Reflection on the Soviet in V. Astafyevs and S. Zalygins social and politicalessays of 1990s.pdf Понимание советского в публицистике В. Астафьева и С. Залыгина, со-циализация и становление мировоззрения которых происходили в разныепериоды истории СССР, определено, во-первых, объективной сложностьюприроды советской действительности, во-вторых, сложившимся к 1990-м гг.знанием о советском. Писатели проявляют амбивалентное отношение к со-ветскому на интеллектуальном (интерпретации и оценки) и на эмоциональ-ном (чувства, переживание своего советского опыта) уровнях. Двойствен-ность восприятия советского, его интенциональная противоречивость (нега-тивный и позитивный тренды) не допускают однополярности: ни идеализа-ции советского прошлого, ни и его полного отрицания, обесценивания - впублицистике В. Астафьев и С. Залыгин формируют гетерогенный образ со-ветского, отражающий его реальную неоднозначность, противоречивость.В публицистике осуществляется рациональное осмысление, всесторонняяинтерпретация ушедшей эпохи во всем множестве ее практик (идеология,политика, экономика, социальные отношения, нравственность и культура,повседневность и т.д.). Поэтому для реконструкции авторских систем интер-претаций и оценок советского в публицистике В. Астафьева и С. Залыгинамогут быть выделены несколько аспектов: 1) советское как идеологическое;2) советское как государственное; 3) советское как социальное; 4) советское васпекте нравственности и культуры; 5) советское как «повседневное»; 6) со-ветское как объективно историческое.В восприятии В. Астафьева, советская утопическая идеология, вопло-щенная в глобальном историческом эксперименте, направлена на мифологи-зацию реальности, замещение ее фиктивными конструктами. Симуляция всоветскую эпоху имеет тотальный характер, когда идеологические знаки экс-траполируются на все сферы социальной жизни, идеология претендует настатус единственной и самодостаточной реальности - становится своего рода«гиперреальностью» (Д. Лион), в которую погружен человек.Тоталитаризм вырабатывает в нем определенный тип мышления: идеоло-гия социальной диктатуры подразумевает обобществление личности в чело-веке, подчиняет обезличенного индивида различным формам коллективно-сти. Формируемые при этом мироощущение, система ценностей и принциповсуществования советского человека однозначно трактуются В. Астафьевымкак духовное рабство, «моральное уродство»: «Легко было управляться с на-ми, полуграмотными, полуслепыми, полуглухими, пораженными легкомыс-лием. Мы такие и нужны были партийной верхушке» [1. С. 49].Трагедия человека (общества) в эпоху советского эксперимента, с точкизрения В. Астафьева, заключается в том, что тоталитарная идеология вступа-ет со склонностями его психической структуры в отношения резонансногосовпадения - склонность общества к тоталитаризму определяет биологиче-ский детерминизм. Человек генетически предрасположен к агрессии и само-разрушению, в нем дремлет звериная сущность, человеческое существо«…испытывает неодолимое желание вернуться к зверю и довольно уже пре-успело на этом пути» [1. С. 47]. Совершив революцию, коммунисты исполь-зовали звериные инстинкты в своих целях, создавая условия, когда перестаютработать нравственные ограничители, вырабатываемые в национальной куль-туре, высвободили в человеке деструктивные начала - коммунистическая«идеология одичания» генерируется волюнтаристски, со злым умыслом куч-кой авантюристов.Прагматика советской политической системы, таким образом, не мотиви-рована реальностью ни на одном из этапов советской истории, но определяетсяее тоталитарным характером - машина тотального принуждения. В дальней-шем, в постсталинскую эпоху, эта ложная доктрина редуцируется, составляетприкрытие личных целей, маскируемых демагогией, «словоблудием».С. Залыгин близок в оценкахстоятельное, догматическое сознание, а социально-исторический утопизмпроявляется в масштабах нации и государства - интенция создания вселен-ской империи: «…если представить себе весь земной шар Россией - вот ужстрашно! А ведь мы на такое положение претендовали и всерьез - кто наме-ревался устроить коммунизм во всем мире? Кроме нас, никому в голову непришло, разве что Карлу Марксу, - так он был одиночкой, а не нацией, нестраной и не государством» [2. С. 407].