Echo of La Princesse de Cleves in Russian literature, or on dramatizationof epic genre.pdf 1. В истории развития жанра романа можно отметить определенную за-кономерность - «возвращение» жанра, уже достигшего расцвета, к своимистокам. В подобных точках «возврата» особенно четко проступают родовыечерты жанра, что чрезвычайно интересно для изучения истории и теориилитературы.Так, в творчестве трех русских великих писателей второй половиныXIX в. - И.С. Тургенева, Л.Н. Толстого и Ф.М. Достоевского - получилиразвитие ситуации, впервые заявленные в романе французской писательни-цы Мари-Мадлен де Лафайет (1634-1693) «Принцесса Клевская» («La Princessede Cleves», 1687). Особый интерес, помимо самого факта возможногосближения, представляет вопрос о характере и причинах обращения романи-стов XIX в. к первоистокам. Используя теорию и методологию В.Я. Проппа,исследовавашего «морфологию» «волшебной сказки», имеющей, по наблю-дениям автора работы, жанровую основу, закрепленную в виде постоянных(функции) и переменных величин, при которых «последовательность эле-ментов строго одинакова, что определяет «однотипность» [1. C. 21-22]жанра в различных национальных культурах, можно выдвинуть рабочуюгипотезузил свое восхищение романом М. де Лафайет Стенадаль: «Первый из рома-нов по времени и, клянусь, первый по достоинствам» [9. С. 240]. Сравнивая«Принцессу Клевскую» с «рассудительными» историческими романамиВ. Скотта, Стендаль отдавал свои симпатии М. де Лафайет за искусство изо-бражать «душевные движения» и советовал В. Скотту «допускать большеечисло естественных черт»: «Легче описать одежду и медный ошейник како-го-нибудь средневекового раба, чем движения человеческого сердца» [10.С. 316-317].Своеобразие и значение романа «Принцесса Клевская» исследователиобъясняют особой позицией М. де Лафайет в отношении господствовавшихво Франции XVII в. философско-этических систем и художественных тен-денций в культурной жизни, в том числе и в литературе. Будучи создателемромана в эпоху, характеризующуюся как расцветом классицистической дра-матургии, «основанной на принципах совершенной разумности, ясности,целеустремленности» [7. С. 136], в соответствии с философией Декарта, таки распространением философских идей Монтеня, Паскаля, Ларошфуко, рас-шатывавших классицистическую идеализациюпротиворечивостью захватившей их страсти. В финале романа чувство долгаберет верх над любовью, как и положено в классицизме, но победа оказалась«пирровой»: отказ от любви оборачивается для героини страданием и смер-тью. Однако, как пишет В.В. Кожинов, подлинный смысл заключен в психо-логическом движении романа: «И, собственно говоря, роман вовсе не лишенидеального содержания; вовсе не поглощен пессимизмом; это относитсятолько к внешнему «выводу», к итогу повествования . Полная энергии иобаяния жизнь человеческой души, предстающая в романе, является под-линно эстетической «реальностью», которая выходит на первый план, затме-вая все остальное» [4. С. 286]. Эти наблюдения исследователя справедливы,однако следует подчеркнуть, что именно непреклонность нравственного на-чала, связанного с идеей долженствования, взыскующего к представлению одостоинстве человека по высоким требованиям классицизма, определяютградус трагического напряжения психологических коллизий.Отличительная черта «Принцессы Клевской» - драматическая аранжи-ровка всех компонентов романа: конфликта, композиции, характеров.А.В. Чичерин, анализируя ключевые для содержания романа слова(«violent» - «неистовый», «embarras» - «затруднение, препятствие, замеша-тельство, смущение», «mais» - «но»), определяет основную психологиче-скую коллизию романа как «чрезвычайно сильное движение влечения, чув-ства или страсти и наличие в ней принудительного, порабощающего начала»[7. C. 138]. Видение и изображение чувств в их противоположности, в сме-шанности начал жизнелюбия и эгоизма - это был дар времени и более всегодружеского общения с Ларошфуко. Метод Ларошфуко, проявлявшийся вобнаружении парадоксально противоречивых сторон в поведении и характе-ре людей, стал основанием для критического осмысления абсолютистскогогосударства, для «анатомии» человека, руководствующегося, по мысли фи-лософа, своей эгоистической природой, и создал предпосылки для психоло-гических открытий в художественной литературе. По определениюВ.