Cultural codes of post-secular world communication.pdf Культуру будем рассматривать как социальную субстанцию, заполняющую пространство медиасферы и тем самым оказывающую мощное влияние на субъектов информационного взаимодействия. Культура здесь выступает как антропологически выверенная, социально значимая коммуникация, актуализирующая духовное наследие человечества, и она же - фактор обустройства личности в координатах социума. Такое восприятие культуры указывает на непрерывность ее включенности в жизнь общества, но не в образе навеки застывшей фигуры присутствия, а, напротив, активно действующей переменной, которая пронизывает все поры общественного организма и тем самым целостно связывает его социальные структуры. Эту функцию связей в последнее время стали обозначать как «мосты культуры». В медиасфере мосты культуры имеют особое значение, строя публичный дискурс как алгоритмы общения в социуме. При этом медиасфера - это совокупность социально значимых дискурсов и форм их организации, результат коммуникации институтов общества, который заключает в себе актуальное понимание фактов, событий, отношений между людьми и в котором содержатся прежде достигнутые смыслы (установления, мифы, идеи). Новые смыслы вливаются в некогда зародившийся дискурс, паттерн которого поддерживают культурные коды коммуникации - моральные запреты и ценностные установления, образцы поведения индивидов и выражения ими своих суждений. В более широком понимании культурный код представляет собой некоторую последовательность утверждаемых ценностей, способствующих динамичной и достоверной передаче смыслов по каналам социальной коммуникации индивидов, институтов и других образований общества. Мосты культуры - веками формируемые дискурсы общества, воздействующие на функционирование недавно возникших. Так, на современный публичный дискурс влияют дискурсы государства и церкви, ибо в них некогда зародились и окрепли культурные коды, нарушение которых вызывает социальные санкции. Как это и было, например, после эпатирующего панк-молебна группы «Pussy Riot» в московском храме Христа Спасителя. Акция нарушила нормы поведения в храмах РПЦ и вместе с тем в своем медийном отражении продемонстрировала нам нечто новое в облике современного российского общества. Социолог Т. Протасенко утверждает, что сегодня сферы жизни смешиваются: если бы девушки из «Pussy Riot» провели свою акцию не в храме, вряд ли это вызвало бы такой резонанс в обществе. Не случайно автор газетной публикации завершает мысль социолога выводом о том, что «перформанс «Pussy Riot» - это не полторы минуты панк-представления в церкви. Это то, что началось потом и длится по сей день» [1. С. 4]. Интересное суждение журналиста, но оно, к сожалению, не все объясняет, потому что акция в храме Христа Спасителя задела религиозную составляющую культурного кода коммуникации. А религия - намного больше, чем просто общественный институт. «Она затрагивает чувства и ценности людей, которые кажутся настолько естественными, что не всегда облекаются в слова. Поскольку религиозное миропонимание долгое время доминировало в вопросе поиска духовного и морального смысла жизни, религия стала неотъемлемой частью сознания народа и его культуры. В настоящее время наблюдается десакрализация религиозных символов и ритуалов в СМИ» [2. С. 81]. При этом в самой жизни отмечается встречный процесс - проникновение РПЦ в жизнь государственных органов, армии, структур правопорядка. Анализируя всем известные факты альянса церкви и государства, журналист критически констатирует: «Попытка сплотить нацию идеей борьбы с “безбожниками” может еще больше расколоть общество» [3. С. 1]. Потому что культурный код коммуникации в равной мере нарушают как произвольное изъятие из него культурной ценности церкви, так и придание ей непомерно акцентированного значения. Панк-молебен стал информационным поводом к постановке в прессе уже назревших для обсуждения проблем, которые, если взглянуть шире, являются только частью общемирового процесса, связанного с объективными противоречиями современного постсекулярного общества. Термин недавнего происхождения, впервые он был употреблен Юргеном Хабермасом в речи «Вера и знание», произнесенной в Стамбуле всего через месяц после террористической атаки в Нью-Йорке 11 сентября 2001 г. Место выступления философа символично: теракт осуществили мусульмане, и он пробудил фобии средневекового противостояния христианского и мусульманского миров. Потребовались новые опоры для демократически устроенного общества. По мнению