При этом С. Залыгин прослеживает не только сущность советской идео-логии и механизмы ее влияния на массовое сознание, но и генезис идеологии.Исторически идеологию формирует сознание заговорщика - революционера.Заговор, как авантюра, политическая интрига с целью захвата власти, требуетособого мышления, для которого характерны «ортодоксальность», отсутствиепотребности в самоанализе, схематизированные представления о реальности:«Я довольно много читал Ленина и никогда ни в прямую, ни косвенно неулавливал в нем вопроса к самому себе - кто же он? что за человек? Ивсегда и везде, во всех без исключения отношениях с людьми и человечест-вом, ему было все, как есть все, ясно, понятно…» [2. С. 357]. Сознание идео-лога отличают утопизм (создание глобальных проектов переустройства ми-ра), авторитаризм (диктат самодовлеющей идеи, «непоколебимость системымышления и действия»), волюнтаризм (вера в собственное, ничем не ограни-ченное всесилие), культ абсолютного насилия и фатализм (отсутствие целейи самоценность борьбы) и т.д.1 В дальнейшем, по мере изменения социально-политической конъюнктуры (задач на каждом из следующих после револю-ции исторических этапов), идеология, по С. Залыгину, вступает в фазу инер-ции, редуцируется до набора формальных идеологем, атрибутов и ритуалов,но по-прежнему определяет качество мышления [3].Эти взгляды В. Астафьева и С. Залыгина распространяются на все аспек-ты советской системы (экономику, политику, социальную систему, офици-альную культуру и т.д.), определяя в целом негативный тренд ее оценива-ния - идеология составляет априорное основание всех практик советского,определяет их волюнтаристский подтекст2.В. Астафьев в принципе отказывает советской системе в любых конст-руктивных значениях, оценивая ее сущность только как деструктивную, навсех уровнях, во всей совокупности практик. Писатель не видит справедли-вости в социальных отношениях советского времени; система равномерногораспределения благ расхолаживает человека, лишает его стимулов к труду исовершенствованию; за кажущимся равноправием скрывается коррупционнаясистема Советского государства. Коммунистическая мораль обнаруживаетпустоту - псевдомораль, основанная на подмене3; идеология и официальнаякультура разрушают в обществе нравственные начала, подменяют их: «Нам исейчас все еще некогда. Нам недосуг осмыслить наше время и подсчитатьвред, нанесенный народу партийной идеологией и громоподобной, лукавойпсевдокультурой. В том, что он, так называемый советский народ, одичалпри всеобщей грамотности, сделался бездуховным и злым, - есть большаязаслуга и современной культуры, прежде всего литературы периода всеобще-го социалистического культуризма» [1. С. 48-49].С одной стороны, развитию нравственности и подлинной культуры пре-пятствует ограниченность авторитарного общественного сознания. С другойстороны, советская система вырабатывает многоуровневый аппарат цензуры,инструмент духовного террора, приводящий к чудовищным последствиям -приспособленчеству и изворотливости, творческому бесплодию и нравствен-ной несостоятельности деятелей культуры1. Псевдокультура соцреализмаслужит целям обеспечения идеологии и не имеет ничего общего с подлинны-ми задачами культуры. Напротив, доминирование догматизированного кано-на и глубоко эшелонированная цензурная система, не пропускающая ничегопротиворечащего мышлению полуграмотного цензора, приводит к тому, чтоподлинное искусство уходит в подполье или чудом сохраняется в урезанномвиде в произведениях разрешенной литературы.Инвективы в адрес советской системы и партийной номенклатуры отли-чаются предельной жесткостью и сниженными оценками2. Контрпродуктив-ность, нежизнеспособность Советского государства подтверждает деградацияпартийного руководства, исключающая любые позитивные начала3. Показа-телен переходящий в творчестве В. Астафьева образ партийно-советскогочиновника, страдающего сифилисом, вскрывающий лживость и нравствен-ную несостоятельность советской политической системы («Министр и поэт»,«Подводя итоги» и т.д.)4.