V.A. Zhukovsky"s epistolary as reflection and expression of contemporaryliterary life.pdf …Полная по возможности переписка Жуковского будет служить прекрасным дополнениемк литературным трудам его. Вместе с тем будет онапрекрасным комментарием его жизни…П.А. ВяземскийIТрудно представить более благодатный материал для характеристикилитературного быта эпохи, чем письма писателей, тем более тех, ктоопределял дух времени и его тенденции. Именно в письмах, непредназначенных для постороннего глаза или, наоборот, ориентированных наколлективное чтение единомышленников, адресант говорил откровенно отом, что имплицитно присутствовало в его творчестве. Эстетические, этико-философские, историософские проблемы в эпистолярии получали домашнююпрописку, «интимизировались», становились органической частью лите-ратурного быта, в них наиболее концентрированно выявлялась философияжизнетворчества, когда не просто «Жизнь и Поэзия - одно», но когда этисферы бытия художника были заодно в поисках особого стиля.В.А. Жуковский любил повторять известные слова Бюффона: «Стиль -это человек». По мнению поэта, письма в особенной степени формируют этотстиль и проявляют человеческую и творческую индивидуальность. В письмек совсем еще юному (тринадцатилетнему) великому князю КонстантинуНиколаевичу от 17 ноября 1840 г. он, советуя ему вырабатывать «навыкписьма» и анализируя его эпистолярные послания, замечает: «Знаете ли, чтотакое слог? Я здесь повторю слова знаменитого Бюффона; он говорит: слогесть человек. Это совершенная истина: человек на бумаге такой же точно,каков он есть в самой жизни…» [1. С. 342].Письма Жуковского в этом смысле - отражение его личности, ноодновременно и летопись литературной жизни его времени, эпохи 1800-1840-х гг. «Любовь к правде» [1. C. 342] Жуковский считал важнейшимкачеством эпистолярия и всякого словесного творчества вообще, так как неразделял «слова» и «дела» поэта. Именно поэтому в своих письмах он и сталчестным летописцем нравов и обычаев литературной борьбы, трагическойсудьбы Пушкина и всего того, что можно выразить одним понятием -литературный быт, где бытовое не отменяет бытийное, а позволяет увидетьлитературный процесс, творчество «домашним образом», через те детали,подробности, мелочи, которые скрыты от публики.Издание Полного собрания сочинений и писем Жуковского в 20 томах,работу над которым продолжают филологи Томского государственногоуниверситета, позволило не только расширить представление обэпистолярном наследии первого русского романтика (на сегодняшний деньвыявлено более 2000 писем, в том числе более 200 неопубликованных), но иувидеть в них, создававшихся на протяжении почти 60 лет (первыедатированы еще 1795 г.; последние относятся к 1852 г. - году смерти поэта)[2. С. 164-166; 3. С. 80-89], характерные черты литературного быта тойэпохи, которая связана с рубежом веков и сентиментальной культурой, сдеятельностью Карамзина, с судьбой русского романтизма, с «золотымвеком» русской поэзии и гением Пушкина, с творчеством Лермонтова иТютчева, с эпохой «гражданской экзальтации» и николаевскогоцарствования.Становление Жуковского как творческой личности происходит на рубежевеков в атмосфере масонской идеологии, носителями которой были егонаставники в Московском университетском пансионе (И.П. Тургенев,И.В. Лопухин, А.А. Прокопович-Антонский), философии и эстетикисентиментализма, ярчайших представителей которого, Н.М. Карамзина иИ.И. Дмитриева, он считал своими учителями. Проблема «внутреннегочеловека», практической реализацией которой стала теория нравственногосамоусовершенствования, нагляднее всего проявилась в франклиновомдневнике молодого Жуковского [4. С. 37-40]. Но с этим «человеческимдокументом» корреспондируют и в определенной степени его дополняютписьма Жуковского к его задушевному другу Александру ИвановичуТургеневу. Именно в них обозначаются такие характерные чертылитературного быта 1800-1810-х гг., как энтузиазм, культ дружбы, идеисамоусовершенствования и «внутреннего человека», теория деятельности ифилантропии.Мой план пробыть в Геттингене, учиться; еще год в Париже, такжеучиться; потом год ездить по Европе; если ж обстоятельства не позволят, товсе время посвятить ученью. Путешествие будет для меня важным делом,особливо если удастся поездить вместе с Мерзляковым. Возвратясь, посвящусебя совершенно литературе. Надобно сделаться человеком, надобнопрожить не даром, с пользою, как можно лучше. Эта мысль меня оживляет,брат! Я нынче гораздо сильнее чувствую, что я не должен пресмыкаться вэтой жизни; что должен возвысить, образовать свою душу и сделать все, чтомогу, для других. Ах, брат, не надобно терять друг друга из виду, ненадобно оставлять друг друга! Будем взаимно подавать друг другу помощь!»;«Как можно должно стараться поддерживать в себе энтузиазм наш, которыммы в старину, в счастливое время нашего Собрания, были оживлены гораздоболее…»; «И теперь немного деятельности, но по крайней мере вижунеобходимость быть выше; для этого требую помощи от друзей моих.