F.M. Dostoyevsky and W. Scott: on Napoleon myth.pdf Постановка вопроса о значении творчества Вальтера Скотта для форми-рования и развития художественного сознания Ф.М. Достоевского представ-ляется принципиально важной. Достоевский откликался на В. Скотта на про-тяжении всей своей жизни, начиная с упоминания имен героев «шотландско-го чародея» в произведениях 1840-х гг.1 В письме от 18 августа 1880 г. кН.Л. Озмидову, составляя список книг для чтения дочери адресата, писательаргументировал выбор произведений В. Скотта своим личным опытом:«12-ти лет я в деревне, во время вакаций, прочел всего Вальтер-Скотта, ипусть я развил в себе фантазию и впечатлительность, но зато я направил ее вхорошую сторону и не направил на дурную, тем более, что захватил с собой вжизнь из этого чтения столько прекрасных и высоких впечатлений, что, ко-нечно, они составили в душе моей большую силу для борьбы с впечатления-ми соблазнительными, страстными и растлевающими. Вальтер Скоттже имеет высокое воспитательное значение» [5. Т 30/1. С. 212].В этом признании, сделанном в конце жизни писателя, названа причинастоль пристрастного и благодарного внимания Достоевского к В. Скотту.«Мечтательный», «книжный мир» [5. Т. 16. С. 180) В. Скотта, гуманностьнравственно-философской позиции английского писателя заключали в себеидеальное содержание, «безупречную нравственность» [6. С. 150], рождав-шую, словами героя «Подростка», стремление «придумать благородное дело»[5. Т. 16. С. 180]. Нравственно-философская позиция английского романистаи художественные принципы изображения им человека были воспринятыДостоевским сквозь призму отношения к В. Скотту русских писателей, и впервую очередь В.А. Жуковского, А.С. Пушкина, Н.В. Гоголя. Искусство1 Процесс активного осмысления творчества В. Скотта в 1840-х гг. проявилась в постановке Дос-тоевским проблемы мечтательного героя, в разработке психологического портрета мечтателя в дра-матический момент перехода его к действительности [1, 2, 3, 4].В. Скотта рисовать историю «домашним образом» [7. Т. 6. С. 269] основыва-лось на сочетании идей детерминизма с «антропологическими теориями ве-ка» [8. С. 323], что, в свою очередь, обусловило своеобразие художественно-эстетических принципов - объективность авторской позиции и эпическуюполноту изображения.Вальтер-скоттовский критерий человечности как нормы морали, тре-бующей пристального внимания к каждой личности и поисков «человеческо-го» в нем, был усвоен Достоевским и получил развитие в разработке важ-нейших вопросов современности, в том числе проблемы наполеонизма, од-ной из магистральных в его творчестве.Многочисленные упоминания имени Наполеона в статьях, письмах, ху-дожественных произведениях и Подготовительных материалах составляют вцелостности текст наполеоновского мифа Достоевского. Особое место в про-странстве наполеоновского мифа занимает роман «Идиот», в котором Напо-леон выведен как персонаж, герой легенды генерала Иволгина. Исследовате-ли романа «Идиот» в процессе изучения проблемы наполеонизма осуществи-ли большую работу по выявлению мемуарных, исторических, литературныхи реальных прототипов образа генерала Иволгина [9, 10], по установлениюлитературных источников легенды о Наполеоне [11]. На связь «наполеонов-ской» новеллы в романе «Идиот» с Вальтером Скоттом проницательно указалИ.Л. Волгин, отметив при этом, что «прямого влияния Вальтера Скотта наДостоевского как будто не наблюдается: слишком различны их художествен-ные миры» [12. С. 130]. Отмечая ориентацию Достоевского на В. Скотта, ис-следователь берет за основу схождения в структуре романов английского пи-сателя и «новеллы» в «Идиоте»: историческая личность с драматическим ха-рактером, благородный юный герой и героиня, телохранитель и «чувстви-тельный» тип повествования1.Указанный исследователем факт ориентации Достоевского на романВ. Скотта представляется принципиально важным. Именно в жанре романабыла сформирована и получила художественное воплощение вальтер-скоттовская концепция сильной исторической личности. В связи с конкрет-ным введением в роман Достоевского фигуры Наполеона и постановкой про-блемы наполеонизма особого внимания заслуживает вопрос об отношениианглийского писателя к Наполеону и о способах его характеристики. В. Скоттпосвятил Наполеону большой исторический труд «Жизнь Наполеона Бона-1 В качестве аргументов, подтверждающих связь Достоевского с английским писателем в разра-ботке наполеоновской темы, И.