковского находится в Онегинском собрании егобиблиотеки (Пушкинский дом. № 86 3/5)]. Общение Жуковского с будущимидекабристами, в особенности с Н.И. Тургеневым в середине 1810-х гг., способ-ствовало пониманию значения этой науки, а чтение «Опыта теории налогов»стимулировало этот процесс проникновения в тайны политэкономии.История взаимоотношений Н.И. Тургенева и Жуковского исследованапока недостаточно. Более подробно говорится обНесомненно, что выбор читателей у Тургенева был строг: это были арза-масцы с выраженным интересом к политике. Тем показательнее, что к сере-дине 1817 г. в их числе оказался и Жуковский. Тургенев уже давно обратилвнимание на него. Еще в конце 1816 г. он замечает: «Литературу российскуюобогащает только Жуковский» [21. C. 205], а позднее, посещая заседания«Арзамаса», отмечает: «Жуковский и Блудов всегда читают речи и очень за-бавные. Литературные хамы на них всегда сердятся, а они над ними смеются,и дело делают» [21. C. 209]. Видимо, и рекомендации брата, и собственныенаблюдения определили симпатию и доверие Николая Тургенева к Жуков-скому. И вот в приписке к письму С.И. Тургеневу от 5 августа 1817 г. автор«Опыта» сообщает: «Книгу мою читаю я с Жуковским и думаю, что решусьпечатать» [21. C. 229].Постепенно отношения с Жуковским приобретают не просто дружеский,но и идейный характер. В дневнике от 27 мая 1817 г. Тургенев записывает:«Вчера после библго общва сидел я с Жук долго уМих. Орлова. Много говорили, много болтали…» [22. C. 37]. Трудно гово-рить о позиции Жуковского в этих разговорах, но, вероятно, эти беседы непрошли бесследно. Ведь не случайно одним из участников задуманного поли-тического журнала, главная цель которого «состоит в том, чтобы распростра-нить у нас здравые идеи политические», Тургенев хотел видеть Жуковского.Если учесть, что этот замысел относится уже к 1819 г. (т.е. после выхода«Опыта теории налогов» и прекращения деятельности «Арзамаса»), то очевид-ным становится доверие Н.И. Тургенева к общественной позиции поэта.Как уже было сказано, в библиотеке Жуковского имеется экземпляр пер-вого издания «Опыта теории налогов», дарственная надпись на обложке ко-торого - отражение симпатии его автора к одному из читателей рукописи.Это произведение, в весьма искусной форме пропагандирующее необходи-мость борьбы с рабством, было тщательно прочитано Жуковским, о чем сви-детельствует исправление даже всех опечаток в тексте. Однако наибольшеевнимание привлекла первая глава книги. Именно в ней на с. 4-13 сосредото-чены пометы читателя, которые заключаются в отчеркиваниях, подчеркива-ниях и записях: их полный текст приводится в моей статье «Круг чтенияВ.А. Жуковского 1820-1830-х годов как отражение его общественной пози-ции» [23. C. 474-476].Пометы Жуковского позволяют говорить, что пафос этого сочинения былв основном воспринят поэтом. Не случайно он сосредоточил их именно впрограммной первой главе «Происхождение налогов», в которой особенноостро был поставлен вопрос о взаимосвязи налогов со степенью образован-ности общества и положением народа. Не вдаваясь в экономическую сущ-ность теории, Жуковский чутко улавливает ее методологическое значение.Все три отчеркивания, сделанные в книге (с. 7, 8, 13), касаются вопроса облагосостоянии народа: Жуковский выделяет в книге Тургенева мысль о том,что его истинным показателем является система налогов.Он прежде всего старается понять, как политика государя в области нало-гов отражается на благосостоянии общества. Почти одновременно в чита-тельских пометах, сделанных на страницах статьи немецкого моралиста ифилософа Иоганна Якоба Энгеля (1741-1802) «Fursten-Wohllust», являющей-ся составной частью его книги «Furstenspiegel» («Зерцало для князей»), и не-сколько позднее, в статье для журнала «Собиратель» [24. C. 482-489], Жу-ковский пытается показать, что злоупотребления в налоговой политике могутпривести к возмущению народа и мятежу.