LITERARY-CRITICAL DISCOURSE AS AN OPEN SYSTEM..pdf На протяжении всего времени существования литературной критики в ее адрес звучали упреки - от писателей, издателей, читателей, власти. В 1990-е гг. критику «отправили» в лакейскую, а затем объявили о ее скорой кончине. Однако литературная критика не только не уходит из литературы, но обогащается новыми формами бытования, демонстрируя высокую сте-пень адаптивности. Помимо традиционной «толстожурнальной» критики в 1990-е гг. функционируют газетная критика, сетевая, телевизионная, фор-мат литературно-критических сборников. Вопрос «чем обусловлена жизне-способность критики в ситуации кризиса литературоцентризма» является главным в этой статье.Существование всех названных выше форм бытования критики может быть объяснено синтетичной дискурсной природой литературной критики. Начиная с 1970-х гг. теория критики делала акцент на той или иной ее дис-курсной составляющей. Так, появлялись концепции «критики как науки» (литературная критика рассматривается как вариант научного дискурса), «критики как литературы», «критики как публицистики». Абсолютизация одной из составляющих не охватывала всей структуры критической деятель-ности и привела, по сути, к эпистемологическому тупику - неспособности объяснить современную литературно-критическую практику. На наш взгляд, критический дискурс синтетичен и сформировался в результате влияния ху-дожественного, научного, публицистического, риторического, рекламного дискурсов. Синтетичность и позволила критике расширить форматы своего бытования, адаптироваться к ситуации утраты большой читательской ауди-тории.Литературно-критический дискурс является формой более широкого ментативного дискурса (в статье используется определение «ментатива», данное В. Тюпой, а также логика описания ментатива, использованная уче-ным в исследовании теоретического дискурса. Ментатив - класс дискурсив-ных практик, которые «не просто информируют о состояниях или процессах бытия или мышления, но предполагают - в качестве следствия коммуника-тивного события - некоторое ментальное событие (изменение картины мира) в сознании адресата» [1. С. 40]).Литературно-критический дискурс как открытая система59Критическое суждение воздействует информативно и эмотивно, под-держивает и направляет внимание читателя, формирует определенные зна-ния (о тех или иных тенденциях литературной/социальной жизни) и навыки (внимательного чтения, оценки), формирует намерения и действия читателя, ориентируя на ту или иную литературную продукцию, корректируя выбор.Литературно-критическая ментативная деятельность как деятельность коммуникативная обусловлена референтными, креативными и рецептивны-ми коммуникативными условиями, или «дискурсивными компетенциями» [1], определяющими коммуникативную/риторическую стратегию критиче-ского высказывания.Референтные условия литературно-критического варианта ментатива проистекают из концептуализации в критическом тексте референтного со-держания, его «разворачивания», конкретизации для Другого. Этим содер-жанием является интерпретация, понимаемая нами в широком герменевтико-онтологическом смысле. Одним из дискурсивных условий является притяза-ние критического суждения на общезначимость, недискуссионность. Другим референтным условием становится наличие в критическом суждении оцен-ки. Убеждение читателя в ее авторитетности предполагает обращение к об-ласти ментального.Критическое высказывание характеризуется тем, что говорит не о цело-стном смысле литературного явления, а об актуальном для крити-ка/критического направления/журнала. «Вычитанный» смысл, сопряженный с эстетическими, ментальными, экзистенциальными установками критика, лежит в основе референтного содержания. Кроме этого референтную компе-тенцию литературной критики как ментатива составляет мнение (не знание).Рецептивные условия литературно-критического высказывания совпада-ют с условиями ментативной дискурсии как таковой. Для нее характерна развитая рецептивная интенция [1. С. 42]. Рецептивная компетенция литера-турно-критического дискурса определяет круг возможных реципиентов, мо-гущих адекватно воспринять авторскую интенцию. У толстожурнальной критики такой круг неширок, в то же время названная компетенция не тре-бует основательных специальных знаний и навыков. Критик же как профес-сиональный читатель находится ментативно в выигрышной позиции.