Гоголевский дискурс в творчестве Ф.М. Достоевского (на материале «Записок сумасшедшего» Гоголя и «Записок из Мертвого дома» Достоевского)
В статье выделяются характерные особенности жанра «записок» и семиосферы безумия у Гоголя и Достоевского. Такие категории, как типология рассказчиков, особенности нарратива, тема музыки, образ театра и зооморфные образы (особенно «переписка собачек» у Гоголя и острожные собаки, конь и «нарядный» козел у Достоевского) становятся ключевыми для понимания основной проблемы, значимой для обоих писателей - проблемы абсурда российской действительности, которая на уровне метатекста возникает у Гоголя, а вслед за ним и у Достоевского.
Gogol"s discourse in Dostoevsky"s works (by Gogol"s Diary of a Madman and Dostoevsky"s Notes from the Dead.pdf Проблема гоголевского дискурса в раннем творчестве Достоевского не-однократно рассматривалась в научной литературе. Чаще всего подобныеисследования связаны с мотивным, сюжетным, стилевым анализом гоголев-ской традиции в произведениях Достоевского и в то же время его полемикойс Гоголем (в частности, в «Бедных людях»). Однако в контексте гоголевскогодискурса интерес представляют не только ранние произведения Достоевско-го, но и его «заметки» о каторжных впечатлениях, т.е. «Записки из Мертвогодома». В данном случае речь идет прежде всего о форме «записок», котораячасто встречается у Достоевского и которая, появившись однажды в «Запис-ках сумасшедшего», больше не имеет аналогов в творчестве Гоголя. В то жевремя эта форма делает героя «Записок сумасшедшего» новаторским, т.е. са-мосознающим и рефлексирующим, «маленьким человеком» и прототипоммногих героев Достоевского. Помимо формы «записок», значимой становит-ся и та особая семиосфера безумия, генерированная Гоголем в «Записках су-масшедшего» и переосмысленная, воссозданная заново Достоевским в «За-писках из Мертвого дома». Рассмотрению этих двух ключевых аспектоввзаимодействия Гоголя и Достоевского посвящена данная работа.«Записки сумасшедшего» - новаторское явление в литературном процес-се 1830-х гг. Небольшая по объему, повесть становится своеобразной семи-осферой безумия, состоящей из нескольких пластов и рисующей свою карти-ну мира. Гоголь раскрыл разные грани российского бытия: департамент, дом«его превосходительства», квартира чиновника, сумасшедший дом - и навсех этих уровнях обнаружил абсурд. Сумасшествие и абсурд становятсяключевыми понятиями повести, необходимыми для создания абсурдной кар-тины мира. Тема сумасшествия обретает в контексте гоголевской повестимирозиждительный смысл. Состоящая из разнородных образований (жанро-вая характеристика, испанская тематика, особенности нарратива), семиосфе-ра безумия организуетмиосферы Петербурга, которая включает в себя весь цикл «петербургскихповестей». Если рассматривать повесть в контексте «Арабесок», то через своебезумие Поприщин оказывается связан с всемирной историей, культурой иискусством, размышлениям о которых посвящен сборник.Жанровая характеристика, особенности нарратива, проблема героя, испан-ская тематика, собачий сюжет - уровни, составляющие ядро семиосферы, взаи-модействуя с различными смыслами, возникающими на периферии, создаютобраз абсурдной, безумной России, «палаты № 6», где любое стремление рас-ширить свои пределы, обрести самосознание считается сумасшествием.Гоголь выносит жанровое определение своей повести в заглавие - «За-писки сумасшедшего». В «Литературной энциклопедии терминов и понятий»записками называется «жанр, связанный с размышлениями о пережитом иподразумевающий выражение личного отношения автора или рассказчика кописываемому» [1]. Как видно из определения, записки не предполагаютточной датировки описываемого, тогда как Поприщин датирует свои записи.В связи с этим можно сделать вывод, что, несмотря на малый объем, повестьполисемантична и нельзя точно определить жанр, к которому она относится.Это одновременно и записки, и дневник, и исповедь, и проповедь, и своеоб-разный «травелог души». На дневниковость формы указывают следующиеособенности. Дневник предполагает периодичность ведения записей, связь ихс текущими событиями и датировку, спонтанный характер записей, литера-турную необработанность, безадресность и интимный характер описываемо-го. Все эти характеристики находим в «Записках сумасшедшего». Поприщинпериодически, с интервалом в несколько дней, записывает происходящиесобытия, причем эти записи действительно носят спонтанный характер, кото-рый затем постепенно меняется. Первые записи почти лишены рефлексии, нопостепенно они все больше наполняются внутренним содержанием. По меретого как герой пишет записки, ему ДЖЉпостепенно начинает открываться егопредназначениевящаяся полижанровым образованием и позволяющая наиболее точно и пол-но передать рефлексию главного героя.