патриарха европейской философии, грандиозная атака террористов подвигла многих обратиться к религии и осознать, что не все социальные факторы учтены в модернизации, в частности религиозный: «Покушение фанатиков вызвало в сокровенных глубинах секулярного общества вибрацию религиозной струны» [4]. Философ возвестил о конце секуляризма о наступлении эпохи постсекулярного общества. «Хабермас, - анализирует Дмитрий Узланер, - ссылается на следующие обстоятельства. Во-первых, все очевидней зависимость современных светских государств и обществ от религиозных традиций и представлений: именно от них все больше зависит воспроизведение чувств гражданской общности и солидарности, разъедаемых господствующими рыночными отношениями. Во-вторых, современные западные общества сталкиваются с новыми религиозными сообществами, которые с большим трудом адаптируются к светским принципам устроения европейских обществ. Речь, прежде всего, о мусульманах. Проблема ислама в Европе заново подняла вопрос о публичном пространстве и о том, не нарушаются ли права религиозных граждан на полноценное участие в общественной жизни, когда государство строится исключительно на рациональных основаниях» [5. С. 44]. «Изучение религии в контексте международных отношений испытывает всплеск исследований понимания мировых событий через культурную призму веры, - пишет в аннотации к своей монографии П. Феррара. - В то же время предрасположенность религиозных конфликтов к переходу через границы становится одним из серьезных факторов международных отношений» [6]. «Церковь сегодня, по сравнению с недавним прошлым, во-первых, все более широко признается как имеющая особое влияние на публичную сферу, во-вторых, от церкви все больше ждут значимой помощи ("принципиального рецепта") в деле разрешения кризиса легитимности, в котором оказались западные общества» [7. С. 184]. При этом часть теоретиков полагает, что мир разделен на несколько цивилизаций, построенных на основе религии («исламский мир», «христианский мир», «православный мир»), «потому что религия в опосредованной форме продолжает быть основой любой культуры» [8. С. 77]. В то же время «секуляризм не может смириться со своим поражением» [9]. Однако норвежский ученый Петер Воге уверен, что «секуляризация и есть освободительный процесс» [10. С. 30], следовательно, нет и его поражения. Два полюса мнений, их наличие означает противоречивое состояние медиасферы, в которой по поводу религии и церкви никак не складывается идейно близкий всем обобщающий дискурс. Западные демократии во главу угла политических отношений поставили права человека и общечеловеческие ценности, тем самым, по мнению российских критиков, объективно воздвигнув преграды на пути диалога светского и церковного. «Апофеозом европейского самоопределения стал отказ указать в евроконституции христианские ценности как базовую основу европейской цивилизации. Европа сегодня - пространство секулярных и по-стхристианских ценностей» [11. С. 9]. Философ и публицист Александр Казин пишет - где прямо, где косвенно - о крушении западной цивилизации под влиянием отказа от христианских основ общества. Под этим отказом публицист подразумевает, прежде всего, принципиальное следование принципам светскости государства, равенства больших и малых конфессий. Права меньшинств - это вообще punctum (воспользуемся термином Р. Барта) жизни стран Евросоюза. Характерно мнение, высказанное немецким политологом Александром Раром: «В Европе ставят во главу угла идеалы свободы, защиты прав отдельной личности» [11. С. 9]. «Причины тому, как полагает Казин, - самообожествление просвещенного европейца, атеистический эксперимент, начатый Европой в эпоху Великой французской революции» [12. С. 4]. «Современный мир гордится "открытым обществом", плюрализмом мнений, однако на самом деле под флагом гуманистической свободы идет бегство от единой мировоззренческой (и тем более религиозной) истины как слишком принудительной, "тоталитарной"» [13. С. 4]. Подобного рода суждения имеют объективные основания. В настоящее время западное сообщество переживает непростой период истории - Европа меняет конфессиональный облик, христианскую церковь уже трудно назвать абсолютно доминирующей, на ее фоне все заметней ислам. Казалось бы, для публичного дискурса в секулярном обществе многообразие конфессиональной составляющей не должно стать препятствием. Но такое предположение философы воспринимают со скепсисом. Академик B.