Одним из правил инвенции в риторике является зависимость успеха ре-чевого воздействия от общего интереса, который движет собеседниками. Такой общей областью интересов адресанта и адресата литературной крити-ки является интерес к современной литературной действительности (от про-фессионального до любопытства), в котором могут доминировать интерес к частному мнению/оценке, к литературному факту в его связи с социальными процессами, желание «проверить» свою интерпретацию литературного явле-ния, свои «вычитанные» смыслы, «ответы» с представленными в критиче-ском тексте (соотнести свое дорефлексивное понимание с вариантами от-рефлексированного) и шире - онтологически критика и читателя объединяет общая позиция «вопрошающего». В первой половине 1990-х, в период со-кращения читательской аудитории, критика расширяет предметное поле, чтобы максимально увеличить область совпадения интересов. ОсваиваетсяЮ.А. Говорухина 60явление масслита, востребованного читателем, одним из доминирующих объектов в это время становится общественное сознание, толстожурнальная критика (особенно журнала «Знамя») выходит к осмыслению острых экзи-стенциальных вопросов.Реципиент литературно-критического дискурса - читатель элитарный, заинтересованный в получении авторитетного суждения о литературной действительности и ее фактах. Одной из его компетенций должна быть спо-собность приблизиться к ментальности субъекта критического суждения, а также способность принять специфическую систему, логику аргументации в критическом тексте, допускающую большую долю субъективности, эмоцио-нальности. Солидарность мышления и со-чувствование также входят в ре-цептивную компетенцию литературно-критического дискурса. Одна из це-лей критика - обрести единомышленников.Важную роль в литературно-критическом ментативе играет креативная компетенция. Критика осваивает неизученный литературный материал, формируя металитературный контекст. Креативная компетенция критиче-ского дискурса состоит в конструировании «литературного пейзажа», вы-страивании ценностных иерархий/критериев, в инновационности металите-ратурного языка, на котором осуществляется все множество критических суждений, в корректировании и формировании новых ментальных представ-лений. В этом смысле литературно-критический дискурс конструктивен.Другое влияние на литературную критику оказывает гуманитарный на-учный дискурс. Его диалогичность, элемент субъективности обусловили специфику критериев точности критического понимания. Точность здесь не в идентификации, а в преодолении «чуждости чужого без превращения его в чисто свое» [2. С. 392], т.е. в определенной мере проникновенности, взаим-ной сопряженности познающего и познаваемого.В то же время современные исследователи все настойчивее подчерки-вают, что критика вырабатывает свои принципы научности, отличные от ли-тературоведческих, искусствоведческих, философско-эстетических и др. (И. Кондаков [3], В. Хализев [4]). Однако вопрос о своеобразии проявления принципа научности в критике остается наименее изученным в системе во-просов, относящихся к ее специфике.Методы гуманитарного научного познания используются в литературной критике «не в чистом» виде, а переосмысливаются. Редуцируется жесткое требование научной доказательности, логической аргументированности; не-обязательным становится требование целостности в подходе к произведе-нию. Субъективность выполняет роль аргумента (часто впечатление от про-читанного оказывается основой для формулирования оценки). По мысли Б. Менцель, такие критерии, как «увлекательно», «интересно», «сложно», «скучно», «идеологизированно» и т.д., «развиваются и передаются как ква-лифицированные вкусовые суждения» [5]. В книге « Как слово наше отзо-вется... Судьбы литературных произведений» Л. Чернец высказывает мне-ние о том, что критическая интерпретация произведения имеет субъектив-ные предпосылки: «Подход критика к произведению всегда избирателен и обусловлен его мировоззрением, эстетическим вкусом, жизненным, чита-Литературно-критический дискурс как открытая система61тельским опытом и пр.» [6. С. 79]. По мнению В. Брюховецког о, «Критика является структурно сложной относительно самостоятельной деятельностью, в которой элементы художественного и теоретико-научного мышления вы-полняют подчиненную доминантам коммуникативно-прагматического мыш-ления роль, а объединяются на основе эстетического восприятия» [7. С. 84].Сближение литературно-критического и научного дискурса обусловлено их принадлежностью к ментативу. О ментативной природе теоретического дискурса пишет В. Тюпа [1].