Братцы, вместе, вместе пойдем ко всему доброму! Это говорит вам неэнтузиазм ребяческой и огненной, но холодное размышление»; «Но, братцы,мы можем быть друг для друга многим, очень многим, всем, со временем,разумеется, не вдруг! Для чего же и жить, как не для усовершенствованиясвоего духа всем тем, что есть высокого и великого? Будем жедрузьями, то есть верными товарищами на пути к добру! [5. C. 4, 6, 7, 15].Все эти фрагменты из писем Жуковского к А.И. Тургеневу от августа-сентября 1805 г. - красноречивое свидетельство того, как в недрах «русскогоштюрмерства» формировалась идеология духовного братства, пред-восхищающая феномен лицейского и арзамасского братства.Из недр Дружеского литературного общества (1801), как залог памяти орано умершем Андрее Тургеневе, Жуковский в письмах, обращенных к егобрату, но имеющих в виду коллективного адресата, воспевает энтузиазмдружбы и творческого вдохновения.Не менее важны в пространстве его эпистолярия 1800-1810-х гг. мотивысамоусовершенствования и активной деятельности. Молодой Жуковскийпоследовательно и системно рассматривает себя и своих друзей сквозьпризму практических уроков И.П. Тургенева, изложенных в его книге«Познание самого себя», трактатов И.В. Лопухина «О внутренней церкви…»и «Духовный рыцарь». Он пытается сформулировать программу«внутреннего человека» не столько как теоретическую абстракцию, сколько всоотношении с практической деятельностью. Его стремление объединитьдрузей, создать союз единомышленников, планы совместной учебы вГермании, творческие замыслы, журнальные проекты, постоянный поисккниг для самообразования - звенья единой цепи. В преддверии «Арзамаса»он вырабатывает идеологию «школы совместного образования», стягиваетсилы будущих «гениев "Арзамаса"».Ранние письма Жуковского 1800-1810-х гг. (к сожалению, ихсохранилось не так уж много) - отражение черт нового литературного быта,когда консолидация литературных сил опиралась на прочный фундаментдуховного братства, когда происходило становление нового человеческоготипа, когда накануне Отечественной войны 1812 г. литературный бытотчетливо проявлял черты национального самосознания. Постоянныйинтерес Жуковского к русским летописям, замысел исторической поэмы«Владимир», а затем переложение «Слова о полку Игореве», участие вОтечественной войне и создание «Певца во стане русских воинов» - за всемэтим стоит сознательный и уже в 1805-1810 гг. неиссякаемый интерес кистории (см.: [6. C. 400-465]). В письме к А.И. Тургеневу от декабря 1806 г.по случаю манифеста 30 ноября 1806 г. об образовании ополчения в связи сантинаполеоновской кампанией Жуковский сквозным словом делает понятие«отечество»: «…мы все должны думать об отечестве»; «…эти стихи («Песньбарда над гробом славян победителей». - А.Я.) новый дар оте-честву»; «…оботношениях гражданина к отечеству» [5. C. 24-25].Естественным следствием этого энтузиазма и стало «чувство Истории»,«дух Истории». 7 ноября 1810 г. поэт констатирует: «История из всех науксамая важнейшая; важнее философии, ибо в ней заключена лучшаяфилософия, то есть практическая, следовательно, полезная. Для литератора ипоэта история необходимее всякой другой науки: она возвышает душу,расширяет понятие и предохраняет от излишней мечтательности, обращая умна существенное» [5. C. 75]. В литературный быт история входит каксоставная часть мышления вообще, творческой мысли в особенности.«История государства Российского» Карамзина, чтение глав из которойвходит в литературный быт будущих арзамасцев, стала катализатором этогопроцесса, но его первые ростки уже отчетливо обозначились в средекарамзинистов как форма рефлексии.«Спешите делать добро!» - этот девиз и руководство к действию позднихмосковских масонов оказался «поведенческим текстом» всей жизниЖуковского. Список «униженных и оскорбленных», которых он спас отссылки, устроил на службу, которым помог материально, неисчерпаем.Сначала через друзей (А. Тургенева, Д. Дашкова, С. Уварова, Д. Блудова), азатем опираясь на поддержку царственных особ, он превратилфилантропическую деятельность в органическую часть литературного быта,формируя общественное мнение и наполняя литературу идеалами гуманизмаи всечеловеческой отзывчивости.