Такое осмысление этого вопроса непосредственно связано с пониманиемантикрепостнической направленности книги Тургенева. Думается, что под-черкиванием на с. 8 Жуковский акцентирует внимание именно на этом: «бла-госостояние народа, основанное на законах ненарушаемых, на свободе гра-жданской» - это истинное благосостояние. На с. 11 Жуковский вдумываетсяв определение налогов, данное Тургеневым, подчеркивая мысль о том, что«не должно смешивать права требовать податей с правом налагать оныя».Вслед за автором он пытается выявить права и обязанности правительства вналоговой политике, что оно «должно» и что «не должно». Характерно ипримечание, которое Жуковский делает к тургеневскому определению нало-гов. Комментируя слова «налоги есть средства к достижению цели обществаили Государства», он на свободном поле страницы 11 пишет: «а цель: благо-денствие общее и частное».Выделяя эту мысль как особенно значимую, Жуковский подчеркивает этислова. Такое определение цели общества соприкасается с терминологиейранних декабристских организаций, в частности «Союза благоденствия». Са-мо понятие «благоденствия» является сквозным в книге Тургенева буквальнос первой страницы: «богатство ведет к благоденствию»; «свобода новейшихнародов рождалась и укреплялась вместе с их благоденствием»; «истинныеправила, на коих зиждется, которыми сохраняется благоденствие народа…»В «Русской Правде», программном документе декабристов, читаем: «Цельгражданского общества состоит в благоденствии всего общества и каждогочлена онаго в особенности» [24. C. 113]. Разумеется, содержание этого поня-тия, как и определение цели общества, было различно у Жуковского и декаб-ристов, но сам факт близости их терминологии весьма примечателен.Говоря о восприятии Жуковским антикрепостнической направленностикниги Тургенева, хотелось бы обратить внимание на один факт их дальней-ших взаимоотношений. В «Записке о Н.И. Тургеневе» (1827), основная целькоторой была облегчить участь Тургенева и оправдать его в глазах Николая I,Жуковский настойчиво подчеркивает, что «главным его (Тургенева. - А.Я.)желанием, которое направляло все его действия, было уничтожение рабствапомещичьих крестьян». Далее автор «Записки» замечает: «Но в чем же со-стояли сии свободные мысли? Все более или менее относились к главной, тоесть к освобождению крестьян» [25. C. 18]. Снимая с Тургенева обвинения вякобинстве, Жуковский вновь пишет: « весьма легко смешать с понятиемо свободе крестьян понятие о любви к необузданности, о республике и на-звать якобинцем того, кто говорит, что людей продавать не должно» [26.C. 19]. Всем ходом своих рассуждений Жуковский пытается убедить судейТургенева в том, что борьба последнего за освобождение крестьян являетсяделом законным и полезным для общества.Но если отчеркивания и подчеркивания в книге лишь немое согласие савтором, то обширная запись на с. 5 - кульминация размышлений поэта. Ужеее начало носит полемический оттенок и словно продолжает незаконченныйспор: «А Николай Иванович! Вы ли это?». Жуковский констатирует какие-тоизменения в позиции Тургенева, возможно связанные со спором вокруг во-проса о взаимоотношении «друзей свободы и просвещения» и народа. Види-мо, Тургенев стал более трезво оценивать возможности «друзей свободы».