Повесть также включает в себя и эпистолярную форму - письма собачек,после прочтения которых Поприщин восклицает: «И как можно наполнятьписьма эдакими глупостями» [2. T. 3. C. 204]. Его дневник приобретает испо-ведальное начало, погружает читателя в глубины души героя и фиксируетлишь те факты, которые значимы для прозрения, а затем и окончательногосумасшествия героя.С традицией травелога повесть связывают следующие особенности. Ре-ального, физического путешествия герой не совершает (если не считать по-ездку в сумасшедший дом). Маршрут его передвижений весьма прост и замк-нут в пространстве Петербурга. Триада «дом - департамент - директорскаяквартира» отражает три грани петербургского бытия, которые характеризуютжизнь Поприщина: дом - «свое» пространство, где герой «большею частьюлежит на кровати», а затем рассуждает об «испанских делах»; департамент -служебное пространство, где Поприщин - «нуль, более ничего», всего лишьтитулярный советник; директорская квартира - пространство чинопочитанияи богатства, в которое так стремится попасть герой. Из этого круговоротаесть только один выход - в сумасшедший дом.Однако помимо физического пространства существует еще и внутреннее,духовное пространство повести. Вместе с самосознанием Поприщин обретаети ту духовную пищу, которая «питает и услаждает» его душу. Возникает мо-тив «путешествия души» героя. Однако духовный травелог возникает еще допрозрения героя: не имея физической возможности попасть в мир Софи, По-прищин постоянно попадает туда в своих мыслях. Но после прозрения траве-лог героя существенно изменяется. Находясь физически в сумасшедшем до-ме, Поприщин путешествует духовно: в его записках появляются не толькоИспания, но и Франция, Англия, Китай, Италия. Он сумел вырваться за пре-делы замкнутого пространства Петербурга, и несмотря на то, что )Tj/физическигерой несвободенголовок «Записки одного лица». Как видно из приведенного перечня, в форме«записок» написаны не только романы, но и рассказы, следовательно, Досто-евский, как и Гоголь, считал форму «записок» предельно свободной, зачас-тую включающей в себя другие жанровые образования. Мы склонны при-держиваться той точки зрения, которая изложена в книге В.Н. Захарова «Сис-тема жанров Достоевского»: «…уже одно то, что «записками» у Достоевско-го названы рассказы, повесть и романы, не дает права считать «записки» са-мостоятельным художественным жанром. В этом смысле «записки» у Досто-евского являются не художественным жанром, а жанровой формой его рас-сказов, повестей, романов» [3. С. 39]. На наш взгляд, жанровая форма «запи-сок» - очень точное определение, которое вмещает в себя разнородные посвоей структуре произведения. В творческом сознании Достоевского «запис-ки» не имели четкого канона и определенного жанрового содержания, поэто-му «записками» могли становиться различные жанры, но главное условие,которое было заложено еще в поэтике гоголевских «Записок сумасшедшего»,тем не менее сохраняется. В основу жанровой формы «записок» кладется нежанровая характеристика произведения, не его объем, а особенности повест-вования и тип героя. Повествование всегда ведется от первого лица (что неисключает возможность использования вставных конструкций). Такое пове-ствование ставит в центр нового героя: это самосознающий герой, которыйстановится автором «записок», от его лица ведется рассказ о произошедших сним либо не с ним событиях. В этом и состояло главное открытие Достоев-ского, зачатки которого проявились уже в «Бедных людях»: в «Записках су-масшедшего» Гоголь начал исследование души «маленького человека», по-этому Макар Девушкин, взбунтовавшись против «Шинели», ничего не гово-рит о «Записках», главный герой которых - такой же, как и он, чиновник спроснувшимся самосознанием. Продолжая и развиваяного и свободного в своих жанровых вариациях. В центр повествования по-ставлен самосознающий рассказчик - Александр Петрович Горянчиков - ав-тор и герой «Записок», чьи записи носят исповедально-мемуарный характер.