Референтную компетенцию в литературно-критическом дискурсе мы оп-ределили как «мнение», но не знание. Гуманитарный научный дискурс в ка-честве таковой также не предполагает знание. По мнению В. Тюпы, «…самая суть теоретического дискурса состоит именно в том, что его рефе-рентную компетенцию составляет не знание, а понимание» [1. С. 41]. Ориен-тация на понимание, порождение и передачу смысла объединяет названные дискурсы.К критическому дискурсу также можно отнести и следующую характе-ристику, данную В. Тюпой способу теоретической аргументации: «Таких ресурсов, как репродуктивность (необходимая для получения знаний) или регулятивность (необходимая для получения инструкций, овладения убеж-дениями), при знакомстве с теоретической аргументацией совершенно не-достаточно. Природа понимания такова, что для освоения теории некоторого объекта необходимо постичь ментальность самого теоретизирующего субъ-екта» [1. С. 43], логику разворачиваемой им системы аргументации.Солидарность мышления как рецептивная компетенция также присуща обоим дискурсам, однако если в теоретическом дискурсе она априорна, то критический дискурс предполагает целую систему прагматических средств для формирования/поддержания этой компетенции.Субъективность является одной из частотных характеристик литератур-ной критики. В то же время критик посредством логической и манипулятив-ной аргументации стремится представить свои суждения «очищенными» от субъективного. В этом проявляется ориентация критики на научный дис-курс, в котором авторское «Я» уходит на задний план. Наука и критика ис-пользуют для этого одинаковые риторические приемы: ссылка на собствен-ный авторитет/осведомленность, ссылка на авторитет общественного мне-ния, ссылка на авторитетное лицо.Близость литературной критики и художественной литературы не раз становилась предметом теоретических рассуждений. Так, М. Поляков рас-сматривал критику как особый жанр литературы [8], В. Лакшин называл ее особым родом литературы [9], М. Сапаров - особой формой художественно-го творчества [10]. Концепция критики как литературы активно обсуждалась западными исследователями в связи с появлением и распространением «но-вой критики», деконструктивизма с его тенденцией сближения статуса кри-тика и писателя. Действительно, несмотря на то, что автор критической ра-боты в силу публицистичности критики высказывает свои суждения прямо и мы можем реконструировать мнение критика, его позицию, ценностные ори-ентиры, сам критический текст, как и художественный, нуждается в вычле-Ю.А. Говорухина 62нении подтекста. Читатель не всегда способен декодировать интенцию кри-тика, часто прагматическую. В то же время у читателей, обращающихся к критике, уже сформировано ментальное представление (пресуппозиция), которое помогает правильно интерпретировать литературно-критический дискурс - это осознание наличия у критика намерения на свой счет [11. С. 159].Стратегия критика (коммуникативная, идеологическая) часто остается скрытой. Так, например, Н. Переяслов в статье «Дочитавший же до конца спасется» дает положительный отзыв о прозе С. Сибирцева, получившей негативную оценку в критике «Знамени». Проза Сибирцева, по мнению Н. Переяслова, должна была бы быть принятой в «чужом» литературном по-ле («Ведь приводимые в качестве отрицательных примеров оценки с описа-нием инцеста, садизма, гомосексуальных и зоофилических актов, крупно-масштабных оргий и мистики с оживающими покойниками - это как раз и есть любимый «суповой набор» сегодняшних демократических журналов... Нет, проза Сергея Сибирцева просто обязана была понравиться рецензентам журнала Знамя» [12. С. 262]). Отвергнутое произведение Переяслов-критик «консервативного» журнала вписывает в «свое» поле. Для этого он нейтрализует чуждость прозы С. Сибирцева в «своем» поле: устанавливает нравственные, духовные координаты, которые должны направить писателя по более продуктивному в эстетическом и содержательном плане пути («Думается, что этот принцип «обязательного показа Рая» необходимо учи-тывать всем, кто строит свои произведения на изображении исключительно греховной стороны нашей жизни» [12. С. 262]); обнаруживает ее ценность («…не понравилось им (критикам «Знамени». - Ю.Г.) в данном случае то, как беспощадно он описал в своих книгах сегодняшний российский мир, четко обозначив, что это мир - уже без прежней, так называемой на их языке - «застойной», а попросту говоря - человеч еской морали» [12. С. 262]). За этими тактиками скрывается вполне определенная, но не очевидная, тре-бующая декодирования, стратегия Н. Переяслова - стратегия «захвата» и перекоди рования «чужого» явления в литературном поле в целях расшире-ния символического капитала «патриотического» журнала.