Жуковский своей обширной записью пытается наметить диалектику этихвзаимоотношений. Он, с одной стороны, не отрицает необходимости воздей-ствовать на народ, а с другой - подчеркивает важное значение подготовлен-ности и своевременности этого воздействия: « искусство состоит втом, чтобы увидеть в пору ту минуту, в которую у него рука готова дляприятия, и в том, чтобы заставить его подать руку. В сжатый кулак денегне вложишь». Подчеркивая в тексте своей записи опорные слова, читатель«Опыта» еще раз заостряет момент подготовленности народа для восприятиятех или иных идей: « что будучи и благодеятельно само по себе, естьеще призрак, будучи несвойственно на то время народу».Спор о воздействии на народ идей просвещения у Жуковского обретаетсвоеобразный характер: он видит в народе важную общественную силу. Вы-деляя слова «народ ничего не принимает, он берет», он одновременно отме-чает и силу народа, и важность его подготовленности к восприятию опреде-ленных идей. Не принимая на веру слова «друзей свободы и просвещения»,народ, по мнению Жуковского, берет то, что отвечает его коренным интере-сам и к чему он морально готов.Таким образом, запись Жуковского в «Опыте теории налогов» Тургене-ва - свидетельство его серьезного интереса к декабристской идеологии, в ча-стности к вопросу о воздействии их идей на народ. И чтение Жуковским«Опыта теории налогов», и его дружеские отношения с братьями Тургеневы-ми, с Н. Муравьевым, М. Орловым определяют общую атмосферу духовногоразвития Жуковского первой половины 1820-х гг. Не принимая революцион-ных идей декабристов, осуждая их выступление против самодержавия, Жу-ковский соприкасалсяэта книга была в библиотеке Жуковского (собрание А.Ф. Онегина), возмож-но, с пометами Жуковского [27. C. 198]. По всей вероятности, она была сдарственной надписью, так как Жуковский получил ее лично от автора. Cр.:«Благодарю тебя, любезнейший Николай Иванович, за доставление твоейкниги» [28. C. 4]. Наконец, развернутая ее оценка и ответ автора [28. C. 4-6] -свидетельство продолжающегося спора Жуковского и Тургенева о России иобщественно-историческом ее положении.К сожалению, эта книга пока не обнаружена, а посему вопрос об инск-рипте на ней лишь гипотеза…2. Жуковский и генерал Анри ЖоминиПопулярность в России французского генерала и военного писателя, ба-рона Анри (Генрих Вениаминович) Жомини (1779-1869) засвидетельствова-на известными стихами Дениса Давыдова:«Жомини да Жомини!»,А об водке - ни полслова [28. C. 86].А.И. Тургенев, посетивший в октябре 1833 г. в Швейцарии город Паерну,где родился Жомини, называет его «наш Жомини» [29. C. 28].Сподвижник Наполеона, военный стратег, он в 1813 г. переходит на сто-рону русских войск и становится советником российского императора Алек-сандра I. Его дальнейшая карьера была связана с русским двором. При импе-раторе Николае I он участвовал в разработке разных военных проектов иособенно проекта об учреждении высшего военного учебного заведения дляподготовки офицеров Генерального штаба. В 1837 г. он преподавал великомукнязю, наследнику русского престола Александру Николаевичу стратегию ив этой своей должности не мог не пересечься с Жуковским, принимавшимсамое активное участие в обучении великого князя.Но, по всей вероятности, судьба свела их гораздо раньше. В библиотекепоэта находится сочинение французского генерала «Vie politique et militairede Napoleon, racontee par lui meme au tribunal de Cesar, d'Alexandre et deFrederic. T. 1-4. Paris, 1827» (Политическая и военная жизнь Наполеона, рас-сказанная им самим перед судом Цезаря, Александра и Фридриха), на облож-ке первого тома которого имеется следующая дарственная надпись: «Souvenirde l'auteur a Mr. Joukofsky. General Jomini» [Перевод: На память от автораг-ну Жуковскому. Генерал Жомини]. К сожалению, надпись на книге не да-тирована, но почти с полной уверенностью можно сказать, что она появиласьсразу же после выхода книги, в мае-июне 1827 г.