''Burial ceremony of mundane people'' (XVI century) and its tradition in the poetry of G.R. Derzhavi.pdf Обрядово-церемониальные тексты («чины») Древней Руси - особая жанровая форма, имевшая свое определенное практическое предназначение: представить подробное описание процесса конструирования в церемониальной практике идеального универсума, призванного заменить один мир (несовершенный) другим, приведенным к гармонии. Это определенный пласт в древнерусской книжности, в котором запечатлены представления человека о мире, месте человека в нем. Можно сказать, что «чины» формировали картину гармоничного мира, основой которого являлся принцип иерархии. Этот мир, созданный «чином», мыслился как существующий вечно, и человек должен был войти в это время, подчинить сегодняшнее вечному. В связи с этим другая задача, которая решалась «чинами», - это оформление повседневности в торжественные вечные формы. «Чин» должен был дать человеку возможность ощутить свою сопричастность с вечным временем, освященным Богом. Ранее [1] мы уже рассматривали одну из разновидностей «чинов», условно называемых светскими (придворными), и на примере книжнодокументального текста «Книга глаголемая Урядник: новое уложение и устроение чина сокольничья пути» (1656 г.) показали их роль в формировании новой культурной семиотической парадигмы в России середины XVII в. «Урядник сокольничья пути» дал возможность увидеть начало процесса перехода обряда в театральное зрелище, механизм проведения которого разрабатывался и записывался при непосредственном участии самого царя как редактора. Таким образом, отечественная традиция светских (придворных) церемониалов XVII в. заложила основы русской драматургии, отражавшей изменившиеся культурные ориентиры повседневной жизни в первую очередь царя Алексея Михайловича [2. С. 71]21. Как известно, при Фёдоре Алексеевиче, при отсутствии с его стороны интереса к потехе, театральные постановки были прекращены [2. С. 16]22 до начала XVIII в. Церковные «чины» также оказали влияние на русскую литературу Нового времени. Один из наиболее известных вариантов трансформации текста церковной службы, ее пародирование, представлен сатирической повестью XVII в. «Служба кабаку» («Праздник кабацких ярыжек») [3. С. 73-90; 4. С. 367-368; 5. С. 189-195], традиционно рассматриваемой как образец русской смеховой культуры. Повесть исследована предельно полно в контексте проблемы секуляризации русской культуры и литературы, развития демократической литературы и сатиры, присутствия в ней пародийного начала, поэтому нет смысла останавливаться на ней еще раз подробно. Приведем только один интересный исторический факт, на который в свое время обратила внимание Е. К. Ромодановская, исследуя проблему зарождения пародии в древнерусской литературе [6. С. 185-187]23. «Служба кабаку» настолько приобрела популярность и породила такое неоднозначное к ней отношение со стороны духовенства (как низшего, так и высшего) в XVIII столетии, что это привело к принятию необходимых мер: проведению консисторских судов над «Службой кабаку». Как доказательства сохранились следственные дела этих судов, одно из них датировано 1727-1729 гг., другое - 1756 г. Нас интересует в контексте рассматриваемой проблемы другой ее аспект: как литература Нового времени могла осмыслить традицию церковнообрядовых текстов, причем не отдельных каких-либо фрагментов, звучащих на уровне мотива (например, псалмопевческая традиция в русской поэзии [7]), а именно целый ритуальный канонический текст всей службы, ее определенного чина. Одним из ярких таких примеров обращения к обрядово-церемониальному тексту и создания на его основе лирического произведения является ода Г.Р. Державина «На смерть князя Мещерского», которая удивительным образом коррелирует с церковным «Чином погребения мирских человек» (XVI в.)24, утвержденным патриархом Никоном и в течение всего последующего времени и до сегодняшнего дня не менявшимся. Мы не будем излагать в деталях историю составления данного чина, поскольку она подробно рассмотрена в православной богословской литературе. Отметим только то, что чин имеет свою строго продуманную композицию, состоящую из трех основных частей. Однако задача «чиновника» (церемониального текста) заключается не только в изложении и описании обряда, но и в закреплении за определенным этапом совершаемого ритуального действа слова, сопровождающего обряд. И в этом случае документальный по своей природе текст становится интересным с позиции ораторского искусства, актуализируя уже его литературную составляющую. Литературная компонента