Р. Гриба, «философия Ларошфуко была для нее (М. де Лафайет. - Э.Ж.)путем идейного и художественного освобождения» [3. С. 337]. Однако автор«Принцессы Клевск, как и ее герои, живущие поддействия в романном контексте «Принцессы Клевской» заряжена рождениемпсихологической реакции, превращением сюжетного момента в концепту-ально-психологический мотив романа. «Само распределение действия, -пишет В.Р. Гриб, - напоминает пьесу. Каждый узловой пункт в романе со-стоит из диалога, построенного мастерски. Из таких кульминационных узловскладывается все повествование (смерть принца и объяснение его с женой,конечное объяснение героини с герцогом и т.д.). Каждый из этих диалоговдает новый поворот чувствам героев» [3. C. 352]. Особенность романа Ла-файет - максимальное сближение сюжетной ситуации и характеристикидраматического по содержанию состояния героя, выявление противоречиво-сти переживаемого чувства. На эту психологическую концентрированностькаждого сюжетного элемента указал А.В. Чичерин: «Этот роман - одно изпроизведений, где любая часть приобретает полноту своего смысла только всвязи с целым. И в то же время каждый абзац настолько закончен и совер-шенен, так светится своими тонко отшлифованными гранями, что сам посебе может восприниматься как самостоятельное произведение искусства»[7. C. 144-145]3.Естественно и закономерно, что драматические ситуации этого романамогли стать источником вдохновения для других авторов. Исследователиромана «Принцессы Клевской» указывают на пути развития традиций ана-литической, точной, ясной прозы М. де Лафайет в романах Стендаля, Кон-стана, Сенанкура, Мериме, Пушкина, Лермонтова, хотя вместе с тем, вводяимя М. де Лафайет в контекст «больших романов - Бальзака, Толстого идругих великих реалистов», авторы работ справедливо акцентируют отличие«больших» романов от «Принцессы Клевской»: «романы их представляютсобой большое жизненное полотно, энциклопе всей общественной жиз-ни, где между решающими узлами дается широкое описание общества, со-временных событий, политических интриг, философские рассуждения, вво-дится жизнь других героев. Ничего этого мадам де Лафайет не знает »[3. С. 352]. И тем значительнее и важнее представляется факт присутствияпамяти об этом романе - жанровой ли, авторской ли - на страницах русскойпрозы второй половины XIX в.Название романа и имя М. де Лафайет отсутствуютне был переведен на русский язык: первый русский перевод, сделанныйИваном Шмелевым, появился в печати только в 1959 г. Однако не исключе-но, что «La Princesse de Cleves» могла быть прочитана русскими писателями воригинале. Так, например, в дневнике В.А. Жуковского от 23 декабря 1821 г.,во время пребывания его в Германии, сделана запись, свидетельствующая обинтересе представителей русского образованного общества к этому роману:«Вечер у M-e Kleist: чтение «Princesse Cleves» [15. Т. 13. С. 235].2. Первым по хронологии в ряду произведений второй половины XIX в.,обнаруживших отчетливо момент «схождения» с «Принцессой Клевской»,следует назвать роман И.С. Тургенева «Дворянское гнездо» (1858), а именнофин и эпилог романа. Написанный в ситуации кризиса, переживаемогорусским обществом во второй половине 1850-х гг. - поражение в Крымскойве, подготовка реформы освобождения крестьян, перестройка государст-венной и общественной системы плюс личная неустроенность писателя, ро-ман исполнен драматической напряженности. Как и повесть «Фауст», «Дво-рянское гнездо» отмечено актуализацией драматически поставленной про-блемы долга и счастья.Исследуя 䁁трагическую природу конфликта в романе вопоставления долга и счастья, обладает романными возможностями черезстихию повествования - объяснения, описания, нравоучения и т.