В парижском дневнике Жуковского за 11 (23) мая - 28 (10) июня 1827 г.имеются две записи, проливающие свет на историю инскрипта: «15 (27), воскресенье. Обедал у князя Щербатова с Жомини и с графинеюШуваловою. Жомини бранил ужасно Вальтера Скотта за его жизнь Наполео-на. Он сам печатает признания Наполеона» [16. Т. 13. C. 262] и «Июнь. 25 (7), суббота. Обед у посла. Весь дипломатический корпус русский: : Жомини…» [16. Т. 13. C. 272]. Скорее всего, в это время, еще до отъ-езда из Парижа, Жомини и подарил свою уже напечатанную книгу Жуков-скому.И хотя в книге нет помет Жуковского, сочинение Жомини не могло непривлечь его внимания. На протяжении почти всей своей творческой биогра-фии - от «Певца во стане русских воинов» (1812) до незаконченной, пред-смертной поэмы «Странствующий жид» (1850-1852), русский романтиквсматривался в уроки наполеонизма, соотнося судьбу великого императора срусской и мировой историей, с библейским образом Агасфера.Сочинение Жомини в сознании Жуковского не могло не соотноситься скнигой Вальтера Скотта «The life of Napoleon Bounaparte» («Жизнь Наполео-на Бонапарте» (см.: [30. C. 147-151]), вышедшей в том же 1827 г. и явившей-ся объектом полемики французского генерала и военного писателя.В библиотеке Жуковского есть и другие сочинения Жомини, касающиесяистории военного искусства и вышедшие уже в 1830-е гг. [11. № 1385-1386].Дневниковые записи от 13-14 июля 1833 г. сообщают о встречах поэта сфранцузским генералом в Бадене [16. Т. 13. C. 386]. Сохранилось такжеписьмо Жуковского к Жомини [33. Cтб. 256-257] в ответ на его просьбу по-лучить «несколько строчек вашего почерка и почерка Карамзина» [31.Cтб. 252-256]. Если учесть, что они не могли не встречаться в 1837 г., когдаЖомини преподавал наследнику стратегию, то история их отношений охва-тывает по меньшей мере целое десятилетие, с 1827 по 1837 г.Инскрипт Жомини вносит в эту историю дополнительные штрихи, углуб-ляющие представление об исторических взглядах поэта, связанных с темойНаполеона и проблемой наполеонизма.3. Жуковский и Шарлотта Моро де ла МельтиерНа обложке первой части книги «Les nibelungen, ou les bourgignons chezAttila, roi des Huns. Poeme traduit de l'ancien idiome teuton avec des notes historiqueset litteraires par Mme Ch. Moreau de la Meltiere. Publie par Fr. Riaux.Parties 1-2. Paris, 1837», хранящейся в библиотеке поэта, имеется следующаядарственная надпись: «Souvenir, offert a Monsieur de Joukoffsky, par l'estime,par reconnaisance, par Charlotte Moreau de la Meltiere» [Перевод: В дар госпо-дину Жуковскому как знак уважения и благодарности от Шарлотты Моро дела Мельтиер].Никаких помет в этой книге нет, но дарственная надпись и ее контекстзаслуживают специального разговора.С автором перевода «Песни о Нибелунгах» Анной Катериной ШарлоттойМоро де ла Мельтиер (урожд. Boutier de Singling, 1777-1854) Жуковский былзнаком давно, еще с юности. Он познакомился с ней в 1812-1813 гг. в Мура-тове, где она оказалась вместе со своим мужем, французским эмигрантомЖаном Пьером Теодором (1781-1848). Как они оказались в России, допод-линно ничего не известно. В письме к А.Ф. Воейкову от 13 февраля 1814 г.Жуковский просит помочь им и характеризует Шарлотту Моро де ла Мель-тиер следующим образом: « жена его, знающая немецкий, французский иитальянский языки, большая музыкантша, мастерица петь, да к тому же илитератор» [32. C. 20]. Позднее она вполне оправдала эту характеристику,создав несколько переводов, оригинальных романов, драм, некоторые из нихпосвятив Жуковскому.В свою очередь, во время парижского путешествия 1827 г. по ее протек-ции поэт сблизился с семьей французского историка Франсуа Гизо. В письмек Шарлотте Моро от июня 1827 г. он пишет: «Благодаря вам, я очутился вкругу давнишнего знакомства: говорю о любезном семействе Гизо, которое яуважал издали и люблю вблизи» [34. C. 513-514. Оригинал по-французски].