проявляется через комплекс художественных мотивов, звучащих на протяжении всего обряда. Такими мотивами являются: мотив времени (скоротечности земной жизни), мотив утраты, мотив сна/успения (вечного сна) и др. Мотивный комплекс чина сформирован благодаря библейским и литургическим, богословским источникам, на основе которых и составлено само действо: псалмы (90, 118, 50), 8 стихир преп. Иоанна Дамаскина, тропари, молитвы. Наиболее сильным по эмоциональному воздействию является вторая часть чина, в которую входят 8 стихир преп. Иоанна Дамаскина, образующих непрерывную проповедь о суете жизни, ее скоротечности, тленности земного мира и бессмысленности человеческих усилий найти счастье в материальных ценностях. «Глас 4. - ГдЬ есть мирьское пристрастие; гдк есть маловременныхъ мечташе; гдЬ есть злато и сребро; гдЬ есть рабъ множество и плищи. Вся попелъ, вся персть, вся сЪнь. ПршдЬте възотем бесмертному царю. .Пршде смерть яко хищникъ, приступи тлитель и разруши мя». (Л. 134 об.) [8] «Глас 8. - Плачася и рыдаа, егда помышляю смерть. И видЬхъ въ гробЪхъ лежащую по образу божто созданную нашу красоту, безобразну и безславну, неимущю видЪша. О чюдеси что еже о мнЬ се бысть таинство, како предахомся тлЪтю» (Л. 138). В рассматриваемом чине нельзя не увидеть определенного композиционного приема, на котором строится весь текст, - это антитезность, показывающая себя в смене тем и интонаций каждой из частей. Это становится заметно при провозглашении заповедей евангельских блаженств, которые привносят в чин тему примирения, прощения и спасения души, тем самым сглаживая трагическое мироощущение, характерное для 8 стихир с их основной темой временного и тленного. Таким образом, церковный чин, на первый взгляд внешне кажущийся регламентированным и консервативным, внутренне обладает огромным лирическим потенциалом, позволяющим на протяжении всего времени совершения обряда почувствовать различные оттенки эмоций и чувств души (страдания, страх, ужас, смирение, покой, умиротворение). Насколько сильны в художественном плане церковные чины, свидетельствует тот факт, что некоторые из них уже в более позднее время стали основой для поэтических текстов. В конкретном рассматриваемом нами случае 8 стихир преп. Иоанна Дамаскина, являющиеся одним из ключевых фрагментов «Чина погребения мирских человек», послужили источником для оды Г.Р. Державина «На смерть князя Мещерского». Напомним, что сегодня наиболее обсуждаемыми в изучении оды «На смерть князя Мещерского» являются проблемы жанра [9. С. 187-188], своеобразие поэтического языка [10. С. 39-40; 11. С. 284-286]. Лакуной, существующей в изучении державинского стихотворения, остается вопрос о реминисценциях, отсылающих читателя к обрядово-церемониальной христианской книжности. Традиционно «На смерть князя Мещерского» относят к философской поэзии, где представлено осмысление темы жизни и смерти человека, суетности и тленности земного мира, скоротечности времени. С этим нельзя не согласиться. Приводимые в многочисленных исследованиях выводы звучат более чем убедительно. «Своеобразие философских од состоит в том, что человек рассматривается в них не в общественной, гражданской деятельности, а в глубинных связях с вечными законами природы. Один из самых могущественных среди них, по мысли поэта, - закон уничтожения - смерть» [9. С. 187]. Почти всегда рассмотрение стихотворения Г.Р. Державина исследователями сводится к характеристике самого образа смерти, созданного на основе использования приемов афористической контрастности: «Едва увидел я сей свет, // Уже зубами смерть скрежещет»; «Монарх и узник - снедь червей»; «Приходит смерть к нему, как тать»; «Где стол был яств, там гроб стоит»; «Сегодня Бог, а завтра прах» - эти и другие стихотворные строки хорошо известны любому читателю. Но при этом стоит обратить внимание на тот факт, что контрастность, проявляющая себя в оде через тему, выразительные средства, используемые автором, особая интонация [11. С. 285] восходят к христианской традиции. Осмысливая и разрабатывая в своем творчестве тему «жизнь - смерть», Г. Р. Державин не мог не обратиться к сочинениям духовно-религиозного содержания. И такими источниками могли быть обрядовые церковные произведения, созданные в эпоху Древней Руси, сочинения поэтов-силлабиков XVII в., псалмы. Одним из источников оды, отдаленных от эпохи Г. Р. Державина двумя столетиями, но тематически связанным с сочинением поэта на интертекстуальном уровне, могут быть названы псалмы, входящие в «Чин погребения мирских человек». При сравнении державинского стихотворения с текстом «чина» становится очевидным обращение автора к книжным образцам, приведшее к проникновению в оду Державина ряда стихотворных строк из псалмов «Чина.». В первой стихотворной строке державинской оды с помощью приемов аллитерации изображается бой часов25, напоминающий о скоротечности жизни и неизбежном приближении смерти: «Глагол времен! Металла звон!». Однако тема времени, так реалистично звучащая в самом начале стихотворения, - это основная тема обряда погребения усопшего человека. Несмотря на свой печальный характер, православная погребальная процессия отличается высокой торжественностью. Торжественность задается ударами колокола, звук которого сопровождает перенесение тела усопшего в храм. Колокол возвещает живым, что у них стало одним братом меньше, и одновременно служит прообразом трубного звука архангела, который раздастся в последний день мира, его Судного дня [12. С. 77-85] и будет услышан во всех концах земли. Дальнейшее развитие лирического сюжета оды Г.Р. Державина подтверждает следование стихотворения традиции церковного текста. На внелитера-турном уровне это видно в описании русского обычая ставить на стол гроб с телом покойника: «Где стол был яств, там гроб стоит». На интертекстуальном уровне связь эта просматривается через интерпретацию цитат 8 стихир Иоанна Дамаскина, читаемых после заупокойного канона второй части обряда погребения. Общая тема, звучащая в каждой стихире, - это скоротечность жизни, беспомощность и бессилие человека противостоять смерти. Однако в каждой стихире мотив утраты и страха перед смертью сопряжен с верой в Христа, который дарует вечную жизнь. Таким образом, прием антитезы, используемый Державиным, воспринят от древней псалмопевческой традиции, закрепленной в «Чине погребения мирских человек». «Глас 1. "Какая сладость в жизни пребудет не причастною печали? Чья слава устоит на земле непреложной? Все здесь - ничтожнее тени; все обманчивее сна; одно мгновение - и все это похищает смерть; но упокой, Христе, Человеколюбче, во свете Лица Твоего и в наслаждении Твоею красотою сего (усопшего), которого Ты избрал". Глас 3. "Для людей суета все то, что не остается (с ними) по смерти: не остается богатство; слава не идет (с ними во гроб). Ибо как только пришла смерть, все это исчезло. Потому возопием Христу бессмертному: упокой преставившегося от нас там, где всех веселящихся жилище". Глас 4. "Куда девалось пристрастие к миру? Где мечты о временном? Где золото и серебро? Где множество рабов и слава? Все это - персть, все - пепел, все - тень. Придите же возопием бессмертному Царю: Господи! сподоби вечных благ Твоих преставившегося к Тебе от нас и упокой его в нестареющем Твоем блаженстве"» и т.д. В стихирах излагается торжественная и трогательная проповедь о скоротечности земной жизни и таинственности смерти, которая делает тщетными все человеческие усилия, если они направлены к достижению богатства и славы. Душа, разлучившись с телом, может уповать только на милость Христа. «Плачу и рыдаю, когда размышляю о смерти и вижу во гробах лежащую по образу Божию созданную нашу красоту безобразною, бесславною, не имеющею вида. О чудо! Что это за таинство совершилось над нами? Как предадимся тлению? Как сочетались мы со смертью? Подлинно, по повелению Бога написано, - Подающего преставльшемуся упокоение» - такими возвышенными словами заканчивается последняя, восьмая, стихира из тех, которые поются после заупокойного канона. Следование державинской оды псалмопевческой традиции становится еще более очевидным при сопоставлении стихотворных строк произведений: «На смерть князя Мещерского» Где стол был яств, там гроб стоит; Где пиршеств раздавались лики, Надгробные там воют клики, И бледна смерть на всех глядит. «Чин погребения мирских человек» Глас 2. .вчера быв с нами, ныне лежит мертв. Приидете разумеем, како. зловонии лежат смердящее, како иже. златом красяще, без красоты лежат и без лепоты. Смерть, трепет естества и страх! Мы гордость, с бедностью совместна; Сегодня бог, а завтра прах; Сегодня льстит надежда лестна, А завтра - где ты, человек? Едва часы протечь успели, Хаоса в бездну улетели, И весь, как сон, прошел твой век. Не мнит лишь смертный умирать И быть себя он вечным чает; Приходит смерть к нему, как тать, И жизнь внезапну похищает. Глас 3. все суетие человеческое, елико не пребудет по смерти, не пребывает богатсво и не снидет слава нашедши бо смерти вся сия погубит. Тем же Христу бессмертному возопием: преставльшагося от нас покой, идее же всем есть веселящимся жилище у тебе Человеци, что всуе мятемся. Дым е житие се. Глас 4. Где