д. - воссоз-дать процесс колебания чувств, падений и взлетов, обретения и потерь, на-дежды и отчаяния в бесконечной череде перемен и одновременности их про-текания. «Трагическое, - пишет В.М. Маркович, - остается в «Дворян-ском гнезде» опорой эпоса» [16. С. 138]. В этом отношении у Тургенева былипредшественники, на опыт которых он мог опираться. Следует заметить, чтоимя Ларошфуко упоминается в романе «Рудин» (1855). Рудин в споре с Пига-совым аргументирует свою правоту афоризмом из «Максим» Ларошфуко:«То есть вы хотите сказать что, впрочем, уже давно до вас сказал ла-Рошфуко: будь уверен в себе, другие в тебя поверят» [17. Т. 5. С. 267].Сравнительный анализ последних глав и эпилога «Дворянского гнезда» сфиналом «Принцессы Клевской» обнаруживает многочисленные и много-уровневые «схождения» двух романов при очевидном их отличии.Общей оказывается сама сюжетная ситуация отказа героев от любви воимя исполнения долга, осложненная в обоих случаях высотой нравственныхпринципов героинь и принимающих их решение, склоняющихся перед ихтребованиями героев. Трагическими в романах предстают не характеры ге-роев, а обстоятельства, положение, определяющие трагизм переживаний ге-роев.В романе Мари де Лафайет принцесса Клевская, испытывая любовь кгерцогу Немурскому, откаается от встреч с ним и принимает решениенавсегда покинуть свет в силу необходимости быть верной памяти мужа,причиной смерти которого невольно стала страсть, вспыхнувшая междупринцессой и герцогом. При последней встрече в ответ на его горячие при-знания в любви к «достойнейшей женщине на свете» принцесса говорит освоей и его вине перед принцем Клевским: «Ваша виновность в смертипринца слишком очевидна; подозрения, внушенные ему вашим необдуман-ным поведением, стоили ему жизни, подобно тому, как если бы вы ее отнялиу него своими собственными руками Я знаю, что он умер по вашей ви-не и что всё произошло из-за меня» [18. С. 237]. Сознание необходимо-сти исполнять долг, хотя, по первой реакции герцога Немурского, он кажется«призрачным долгом», никак не способным «противостоять счастью» [18.C. 237], усугубляется стремлением принцессы сохранить свое чувство к гер-цогу ничем не запятнанным даже в будущем. «Пройдет некоторое время, -говорит она, - и я перестану составлять ваше счастье и увижу, что вас при-влекают другие, как раньше привлекала я. Мне это доставит нестерпимыетерзания» [18. С. 241]. Сознавая, что «ничего нет труднее задачи», «со-мневаясь в своих силах, несмотря на все доводы рассудка», принцесса Клев-ская принимает решение - удалиться. В романе сообщается о неуспокоенно-сти и страданиях героев после принятого решения. Принцесса «то изумля-лась тому, что сделала, то раскаивалась в этом, то радовалась, вся ее душабыла полна смятения и страсти. Она вновь пересматривала свои соображе-ния о долге, препятствующие ее счастью, страдала, находя их столь вескими,и жалела, что раскрыла их все до конца перед герцогом. Но в следую-щую минуту ее разум и ее представление о своих обязанностях внушали еймысли совершенно противоположного направления, которые неминуемоприводили ее к решению вовсе не выходить замуж вторично и никогда невидеть герцога Немурского» [18. С. 246-247]. Борьба с собой, мучительныеколебания принцессы завершились тем, что она «удалилась в одну святуюобитель» [18. С. 250].Роман заканчивается подведением итогов, равно печальных как дляпринцессы, так и для герцога: «В конце концов герцог, смирившись с необ-ходимостью, уехал, настолько сильно подавлый горем, как может бытьподавлен лишь человек, потерявший всякую надежду когда-либо увидетьособу, которую он любил самой сильной, самой искренней и самой глубокойлюбовью, когда-либо существовавшей на свете. Тем не менее он еще не сра-зу покорился судьбе и делал все, что мог придумать для того, чтобы прин-цесса изменила своё решение. Но прошли годы, время и разлука умерили егопечали и угасили страсть. А принцесса Клевская Часть года она прово-дила в упомянутой обители, другую же часть у себя, но и здесь она жила вполном уединении и предавалась занятиям еще более благочестивым, нежелив самых строгих монастырях. И жи её, продолжавшаяся недолго, останет-ся примером неповторимой добродетели» [18. С. 252].