Достаточно восстановить во всей полноте его деяния в защитуТ. Шевченко, родственников А.В. Никитенко, находившихся в крепостнойневоле, организацию кампании по изданию посмертных сочиненийИ.И. Козлова и А.С. Пушкина, чтобы увидеть, как Жуковский могобъединять вокруг добрых дел самых разных людей, связанных с русскойкультурой. Именно письма поэта, часто не опубликованные из-запредубеждения к «мелочам», таят любопытный и показательный материалдля характеристики гуманистических тенденций русского литературногобыта России, пропагандистом и защитником которых был Жуковский.К.Н. Батюшков не случайно называл его «рыцарем на поле нравственности исловесности» [7. C. 325], а П.А. Вяземский замечал, обращаясь к самомуЖуковскому: «У тебя тройным булатом грудь вооружена, когда нужно идтина приступ для доброго дела» [8. Стб. 3852].Говоря о филантропической деятельности поздних московских масонов,Н.А. Бердяев связывал с ней «эпоху разрыхления русской души», когда она«стала восприимчивой ко всякого рода идеям, к духовным и социальнымдвижениям», когда «начала образовываться русская всечеловечность,характерная для XIX века» [9. C. 20]. Продолжателем этой традиции врусском литературном быте стал Жуковский. В его письмах, обращенных ксильным мира сего и взывающих о помощи, - выражение самосознаниярусского литературного быта, внедрение в сознание культурного сообществаидей любви к ближнему и сострадания. Антикрепостнический подтекствыступлений виднейших деятелей русского общественного сознания 1810-1820-х гг. - отражение той целенаправленной гуманистической программы,которая стала «поведенческим текстом» и творческим кредо Жуковского.IIА.Н. Веселовский точно определил пафос поэзии Жуковского как«поэзии чувства и сердечного воображения» [10]. В этом смысле егоэпистолярий, прежде всего письма, обращенные к Маше Протасовой,переводил эти «осердеченные идеи» в сферу литературного быта. Историядраматичной любви Жуковского нашла свое отражение в автопсихо-логической лирике поэта-романтика. Друзья поэта, посвященные в этучеловеческую драму, почувствовали автобиографический подтекстпоэтических подборок и баллад, опубликованных в «Вестнике Европы».Письма-дневники Жуковского 1814-1815 гг., обращенные к МашеПротасовой, были недоступны для чужого глаза. Их переписка глубокоинтимна, но она репрезентативна для истории русской культуры вообще, дляистории литературного быта в частности. Именно в ней происходилоформирование особой философии Вечной Женственности, создавался культПрекрасной Дамы. Частное становилось общезначимым: «духовный рыцарь»,переводчик флориановской переделки «Дон Кихота», автор рыцарскихбаллад, Жуковский формировал особую мифологию жертвенной любви,востребованную последующей русской культурой - от Пушкина до Блока.В центре писем-дневников история души, находящейся в состоянииразлада, бесконечной внутренней борьбы. То, что поэтически обозначилось вбалладах, своеобразном «театре страстей», получило проверку жизнью. Поэт,утверждавший великое значение для поэзии «смешанных чувств», ихборения и смятения, воссоздает в этих письмах свою жизненную драму поэтим законам. Их по праву можно было бы назвать опытом психологическогоромана, если бы не знать их драматическую жизненную подоплеку. Именноэта реальная драма и придает эпистолярию значение человеческогодокумента, но вместе с тем она же демонстрирует нерасторжимое единствожизни поэта-романтика и его творчества. И в этом смысле глубоко прав былВ.Г. Белинский, когда говорил, что поэзия Жуковского «вышла из жизни», он«купил ее ценою тяжких утрат и горьких страданий», нашел Û 26402680«на дне своегорастерзанного сердца, во глубине своей груди, истомленной тайнымимуками…» [11. C. 190].Так же, как и в поэзии, Жуковский обильно использует в дерптскихписьмах-дневниках систему курсивов, лейтмотивов, анафор. Они выполняюту него функцию своеобразных заклинаний. Таково любимейшее правило,которое он «не отдаст за миллион»: «Всё в жизни к прекрасному средство!»,или излюбленная поэтическая формула: «счастливое вместе». Десятки разповторяющиеся в контексте писем-дневников, эти девизы наполняютсяновыми оттенками.«Самое страдание есть средство к прекрасному!» - записываетЖуковский, а «счастливое вместе», по его мнению, возможно лишь «розно».