Л. Волгин выдвигает следующие положения: «Во-первых, у Достоев-ского, как и у Вальтера Скотта, присутствует реальная историческая личность, великая, благородная,мятущаяся и в конце концов погибающая. Во-вторых, имеет место идеальный юноша (в нашем случаемальчик со звучным именем Ардалион): тоже непременный участник вальтер-скоттовского романно-го действа. Затем наполеоновский телохранитель мамелюк Рустам - аналог колоритного «чужезем-ца», также лицо историческое, автор позднейших мемуаров. И, наконец, юная дева, сестра новоиспе-ченного камер-пажа (правда, в 1812-м году ей только три годика - столько же, скажем, сколько сестреюного любителя Вальтера Скотта Вере), гибнущая впоследствии при родах. Это в ее альбом, покидаяМоскву, вписал злополучный странник свой августейший автограф: «Ne mentes jamais!» - совет темболее дельный, что осведомляет нас о нем не кто иной, как генерал Иволгин. Если добавить ко всемуэтому высокую чувствительность генеральского рассказа, сходство с Вальтером Скоттом обозначает-ся еще сильнее» [12. С. 130-131].парте, Императора французов», который был написан в 1827 г., а в Россииопубликован в 1831 г. в переводе С. де Шаплета.Наблюдения, характеристики и выводы в книге В. Скотта о Наполеонебазируются на собранном и введенном в текст огромном массиве справочной,мемуарной, исторической литературы. Сама же постановка наполеоновскойтемы и принципы изображения императора французов основываются на опы-те художественного осмысления этой проблемы в романах. И это обстоятель-ство чрезвычайно важно, поскольку благодаря нравственно-этическим и эс-тетическим принципам, выработанным в рамках жанра романа, историческийтруд был «обречен» на объективность и полноту изображения личности На-полеона.Французский император предстает в исследовании В. Скотта чрезвычай-но сложной и неоднозначной фигурой. Принцип приближения к историче-скому лицу со стороны его человеческого содержания, обозначенныйА.С. Пушкиным как изображение «истории домашним образом», был разра-ботан В. Скоттом в романах. В отношении каждого из героев В. Скотт вы-страивает целую систему объяснений его поведения, если не оправдывающихкрайностей в поступках, то заставляющих читателя не делать прямолинейныхвыводов, а понимать сложность человеческой личности, обусловленной, каквсегда у В. Скотта, эпохой и обстоятельствами личной жизни героя.В аспекте поставленной проблемы особый интерес представляет роман«Квентин Дорвард» (1823) и Предисловие к роману, датированное 1 декабря1831 г., т.е. написанное спустя четыре года после публикации «Жизни Напо-леона Бонапарте» и, естественно, учитывающее опыт создания книги и тойполемики, которая развернулась после ее выхода. И если «Квентина Дорвар-да» можно рассматривать как романный пролог к историческому сочинениюо Наполеоне, то Послесловие следует назвать эстетическим манифестом иитоговым ответом В. Скотта оппонентам. В романе «Квентин Дорвард»В. Скотт выводит двух выдающихся лиц французской истории XV в. - зло-вещую фигуру короля Людовика XI и Карла Смелого, отчаянного рыцаря,владельца Бургундского герцогства. Выбор времени действия и острых кол-лизий был продиктован современностью. Судя по роману и Предисловию,В. Скотта необычайно волновала переходная по содержанию эпоха XV в. ипорождаемые ею характеры. Как пишет Р. Самарин, «В. Скотт был сам сы-ном революционной поры, охватывавшей конец XVIII и начало XIX в. Воз-можно, что именно поэтому он с таким интересом вникал в историю смутно-го и грозного XV в., изучал французских и отечественных хронистов этогостолетия и работы историков более позднего времени, уже пытавшихся ана-лизировать ход событий XV века» [13. Т. 15. C. 544].В Предисловии В. Скотт дает характеристику Людовику XI с «человече-ской» позиции, т.е. в качестве критерия выдвигает наличие или отсутствиечувства нравственной ответственности и долга в поведении героя. Свою ав-торскую позицию неприятия деятельности Людовика XI, «наделенного ха-рактером в высшей степени эгоистичным, не способным предпринять что-либо, не связанное с его честолюбием, алчностью или тягой к наслаждениям»[14. Т. 15. С. 7-8], Скотт выражает прямо и бескомпромиссно: «Даже авторучисто развлекательных сочинений может быть дозволено стать на времясерьезным, если он хочет осудить любую политику - частного или государ-ственного характера, которая основывается на принципах Макиавелли или напоступках Людовика XI» [14. Т. 15. С. 8-9]. В сближении имен Макиавелли иЛюдовика XI проявляется полное неприятие В. Скоттом теории оправдания вполитической борьбе любых методов, вплоть до обмана, подкупа, предатель-ства и убийства. Однако и в Предисловии, и на протяжении всего романаВ. Скотт стремится быть объективно справедливым в отношении ЛюдовикаXI, т.