Финалы двух романов схожи как в общих очертаниях, так и в деталях,психологически точно рисующих героев. Лиза Калитина, возложившая насебя вину и ответственность за судьбу тысяч страдающих, за несостоявшеесясемейное счастье Лаврецкого и Варвары Павловны, принимает решение уда-литься в монастырь, хотя первоначально оттягивает на будущее возможно-невозможное свидание «когда-нибудь через год», как бы вторя принцессеКлевской: «Дайте же, чтобы время сделало свою работу» [18. С. 244]. По-добно героине М. де Лафайет, умоляющей герцога расстаться, Лиза обраща-ется к Лаврецкому с просьбой оставить ее навсегда:«Принцесса Клевская» «Дворянское гнездо»Заклинаю вас всей моей властью над ва-ми, не ищите случая видеть меня. При моемсостоянии для меня становится греховным всето, что было дозволено в другое время [18.C. 43].Фёдор Иваныч, - начала она спокойным,но слабым голосом, - я хотела вас просить;не ходите больше к нам, уезжайте поскорей исполните мою просьбу, ради бога [17.Т. 6. С. 147-148]В оценке повествователей обеские повороты судьбы. И это сочетание аналитического начала со стихией«вертеровского» исповедального типа повествования становится у Тургеневахудожественным воплощением трагического конфликта. Таким образом,принципы объективного повествования аналитического романа с открытойдраматической структурой становятся важной составляющей в тургеневскомромане, знаменуя глубинную связь писателя с высокими нравственно-этическими требованиями литературы эпохи классицизма.Трагической полноты и драматизации повествовательной структуры рус-ская проза достигает в 1870-х гг. В произведениях этого времени, как в дра-ме, так и в прозе, снижается значение флы, нагрузка в раскрытии кон-фликта перемещается с сюжета на характер героя. Стягиваются драматиче-ским образом сюжет и характер. Такое «стяжение», психологическая кон-центрация действия, заключенные в отдельных сюжетных ситуациях в рома-не М. де Лафайет, получают актуализацию в художественных исканиях рус-ских писателей, что, в частности, проявляется в романе Толстого «Анна Ка-ренина» (1873-1877) и в рассказе Ф.М. Достоевского «Вечный муж» (1870).3. На схожесть сюжетных ситуаций (турнир в «Принцессе Клевской» искачки в «Анне Карениной») и внимания авторов к душевному смятениюгероинь указал В.В. Кожинов в восьмлаве книги «Происхождение рома-на», посвященной «Принцессе Клевской»: « почти на каждой страницеромана мы прикасаемся к живому, полному и сильному трепету ее человече-ского существа. Вот она во время турнира видит, как герцог чуть не упал сконя, и, подобно другой знаменитой героине, выдает свою нежность, страх исмятение, забыв о необходимости их скрывать » [4. С. 285]. Эпизод ссобытиями на турнире играет важную роль в романе М. де Лафайет. ГерцогНемурский, которому, как и королю, достались самые горячие кони, «боясь,как бы не ушибить короля, резко осадил своего скакуна, конь налетел настолб манежа, и с такилой, что от сотрясения всадник покачнулся в сед-ле. Все бросились к нему, полагая, что он порядком пострадал. ПринцессаКлевская испугалась за герцога больше других. Нежность, которую она пи-тала к нему, ее страх и смятение были столь велики, что она забыла о необ-ходимости скрывать» [18. С. 107]. Невольным свидетелем потрясения прин-цессы становится влюбленный в нее шевалье де Гиз. Заметив, насколько онапеременилась в лице, шевалье де Гиз «стал с гораздо большим вниманиемследить за поведением принцессы Клевской ». Принцесса, «оправив-шись от испуга, сразу же подумала о том, что ее волнение осталось нме-ченным». «Простите меня, - сказал шевалье де Гиз, - если я выйду за рамкитого глубокого почтения, которое я всегда вам оказывал, и обнаружу передвами живую печаль, внушенную мне тем, чему я только что был свидете-лем» [18. С. 108].