С. Стёпин считает, что «общечеловеческие ценности не выделены в чистом виде ни в одной из мировых религий. Они. сплавлены с особенным, с конкретными интерпретациями, выражающими специфику той или иной культурной традиции. Диалог между религиями. затруднен в силу этого жесткого сплава общечеловеческого и специфических его интерпретаций» [14. C. 6-7]. «Современное западное общество - дитя секуляризации, а одним из главнейших факторов процесса модернизации в сегодняшнем мире является рыночная экономика, возведенная в идеологию, с помощью которой все превращено в товар, - пишет Петер Воге о специфике отношения мусуль-ман-мигрантов к современной европейской культуре. - Товаром становятся и люди, и ценности - все измеряется в деньгах. Необязательно быть мусульманином, чтобы чувствовать отвращение к такому положению вещей» [10. С. 29]. По словам Брайана Тернера, «ныне наблюдается распространение новой духовности, это урбанизированные, коммерциализированные формы религиозности, обычно существующие за пределами традиционных церквей, следствием чего является все большее разделение между "религией" и "духовностью"» [15. С. 42]. Однако как ни трактуй религию - в «старом» или «новом» ее обличии, она все равно остается областью духовной жизни общества и человека, мостом культуры в социуме. Другой вопрос, что современная реальность разместила почти все аспекты духовности, миропонимания человека, самоидентификации обществ в медиасфере, сконструировала медийную проекцию важнейших социальных институтов. И здесь уместно выделить тезис Тернера, согласно которому «ныне священное - выразимо» [15. С. 25], т.е., в нашем понимании, имеет свое медийное выражение. Философы, рассматривая взаимодействие церкви, религии, государства и общества, обнаруживают в медиасфере три сферы межличностного общения. «Во-первых, сфера обсуждения вопросов избранными членами органов, принимающих решение. Во-вторых, сфера формирования общественного мнения по вопросам социального порядка, которую Дж. Ролз называет "широким взглядом на публичную политическую культуру" и которую Ю. Хабермас характеризует как "неформальные столкновения мнений" ("informeller Meinungss-treit"), где никакое лицо и никакая тема не может рассматриваться как априори исключенные из него. Эта сфера должна быть открытой для разных способов выражения. В-третьих, сфера общения между членами религиозных сообществ. Сегодня исследования сосредоточены на участии в публичном политическом дискурсе верующих и представителей церквей или других религиозных общин. Это участие может быть связано с непосредственными или неявными ссылками на религиозные убеждения, не всеми разделяемые. Следовательно, общие дебаты по политическим вопросам характеризуются пересечением "непубличных разумов" с "публичным разумом"» [16. С. 13]. «Хабермас приветствует усиливающееся присутствие "сакрального / религиозного" в публичной сфере. Он убежден, что нам нужно преодолеть коммуникационный разрыв между "секулярной речью, доступной, по ее собственному пониманию, всем, и речью религиозной, зависящей от истин откровения", создав такое публичное пространство, которое обеспечило бы возможность коммуникации между верующими и неверующими: глубокое чувство солидарности и разделяемые всеми принципы справедливости - это должно пронизывать "культурные ценностные ориентиры"» [7. С. 182]. В этом аспекте основной исследовательский интерес представляют «условия и методы предотвращения или преодоления конфликтов, которые могут возникнуть или возникали на этом пересечении [16. С. 13]. Так, Дж. Ролз доказывает возможность преодоления конфликтных ситуаций за счет «следования идее "общественной причины", позволяющей проявить в социуме толерантные взаимоотношения между гражданами разных религиозных конфессий, а также между самими конфессиональными образованиями» [17]. В сказанном велика доля абстракции. Это замечается при переносе в реалии российского общества, в котором, как утверждают социологи НИИКСИ СПбГУ, «существуют проблемы в сфере социального согласия и социально-психологической совместимости между представителями базовых российских менталитетов. В свое время это была идейная борьба между "почвенниками" и "западниками", затем гражданская война между "белыми" и "красными". Ныне более сложные противоречия между, условно говоря, "белыми" (православными), "красными" (социалистами) и "голубыми" (либералами) - практически между представителями трех базовых российских менталитетов. В исследовании 2013 г., - пишет директор НИИКСИ, - 74 % петербуржцев назвали себя патриотами России, а 21 % не отнесли себя к таковым (остальные затруднились ответить). Это и есть