е. не умалять природных достоинств короля, обнаруживая их в фанта-стически изувеченных формах проявления: «В этом хитром и одаренном го-сударе уживались странные противоречия» [14. Т. 15. С. 22]. Так, В. Скоттотмечает смелость Людовика XI в достижении поставленных целей, называетего «тонким знатоком человеческой природы» [14. Т. 15. C. 22], «самым ум-ным, или, во всяком случае, самым хитрым из современных ему монархов»[14. Т. 15. С. 23]. Историческое значение Людовика XI писатель во многомобъясняет той ролью, которую он сыграл по воле провидения в судьбе фран-цузского государства: « при посредстве этого осторожного и ловкого, ноочень непривлекательного государя провидению угодно было возвратить ве-ликой французской нации те блага государственного порядка, которые онапочти утратила ко времени вступления Людовика XI на престол. Так частопровидение заставляет служить на пользу людям не только теплый дождик,но и грозную, разрушительную бурю» [14. Т. 15. С. 24]. Предисловие, напи-санное после создания «Жизни Наполеона Бонапарте», со всей очевидностьюнесет в себе отпечаток раздумий В. Скотта над современной ему политиче-ской жизнью, в которой ключевой фигурой был Наполеон.В Предисловии писателем поставлен вопрос, имевший актуальный длявремени В. Скотта важное значение и касавшийся так или иначе личностиНаполеона: об истинном масштабе исторической личности и способах ееизображения. Людовик XI имел репутацию низвергателя, разрушителя ры-царских традиций, казался «чуть ли не воплощением самого дьявола, кото-рому дозволено все, что способно загрязнить самый источник наших пред-ставлений о чести» [14. Т. 15. С. 8). В этой связи В. Скотт сравнивает двеконцепции изображения характера духа-искусителя (Мефистофеля, Сатаны),представленные в художественной литературе, с одной стороны, Гете в«Фаусте», а с другой - Байроном и Мильтоном. По характеристике В. Скотта,Байрон и Мильтон «придали духу зла нечто такое, что возвышает и облаго-раживает его порочность - несгибаемое и непобедимое сопротивление само-му всевышнему» [14. Т. 15. С. 8]. В. Скотту более удачной и близкой пред-ставляется концепция Гете: «Напротив, великий немецкий поэт представилсвоего духа обольщения как существо вообще совершенно бесстрастное, ко-торое служит лишь для того, чтобы увеличивать путем искушения и уговоровобщую массу морального зла» [14. Т. 15. С. 8]. Этот принцип отказа от возве-личивания и демонизации героя, страдающего честолюбием и тщеславием(рассматриваемых как источники моральных пороков), распространяется вкниге «Жизнь Наполеона Бонапарте, императора французов» на главногоперсонажа.В. Скотт на протяжении всего исторического исследования воздаетдолжное военному и политическому гению Наполеона. В Заключении, под-водя итог и создавая в миниатюре «маленький» роман, В. Скотт дает перво-начально описание наружности и характера Наполеона, а затем пишет о «гиб-кости его (Наполеона. - Э.Ж.) великих талантов, как воинских, так и полити-ческих» [15. Т. 4. С. 295]. «Тайный ключ наполеоновой политики», «крае-угольный камень своей славы и главное основание своего могущества»В. Скотт видит в том, что Наполеон «открыл поприще для всякого рода та-лантов», «предоставил всем людям с достоинствами, хотя и не имеющимититлов, право приобретения почестей по разным Государственным отраслям»[15. Т. 4. С. 299]. В Заключении сказано о «счастливых последствиях, произ-веденных его царствованием и характером» как для Франции («благо-устроенное Правительство, школы, учреждения, суды и судебное уложе-ние»), так и для других земель: «Вторжения его укротили раздоры, существо-вавшие во многих государствах между владыками и подвластными, научилиих соединяться для восстания против общего врага, содействовали к ослабле-нию феодального ига, к просвещению государей и народов и произвели мно-гие удивительные последствия, которые будут столько же прочны, как полез-ны, хотя они произведены медленно и без потрясений» [15. Т. 4. С. 309].