Для С. Залыгина Советское государство также лишь воплощение идеоло-гии, попытка реализации утопии, самодовлеющее и нежизнеспособное обра-зование. Уже в экологической публицистике писателя периода перестройкиможно обнаружить указание на истоки кризиса советского государства [5].С. Залыгин последовательно и аргументированно указывает на нежизнеспо-собность социалистической системы, перечисляет симптомы ее болезни (по-рочность системы государственной монополии и государственного планиро-вания), связывая выздоровление (модернизация, демократизация) с невероят-ными в контексте официальной идеологии мерами. С. Залыгин фактическивскрывает причины скорого распада СССР - крушение советской авторитар-ной ментальности.Иной модус оценивания в публицистике В. Астафьева и С. Залыгина про-является в отношении советского как «повседневного», переживаемого лич-ностно - жизненного мира человека, сферы частного существования. «Повсе-дневность» осознается В. Астафьевым и С. Залыгиным как сфера подлинногочеловеческого существования, этическое пространство, сохраняющееся меж-ду отдельными, простыми людьми, в котором происходит становление лич-ности человека. «Я столько повидал хороших русских людей, подлинных ин-теллигентов - дай Бог каждому!» [2. С. 366], - оценивает свой жизненныйопыт в советскую эпоху С. Залыгин. В воспоминаниях детства описываютсядемократические традиции родителей, принадлежавших к земскому сосло-вию, особая культура ссыльных в Барнауле 1920-х гг. В воспоминаниях юно-сти - учеба в Омском сельхозинституте, выпавшая на 1930-е гг., студенче-ское существование в пространстве частной жизни, оппозиция внутреннего(частного) и внешнего (общего) пространства жизни: «Мы жили своим, ком-натным, мирком, и нам не очень-то было дела до мира всеобщего. Для наскоридор общежитки, будучи необходимым, был уже чужим. Комната и чер-тежка - вот это дело другое, это наше дело» [2. С. 375]. Через своих учителейС. Залыгин приобщается к демократическим традициям дореволюционноговремени. Опыт зрелости также связан со знакомством и общением с десятка-ми людей, оказавших влияние на писателя.В. Астафьев осмысляет то влияние, которое оказали в детстве на станов-ление его личности учителя игарской школы (И.Д. Рождественский, В.И. Со-колов) - нравственное воспитание и вспоможение раскрытию заложенныхзадатков. В публицистике упоминаются десятки людей - учителей, друзей,товарищей, которые помогали В. Астафьеву обрести себя; отмечается рольтворческой среды (например, творческих союзов); приобщение к опыту дру-гих, поживших и пострадавших людей, открывающему правду о жизни. Сфе-ра частной жизни входит в сюжетный план очерков В. Астафьева, чем под-черкивается ее подлинность по сравнению с официальной сферой, подвер-гаемой моральному развенчанию.В этом аспекте В. Астафьев и С. Залыгин понимают советскую эпоху какобъективную историческую данность, время, в которое выпало жить, и при-нимают ее. Здесь важны глубоко личные мотивы, философская рефлексиячеловека и его места в истории - история влияет на личность, и от этого опы-та нельзя отказаться.Автобиографический план публицистики С. Залыгина и В. Астафьева от-личает трезвый самоанализ. В социальной ситуации 1990-х гг. С. Залыгин,переживая кризис, несоответствие своих представлений реальности, характе-ризует себя как производную советской эпохи: «…вышел из меня типич-ный… совок. И думал я очень просто: если все будут хорошо работать - все идля всех будет хорошо. Вот и вся логика. И - политика» [2. С. 381], - и пыта-ется последовательно проследить влияние времени на свою личность на каж-дом этапе ее становления.В начале осознанного жизненного пути (1930-е гг.) будущий писательеще не готов к осмыслению реальной жизни: «Видел я своими глазами кол-лективизацию и раскулачивание, видел так называемый «лесоповал», со сто-роны видел репрессии 1937-го и других годов но, оказывается, все этопрошло мимо меня, не повернуло, не перевернуло моей души, душевногомоего состояния» [2. С. 381]. Эпоха определяет способ и содержание мышле-ния: «Хрущевская «оттепель»: она меня не только вполне устраивала, но и теоценки, которые Хрущев дал Сталину и сталинизму, те послабления, которыеон ввел в печати, казались мне чем-то очень значительным. Чего стоил одинтолько