примерное соотношение современных "почвенников" и "западников"» [18]. Результаты исследования петербургских социологов на деле отражают состояние современных медиадискурсов, которые складывались в российском социуме на протяжении истории и которые в новых условиях активно проявляют себя в медиасфере. Данные социологов совпадают и с утверждением Хабермаса о том, что наши общества расколоты по вопросам ценностей. «Всякая серьезная дискуссия - будь то спор о легализации абортов или добровольной эвтаназии, о биоэтических аспектах репродуктивной медицины, защите животных или климатических изменениях - показывает, что различия в изначальных установках оппонентов размыты. Необходим фильтр, через который будут просачиваться только "переведенные на секулярный язык" реплики из смутного хора голосов публичной сферы» [4]. «Призыв Хабермаса к "переводу" вызвал оживленный спор: перевод чего? кто должен переводить? перевод с какого специального языка на какой? Отчасти это замешательство связано с тем, что мысль самого Хабермаса относительно перевода продолжает эволюционировать и что существуют разные варианты понимания того, каким должен быть этот "перевод"» [19]. Отчасти ответ можно найти в прессе. Так, после митинга религиозных активистов, призвавших к запрету абортов, в городской больнице им. Иоанна Кронштадтского (Кронштадт) аборты стали делать только по медицинским показаниям, хотя женщинам подобная операция гарантирована законом об ОМС. И автор статьи недоумевает: «Одно дело, когда церковь высказывает свое мнение о социальных проблемах, другое - когда пытается повлиять на решения в области здравоохранения. И где гарантия, что очередной пикет у больницы, носящей имя святого, не закончится полным табу, скажем, и на другие медицинские процедуры? Ведь конфессий в стране много. И у каждой есть свои религиозные постулаты» [20. С. 4]. Так что соответствующий «перевод на секулярный язык» актуален и в интересах демократического общества. Такой перевод возможен при наличии всеми признаваемого культурного кода, который вбирает в себя константные понятия как секулярного, так и досекулярного дискурсов. «Говорить тихо мы не умеем, - заметил академик Михаил Пиотровский. - То, что является кощунством для одних, не означает то же самое для других. Надо договориться, кто должен решать, что хорошо, что плохо» [21. С. 3]. И в этом аспекте «перевод на секулярный язык» должен стать важнейшей функцией журналистики, потому что только в медиадискурсе возможен публично реализуемый поиск общепринятого и общепонятного языка. Его личностное (субъективное) выражение не окажется препятствием для адекватного «перевода», напротив, станет своеобразной гарантией достижения его аутентичности, что повлечет за собой качественные перемены в понимании объективности результатов журналистского творчества. Результаты анализа выступлений российской прессы в связи с акцией «Pussy Riot» показали, что в медиасфере нашли свое выражение два типа мировоззрения - секулярное и досекулярное. В исследовании они представлены политической и культурологической оценками, с одной стороны, религиозной - с другой. «95 % против 5 %» - для либеральных изданий. Для изданий консервативно-православной ориентации - «71 % против 29 %». Это значит, что большинство артикулированных в прессе мнений связано с представлениями о церкви в качестве культурного и политического института общества, тогда как религиозное содержание вопроса пребывает в тени. Такова характеристика российской медиасферы, в которой происходит «двусторонний процесс обучения» веры и разума. И нет оснований говорить о возврате к религии как доминирующей ценностной системе. «Согласимся, что с наступлением постсекулярного общества религия представляет собой один из многих дискурсов в его плюралистическом пространстве» [9]. «Тезис о прогрессирующей секуляризации, - пишет Кристина Штёкль, -оказался ложным; по известному выражению социолога религии Питера Бергера, мир является "таким же яростно религиозным, каким был всегда". В работах его коллег, Хосе Казановы и Даниэля Эрвье-Леже, о религии говорится не в терминах "возвращения", а с точки зрения ее устойчивого, хотя и измененного присутствия в условиях современности. Поэтому не только религиозных граждан следует просить переводить свои высказывания на язык секулярного публичного дискурса, но и нерелигиозные граждане должны вносить свой вклад. Только так можно обеспечить равные условия для коммуникации» [19]. Только так не разрушатся ее культурные коды.

Скачать электронную версию публикации