Объединяет критику и литературу момент творчества. Критика создает модель/картину литературного процесса. По мысли А. Немзера, критика -это «особый темперамент, особый склад восприятия, основанного на спо-собности быстро читать, мгновенно продуцировать мнение и складывать его в последовательный сюжет, который называется картиной литературного процесса» (цит. по [13. С. 38]).О практике миромоделирования говорят сами критики. Так, Д. Бавиль-ский пишет: «Критик использует текст как единственный источник инфор-мации о реальности, исходя из которой он, в свою очередь, сочиняет свою собственную модель данного ему мира… Сегодня совершенно не важно, от какой реальности, первой или второй, ты отталкиваешься. Сильный, цель-ный беллетристический текст может оказаться не менее важным источником новых сведений о человеке вообще и жизни в целом» [14. С. 148]. Валерия Пуст овая отличительн ой черт ой кри тиков «большог о стиля » назы вает «по-Литературно-критический дискурс как открытая система63строение собственного мира, подобно тому, как писатель создает индивиду-альный художественный мир» [15. С. 154].Критика сопротивляется статусу вторичной, подчиненной литературе инстанции, претендуя на равноправный с литературой статус создателя смы-слов, построения модели мира.Близость критического и художественного дискурсов во многом объяс-няет использование, казалось бы, в чистом виде литературно-художественных средств (поддержание читательского интереса, внимание к композиции, использование приема инсценировки, разработка характеров писателей как персонажей (отбор персонажей и передача событий их глаза-ми, смена перспектив повествования, использования техники потока созна-ния и т.п.) и др.). Процесс диффузии критики и художественной литературы на уровне приемов осознается самой критикой. Так, О. Славникова замечает: «Черта между критикой и прозой будет стираться… Мне кажется, что для критика высший пилотаж - все-таки взаимодействие с тем, о чем он пишет. Чтобы написать что-то действительно стоящее, критик должен не только вскрыть механизмы удачи или неудачи автора, но и художнически пережить событие собственного чтения» [14. С. 163].По мысли В. Тюпы, важнейший специфический признак эстетического дискурса заключается в том, что содержанием сообщения в таком дискурсе служит личность. Сообщение в эстетическом дискурсе приобретает характер автокоммуникации, актуализации личностью своей целостности [16. С. 8-9]. Этот признак актуален и для критического дискурса в том случае, если рас-сматривать литературно-критическую деятельность как акт одновременно интерпретации и самоинтерпретации (в традиции онтологической герменев-тики).Процесс самоинтерпретации запечатлен в тексте (часто неявно) и может быть вычленен. Его направляет тот или иной экзистенциальный и онтологи-ческий «вопрос», который свойствен критике определенного периода. Так, момент самоинтерпретации Н. Ивановой в статье «После. Постсоветская ли-тература в поисках новой идентичности» [17] определяется вопросом «Что есть Я/Мы в ситуации смены эпох?» - типичном для литературной критики рубежа ХХ-ХХI вв. Н. Иванова объединяет позднее творчество Ч. Айтмато-ва, Ф. Искандера, А. Кима в общий сюжет кризиса идентичности и поисков выхода из него. Интерес к этой проблеме, выбор материала, актуального ас-пекта содержания для интерпретации определены экзистенциально - необ-ходимостью в самоосмыслении и осмыслении ситуации кризиса идентично-сти, типичной для постсоветского человека. Писатели для Ивановой-критика являются носителями разного опыта разрешения внутреннего конфликта «имперское - постсоветское». Критик объединяет «персонажей» по общно-сти изначальных обстоятельств их творчества как имперских (но не по идео-логии) писателей (привилегированное положение, небдительность цензуры, печатались в центральных журналах, быстрая известность, положение им-перских писателей с имперской стратегией (эзоповым языком), двойное дно национального колорита, остро переживают перестройку, распад союза не как освобождение). У каждого писателя свой опыт мучительного пережива-Ю.