Такие на первый взгляд психологические парадоксы не случайны в общейсистеме эпистолярных суждений. Он делает попытку «доказать друг другукак геометрическую задачу, что для нас разлуки нет» (запись от 28 апреля1815 г.). Но «как быть с собою? Как приучить себя находить и чувствомхорошее и лучшее в том, в чем находит его рассудок?» (запись от 2 мая1815 г.) [12. C. 113-114].Стремление каждую конкретную ситуацию возвести до уровняжизненной философии - отличительная черта писем, обращенных к МашеПротасовой. И вместе с тем - острота и пронзительность каждого чувства, неукладывающегося в выводимые формулы и доказываемые «геометрическиезадачи». «Какое горькое сиротство в этом слове - быть розно с тобою»; «О!это слово розно! Как оно раздирает душу!»; «Но часто душа разорвана вклочки» - эти и многие другие признания придают эпистолярнымразмышлениям особую психологическую неповторимость и подвижность.Проповедь, морализаторство теряют свою силу, оживотворяются поднатиском живого чувства. Смешение чувств вносит сумятицу в тщательноподготовленную программу будущей жизни.Дерптские письма-дневники, впитавшие идеи и образы такихпрограммных произведений Жуковского, как «Теон и Эсхин», «Эоловаарфа», явились прологом к поэтической философии романтическихманифестов 1815-1824 гг. Опираясь на замечательное суждение Ю.М. Лот-мана, можно сказать, что «здесь текст должен был генерировать быт» [13.C. 97].Из эссе «Рафаэлева мадонна», опубликованного в альманахе «Полярнаязвезда на 1824 год» и выросшего из письма к великой княгине АлександреФедоровне, в русское культурное сознание входят понятие «Гений чистойкрасоты» и мотив рыцарского служения Мадонне, получившие свое развитиеи продолжение в творчестве Пушкина.Философия «счастья без счастья», самоотречения, выраженная и развитаяв дерптских письмах, выйдет на поверхность литературного быта вжизненной и поэтической рефлексии Ф.И. Тютчева, который впервые могвстретиться с Жуковским в доме отца 28 октября 1817 г. [13. C. 124] и овстрече с которым он вспомнит в стихотворении «17 апреля 1818». 6 (18) ок-тября 1838 г., пережив утрату первой жены, в письме к Жуковскому онскажет: «Вы принесли с собою то, что после нее я более всего любил в мире:отечество и поэзию. Не вы ли сказали где-то: в жизни много прекрасного икроме счастия. В этом слове есть целая религия, целое откровение…» [14.C. 133] (подробнее см.: [15]).Не слышатся ли отзвуки переписки Жуковского и Маши, которая нередкопроисходила в пространстве одного дома, в соседних комнатах, и в которойучаствовал поэт, прозванный друзьями «девушкой», «девственной душой»,интонации героя романа Ф.М. Достоевского «Бедные люди» МакараДевушкина?И не стала ли формула Жуковского: «Я вас предчувствую!» из егообращения к С.А. Самойловой, которой поэт увлекся в 1819 г. и альбомкоторой, где эти слова звучат, был опубликован в 1901 г. [16], импульсом длястихотворения А. Блока «Предчувствую Тебя. Года проходят мимо…» изцикла «Стихов о Прекрасной Даме», написанного 4 июня 1901 г.?!Но дело, конечно же, не в этих рецептивных отзвуках писем Жуковскогов большом пространстве русской культуры, хотя именно они обессмертилиоткрытия поэта в сфере любовного томления и «сердечного воображения».Важно другое: история драматической любви Жуковского, отраженная в егоэпистолярии, генерированная в его текстах, входила в сферу литературногобыта и определяла не столько бытовое поведение, сколько идеологию,психологию и философию русского классического романа, его национальноесвоеобразие.III«1800-е годы - время собирания сил, формирования партий,установления и пересмотра литературных репутаций. Идет само-определение новой общественно-литературной генерации» [17. C. 7] - этосуждение одного из авторитетных исследователей русского литературногобыта неразрывно связано с историей общества «Арзамас», душой которого поправу можно назвать Жуковского.Именно в его эпистолярии обозначаются характерные тенденции русскойсмеховой культуры, на которой произрастал «Арзамас». Игровое начало,пародийный подтекст, культ слова как мирозиждительной силы определяютсодержание эпистолярных текстов Жуковского 1800-1810-х гг. Сначала ониобозначатся в специальных заседаниях черненской «Академии любопытныхнахалов», в юмористических журналах «Муратовский сморчок»«Муратовская вошь», в долбинских стихотворениях [18. C. 23-24; 19. C. 22-27; 20. C. 678-682], а затем, параллельно с этими опытами, войдут и вдружескую переписку. Письма к барону И.П. Черкасову, сестрамПротасовым, к племяннице А.П. Киреевской хранят атмосферу домашнейгалиматьи. Как справедливо замечает Р.