Вместе с тем В. Скотт подвергает Наполеона резкой критике. Причинупоражения французского императора В. Скотт видит в его крайне выражен-ном «ненасытном», «неисцелимом честолюбии» [15. Т. 4. С. 304]. В. Скоттцитирует слова Луциана, сказанные о Наполеоне: «В делах своих он руковод-ствуется только своею политикою; а политика его основана на одном лишьэгоизме» [15. Т. 4. С. 299]. Позиция В. Скотта включает в себя не только об-винение в адрес Наполеона, но и объяснение его порока: «Никто в мире, мо-жет быть, кроме исключений не имел в такой степени эгоизма, свойст-венного впрочем всякому роду человеческому. Он был посеян природою вего сердце и укоренен воспитанием полумонашеским и полувоенным, кото-рое столь рано отделило его от общества » [15. Т. 4. С. 299]. В. Скотт,анализируя записи самого Наполеона, обнаруживает у него порочное «жела-ние разделить род человеческий на два разряда - на друзей его и на непри-ятелей, с тем чтобы первых хвалить и оправдывать, а последних унижать,бранить и осуждать, не заботясь о справедливости, правосудии и основатель-ности» [15. Т. 4. С. 307].На всем протяжении книги и в Заключении В. Скотт подчеркивал колос-сальность фигуры Наполеона, проявляющуюся равно как в его достоинствах,так и в губительном отсутствии нравственного начала в его поступках, при-несших страшные беды Франции и народам Европы. В. Скотт находит худо-жественные сравнения, подчеркивающие значимость личности Наполеона:«Ужасные бедствия, удручавшие Европу в продолжение его владычества,были представлены им (в чем, может быть, он и сам себя старался уверить)последствиями, которых Император не желал и не предвидел, но которыенеизбежно соединялись с великими планами, предназначенными для испол-нения призванному на землю Мужу Судеб, подобно багровому страшномухвосту, сопровождающему быстрое движение блистательной кометы, пу-щенной законами мира, в неизмеримое пространство неба» [15. Т. 4. С. 305].В. Скотт не умаляет масштаба личности Наполеона, проявляющейся даже вего недостатках: «Читатель не должен однако же предполагать, чтобы эгоизмНаполеона имел то низкое, презрительное свойство, которое производят ску-пость, обман и притеснения в обыкновенной жизни; или под чертами, болееблаговидными, ограничивает усилия эгоиста тем только, что клонится к еголичной выгоде, заграждая путь в его сердце всякому чувству любви к отече-ству или общественного благорасположения. Наполеонов эгоизм или себя-любие было гораздо более благородного, более возвышенного свойства, хотяпроисходило из того же источника; подобно как крылья орла, парящего поднебесами, устроены на тех же самых началах, как крылья тяжелой курицы, немогущей перелететь чрез забор своего птичника» [15. Т. 4. С. 300].Окружая Наполеона романтическим ореолом героя, В. Скотт вместе с темнаходит особый реальный ракурс в освещении личности императора, позво-ляющий показать его нравственную несостоятельность. Доминантным впортрете Наполеона как человека, военного деятеля и политика становитсямотив его «обманчивости», лживости, которые были прямым следствиемэгоизма: «Эгоизму же Наполеона можно приписать обманчивость, котороюознаменована его общественная политика и даже частный его разговор, когдадело шло о предметах, лично до него касавшихся» [15. Т. 4. С. 303]. В. Скоттпомещает целый опус, в котором рассказывается о том, что потерявшая сво-боду книгопечатания Франция все новости могла получать только через на-полеоновы бюллетени, что даже «Монитёр», «главный отголосок обществен-ных известий», не имел возможности напечатать правды о Трафальгарскомсражении. «От скрытия истины, - пишет В. Скотт, - до изобретения лжиодин только шаг, и чрез свои повременные объявления Наполеон так просла-вился в том и другом отношении, что слова: Лжет как бюллетень вошли впословицу, которая верно долго останется во французском языке и котораятем более постыдна для Наполеона, что он, как известно, почти всегда самписал эти официальные объявления» [15. Т. 4. С. 303].В. Скотт неоднократно называет Наполеона игроком, актером, распоря-жающимся судьбами тысячей и в конечном счете играющим и своей жизнью.«Привычка Наполеона скрывать истину и выдумывать обманы» [15. Т. 4.С. 306], продиктованная безмерным тщеславием, принимала самые разнооб-разные формы, но чаще всего форму фантазий, имеющих причиной стремле-ние самоутвердиться1.1 Так В. Скотт включает большой отрывок из «Отчета» (под заглавием «Путевые Записки Бона-парте, до отправления его из Фрежюса». Париж, 1815) прусского комиссара, сопровождавшего Напо-леона на Эльбу, куда император был отправлен 20 апреля 1814 г.: «Во время переезда Бонапарте,казалось, восприял свое присутствие духа и разговаривал с большой откровенностью и непринужден-ностью с капитаном Утером и Сиром Нилем Камбелем. Он в особенности любил распространятьсяперед ними о великих замыслах, которые он принужденным нашелся оставить неисполненными,помещал по временам язвительные насмешки над своими неприятелями и показывал большое пре-зрение к их оборонительным средствам. Следующие подробности любопытны и, сколько нам извест-но, до сих пор не были еще обнародованы.