тогдашний «Новый мир»! Я полагал его за максимум и был его посто-янным автором» [2. С. 381]. В очерке «Моя демократия», вспоминая великиестройки второй половины 1950-х - 1960-х гг. (строительство канала Волга -Дон, Цимлянской, Волжской, Новосибирской, Усть-Каменогорской, Красно-ярской ГЭС), которые посещал в качестве собкора «Известий», С. Залыгиносознает совпадение своего мышления в тот период с пассионарностью по-слевоенного поколения. Ограниченность сознания этого поколения опреде-ляет утопизм эпохи, романтический порыв застилает реальность: «Величиевеликих строек проникало в наш быт, особенно в быт и мышление людей,которые находились здесь временно - месяц-другой, не больше, когда каж-дый день кажется днем особенным, исключительным» [2. С. 382].Однако постепенно, по мере открытия реальности, приобретения опытапроисходит преодоление ограниченного взгляда на жизнь: «В зоне мне (и нетолько мне) все казались одинаковы: прораб-заключенный ругался с инжене-ром-вольняшкой, заключенные участвовали в соцсоревновании и выпускалисвои стенгазеты. Возможно, все это было показушноеский, Лермонтов, Толстой, Бунин, Тургенев - «прошли» еще в раннем детст-ве» [1. С. 48]. Этот процесс сопровождается мучительной борьбой, работойнад собой, возвышением над обстоятельствами социального принуждения,авторитарным диктатом. Условие для познания жизни и самопознания со-ставляет отрицание лжи, потребность в выражении правды.При этом в публицистике В. Астафьева и С. Залыгина индивидуальноесамосознание в рефлексии советского расширяется до коллективного. Совет-ское время трактуется как время проявления свободного начала в отдельныхпредставителях народа, сохраняющих самосознание и находящих в себе силыдля духовно-нравственного сопротивления, это творческая и научная интел-лигенция, люди, приобщенные к культурному наследию, политические за-ключенные и т.д.В. Астафьев вспоминает людей, погибших в лагерях, но одержавших мо-ральную победу над карательной системой, сохранивших духовную свободу.В концепции С. Залыгина условия тоталитарного общества способствуютподдержанию в сфере неофициального человеческого существования сво-бодного, личностного сознания - «демократизма» как образа мышления итипа повседневного поведения, в основе которого лежит признание Другой,отдельной личности. Демократизм сознания, составляющий альтернативувсепроникающей идеологии, обеспечивает высокую нравственность, культу-ру взаимоотношений между людьми - свободу совести, терпимость, отзыв-чивость и бескорыстие, приоритет общечеловеческих ценностей и т.д.Таким образом, в обращении С. Залыгина и В. Астафьева к советскомузатрагиваются альтернативные пласты его реальности, противопоставленныеофициальным сферам.Можно говорить от том, что публицистика В. Астафьева и С. Залыгинапо-своему фиксирует механизм «детерриториализации», «ухода от системы»(A. Yurchak) [6]. «Авторитарный дискурс» (authoritative discourse), представ-ляя собой строгую догму (тотальная политизированность и идеологизирован-ность советского общества, косность общественных структур и институцио-нальных образований), теряет свою «конструктивную сущность» (constructivemeaning), утрачивает соответствие социальной реальности - сводится к дис-курсивному симулякру, превращая советскую жизнь в пространство постмо-дерна1. В отсутствие конкурирующего описания реальности индивиды фор-мируют собственные альтернативные дискурсы в сферах неофициальной,«неавторитарной» жизни (частная жизнь, литература и искусство) - «уходят»от «авторитарного» дискурса, а конструктивные значения «детерриториали-зируются».С. Залыгин и В. Астафьев в равной мере осознают закономерность распа-да СССР, вскрывают нежизнеспособность, порочность советской системы2.Критическое отношение к советской системе и идеологии (разочарование)формируется при разных обстоятельствах еще в советскую эпоху и фиксиру-ется в экологической публицистике [3, 9]. Именно здесь отражены «размыва-ние» единого советского политического мифа на закате СССР, рационализа-ция общественного сознания, конструирование новых (культурных) мифов(формирование при помощи публицистики и художественной литературыальтернативной идеологии, системы ценностей и приоритетов). В связи сэтим крушение советской системы происходит в разной степени безболез-ненно; болезненно переживаются только новые реалии, пришедшие с распа-дом Советского государства.