Рисунок события, произошедшего на турнире и повлекшего за собойпсихологический взрыв, буквально «повторяется» в «Анне Карениной»:скачки - падение Вронского - смятение Анны - терзания присутствовавшеготам и все видевшего Каренина. Это тем значимее, что отсутствуют какие-либо следы претекста, факты чтения или признания Толстого о влиянии нанего романа М. де Лафайет. Более того, по восинаниям современников,Толстой был знатоком лошадей и любителем скачек. Не случайно с первогочернового варианта в романе появляется англичанин Корд как носитель кон-но-спортивной культуры Англии, славившейся породами скаковых лошадейи знаменитых состязаний в Аскоте, Эпсоме и других местах. КнязьД.Д. Оболенский, известный коннозаводчик и короткий приятель Толстого, всвоих воспоминаниях упоминает об истории покупки Толстым чистокровнойкобылы Фру-Фру и рассказывает о том, что он «передавал Льву Николаеви-чу подробности и обстановку красносельской скачки, которая и вошла в яр-ком изображении в «Анну Каренину». Падение Вронского с Фру-Фру, пословам Оболенского, «взято с инцидента, бывшего с князем Д.Б. Голицы-ным, а штабс-капитан Махотин, выигравший скачку, напоминает А.Д. Ми-лютина» [19. С. 198]. Однако сближение двух романов налицо - и это сбли-жение свидетельствует о типологическом процессе, в частности о драмати-зации романной структуры «Анны Карениной», об устремленности Толстогок углубленному исследованию природы самого чувства, игры страстей. Ва-рианты глав романа, связанных с описаниемВо II варианте усложняется соотношение героев и характер внутреннегосостояния каждого из них. Меняется имя лошади, теперь это Фру-Фру - иновое имя вносит новые оттенки в характеристику Вронского: капризность,изящество с оттенком светской забавы. В образ Анны Толстой вносит чувст-венность, грубость физического начала. Так, фраза, сказанная в I варианте«неким Н», теперь переадресована Анне, которая в ответ на слова Каренинао том, что «любовь к этим зрелищам есть вернейший признак низкого разви-тия», отвечает: «Если бы я была Римлянка, я бы не пропускала ни одногоцирка» [20. Т. 20. С. 225]. Во II варианте усложнен образ Каренина: АлексейАлександрович, наблюдая смятение Анны, испытывает душевные муки. Онстановится свидетелем того, как после известия о том, что Вронский «цел иневредим», «Анна быстро села и закрыла лицо веером. Алексей Александро-вич видел, что она нервно рыдала и не могла удержать слез радости. АлексейАлександрович загородил ее собой, давая ей время оправиться, и заговорилсо стоявшими внизу» [20. Т. 20. С. 226]. Знаменательно, что на странице од-ного из планов романа, написанного, судя по содержанию уже после созда-ния II варианта, по-французски Толстой записывает пять максим из Ларош-фуко:[1] La jalousie se nourrit dans les doutes. Elle devient furieuse ou elle finit sitot qu'on passe dudoute a la certitude.[2] Il n'y a guere de gens qui ne soient honteux de s'etre aimes lorsqu'ils ne s'aiment plus.[3] Il y a des qui n'auraient ete fmoureux, s'ils n'avaient jamais entendue parler de l'amour.[4] Il est aussi facile de se tromper soi meme sans s'en apercevoir qu'il est difficile de tromperles autres sans qu'ils s'en apercoivent.[5] Le caprice de notre humeur est encore plus bizarre que celui de la fortune [20. Т. 20. С. 11].[Перевод Л.Н. Толстого][1] Ревность питается сомнениями и тотчас же переходит или в бешенство, или прекраща-ется, как только полная уверенность заменит сомнения [20. Т. 40. С. 299].[2] Нет людей, которым не было бы стыдно вспоминать то, что они любили друг друга,когда любви больше нет [20. Т. 40. С. 300].[3] Иные люди никогда не были бы влюблены, если б никогда не слышали разговоров олюбви [20. Т. 40. С. 487].[4] Так же легко обманывать самого себя, как трудно обманывать других так, чтобы онине заметили этого [20. Т. 40. С. 487].[5] Счастье и несчастье человека не меньше зависит от его нрава, чем от судьбы [19. Т. 40.С. 285].Все записанные максимы Ларошфуко относятся к раздумьям Л.