Эти особенности приближают его к гоголевскому Поприщину. Однако по-мимо исповеди и мемуаров, «Записки» включают в себя и другие жанры: на-родный и тюремный фольклор (пословицы, поговорки, песни), рассказ(«Акулькин муж»), физиологические и нравоописательные очерки, элементыавтобиографии писателя и, как уже говорилось выше, фельетон. Перечислен-ные жанры наиболее часто отмечаются исследователями как характерные для«Записок из Мертвого дома». Но «Записки» синтезировали в себе и важней-шие особенности других жанров, которые затем будут использоваться и раз-виваться в романах Достоевского. М.М. Бахтин считает, что истоки его рома-нов следует искать в «сократическом диалоге» и в возникшей позднее, послераспада жанра сократического диалога и отчасти вобравшей в себя его осо-бенности, «менипповой сатире» [5]. Конечно, характерные особенности этихжанров присутствуют в «Записках» не в том виде, как в более поздних рома-нах, они редуцированы и едва заметны, но все же их отголоски слышны изначимы для определения специфики жанра «Записок».Бахтин очень полно охарактеризовал указанные жанры и выделил их ос-новные характеристики. Прежде всего, оба жанра имеют карнавальную осно-ву. В «Записках», как и в сократическом диалоге, показан поиск истины,осуществляемый главным героем. Но это истина особого рода: с одной сто-роны, герой познает душу простого народа, которая до сих пор была ему не-ведома, но с другой - это искалеченная острожным бытом душа, зачастуюразвращенная, ничтожная, погибшая. И выражают эту истину так называе-мые «герои-идеологи», которые в данном контексте являются идеологамиарестантской жизни: лезгин Нурра, который и на каторге сумел сохранитьчеловеческое достоинство: «Он был всегда веселЧто касается элементов мениппеи в «Записках», то они представлены впроизведении лишь частично, однако их использование позволяет говоритьоб оригинальной интерпретации этого жанра у Достоевского. Как и в сокра-тическом диалоге, в мениппеи главной задачей является поиск истины, одна-ко этот поиск осуществляется, прежде всего, с помощью самой смелой и не-обузданной фантастики, мистико-религиозного элемента, который сочетаетсяиногда с грубым натурализмом. Отсутствие фантастики компенсируется уДостоевского еще одним значимым для мениппеи фактом: изображениемненормальных морально-психических состояний человека, вызванных проти-воестественным существованием в остроге. Горянчиков неоднократно рас-сказывает про сумасшедших, встреченных им в госпитале, да и сам он в кон-це своей жизни сходит с ума. Тяжелы и почти безумны и сны арестантов, осодержании которых можно судить по их крикам и стонам. Сновидения,мечты, безумие разрушают эпическую и трагическую целостность человека иего судьбы: в нем раскрываются возможности иного человека и иной жизни,он утрачивает свою завершенность и однозначность, он перестает совпадать ссамим собой.Помимо Горянчикова, чье сознание является организующим стержнемпроизведения, в тексте присутствует также и сознание издателя, который яв-ляется автором «Введения» и начала главы «Претензия», где он рассказываетоб арестанте, осужденном ошибочно. Издатель же приводит несколько жан-ровых определений записок Горянчикова: «…это было описание, хотя и бес-связное, десятилетней каторжной жизни Местами это описание преры-валось какою-то другою повестью, какими-то странными, ужасными воспо-минаниями, набросанными неровно, судорожно, как будто по какому-то при-нуждению. Я несколько раз перечитывал эти отрывки и убедился, что ониписаны в сумасшествии. Но каторжные записки - «Сцены из Мертвого до-ма», - как называет он их сам где-то в своей рукописи, показались мне несовсемКроме того, термин «сцены» отсылает к другому понятию, не менее важ-ному и для Достоевского, и для Гоголя: театрализация и карновализация. В«Толковом словаре живого великорусского языка» В.И. Даля «сцена - явле-ние, происшествие в лицах или изображение его в картине, часть драматиче-ского представления, выход, явление, место, где что-либо происходит, по-прище со всею обстановкою, особенно помост в театре» [7]. А в словареФ.А. Брокгауза и И.