Он подробно расспрашивал обо всем, относящемся до управления кораблем, хваля существо-вавший на оном порядок и уверял капитана Утера, что если б владычество его продлилось еще пятьлет, то он бы имел триста линейных кораблей. Капитан Утер весьма естественно спросил: Кем бы онибыли управляемы? Наполеон ответствовал, что он вознамерился сделать морскую Конскрипцию вовсех портах и на приморских берегах Франции, дабы получить людей для своего флота, который сталбы приучаться в Зюйдер-Зее до тех пор, пока бы он сделался способным выйти в открытое море.Английский офицер, с трудом удержавшись от улыбки, ответствовал, что морские Конскрипты былибы жалкими людьми во время бури.Отмечая в поступках Наполеона страсть к актерству, склонность к пре-увеличениям и приукрашиваниям, присущие людям обыкновенным, обнару-живая в императоре простые человеческие слабости, В. Скотт разрушает ро-мантический ореол, тем самым как бы уравнивая его с обыкновеннымилюдьми, лишая величия, делая смешным, уязвимым и заурядным при всемего военном и организационном таланте.Толкование «обманчивости», лживости человека и развитие этого мотивав связи с характеристикой Наполеона имеет у В. Скотта морально-философское содержание и опирается на большую просветительскую тради-цию шотландской философии XVIII в. Ученик Эдинбургского городскогоколледжа, готовивший себя к адвокатской службе, друг сына прославленногопрофессора Адама Фергюсона, В. Скотт был воспитан на идеях «нравствен-ной философии» шотландской школы «здравого смысла». В частности, АдамСмит в своей книге «Теория нравственных чувств» развивал идею о ведущейроли в нравственной жизни чувства сострадания (или симпатии), ограничи-вающего эгоизм человека и дающего ему право называться добродетельным.Вопрос о тщеславии и лжи как одной из форм проявления безнравственностив моральной системе Смита имеет общественное и психологическое содер-жание. Ложь рассматривается как заблуждение тщеславного человека: «Тще-славный человек неискренен, и в глубине своей души он редко бывает убеж-ден в том превосходстве, которое, как он желает, вы будете признавать заним. Он то хвастливо, без всякой необходимости выказывает качества,которыми владеет до известной степени, то обнаруживает притязания на та-кие свойства, которыми обладает в столь слабой степени, что нельзя дажесказать, будто они принадлежат ему»[16. C. 250].При другом случае Император позабавил своих слушателей новым и любопытным рассказом опричинах возникновения войны с Англией. «Теперь, - продолжал он, разгорячась, - нет власти,которая могла бы воспрепятствовать системе Англии. Она может привести ее в совершенное испол-нение. Заключать на неравных условиях договор, который лишит французские мануфактуры всякогопоощрения. Бурбоны бедные люди…». Тут он поправился и сказал: «Это большие господа, оченьдовольные тем, что они получают обратно свои земли и соберут доходы; но если французский народэто заметит и рассердится, то Бурбоны будут через полгода высланы». Тут он опять, казалось, спо-хватился, как человек, который чувствует, что он слишком много сказал, и во весь тот день он былгораздо осторожнее.Эта любопытная выходка была сделана совершенно во вкусе Наполеона, который в разговорахохотно смешивал правду с тем, что благоприятствовало его собственным видам, и прибавлял к томутакое множество лжей и обманов, что об речах его можно сказать то же, что английский поэт Драй-ден сказал о Католическом Заговоре:Some truth there was, but mixed and dash'd with lies»(Перевод: Была и правда в нем, но помраченная лжами). Таким образом, краски его, если не события, изменялись, смотря по тому, в каком он былрасположении духа.Во время переезда Наполеон весьма свободно говорил об удобстве, с которым он обманул и раз-бил союзников в последнюю компанию. «Силезская армия, - говорил он, - наделала мне наиболеезла; этот старый черт Блюхер, едва только был разбит, как опять лез драться». Но он считал победунад Швальцербергом верною, если бы не отложение Мармонта. Он говорил еще многое, с совершен-ною, по-видимому, откровенностию, и, казалось, старался сделаться во всех отношениях приятнымсвоим спутникам. Даже самые матросы, которые вначале смотрели на него с удивлением, смешаннымсо страхом, не избегли действия очаровательной его ласковости, и все подпали влиянию оной, кромебоцмана Гинтона, старого моряка, который никогда не мог слушать рассказов Наполеона, не сказавслова «вздор» себе под нос» [15. Т. 4. С. 18-20].