А. Говорухина 64ния кризиса, свои варианты выхода из него и конструирования нового хро-нотопа: у Ф. Искандера - хронотопа национального, прошлого рая, дома, у Ч. Айтматова - космического, у А. Кима фантастического, полуантичного мира, постапокалиптического бытия. Н. Иванову мало интересуют герои, сюжетные коллизии произведений писателей, ей важно увидеть в текстах отражение авторских поисков идентичности, экзистенциальных пережива-ний: «Сознательно или бессознательно, но в Пшаде, одной из наислабей-ших вещей, Искандер приоткрыл и свой собственный кризис идентичности, утрату языка…идентичности идеологической… раскрыл свой собственный поиск и религиозной идентичности» [17. С. 218]; «герой Кима, в котором внимательный читатель обнаружит множество следов автопсихологической нюансировки…» [17. С. 222]. Иванова проясняет, как, посредством какого чувства писатели «обнаруживают себя» - то, что определяется через понятие «заброшенность». Этим ощущением оказывается «выброшенность» - гео-графическая, языковая, культурная.Параллельно развивается процесс самоинтерпретации. Н. Иванова пи-шет: «Меня интересовал не… литературный результат, а сам - выраженный при помощи литературных средств - поступок. Мне важно то, что в несо-вершенных, мягко говоря, текстах с к а з а л о с ь - иногда волею. Иногда за пределами воли авторов» [17. С. 223]. Это замечание Н. Ивановой можно интерпретировать как стремление проникнуть в мир экзистенциальных пе-реживаний авторов и таким образом декодировать текст. В то же время, ду-мается, это не только утверждение критиком автороцентричности своей стратегии. Ивановой важно в конкретных опытах переживания кризиса уви-деть ментальное свойство человека, живущего во время слома имперского. Но более всего важно увидеть в этих опытах варианты «ответов» на вопросы «кто я?», сопрячь со своими ментальными переживаниями. В этом смысле «сказалась» в последних произведениях Искандера, Айтматова, Кима невос-требованность пути анализа, «выговаривания», возвращения к себе (в боль-шей степени у Кима и Айтматова). «Ответы» писателей не совпали с ожи-данием критика, выстраиваются по близости/удаленности от возможного ответа. Отсюда выход Айтматова осмысливается как амбициозный, Айтма-това и Кима - как искусственно эффектный. Позиция самоинтерпретации оказывается для Ивановой в это время, как видим, не только гносеологиче-ски определяющей, но и аксиологически значимой, влияющей на литератур-но-критическую оценку.Современный критик использует традиции литературы как fiction в це-лях персональной самопрезентации. Так, например, М. Кронгауз в статье «Несчастный случай для домохозяйки» использует прием персонализации. Уже в начале статьи автор заявляет: «Чтобы более подробно разобраться в сути женского детектива, придется стать тем самым покупателем в книжном магазине, чья рука почему-то все тянется и тянется к детективу с женским именем на обложке», «короче, она такая же, как мы с вами - одинокие домо-хозяйки, жизнь которых скучна и обыкновенна» [18. С. 139, 141]. Роль мас-сового читателя выдерживается критиком. Пример единичного надевания маски обнаруживаем в статье К. Степаняна «Нужна ли нам литература»:Литературно-критический дискурс как открытая система65«Такое же уподобление понятий - вне зависимости от их идейного содержа-ния - мы совершаем в том случае, когда, одурев от социалистического реа-лизма, отвергаем всякую литературу, которая объясняет мир, чему-то учит и к чему-то призывает. Литература в принципе не должна и не может воспи-тывать, учить и призывать - утверждаем мы теперь» [19. С. 223], а далее критик разрушает это представление, аргументируя правильность своего (не ролевого) суждения. Активное освоение вымысла газетной критикой про-явилось в персонажности (см. об этом [20]).Социокультурная ситуация второй половины 1990-х гг. существенно корректирует процесс текстопорождения в критике. Потребность сохра-нить/расширить читательскую аудиторию, внушить доверие к себе и своей системе ценностей, обратить внимание на себя/запомниться делает актуаль-ной манипулятивную риторическую стратегию, а в рамках этой стратегии -освоение рекламных неаргументационных способов воздействия, актуализа-цию эмотивной рекламной функции.Сближает критический и рекламный дискурсы их императивность (в большей степени в рекламе). Как и в рекламе, в критике исключена катего-рическая императивность, но присутствует «нежесткая» побудительность. Как и в рекламе, императивность критики ориентирована запросами адреса-та, его потребностями, переживаниями. Читатель 1990-х гг. дезориентиро-ван в сложнейшей литературной ситуации рубежа веков, в которой одновре-менно функционируют различные эстетические направления, поколения пи-сателей, новейшая и «возвращенная» литература. Человек эпохи постмодер-на, он озабочен обнаружением смысла, центра, некой экзистенциальной опо-ры и в то же время сомневается в иерархиях, избегает императивности. Ли-тературный критик интерпретирует литературное явление, учитывая эти ха-рактеристики адресата как составляющую коммуникативной ситуации.