А. Ефрона дано прямое указание на связь понятия «сце-на» с театром: сцена - см. театр. Следовательно, «Записки» в сознании Дос-тоевского были не просто документальным описанием каторги, а каким-тодиким, адским, на грани безумия театральным представлением (см., напри-мер, главы «Исай Фомич. Баня. Рассказ Баклушина», где баня ассоциируетсяу рассказчика с адом; или «Представление», где рассказывается об острож-ном театре, который стал отрадой для арестантов и смог хоть и ненадолгопробудить в них зачатки духовности). Отметим, что эффект от театральногопредставления оказался более сильным, чем от праздника Рождества Христо-ва. К празднику арестанты готовились заблаговременно и ждали его как чуда,видимо из-за того, что в этот день не нужно выходить на работу и можновкусно поесть и выпить вволю. Чуда не произошло, и праздник закончилсяразгулом и пьянством: «Но что описывать этот чад! Наконец кончается этотудушливый день. Арестанты тяжело засыпают на нарах. Во сне они говорят ибредят еще больше, чем в другие ночи» [6. С. 116]. Совершенно иначе описанвечер после представления: «Ссор не слышно. Все как-то непривычно до-вольны, даже как будто счастливы, и засыпают не по-всегдашнему, а почти сспокойным духом, - а с чего бы, кажется? Только немного позволилиэтим бедным людям пожить по-своему, повеселиться по-людски, прожитьхоть час не по-острожному - и человек нравственно меняется, хотя бы то бы-ло на несколько только минут…» [6. С. 129-130]. Таким образом, театр ста-новится для Достоевского такой же значимой категорией, как и для Гоголя. Ирепертуар похожий: Поприщин смотрит «Филатку и Мирошку», эту же пьесуставят в числе прочих и арестанты.Категория музыки также важна для обоих писателей. Гоголь считал му-зыку величайшим из искусств, способным пробудить и возвысить душу че-ловека. Недаром Поприщин слышит в конце повести «струну в тумане»,дающую надежду на его спасение. У Достоевского категория музыки стано-вится сквозной и пронизывает все повествование в «Записках». Арестантычасто поют песни, многие из них на воле играли на каких-нибудь инструмен-тах, гуляка всегда нанимает острожного скрипача, чтобы тот следовал за нимпо пятам и играл, что считается особым шиком. И наконец, тюремный ор-кестр, который состоял из двух скрипок, трех балалаек, двух гитар, бубна идвух гармоней: « я до тех пор не имел понятия о том, что можно сделатьиз простых, простонародных инструментов; согласие звуков, сыгранность, аглавное, дух, характер понятия и передачи самой сущности мотива были про-сто удивительные» [6. С. 123]. Острожная музыка становится выразителемистинной души народа, голос которой заглушен каторжным бытом.Еще одной значимой категорией для обоих писателей становится зоо-морфизм. В «Записках из Мертвого дома» есть отдельная глава, посвященнаяживотным, а также в главе «Первые впечатления» упоминание о любимомпуделе тюремного майора - Трезорке. Трезорка сродни Меджи: такой же из-балованный пес глупых хозяев, который, заболев, лежал «на диване, на белойподушке» [6. С. 29], а майор «рыдал над ним, как над родным сыном» [6.С. 28]. Кроме собаки майора, в «Записках» упоминаются еще три собаки, ко-торые жили непосредственно в остроге. Особо хочется выделить Шарика,ставшего единственным другом рассказчика: «Шарик, умная и добрая собака,с которой я был в постоянной дружбе» [6. С. 189], «на всем свете только иосталось теперь для меня одно существо, меня любящее, ко мне привязанное,мой друг, мой единственный друг - моя верная собака Шарик» [6. С. 77]. Ненайдя в остроге другого истинно преданного и верного друга, который былюбил и уважал его бескорыстно, рассказчик заводит дружбу с собакой.Зооморфные, а в частности собачьи, персонажи нужны Достоевскому дляболее полного раскрытия характеров арестантов, для более яркой демонстра-ции их жестокого нрава, рожденного каторгой. Во всех словарях символовобраз собаки трактуется двояко. С одной стороны, собака означает бесстыд-ство, зависть, а с другой - верность, память, благодарность, послушание,бдение, защиту - символизм, источник которого лежит в основном в кельт-ской и христианской традициях [8. С. 251-253. 9. С. 345]. В «Записках» Дос-тоевского актуализируется как раз второй семантический пласт в трактовкеобраза собаки, т.е. собаки в остроге - верные друзья арестантов, которым по-добная преданность не нужна. Отрицательные коннотации семантики собакипроявляют себя довольно редко. Считается, что собака не приучена к чистотеи часто олицетворяет зло. С этими представлениями и связана следующаязапись Горянчикова: «Собака вообще у всего простонародья считается жи-вотным нечистым, на которое и внимания не следует обращать» [6. С. 189],поэтому и отношение к собакам соответствующее. Уродливую собаку Белку,безобидное существо, никому не причинившее вреда и перекувыркивающее-ся перед каждым встречным, «каждый арестант пырнет бывало,сапогом, точно считая это непременною своею обязанностью» [6. С. 190].