Таким образом, на страницах книги В. Скотта возникает сложный образисторического лица, в котором акцентируются два полюса - соседство вели-кого и мелочного. И оно получает воплощение у В. Скотта и у Достоевскогов трагикомическом развитии мотива лжи.Создавая образ Наполеона, признанного современниками великим, неумаляя его достоинств как военного гения, человека, наделенного самымиразнообразными талантами, но при этом осуждая в нем эгоизм и индивидуа-лизм, В. Скотт предвосхищал в искусстве открытие сложной, духовно раз-двоенной личности человека XIX в. В романах, как и в «Жизни НаполеонаБонапарте», он разрабатывал принципы художественного исследования дра-матического аспекта наполеонизма как типа жизненного поведения.Многие русские читатели-современники В. Скотта не приняли его книгуо Наполеоне, обвиняли писателя в политическом консерватизме и легити-мизме, в приверженности к политике Англии, находившейся, вместе с Росси-ей, во враждебном французскому императору лагере во время наполеонов-ских войн1. Позиция Достоевского была иной. Среди «Записей из рабочихтетрадей» к «Дневнику писателя» 1876 г. находится рассуждение, в которомДостоевский, включив имя В. Скотта в ряд того, что он относит к «прекрас-ному в веке», акцентирует своеобразие В. Скотта: «Прекрасное в веке: Пик-вик, «Notre-Dame», «Misérables». Первые повести Жорж Занда, лорд Байрон(хромая нога), Лермонтов, Тургенев, «Война и мир», Гейне, Пушкин, ВальтерСкотт. Вальтер Скотт не легитимист, а осмысленное, высшее сердечное при-мирение после ненависти к прошлому. «Notre-Dame» не то, ненависть, и т.д.(Музыка.)» [5. Т. 24. С. 133].1 Показательна позиция П.А. Вяземского, который в статье «Поживки французских журналов в1827 г.» (1828) выразил критическое отношение к «Истории Наполеона». Подробнее см.: [17].Романист Р.М. Зотов в Предисловии к книге «Наполеон на острове Св. Елены» (СПб., 1838) пи-сал: «Сотни книг на всех языках изданы о Наполеоне. Беспристрастной нет ни одной. Самуюподробную историю старался написать Вальтер-Скотт. Но англичанин и современник! Он смотрел навсе сквозь призму Английского духа журналов. Строгая критика давно уже поставила историю этогописателя на одной полке с его прекрасными романами и назвала ее повестью в Английском вкусе» [18.Ч. 1. С. 1].В.Н. Майков в статье «Романы Вальтера Скотта… Юрий Милославский, или Русские в 1812 го-ду. Соч. М. Загоскина» (1847), развивая мысль о благотворном влиянии Вальтера Скотта - романистана развитие европейской и русской художественной и исторической мысли, скептически отнесся кего «опытам на поприще собственно истории», сказав о них, что они «из рук вон плохи [19. С. 211].В оценке Е.В. Тарле («О наполеоновской историографии» (1936) получила продолжение тради-ция критического отношения к книге В. Скотта за «благочестивые обывательские рассуждения оФранцузской революции и об Империи»: «Многотомная книга Вальтер Скотта о Наполеоне, одна изпервых по времени больших книг о нем, тоже написана с внешней стороны блестяще. Знаменитыйроманист написал свою работу для самой широкой публики. Тон - английско-патриотический, враж-дебный Наполеону. Документация довольно слабая и поверхностная. Вообще это книга хоть и много-томная, но - для занимательного чтения, не больше. Успех ее был чрезвычайно велик в Англии и внеАнглии; она была переведена на все европейские языки. В середине XIX в. «наполеоновская легенда»настолько прочно овладела историографией Франции, что на книгу Вальтер Скотта там смотрели какна кощунственное произведение. Е.В. Тарле приводит раннюю оценку возмущенного книгойВ. Скотта Гегеля («Поверхностная голова!») и комментирует: «Консервативный романтик ВальтерСкотт не прощал Наполеону этих ударов, нанесенных им феодальному миру. Вальтер Скоттпишет, что «небо» послало революции и Наполеона за грехи Франции. Гегель на это возражает, чтоесли справедливое небо так распорядилось, то значит сама-то революция была справедлива и необхо-дима, а вовсе не преступна». Хотя, как замечает историк, «знаменитый философ впоследствии уже неговорил так о Наполеоне («это мировая душа») и склонен был считать его «бичом божьим» [20.C. 406].Эта запись относится, по всей видимости, к обсуждаемому вопросу оботношении В. Скотта к Наполеону и книге о нем. Достоевский утверждает,что В. Скотт не был легитимистом, т.е. приверженцем королевской династииБурбонов1. Напротив, Достоевский рассматривает объективность В. Скоттакак достоинство писателя, стремящегося к воссозданию истины, противопос-тавляя ему ярко выраженную субъективность В. Гюго. Знаменательно опре-деление позиции В. Скотта, данное Достоевским: «…высшее сердечное при-мирение после ненависти к прошлому». Оно соотносится с пушкинской кон-цепцией Наполеона в стихотворении «Наполеон» (1821). Слово «примире-ние» корреспондирует к строкам:И знойный остров заточеньяПолнощный парус посетит,И путник слово примиреньяНа оном камне начертит [7. Т. 1. С. 165]2.