В. Астафьев и С. Залыгин оценивают советскую идеологию и политиче-скую систему с точки зрения дихотомии «тоталитаризм - демократия», опре-деляя отношение к советскому в духе «негативной» идентичности - истори-ческая аномалия, провал. Оба писателя сходятся в оценках генезиса тотали-таризма как негативного проявления народа, прослеживая его в психологиче-ских особенностях массового сознания (низовая природа человека), актуали-зированных в ходе социальных катаклизмов, путем преднамеренного воздей-ствия коммунистических идеологов. Поэтому В. Астафьев оценивает распадсоветской системы однозначно положительно, С. Залыгин - в целом пози-тивно, считая его закономерным итогом нежизнеспособной системы, не вы-державшей роста гражданской активности общества.При этом и С. Залыгин и В. Астафьев постоянно возвращаются к про-шлому в автобиографическом плане, актуализируя в памяти свое личное бы-тие в советскую эпоху, существование человека в неофициальных рамках, вкоторых поддерживалась человечность. Воплощенные в повседневной средесоциокультурные нормы, ценности и практики составляли механизм поддер-жания подлинных, человеческих начал в условиях авторитарного государст-ва - «сопротивление, увиливание, уклонение, отступление от предписаннойвласти» [7. С. 157].Новое время для В. Астафьева и С. Залыгина знаменует кризис, дезориен-тацию, утрату обществом ценностных ориентиров. Однако в социально-исторических трансформациях постсоветского периода писатели не видяттранзитивных процессов от советского к российскому.В. Астафьев, переживая реальность постсоветской России трагически, невидит антагонизма между советским и постсоветским временем. ПереходРоссии от одной формации к другой (от социалистической к капиталистиче-ской) не осознается В. Астафьевым как революционный в аспекте ментально-сти и политической культуры общества. Писатель не видит коренных изме-нений в общественной жизни, воплощающей в новых формах тенденции, за-ложенные в тоталитарную эпоху. Наблюдая в переходных социально-исторических условиях трагические противоречия в общественном сознании,связанные с тоталитарным наследием, он развернуто характеризует «идио-тизм», «маразм нашего бытия», трактуя их как прямое следствие глобальногоисторического эксперимента, предпринятого над народом тоталитарнымкоммунистическим режимом. Насилие над сознанием приводит к духовнойслепоте; подмена нравственных принципов - к их девальвации; истреблениеносителей интеллекта и культуры и насаждение безверия лишает народ ду-ховной основы. В итоге общество вступает в новую эпоху с незрелым граж-данским сознанием и низким уровнем нравственности, сохраняя устойчивыерецидивы тоталитаризма.Такие же оценки выражает С. Залыгин. Он, оценивая социальную и поли-тическую ситуацию 1990-х гг. как время смуты, не находит в стране вопло-щения подлинной демократии, констатируя незрелость общественной и по-литической культуры («колченогая демократия»). Безнравственное содержа-ние современной общественно-политической жизни, с точки зрения С. Залы-гина, восходит к практике коммунистических функционеров (стиль и органи-зация политического руководства, политической борьбы).Таким образом, в отличие от В. Распутина и других традиционалистов,переживающих в 1990-е гг. тяжелый мировоззренческий кризис1, советское впублицистике В. Астафьева и С. Залыгина так и не становится идентифика-ционной моделью, фрагменты советской действительности не играют ролиидеологических и культурных указателей в идентификационных процессах всвязи с растерянностью, дезориентацией постсоветского общества. С. Залы-гин и В. Астафьев, воплощая личностный тип самосознания, сохраняютвнутреннюю цельность, оказываются приспособленными к динамике соци-альных условий постсоветской России. Поддерживая непрерывность внут-реннего существования, ощущение самотождественности, внутренней цель-ности, они испытывают ностальгию по советскому не как по системе, а какпо эпохе, в ее экзистенциальном измерении.

Скачать электронную версию публикации