Другую собаку, Культяпку, у которой был прекрасный мех, каторжный баш-мачник пустил на бархатные зимние полусапожки. Еще одну собаку «негодяйлакей увел от своего барина и продал нашим башмачникам за тридцатькопеек серебром» [6. С. 191]. Все эти примеры говорят о невозможностинормального отношения ни к людям, ни тем более к животным в нечеловече-ских условиях каторги. Достоевский не обвиняет арестантов, наоборот, онговорит, что «наши арестантики могли бы любить животных, и если б им этопозволили, они с охотою развели бы в остроге множество домашней скотиныи птицы», показывая тем самым один из возможных вариантов (как и театр)«смягчить, облагородить суровый и зверский характер арестантов» [6.С. 189], однако и это занятие было строжайше запрещено на каторге.В более примитивных и древних представлениях собака ассоциироваласьс загробным миром - как его страж и как проводник, доставляющий туда ду-ши умерших. В связи с этим можно выделить еще одно семантико-символическое поле в трактовке образа собак у Достоевского, возникающеена метатекстовом уровне. Каторжные собаки - вечные обитатели и своеоб-разные проводники арестантов, а особенно Горянчикова, в абсурдный, почтизагробный мир Мертвого дома. Как Меджи ведет Поприщина сквозь пеленупустых разговоров и сплетен к прозрению, так и Шарик помогает Горянчико-ву не сойти с ума от одиночества в остроге.Еще один аспект, на который хотелось бы обратить внимание в связи ссобачьей тематикой, - параллелизм людей и собак. В этом Достоевский бли-зок к гоголевским «Запискам сумасшедшего». Собачьи образы в повести Го-голя становятся полисемантичными. Являясь двойниками людей, они демон-стрируют их пороки. Письма Меджи служат толчком к прозрению и безумиюПоприщина. Собаки актуализируют аспект «собачьей жизни» и «собачьей»комедии, которую ломает герой. Оба пласта нарратива (собачий и человече-ский) складываются в целостный текст повести, становятся метатекстом, не-обходимым для понимания замысла Гоголя. В «Записках» Достоевского Ша-рик соотносится с самим рассказчиком, ищущим дружбы и не находящим ее;Белка, которая потеряла гордость и готова к тому, чтобы ее били, - параллельнекоторым арестантам, не имеющим никакого ремесла, постоянно унижаю-щимся и зарабатывающим прислужничеством, и наконец, собака, которуюлакей продал за тридцать копеек серебром, наглядно проводит своеобразнуюпараллель с Иисусом Христом в каторжной интерпретации. Тем самым Дос-тоевский показывает, что в арестантах, как, впрочем, и в лакее, не осталосьуже почти ничего человеческого, хотя в этом и нет их вины.Аспекты «собачьей жизни» и «собачьей комедии», актуальные для По-прищина, прослеживаются и в Мертвом доме. Жизнь арестантов по сути «со-бачья жизнь» и даже хуже, так как острожные собаки могли выходить за пре-делы острога по собственному желанию, а арестанты нет. И мотив «собачьейкомедии» тоже нередко проскальзывает в поведении арестантов: они ломаютэту комедию друг перед другом и перед тюремным начальством.Помимо собак, на каторге были и другие, не менее символичные, образыживотных: конь Гнедко, гуси, козел Васька и орел. Конь играл очень важнуюроль в остроге. В символическом значении конь (или лошадь) олицетворяетживотную жизненную силу, скорость и красоту [9]. По мнению рассказчика,«постоянное обращение с лошадьми придает человеку какую-то особеннуюсолидность и даже важность» [6. С. 188], и арестанты, несмотря на свой су-ровый нрав и зверское обращение с собаками, сразу полюбили коня и частоподходили ласкать его. Сам акт покупки Гнедко также очень важен для по-нимания его символического значения. Во время торгов арестанты почувст-вовали себя почти свободными: «Всего более им льстило, что вот и они, точ-но вольные, точно действительно из своего кармана покупают себе лошадь иимеют полное право купить» [6. С. 186]. Таким образом, Гнедко сыграл ту жероль, что и театр: он позволил арестантам на какое-то время почувствоватьсебя людьми, а не осужденными каторжниками. Конь, как и театр, сумелпробудить в их душе позабытые и ненужные в данных условиях истинно че-ловеческие чувства. Помимо коня, который только в данном контексте ста-новится символом свободы, орел часто в литературе ассоциируется именносо свободой. Как общекультурный символ орел ассоциируется с величием,властью, господством, победой, отвагой, вдохновением, высотой духа и ду-ховным подъемом. Широко используется и тот аспект символики орла, кото-рый связан с небом и солнцем [9. С. 255; 10. С. 362]. С образом орла в по-весть входит именно мотив силы духа и протеста против насильственногозаточения. Попав в острог больным, он так и не смирился со своим положе-нием, в отличие от арестантов. Орел становится в «Записках» воплощениемвсех мыслей арестантов о свободе. И когда его выпустили на волю, орел, хотяи не мог еще летать, ушел, не оглянувшись, а арестанты «были чем-то до-вольны, точно отчасти сами они получили свободу» [6. С. 194].