есть мирское пристрастие, где есть маловременных мечтание, где есть злато и сребро, где есть раб множество и плищи. Вся попел, вся персть, вся сень. Прииде смерть яко хищник... Ничто от роковых когтей, Никая тварь не убегает: Монарх и узник - снедь червей... Глас 5. Помянух пророка вопиюща: аз есмь земля и попел, и пакы рассмотрих во гробех и видех кости обнажены. И рех: убо кто е царь или нищ, или праведник или грешник Сегодня бог, а завтра прах Особого комментария требует строка из державинского стихотворения «Монарх и узник - снедь червей». Строка, как и многие другие, ставшая афористической. Но державинская строка есть не что иное, как перифраз стиха псалма, звучащего в «Чине погребения мирских человек». «Составы и сосуды плоти нашея, яко прах и смрад, снедь червем быша. Преже составы плоти нашея любезны, ныне же гнусный и смердящий, яко сухи кости наша, не имуще дыхания». Как дословная цитата, взятая из «Чина.», впервые в литературе эта строка зафиксирована в «Письмах юродивого», литературном памятнике смеховой культуры XVII в. [13. С. 205-214], введенном в научный оборот Н. В. Понырко. Стоит сказать, что русская литература XVII в. в силу ряда историко-культурных обстоятельств проявила активный интерес к теме «жизнь - смерть», «жизнь как сон». Изображение жизни - смерти человека на основе образной контрастности, как известно, нашло воплощение в творчестве поэтов и писателей эпохи барокко: князя Бориса Репнина-Оболенского [15. С. 114-116; 16. С. 464-466, 757-758]26, в творчестве монарха Алексея Михайловича [17. С. 45-61]27, Кариона Истомина и др. Человече! Зрев, чие лице красно, разумей: в смерти будет то ужасно, Понеже тогда лепотна есть рожа, егда в здравости гладка на ней кожа. Аще ли кожа с онаго сдерется, страха и плача каждый наберется [14. С. 203]. Таким образом, державинская ода вбирает в себя духовный опыт, накопленный и представленный до него в литературе более ранних периодов. Она продолжает традицию Святого Писания осмысления жизни человека, понимаемую как восхождение к Благодати, обретение покоя, даруемого свыше. И финал оды отражает христианское мировоззрение: последняя интонационная антитеза утверждает торжество жизни над смертью, а не наоборот. Сей день иль завтра умереть, Перфильев! должно нам конечно: Почто ж терзаться и скорбеть, Что смертный друг твой жил не вечно? Жизнь есть небес мгновенный дар; Устрой ее себе к покою И с чистою твоей душою Благословляй судеб удар. (курсив наш. - А.Ш.) Часто можно встретить такую трактовку последней строфы: автор, завершая оду, выражает точку зрения, свойственную эпикурейскому мировосприятию. Смерть неизбежна, но человеку дарована жизнь, следовательно, необходимо жить, получая наслаждение от жизни. Интерпретация, как нам, кажется, несколько упрощает понимание стихотворения поэта. Отметим, что подобный подход был бы применим, например, к произведениям эпохи Ренессанса или барокко. Последние четыре строки финальной строфы в эмоциональном отношении наиболее сильны. В их основе находятся художественные образы (дар небес, покой, душа, благословление, судьба), призванные не заземлять представление человека о жизни, сводимой только к получению благ и удовольствий, а, наоборот, с позиции христианина заставить читателя задуматься о смысле жизни. Именно поэтому композиционно последнюю строфу автор выстраивает, следуя традиции канонических псалмов, исполняемых во время обряда погребения усопшего, где финальные строки провозглашают силу веры в бессмертие души. Таким образом, проделанный анализ выявил присутствие в тексте Г. Р. Державина «чужого» слова, которое позволило автору обновить литературную традицию изображения темы «жизни - смерти», зыбкости границ между ними. Реминисценция в рассматриваемом произведении предстает носителем культурной памяти, служит проявлением общей установки автора на цитацию и сохранение литературных традиций. Смеем высказать суждение, что как для самого Г. Р. Державина, так и для его читателя слово оды рождало вполне реальные литературные ассоциации, оно было живым и узнаваемым. Рассмотрение в предложенном ключе оды Державина, с которой начинается «новый путь» поэта, позволяет видеть в ней предтечу действительно иной поэзии, для которой свойственно ощущение единения человека с Богом, поэта - с Творцом. В этом случае мы вновь видим, как традиция церковных церемониальных текстов уже в новой исторической ситуации выполнила изначально характерную для чинов функцию - показать пути достижения человеком гармонии с миром, обретения сопричастности с вечным.

Скачать электронную версию публикации