В. Иезуитова, «тяга к юмору,дружеской шутке, острое восприятие комических сторон жизни отличаютбытовое поведение Жуковского. Современников, близко знавших его,поражало резкое несовпадение жизненного, повседневного облика поэта собщим меланхолическим колоритом его стихов» [19. C. 23].Нужно заметить, что это бытовое поведение именно в эпистолярии имелосвое текстопорождение - и здесь уже быт генерировался в текст. Постепенноиз узкого круга переписки с родными и близкими это игровое началовнедряется в письма, обращенные к литературным единомышленникам. Вписьме к Вяземскому от октября 1811 г. Жуковский так живописует своезнакомство с А.А. Плещеевым: «…вместе пишем комедии, играемих…», а в ноябре того же года вновь сообщает: «Мы с Плещеевым пишемкомедии, каких никто никогда не писывал - половина по-русски, половинапо-французски и все в стихах. Дивись только тому, что я играю натеатре, пою и танцую в балете в костюме Жука!» [17. C. 173-174].Зооморфные маски Жука, кота Васьки, Бычка постепенно обретут своюжизнь в шутливых письмах Жуковского, обращенных к А.О. Смирновой-Россет, Ю.Ф. Барановой, А.Д. Блудовой, но в начале 1810-х гг. буффонада игалиматья Жуковского проявляются одновременно и в прозаическихписьмах, и в стихотворных, домашних, не предназначенных для публикациипосланиях. Идея дружества, братства становится неотделимой частьюлитературного быта. Переживая глубокую личную драму, Жуковскийизлучает свет в своей домашней поэзии, словно заслуживая свое арзамасскоепрозвище - «Светлана». Граница между его письмами и стихотворнымипосланиями столь тонка, почти неразличима, что бытовая записка ссообщением о визите, присылке книг, о встрече обретает стихотворнуюформу. Граница между поэзией и прозой, литературой и бытом практическистирается. Слово поистине обретает свою мирозиждительную функцию. Неслучайно Жуковский так любил «словесные игры». В его поэтическомнаследии есть тексты с характерным заглавием: «Ответы на вопросы в игру,называемую секретарь», «Стихи, написанные для лотереи в пользу бедных».Он с удовольствием переводит четверостишия-афоризмы из «Кроткихксений» Гете и «Две загадки» из цикла «Притчи и загадки» Ф. Шиллера. Вотлишь один образец такого стихотворчества под заглавием «Бык и роза»:Задача трудная для бедного поэта.У розы иглы есть, рога есть у быка -Вот сходство. Разница ж: легко любви рукаСовьет из роз букет для милого предмета,А из быков никак нельзя связать букета! [21. С. 136].В этом поэтическом экспромте, типа буриме, Жуковский обыгрывает исвое домашнее прозвище «Бычок», и комплиментарное «розы», обращенное ккругу павловских фрейлин.«Игра в слова» входит в мир эпистолярия на правах домашней поэзии, новместе с тем она формирует предарзамасское наречие, столь востребованноеи обогащенное в «Арзамасе».Переписка арзамасцев - объект специального исследования. Стихотвор-ные протоколы Жуковского - «Светланы», секретаря «Арзамаса»сконденсировали в себе «грамматику арзамасской галиматьи» [22], но впространстве эпистолярия отчетливее выступают новые черты литературногобыта эпохи - процесс формирования, становления и закрепления вобщественном сознании идеологии «арзамасского братства», путь от«арзамасского братства к пушкинскому кругу писателей».Эти понятия, введенные в научный оборот М.И. Гиллельсоном [23, 24],имплицитно проявляются в письмах Жуковского на самых различныхуровнях. Во-первых, они прочно закрепляются в обращении «брат», вкаламбурном обыгрывании арзамасских прозвищ («чурка», «чурочка» - вписьмах к Д.В. Дашкову - «Чу»; «батюшка Старушка» - к С.С. Уварову -«Старушка», «Вотрушка» - к В.Л. Пушкину - «Вот»). Во-вторых, сама темадуховного сообщества становится лейтмотивной: возникают понятия«ареопаг», «союз», «братство». В-третьих, Жуковский одним из первыхобращает внимание на «молодого чудотворца Пушкина» и уже в письме кВяземскому от 19 сентября 1815 г. заявляет: «Это надежда нашей словес-ности», призывая «соединиться, чтобы помочь вырасти этому будущемугиганту, который всех нас перерастет» [25. C. 564-565]. Наконец, письмаЖуковского к друзьям-единомышленникам и до «Арзамаса», и в период егорасцвета, и после его распада стилистически выдержаны: в них живетарзамасский дух.Вот лишь два примера. К письму Ф.Ф. Вигелю от 1839 г., написанномуболее чем через 20 лет после распада «Арзамаса», Жуковский прилагаетрисунок журавля, изящно стоящего на одной ноге, и уже в самом началеподробно комментирует его так: «Это журавль Филипп Филиппович, дляблагопристойности прозванный Ивиковым, а он просто православный,русский журавль» - и далее исписывает несколько страниц, живописуя«длинный его нос, которым он без жалости гвоздит лягушек, жаб и томуподобный болотный персонаж», «круглую голову», «шею, «украшеннуючерною косою», «одутловатое пузо», «пышный хвост», из-под которого«иногда в жидком виде посылает он свое благословение тем из жителейтрясинного государства, которых не удостоит он клюнуть своим длиннымносом» [17. C. 101]. В другом письме от конца 1830-х гг., обращенном кдочери друга-арзамасца Д.