Гуси были смышлеными, забавными, арестанты любили смеяться надними, однако их всех перерезали к праздникам. Козла ждала такая же участь.Несмотря на то, что он был «общим развлечением и даже отрадою» [6.С. 192], майор приказал его зарезать. В пространстве повести образ козла,которого арестанты «наряжали» («рога оплетут ветвями и цветами, по всемутуловищу пустят гирлянды» [6. С. 192]), соотносится с образами античноймифологии: с сатирами из свиты бога вина Диониса (Вакха), с греческим Па-ном и римским Фавном. Сатиры сопровождали Диониса, были украшенывенками и имели хвосты и козлиные рога. Сам же Дионис шел впереди в вен-ке из винограда и с украшенным плющом тирсом в руках. В свите Дионисачасто можно было встретить и покровителя пастухов бога Пана, с козлинымирогами и ногами, длинной бородой. Фавн - бог пастухов и бог-прорицатель,римский аналог Пана. Жрецы Фавна были одеты лишь в козьи шкуры. Мно-жество фавнов из свиты Вакха - аналог греческих сатиров [12]. Таким обра-зом, в связи с мифологическими аллюзиями в «Записках» возникает абсурд-ное карнавальное шествие, связанное с веселыми, неистовыми пляскамиспутников Диониса (Вакха). Только в данном случае мы имеем дело с карна-вальным «перевертыванием» сюжета: во главе шествия находится не Дионис(Вакх), а сатир, Пан или Фавн из его свиты, т.е. козел, украшенный ветками ицветами. Подобное «перевертывание» сюжета связано с абсурдностью самогоМертвого дома, где все довольно зыбко, безумно, где козел становится пред-метом всеобщей любви и преклонения, а шествие арестантов во главе с коз-лом, да еще и в сопровождении гусей, становится безумным вакхическимразгулом.Таким образом, зооморфные персонажи важны для Достоевского в двухаспектах. С одной стороны, они несут символическую нагрузку, акцентируямотив абсурдности Мертвого дома, мечтаний о свободе и невозможностиреализации этих мечтаний. С другой стороны, являясь двойниками людей,зооморфные (в частности, собачьи) образы акцентируют ненормальнуюжизнь и ненормальное поведение арестантов, психика которых искалеченакаторгой.Сумасшествие - тема, актуализирующая аспект абсурдного, безумногомира у Достоевского и Гоголя. Как правило, сумасшедшими в остроге стано-вились от боязни наказания, человеческий разум оказывался не способнымосознать и принять неминуемость жестокого наказания. Таков был арестантлет сорока пяти, с изуродованным оспой лицом, вдруг решивший, что дочьполковника, страстно влюбленная в него, сделает все, чтобы избавить его отнаказания. Его поврежденный разум придумал целую любовную историю,сродни той, которая родилась в воспаленном мозгу Поприщина по отноше-нию к дочери «его превосходительства» Софи. И так же, как Поприщин по-сле прочтения писем Меджи осознал невозможность своей любви, арестантпосле наказания понял, что дочь полковника вряд ли хлопотала за него. Лю-бовный сюжет здесь становится единственным спасением героев среди тойсерой, абсурдной жизни, которая их окружает. Софи для Поприщина былаодним из стимулов для прозрения и понимания своего места в этом мире.Дочь полковника для арестанта, солдата, которому, «может быть, во всюжизнь ни разу и не подумалось о барышнях» [6. С. 160], стала единственнымсветлым воспоминаем во всей его унылой жизни.Идея мученичества, столь важная для более поздних романов Достоев-ского, берет свое начало как раз в «Записках из Мертвого дома». Она связанас другими не менее важными аспектами - сумасшествием и религией. Каза-лось бы, что еще может спасти арестанта, как не вера? Но верующих в остро-ге было немного: Исай Фомич, который каждую пятницу вечером читал мо-литвы, Аким Акимыч, который трепетно готовился к празднику РождестваХристова, но не потому, что был очень религиозен, а потому, что был благо-нравен. Но было несколько арестантов, которых вера повергла в смятенноесостояние души и довела до сумасшествия. Таковы были буйные сумасшед-шие, приводимые в острожную больницу для испытания и составлявшие «ис-тинную кару божию для всей палаты» [6. С. 159]. Бывший унтер-офицерОстрожский, добродушный и честный поляк, постоянно читавший католиче-скую Библию, вдруг оказался также в больнице в качестве сумасшедшего.