Для Достоевского важным был принцип пушкинской и вальтер-скоттовской (романной) оценки Наполеона с позиции человечности и нравст-венной морали. Так сошлись на страницах «Идиота» Пушкин и В. Скотт.Был ли знаком Достоевский с книгой В. Скотта? Письменных свиде-тельств или реальных упоминаний о том, что Достоевский читал историче-ский труд В. Скотта, нет. Однако, учитывая степень популярности этого про-изведения в России и Европе, к тому же созданного любимым писателем ипосвященного Наполеону, можно предположить, что книга была Достоев-скому известна. И обратился он к ней, по-видимому, в преддверии работынад новым большим романом - «Идиотом». Есть в книге «Жизнь НаполеонаБонапарте» эпизод с яркой художественной деталью, косвенно сигнализи-рующей об очень вероятном, резонантном по содержанию, отклике Достоев-ского на него в романе «Идиот».В третьем томе (часть 10, глава 15) «Жизни Наполеона Бонапарте»В. Скотт описывает казнь заговорщика-республиканца генерала Малé, произ-веденную по приказу французского правительства ввиду отсутствия Наполе-она (император и его армия в эти дни отступали из России). В. Скотт даетописание казни следующим образом:«Малé, с двадцатью его сообщниками, большей частью военными, былипреданы военному суду, и двенадцать из них расстреляны на Гренельскомполе 29 октября. Малé умер с наивеличайшею твердостью. Солнце всходилонад Инвалидным Домом и работники золотили великолепный купол оного, по1 Слово «легитимист» как сторонник Бурбонов функционирует в романе Ф.М. Достоевского«Идиот»: « Афанасий Иванович пленился одною заезжею француженкой высшего общества,маркизой и легитимисткой » [5. Т. 8. С. 154].2 И.Л. Альми в статье о «наполеоновской легенде Иволгина» указала на «тайный смысл (глубокосерьезный)», который «светится в чуть помеченной цитате из Пушкина. Иволгин говорит, что готовбыл последовать за Наполеоном в Париж «и, уж конечно, разделил бы с ним «знойный остров заточе-нья…». Герой вряд ли знает, что цитирует (во всяком случае никак этого знания не обнаружива-ет). Но читателю указано на пушкинское стихотворение «Наполеон» - с его грандиолзной историко-философской концепцией. Поэт, прочерчивая стремительную линию взлета и падения «надменногогероя», провозглашает идею посмертного примирения:И путник слово примиреньяНа оном камне начертит» [11. С. 170].именному повелению Наполеона, в подражание, как сказывали, виденным имв Москве. Пленник сделал несколько замечаний о том, как сие украсит столи-цу. Идя к месту казни, он сказал таинственно, но угрюмо: «Вы поймалихвост, но вам не захватить головы!» [15. Т. 3. С. 213-214].В эпизоде, описанном В. Скоттом, были факты, которые в воображенииДостоевского могли стать источником ассоциаций, навеянных личными вос-поминаниями писателя, - о молодых годах, об участии в кружке Петрашев-ского, приравненного к государственному преступлению, о выведенных наказнь молодых «заговорщиках», о последних минутах жизни и - о блеске лу-чей солнца на позолоченной крыше церкви. К тому же в тексте В. Скотта офранцузских мятежниках упоминалась Россия. Художественная деталь - лу-чи солнца на позолоченном куполе - возможно, творческая аранжировка тек-ста В. Скотта - романиста. В данном случае важно то, что Достоевский могуловить в кратком описании В. Скотта психологическую глубину и скрытуюсимволику в передаче трагического момента в жизни человека - сияющийсвет солнца, увиденный осужденным на казнь. Подобная деталь присутствуетв рассказе князя Мышкина - в широкой картине, полной нравственно-философского и психологического содержания. Комментаторы Полного соб-рания сочинений Ф.М. Достоевского справедливо отмечают ориентацию пи-сателя в создании текста о состоянии человека перед казнью, описанном в«Идиоте», на повесть В. Гюго «Последний день приговоренного к смерти» [5.