Н. Блудова, юной Антонине Дмитриевне, он в духеарзамасской галиматьи от имени кота Васьки воссоздает драматическуюисторию своих столкновений с «гнусной собакой Цербером» (как онпереименовал блудовскую собаку Медорку (см.: [26. С. 5-8]). И в целойсерии неопубликованных писем этого же времени Жуковский развиваетсюжеты своей «котианы», прямо указывая на ее связь с арзамасскойтрадициейМяу… мяу… у… у… ау… уау! Слышите ли вы, милостивая государыняАнтонина Дмитриевна, как жалобно мяучит Васька кот! Бедный, бедныйкотец! Ведь ему нельзя прискакать к вам на ваше привлекательное, пись-менное кис, кис! Судьба уж предварительно произнесла свое брысь! Нов вечеру, в девятом часу то-то будет потеха! разглажу свои усы; вымою своюкошачью морду; расправлю свой пушистый хвост, и явлюсь к вам какследует благородному коту Ваське и, согнув дугою свою спинку, шаркнубархатной своей лапкой, и припрыгнув с надлежащим мурлыканьем,произнесу поздравительные комплименты Вашему Родителю МиниструВнутренних дел… [27. Л. 10].Хотелось бы размахаться к вам на крыльях нашей любезной Галиматьи,любезная девица; да нельзя: у меня сидят всякого рода образины и не даютвремени с вами беседовать. Буду в понедельник в ½ 8-го часа. Возьмите вмотыльки Крылова (речь идет о «живых картинах», в том числе на сюжетстихотворения Жуковского «Мотылек и цветы». - А.Я.]; он будет пред-ставлять целый куль мотыльков [27. Л. 13].На протяжении почти 30 лет Жуковский внедрял в русскуюэпистолярную культуру, в литературный быт эпохи особую философиюбратства, сообщества, своеобразный стиль, где неразделимы серьезное ишутливое, литературное и бытовое. «Юмор его извлекается из неожи-данных контрастов между сферой изображения и выражения, широкиевозможности для которых открывал перифрастический стиль, позволяющийописывать пустяки "с важностью забавной"…» [17. C. 22], - справедливозамечает современный исследователь, а Вяземский еще в 1852 г.,поддерживая замысел издания эпистолярия Жуковского, писал, что в этих«буффонских», «чисто арзамасских» письмах «вздорноречие Жуковскогодоходило до истинного красноречия, до высокой гениальности» [28. C. 407].Раскрепощая сам эпистолярный стиль, внедряя в него чертылитературного быта, Жуковский во многом содействовал рождениюдружеского послания как поэтического жанра и жизненной философии. Ещедо лицейских посланий Пушкина Жуковский закрепил черты этого жанра встихотворной переписке с будущими арзамасцами - К.Н. Батюшковым,В.Л. Пушкиным, П.А. Вяземским, А.Ф. Воейковым, А.А. Плещеевым,Д.Н. Блудовым. Стихотворные вставки в письмах Жуковского - лабораториявыработки стиля дружеских посланий и принципов «школы гармоническойточности», столь важных для последующей русской словесной культуры.И в прозаических письмах, и в стихотворных посланиях Жуковский,резвясь, играя и шутя, строго оценивает творчество своих собратьев. Так, впослании «К кн. Вяземскому» (1815) он буквально строчка за строчкой, стихза стихом разбирает его стихотворение «Вечер на Волге». «Послушай ипоправь, когда тебе угодно!», «Да жаль, что в точности посбилось напути…», «Итак, сие словцо не может пригодиться…», «Из одинаких весь сейстих лоскутьев сшит…», «Но рифма вздорная косится и брюзжит!», «Но я бвесьма желал, чтоб своды глас забав // Не галлицизмами окрестностивверяли, // А русским языком волнам передавали…», «Нельзя ли этот стиххоть так перемарать…» [21. C. 17-20] - все эти критические замечанияорганично вписываются в стихотворный контекст и вполне корреспондируютс атмосферой литературного быта «Арзамаса». Эпистолярий Жуковского (и впрозаическом, и в стихотворном своих вариантах) содействовал развитиюкритики с позиций «школы гармонической точности», когда не абстрактныенормы вкуса, а особая мирозиждительная функция слова, критерии егоорганической точности определяли критическую оценку.Но, пожалуй, особое значение для становления нового литературногобыта и новой русской культуры имел этический потенциал писемЖуковского. Безмерно добрый, даже добродушный человек, не чуждыйозорства в быту, он был строг, почти педантичен в отношении к вопросамнравственности в жизни и поэзии. Он всегда боролся за доброе имя человекаи писателя. Достаточно вспомнить его защиту чести А.