Начитавшийся Библии арестант сошел с ума и бросился на майора, имеялишь одно желание - воплотить в жизнь идею мученичества и тем самымискупить свои грехи. Таким образом, Достоевский акцентирует тот аспектсемантики каторги, который обозначен в заглавии, - Мертвый дом. Острогдействительно оказывается мертвым местом именно потому, что даже Боготвернулся от него. Религия не может вселить веру и надежду в людей, нахо-дящихся в нечеловеческих условиях, поэтому они становятся духовно мерт-выми обитателями мертвого дома.В некотором смысле идея мученичества связана и с «Записками сума-сшедшего». Один из вариантов прочтения первоначального названия повестив авторской рукописи, предложенный В.А. Воропаевым и И.А. Виноградо-вым, - «Записки сумасшедшего мученика» [13. С. 504-505]. Несмотря на то,что позиция Воропаева и Виноградова представляется нам недостаточнообоснованной, мы все же не можем не вспомнить о заключительном воплегоголевского героя: «За что они мучат меня? я не могу вынести всехмук их…» [2. С. 214]. Генезис подобных мучений - в страданиях Чацкого,это страдания ума, понимающего абсурдность окружающего его мира. Го-рянчиков, конечно, далек от Чацкого, но все же его страдания на каторге свя-заны также не с физической, а с духовной невозможностью безропотно при-нимать все тяготы абсурдной острожной жизни.Можно провести параллель между абсурдным каторжным миром Досто-евского и инквизицией Гоголя. Тема испанской инквизиции возникает вконце «Записок сумасшедшего» и является своеобразным конденсатором,вбирающим в себя все испанские аллюзии «Записок». Жизнь Поприщинаоказывается движением к инквизиционному суду, т.е. к сумасшедшему дому,что в контексте повести одно и то же. С помощью испанской тематики Го-голь изображает весь абсурд русского бытия, когда невозможно разобрать,где Россия, где Испания, где департамент, дворец, сумасшедший дом. Поче-му же именно в исследуемый период в гоголевском творчестве возникает те-ма инквизиции? Думается, что ответ на этот вопрос нужно искать в жизнен-ных реалиях того времени. После восстания декабристов символом россий-ской жизни стало молчание. Ситуацию, сложившуюся к тому времени в Рос-сии, можно обозначить как ситуацию постоянного инквизиционного суда.Множество комитетов, и в том числе III отделение, созданных специальнодля надзора за неблагонадежными вольнодумцами, разгул цензуры, необхо-димость коренных преобразований и невозможность их осуществления - та-ковы особенности политической обстановки в николаевскую эпоху.Таким образом, есть все основания утверждать, что тема испанской ин-квизиции не случайно возникает в повести Гоголя. Она вызывает ассоциациис современной действительностью, где любое инакомыслие воспринимаетсякак ересь и жестоко наказывается. Поприщин, постигший в своем безумиивысшие общечеловеческие ценности, выбивается из нормы, он не вписывает-ся в четко отлаженную государственную систему, а поэтому должен бытьобъявлен сумасшедшим и заточен в сумасшедший дом. В результате в повес-ти возникает образ России как одного большого заседания инквизиционногосуда во главе с III отделением (по тексту - великим инквизитором).Жертвой «российской инквизиции», т.е. III отделения, стал и Достоев-ский, на себе испытавший все тяготы острожной жизни. Описывая острож-ный быт, автор рисует картину такой же, как у Гоголя, абсурдной жизни. Ка-торга не исправляет людей, а лишь калечит их внутреннюю сущность, унич-тожает все человеческое, что в них есть. И самое страшное то, что нет ника-кого спасения от этого пагубного влияния: ни религия, ни искусственное му-ченичество, ни театр, ни музыка не способны противостоять реалиям ка-торжной жизни. Театр и музыка, животные, религиозные праздники лишь навремя пробуждают душу арестантов, но затем она вновь погружается в тот жемрак, в котором находилась до этого. Лишь сильные натуры, которых на ка-торге немного, способны противостоять этому.Абсурд, страх и боль пропитали все слои каторжной жизни, и апогеемэтого абсурда стал образ бани, в которую арестантов повели мыться передРождеством. И если у Гоголя описание сумасшедшего дома вводит в повестьапокалипсическое начало и сумасшедший дом ассоциируется с адом, то уДостоевского, несомненно, символом ада становится баня: «Когда мы рас-творили дверь в самую баню, я думал, что мы вошли в ад» [6. С. 98]. Образбани в символическом аспекте трактуется неоднозначно и имеет несколькосемантических пластов. С одной стороны, это символ телесного (а затем идуховного) очищения, а с другой - баня - некий порог между земным и по-тусторонним миром. Девушки в Святки, как правило, гадали в банях, потомучто именно там человек может вступить в контакт с инфернальной реально-стью: « это было пекло. Все это орало и гоготало, при звуке ста цепей,волочившихся по полу…» [6. С. 98]. «Поддадут - и пар застелет густым, го-рячим облаком всю баню; все загогочет, закричит. Из облака пара замелька-ют избитые спины, бритые головы, скрюченные руки, ноги» [6. С. 98-99].