Как и реклама, критика имеет прагматическую установку. Так, в системе ведущих целеустановок в критике мы выделяем полемически-прагматическую цель («оспорить, дать оценку, доказать свою точку зрения, убедить, внушить и т.п.»), организующую критические высказывания в жанре полемической статьи, критического разбора с высокой степенью оценочности. Этот вид интенции объединяет статьи Л. Лазарева «Былое и небылицы» (Знамя. 1994. №10), Н. Елисеева «Гамбургский счет и партийная литература» (Новый мир. 1998. №1), В. Камянова «Игра на понижение. О репутации «старого искусст-ва» (Новый мир. 1993. №5), Н. Ивановой «Неопалимый голубок. «По-шлость» как эстетический феномен» (Знамя. 1991. №8) и др.Интерпретируемый материал, как правило, используется в качестве по-вода для обсуждения не собственно литературных, а социальных проблем, в качестве дополнительного средства аргументации. Другой целеустановкой, включающей ярко выраженные прагматический компонент, является само-презентация. Эта цель характерна в большей степени для газетной критики. Роль художественного произведения в такого рода текстах, как правило, ми-нимальна, используется как повод демонстрации критиком собственной ос-ведомленности, причастности описываемым событиям и т.п.Ю.А. Говорухина 66Момент установки двояк. Критик имеет прагматическую установку на читателя, и он же таким образом выстраивает суждение, что передаваемая информация превращается в систему установок, мотивов и принципов полу-чателя обращения. Успех коммуникации зависит от того, удастся ли критику сократить дистанцию между собой и читателем. Один из способов, исполь-зуемых в критике и распространенных в рекламе, - «положительная иденти-фикация» читателя-непрофессионала. Критик предоставляет читателю воз-можность побывать в роли проницательного читателя. Так, В. Губайловский пишет: «Наблюдатель-творец - это читатель. Это может быть профессио-нальный читатель - критик или литературовед, а может быть барышня, за-твердившая с мучительными ошибками несколько пушкинских четверости-ший, потому что заставили в школе. Их поэтические пространства различа-ются не качественно, а скорее количественно. Погружение в поэтическое пространство происходит в обоих случаях, хотя глубина погружения несрав-нима. Барышня думает, что поэзия - это мелководье: песочек, солнышко, облачко. А настоящий читатель знает: два шага от берега - а дальше дна-то нет» [21]. Читатель, несомненно, выберет роль более «презентабельную» -роль «настоящего читателя».Еще одним распространенным рекламным приемом является апелляция к читательскому, телевизионному, жизненному (бытовому) опыту реципиента. Н. Хренов в работе «Социо-психологические аспекты взаимодействия ис-кусства и публики» отмечает, что «восприятие книги в контексте кино и ТВ приводит к иному качеству самого зрительного образа, к восприятию как припоминанию материализованного в кино или ТВ зрительного образа или к восприятию книги по стереотипам, заданным и внедренным кино и ТВ» [22. С. 22]. Поле ассоциаций при этом предсказуемо. Критику важно, чтобы произошло «припоминание» не только конкретного образа, но и ощущения, эмоции, ведь эмоциональная близость, как правило, предшествует мировоз-зренческой. Работает правило рекламиста: заставь зрителя/читателя чувство-вать одинаково с тобой, и можно будет его заставить мыслить, как ты.Нередко критик вербализирует мысли/эмоции читателя. Он как бы уга-дывает реплики читателя (вполне очевидные в том или ином случае), «озву-чивает» их. Создается эффект единомыслия, сокращения дистанции. И тогда уже следующая мысль, высказанная автором, будет восприниматься если не автоматически, то некритически.Итак, влияние рекламного дискурса проявилось в расширении критикой способов манипулятивного воздействия на читателя сверх или взамен логи-ческих доказательств.Литературно-критический дискурс открыт влиянию целого ряда других дискурсов, и эта особенность позволяет ему адаптироваться в ситуации кри-зиса: проникнуть в нежурнальные форматы, охватить максимально большое количество читателей и тем самым отчасти разрешить кризис самоидентич-ности. Рассмотренные дискурсные влияния охватывают все направления деятельности критика (научный охватывает процесс интерпретации, художе-ственный - момент творчества и самоинтерпретации, рекламный - прагма-Литературно-критический дискурс как открытая система67тический аспект деятельности), но проявляются - сознательно и бессозна-тельно - в момент текстопорождения.

Скачать электронную версию публикации