А. Воейковой,«Записку о Н.И. Тургеневе», борьбу за честное имя Вяземского, помощь иподдержку ссыльному поэту, «приемышу "Арзамаса"» - А.И. Мещевскому.Но и в отношении к самому себе он не допускал «амикошонства»,поспешных оценок и резких слов. Так, в письме к П.А. Вяземскому от12 ноября 1818 г., узнав о фривольных шутках относительно своегоповедения и о их распространении в дружеском кругу, Жуковский даетдостаточно резкую отповедь своему другу и собрату по «Арзамасу» изамечает: «Я не должен быть для тебя буффоном; оставим это для Арзамаса;в другие же минуты воображай меня без протоколов. Некоторого рода шуткина мой счет - хотя они и шутки - должны быть для тебя невозможны. моя обязанность остеречь тебя, потому что и для тебя так же должнобыть важно не оскорбить меня, как и для меня…» [17. C. 350].Жуковский никогда не выступал в роли блюстителя нравственности, но,говоря о «нравственной пользе поэзии», об органической связи «слов» и«дел» поэта, своим поведением он поднял планку нравственности влитературном быте своего времени. Он действительно был «целым периодомнравственного развития нашего общества» [11. С. 241]. ЭпистолярийЖуковского обнажает то, что проявилось и в его творчестве, и в его жизни.IVПроблема «поэт и власть» актуальна всегда, но в ситуациях дворцовогопереворота 1801 г. и событий 1825 г. она обрела особую остроту и своинюансы. Проблема «поэт при дворе» не менее актуальна и остра.Литературный быт 1800-1830-х гг. невозможно представить вне этойпроблематики. Виднейшие литературные деятели эпохи - от Карамзина доПушкина - так или иначе участвовали в диалоге с властью. Различныеаспекты этого диалога как «поведенческого текста» особенно зримопроявились в эпистолярии. Письма русских писателей к царственнымособам - специальный сюжет, но несомненно одно: в этом сюжетеэпистолярий Жуковского занимает особое место.Во-первых, поразительно само их количество и продолжительностьпереписки: более 200 писем, обращенных к императору Николаю I,императрице Александре Федоровне, великим князьям Александру Нико-лаевичу, будущему императору Александру II, Константину Николаевичу,Михаилу Николаевичу (нам удалось обнаружить три письма к нему), великойкняжне Марии Николаевне, охватывают большой хронологическийпромежуток - от 1817 до 1852 г. Во-вторых, эти письма становились частьюзаранее запланированной переписки. В-третьих, они не носили официальногохарактера, хотя среди них, особенно обращенных к императору, есть итрадиционные жанры эпистолярного обращения к высшей власти - прошенияи ходатайства.И все-таки главное в них - стремление Жуковского образовать ивоспитать и своих учеников - великих князей, и их родителей. Эти письмастали органической частью «политической педагогики» Жуковского. Онпытался «разрыхлить душу» царственных особ, приучить их к осознаниюсвоей ответственности за судьбы подданных. Убежденный монархист, онучаствовал в формировании модели «патерналистического самодержавия»[29. C. 285]. Наконец, в письмах о судьбе «Европейца», о русской живописи,о путешествии по Саксонской Швейцарии и посещении Дрезденской галереи,о встречах с виднейшими деятелями немецкой романтической культуры, о«горной философии», о последних днях жизни Пушкина, о событияхевропейской революции 1848 г., о помощи Лермонтову и Гоголю, отворческих планах и работе над переводом «Одиссеи» он последовательно нетолько выступал в роли «ангела-хранителя» русской культуры, но и внедрялв сознание царского двора идею особого масштаба и миссии русскогоискусства.Прежде всего, Жуковский научился говорить с царственными особами наравных. Живя почти постоянно в Зимнем дворце вблизи от своих учеников,проводя с ними и двором павловские каникулы, следя за поведением членовцарской семьи, он был ее негласным нравственным ревизором. Его поведениев этом отношении было безупречным. Не случайно Николай I, устраиваянередко «головомойки» наставнику наследника за слишком активноевмешательство в дела «вольнодумцев», пригласил его руководить учением ивторого своего сына - великого князя Константина Николаевича, ноЖуковский, несмотря на духовную близость к этому будущему реформатору,отказался, проявив свою независимость и внутреннюю свободу.К сожалению, не собранные вместе и не опубликованные в полномобъеме письма Жуковского к царственным особам (в советское время онивообще не печатались) мало известны не только широкому кругу читателей,но и исследователям русской культуры. А между тем они могли бы многоепрояснить в истории русской монархии, в реформаторской деятельностиимператора Александра II и великого князя Константина Николаевича.