И далее, обращаясь уже прямо к своим воспоминаниям о встречах с ней, Жу-ковский замечает: «Письмо ваше для меня было как бы голосом прошедшего.Дни, проведенные нами вместе, принадлежат к тому времени моей жизни,которое ни в чем не сходствует с моим нынешним временем. Муратово - этоместо, где протекал мой золотой век» [34. C. 513-514.].В 1837 г. после посещения родных мест, в том числе Муратова, поэт на-вещает в Москве старую знакомую, о чем свидетельствует следующая записьв дневнике: «1 августа. Визиты. У M-me Moreau» [16. Т. 14. С. 69]. Эта лако-ничная запись проливает свет на инскрипт в книге с переводом «Песни о Ни-белунгах», вышедшей в июле 1837 г. Есть все основания предполагать, чтоименно в этот день как залог памяти о муратовских днях и «золотом веке»переводчица преподнесла Жуковскому книгу с вышеприведенной дарствен-ной надписью.С Шарлоттой Моро де Мельтиер Жуковский неоднократно встречался и в1841 г., во время своего последнего посещения Москвы накануне отъездапосле женитьбы в Германию. Об этом говорят лаконичные записи в дневни-ке: «15 (27) января. Утром у меня болтушка Моро»; «18 (30) янва-ря. в театр. кресла подле Моро»; «19 (31) января. У меня по-том Моро с женою и сыном» [16. Т. 14. С. 236-237]. В архиве поэта (Онегин-ское собрание) сохранилось 14 писем Шарлотты Моро к Жуковскому [35.С. 76].Сама книга с инскриптом интересна не только с точки зрения выявлениянового адресата эпистолярия Жуковского, расширения представлений о кругеего знакомств, но и для разговора о творчестве поэта.Эта книга несет в себе следы связи ее автора с русской жизнью. Во-первых, она посвящена русской императрице Александре Федоровне, что ужеуказано на обложке и на шмуцтитуле: «Dedie a sa majeste l'imperatrice de Russie,Alexandra Feodorovna» [Перевод: Посвящается ее величеству императри-це России, Александре Федоровне]. Во-вторых, в предисловии, написанномпрофессоромхивные материалы позволяют говорить о серьезности намерений Жуковскогов отношении повести о юности главного героя. В списках начала 1845 г. по-стоянно рядом с уже осуществленными повестями и сказками находится«Повесть о Зигфриде Змееборце». Поэт вначале вписал ее в число уже осу-ществленных произведений («Капитан Бопп», «Неожиданное свидание»,«Маттео Фальконе» и др.), но затем вычеркнул и назначил исполнение пере-ложения на июнь 1845 г. [36. C. 492-502]. Показательно, что это произведе-ние должно было войти в задуманное поэтом собрание «Повестей для юно-шества». Во всех тщательно разрабатываемых проектах этого замысла онофигурирует неизменно то под названием «Повесть о Зигфриде Змееборце»,то «Повесть о Зигфриде и Нибелунгах» [37. Л. 1-2]. По всей вероятности,поэт так и не осуществил этот замысел, но сам факт внимания поэта к герои-ческой истории Зигфрида Змееборца в период подготовки «Повестей дляюношества» свидетельствует о том, что этот эпический сюжет имел для негодидактический смысл. В истории деяний героя «Песни о Нибелунгах» он ис-кал материал для своей «воспитательной проповеди». В этом отношении зна-комство с переложением памятника немецкого народного эпоса ШарлоттойМоро де ла Мельтиер было важным этапом его творческой биографии.4. Жуковский и Алессандро МандзониИтальянские путешествия и знакомства с виднейшими деятелями италь-янской культуры, интерес к итальянской живописи и музыке, чтение произ-ведений итальянской литературы и общественной мысли, переводы римскихклассиков (Вергилий, Гораций, Овидий) - особая страница в творческой био-графии Жуковского

Скачать электронную версию публикации