Т. 9. С. 430]. Тем значительнее деталь, отсутствующая у Гюго и восходящая,возможно, к В. Скотту. Деталь в картине Достоевского несет в себе утвер-ждение смысла и красоты самой жизни: «Выходило, что остается жить минутпять, не больше. Он говорил, что эти пять минут казались ему бесконечнымсроком, огромным богатством; ему казалось, что в эти пять минут он прожи-вет столько жизней Всё это он думал в эти две минуты решить! Невда-леке была церковь, и вершина собора с позолоченною крышей сверкала на яр-ком солнце. Он помнил, что ужасно упорно смотрел на эту крышу и на лучи,от нее сверкавшие; оторваться не мог от лучей: ему казалось, что эти лучиего новая природа, что он чрез три минуты как-нибудь сольется с ними…Неизвестность и отвращение от этого нового, которое будет и сейчас насту-пит, были ужасны; но он говорит, что ничего не было для него в это времятяжелее, как беспрерывная мысль: «Что, если бы не умирать! Что, если быворотить жизнь, - какая бесконечность!» [5. Т. 8. С. 52].В связи с мотивом «сверкающих лучей солнца на церковном куполе»нельзя не вспомнить описания «величественного амфитеатра» Москвы в по-вести Н.М. Карамзина «Бедная Лиза»: «…великолепная картина, особливо,когда светит на нее солнце, когда вечерние лучи его пылают на бесчислен-ных златых куполах, к небу возносящихся!» [21. Т. 1. C. 506]. Детские впечат-ления писателя, «возросшего на Карамзине» [5. Т. 29/1. С. 153] и запомнив-шего карамзинские «панорамы Москвы с Воробьевых гор» как воплощение«страстной, но несколько книжной и отвлеченной любви к отечеству», «свя-той веры в народ и его правду» [5. Т. 19. С. 60], могли вступать в сложнуюконтаминацию с мотивом смерти, углубляя и подчеркивая трагизм положе-ния героя. Лучи солнца на позолоченном куполе церкви воплотили для герояДостоевского (в рассказе князя Мышкина) идею бесконечности бытия, вклю-чающего в себя как равнодушную к человеческой судьбе прекрасную вечнуюприроду, так и подобную мгновенью самую неповторимую человеческуюжизнь. Возможно, толчком для настойчивого и очень значимого повторениямотива казни в начале романа «Идиот» послужило чтение писателем «ЖизниНаполеона Бонапарте» В. Скотта.В «Идиоте» Достоевский продолжает развивать проблему наполеонизма,актуализированную в «Преступлении и наказании». В романе о разочарова-нии и крушении Раскольникова Достоевский подверг критическому осмыс-лению важнейшую составляющую наполеоновского комплекса - идею все-дозволенности сильной личности, презрение к человеку обыкновенному идостижение поставленной цели любой ценой. Идею насильственной властиДостоевский рассматривает в идеологическом плане как основу теории Рас-кольникова. Но Раскольников на практике оказался «обыкновенным» челове-ком, не способным безнаказанно преступить кровь, - и в этом, по-Достоевскому, были его сила и надежда на возрождение. В романе «Идиот»основу наполеоновской проблематики составляют те же вопросы: человек иистория, сильный герой и обыкновенный человек, но меняется пространство,масштаб исследуемого материала: на этот раз Достоевский показывает по-всеместное прорастание наполеонизма в русской жизни, представленной несудьбой героя уровня Раскольникова, а обыкновенных людей, поставленныхперед эпохальным выбором: Мышкин или Наполеон.Слова князя Мышкина о его искусстве каллиграфии «Я перевел француз-ский характер в русские буквы» [5. Т. 8. С. 29] можно отнести к роману в це-лом. В «Идиоте» наполеоновская эпоха в лицах «переведена в русские бук-вы», т.е. спроецирована на героев романа: есть свой Талейран (Лебедев) [22],свои якобинцы (Ипполит и компания Бурдовского). Наполеоновская линияразвернута наиболее явственно в образах генерала Иволгина и Гаврилы Ар-далионовича, отца и сына. Их объединяет не только кровное родство, нострастное желание людей обыкновенных самоутвердиться в глазах других.Однако наполеоновский комплекс предстает в их образах в разных ракурсах.Ганя, по определению князя Мышкина, «просто самый обыкновенный чело-век, какой только может быть, разве только что слабый очень» [5. Т. 8.С. 104], одержим страстью накопить денег и стать «человеком в высшей сте-пени оригинальным», поскольку «деньги тем всего подлее и ненавистнее, чтоони даже таланты дают» [5. Т. 8. С. 105]. В образе Гани запечатлен печаль-ный триумф-крушение идеи сильной личности, «представителя третьего со-словия человечества» [5. Т. 25. С. 148], путь которому, по глубокому убежде-нию Достоевского, открыла Французская революция эпохи Наполеона. Зна-менательна деталь в портрете Гани Иволгина: « стройный блондин с маленькою, наполеоновской бородкой» [5. Т. 8. С. 21]. Этой деталью Дос-тоевский, с одной стороной, указывает на связь образа Гани с наполеонов-ским комплексом, но сразу же намечает историческую перспективу (малень-кая наполеоновская бородка была у Наполеона III), в которой дискредитиру-ются и идеи Наполеона, и его бездарные последователи.Иной ракурс освещения наполеоновского комплекса, а вернее, личностиНаполеона, осуществляет

Скачать электронную версию публикации