Достаточно подряд прочитать около 110 писем за 1828-1851 гг.,адресованных наследнику, чтобы почувствовать, как целенаправленно исистематически Жуковский-Ментор духовно воспитывал своего ученика.Уже в первом известном письме от 1 января 1828 г., обращенном кдесятилетнему отроку, Жуковский, рассказывая ему о деяниях АлександраНевского, акцентирует системой курсивов следующую мысль: «Примердобрых дел есть лучшее, что мы можем даровать тем, кто живет вместе снами; память добрых дел есть лучшее, что мы можем оставить тем, ктобудет жить после нас» [1. C. 376].И далее на протяжении 23 лет переписки он постоянно внушаетбудущему русскому императору идеи добра и справедливости, высокогопредназначения и не менее высокой ответственности перед подданными иРоссией.…Сохраните во всякий час своей жизни свое прекрасное сердце (1.С. 378); Мы живем в такое время, в которое нужна бодрость, нужно твердое,ясное знание своих обязанностей и правил, помогающих исполнить оные,правил, извлеченных из верного знания того, что справедливо, и соединенныхс живым стремлением к общему благу. Знайте, только одно, что в нашебурное время необходимее, нежели когда-нибудь, чтобы государи своеюжизнию, своим нравственным достоинством, своею справедливостию, своеючистою любовию общего блага были образцами на земле и стояли вышеостального мира (1. С. 387) -эти фрагменты из самых ранних писем Жуковского к великому князюпозднее получат более развернутую конкретизацию. Но особенно интенсивноидеи «политической педагогики» будут развиты в письмах 1848 г., когда,опираясь на опыт европейской революции, очевидцем которой стал поэт, оностро поставит вопросы предназначения России, ее пути, ее защиты от заразы«пролетаризации общества» и революционных переворотов. Урокифранкфуртского парламента, «обители болтовни и сволочи», позволятЖуковскому внушать уже 30-летнему наследнику, ставшему отцомсемейства, идеи реформаторства и преобразований во имя справедливости идобра.Еще в 1825 г. Пушкин по поводу послания Жуковского «ИмператоруАлександру» прозорливо заметил: «Вот как русский поэт говорит русскомуцарю» [30. Т. 13. С. 179]. В диалоге поэта с властью Пушкин почувствовалименно новую позицию поэта, его новый язык, ощутил новый«поведенческий текст». Переписка Жуковского с царственными особамиподтвердила это предсказание. Не случайно Вяземский, осведомленный обэтих письмах, уже после смерти Жуковского говорил: «Вообще перепискаЖуковского с императрицею и государем, когда время позволит ей явиться всвет, внесет богатый вклад если не в официальные, то в личные инравственные летописи наши. "Несть бо тайно еже не явится". Когда придетпора этому явлению и то, что пока еще почти современно, перейдет в областьисторической давности, официальный Жуковский не постыдит Жуковского-поэта» [31. Т. 7. С. 473].Философия самостояния как внутренней свободы человека вообще, поэтав частности была выстрадана русской культурой и общественной мыслью ипостепенно входила в литературный быт на правах «поведенческого текста».Думается, эпистолярий Жуковского, его письма в защиту «Европейца», огибели Пушкина, обращенные к императору Николаю I и шефу жандармовА.Х. Бенкендорфу и получившие публичную жизнь в пушкинском кругеписателей, были важным звеном в становлении этой философии.Эпистолярий Жуковского столь разнообразен и полисемантичен, чтокаждый персональный сюжет в нем - отражение и выражение еще однойстороны русского литературного быта. Переписка Жуковского сКаченовским 1809-1817 гг., по точному замечанию ее публикатора,«включает в себя множество любопытных и ярких штрихов дляхарактеристики литературного быта и литературной этики XIX века» [3.C. 86-87]; переписка Жуковского с Гоголем и феномен публикацииотдельных писем самими авторами - факт огромного историко-литературного значения [32, 33]; переписка с П.А. Плетневым - важныйисточник для изучения эдиционной практики эпохи; переписка с А.Я. Бул-гаковым воссоздает историю почтового дела в России; огромный массивнеопубликованных писем Жуковского к своему душеприказчикуР.Р. Родионову (всего около 180 от 1841-1852 гг.) [34] - интересныйматериал частного быта, издательской этики 1840-х гг. И подобные примерыможно продолжать…Думается, что шесть томов писем, готовящихся к печати в рамкахпроекта издания Полного собрания сочинений и писем В.А. Жуковского, таятмного «открытий чудных» как для характеристики самого их автора, так и идля освещения различных сторон литературно

Скачать электронную версию публикации