«Мне пришло на ум, что если все мы вместе будем когда-нибудь в пекле, тооно очень будет похоже на это место» [6. С. 99]. Приведенные цитаты акцен-тируют инфернальное начало в арестантах, проявляющееся в бане: они ужене похожи на людей, они становятся чертями, веселящимися вокруг адскогокотла, либо грешниками, закованными в кандалы и варящимися в этом котле.В связи с образом бани и горячей воды возникает аллюзия с гоголевскойповестью. Поприщину все время льют на голову холодную воду, а под конецего вообще побрили наголо. Мотив воды в повести связан с темой сумасше-ствия. Вода в сознании европейца в Средние века и еще долгое время спустябыла неразрывно связана с безумием. Кроме того, мотив воды в повести име-ет и религиозную семантику. Возможно, Гоголь синтезировал здесь два цер-ковных обряда: крещение и пострижение в монахи. Но подчеркнем: речь идетименно о холодной воде. У Достоевского же арестанты, находясь в чаду ба-ни, моются горячей водой и парятся до безумия, что очень наглядно акценти-рует параллель бани и ада с кипящим котлом. Заметим, что горячей водоймоются только «господа», простолюдины же, как правило, не моются горячейводой, они лишь парятся, а затем обливаются холодной водой. Однако этотмотив обливания холодной водой не может нейтрализовать общего адскогобезумия, происходящего в бане.Таким образом, повести обоих писателей посвящены одной проблеме -абсурду российской действительности и невозможности найти выход из это-го абсурдного мира. В конце повести Поприщин, совершивший духовныйтравелог в другие страны, все же возвращается в Россию и не имеет возмож-ности вырваться из той пучины безумия, которая поглотила его. Именно обэтом свидетельствует его последняя запись: «А вы знаете ли, что у француз-ского короля шишка под самым носом?» [2. С. 214]. «Записки из Мертвогодома», которые заканчиваются вроде бы на оптимистичной ноте: «Свобода,новая жизнь, воскресенье из мертвых...» [6. С. 232], также не оставляют на-дежды на воскресение, потому что мы уже знаем о дальнейшей судьбе Го-рянчикова, о его безрадостном существовании после каторги и о его смерти.
Скачать электронную версию публикации
Загружен, раз: 176
Ключевые слова
жанр «записок», семиосфера безумия, зооморфизм, абсурд российской действительности, genre of "notes", semiosphere of madness, zoological theme, absurd of Russian realityАвторы
| ФИО | Организация | Дополнительно | |
| Скрипник Алена Владимировна | Филиал Байкальского государственного университета экономики и права в г. Якутске | канд. филол. наук, доцент кафедры гуманитарных дисциплин | blackstrawberry@mail.ru |
Ссылки
Литературная энциклопедия терминов и понятий. М., 2001. С. 276.
Гоголь Н.В. Записки сумасшедшего // Полн. собр. соч.: в 14 т. М., 1938. Т. 3. С. 193-215.
Захаров В.Н. Система жанров Достоевского. Типология и поэтика. Л., 1985. 208 с.
Брокгауз Ф.А., Ефрон И.А. Энциклопедический словарь. СПб., 1902. Т. 35. С. 445.
Бахтин М.М. Жанровые и сюжетно-композиционные особенности произведений Достоевского // Собр. соч.: в 7 т. М., 2002. Т. 6. С. 115-202.
Достоевский Ф.М. Записки из Мертвого дома // Полн. собр. соч.: в 30 т. Л., 1972. Т. 4. 324 с.
Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1994. Т. 3. С. 664.
Бидерманн Г. Энциклопедия символов. М.: Республика, 1996.
Тресиддер Д. Словарь символов. М.: Гранд, 1999.
Энциклопедия символов, знаков, эмблем. М., 2000.
Бауэр В., Дюмотц И., Головин С. Энциклопедия символов. М.: Крон-Пресс, 1998. 512 с.
Кун Н.А. Что рассказывали греки и римляне о своих богах и героях. М.: Греко-латинский кабинет, 1992. 270 с.
Воропаев В.А., Виноградов И.А. Примечания // Гоголь Н.В. Собр. соч.: в 9 т. Т. 3: Повести. Т. 4: Комедии. М., 1994. С. 473-478, 504-507.
Гоголевский дискурс в творчестве Ф.М. Достоевского (на материале «Записок сумасшедшего» Гоголя и «Записок из Мертвого дома» Достоевского) | Вестник Томского государственного университета. Филология. 2012. № 1 (17).
Скачать полнотекстовую версию
Загружен, раз: 1384
Вы можете добавить статью