Н. Тол-стого о сущности любовного чувства и напрямую связаны с описанием ду-шевного состояния Каренина, однако их можно корреспондировать и к Ан-не, и к Вронскому. Афористичность и парадоксальность проницательныххарактеристик «старинных французов» - «La Boetie, Montagne, Larochfoucauld» [20. Т. 58. С. 44] - оказались для автора «Анны Карениной» наиболееподходящей формойчиная с мужа, чрезмерно хвалят» [20. Т. 61. С. 117]. Позже, в 1907 г., Тол-стой напишет Предисловие к сборнику, составленному Г.А. Русановым,«Избранные мысли Лабрюйера, с прибавлением избранных афоризмов имаксим Ларошфуко, Вовенарга и Монтеня». В этот сборник был включен«Биографический очерк Ф. Ларошфуко», написанный Толстым. В очеркеТолстой указал на исключительную роль философа «в образовании вкуса вофранцузском народе и развитии в нем ясного ума и точности его выраже-ний» [20. Т. 61. С. 117] и выделил две особенности «Максим» Ларошфуко.Первая - сосредоточенное внимание французского мыслителя к изучениюприроды человека, а именно «самолюбия» как «главного двигателя челове-ческих поступков: мысль эта всегда представляется с столь разных сторон,что она всегда нова и поразительна». Вторая - о форме изложения: «Она (этакнига. - Э.Ж.) приучила людей не только думать, но и заключать свои мыслив живые, точные, сжатые и утонченные обороты» [20. Т. 61. С. 117]. Такимобразом, появление «максим» Ларошфуко в черновых записях Толстого напути от II варианта к каноническому означало целенаправленное движениеписателяС. 87]. Эти слова один из героев рассказа, Трусоцкий, приписывает друго-му - своему сопернику и двойнику, Вельчанинову: «Вы сами это сказали,может, забыли, а я запомнил». Такое включение в контекст рассказа выска-зывания Л. Вовенарга (демонстративное приписывание «чужого» и провока-ционное цитирование «умных мыслей» с насмешкой над другим) дает слож-ную многозначительность смыслу, окрашивая изображаемых героев траги-ческим и комическим светом. В январской книге «Дневника писателя» за1876 г. Достоевский, размышляя о пороках русского «двухсотлетнего евро-пеизма», проявляющегося в бездумном культе Европы и в отсутствии созна-тельного отношения к своей жизни, называет миражное существование рус-ских в «наше зыбучее время» лицемерием и аргументирует свою мысль из-речением Ларошфуко: «Лицемерие есть та самая дрянь, которую порок обя-зан платить добродетели, - мысль безмерно утешительная для человека, же-лающего оставаться в душе с добродетелью» [21. Т. 22. С. 11-12]. Таким обра-зом, просматривается факт пристального внимания Достоевского в 1870-е гг.,к французским философам-моралистам. В этом аспекте представляется чрез-вычайно знаменательным типологическое схождение сюжетной ситуации ихарактерологии героев в романе «Принцесса Клевская» и в рассказе «Веч-ный муж».В романе М. де Лафайет есть вставной эпизод: муж принцессы Клевскойрассказывает ей историю духовного потрясения, пережитого его другом,графом де Сансером, когда он после внезапной смерти своей возлюбленной,мадам де Турнон, из ее сохранившихся писем узнал о неверности ему. Пе-чальное открытие породило душевную раздвоенность у графа де Сансера:«Когда б я узнал о случившейся в ней перемене до ее смерти, то ревность,гнев, ярость наполнили бы мою душу и хоть немного ослабили бы мои стра-дания от ее потери. Теперь же я в том состоянии, что не могу ни утешиться,ни возненавидеть её» [18. С. 75]. В рассказе «Вечный муж» Трусоцкий послесмерти жены, Наталии Васильевны, обнаруживает письма, из которых узнаето ее любовной связи с петербургским чиновником, другом их дома Вельча-ниновым, - и с этого открытия начинается драма и Трусоцкого, приехавшегов Петербург отомстить Вельчанинову, и самого Вельчанинова.Широко разрабатываемый в европейской литературе сюжет «муж, женаи любовник», по названию известного романа французского писателя Поляде Кока, не был новым для Достоевского. В 1840-1860-е гг. в рассказе «Чу-жая жена и муж под кроватью» и в «Зимних заметках о летних впечатлени-ях» Достоевский разрабатывал комическую версию этого сюжета на русскоми европейском материале, выражая резкое неприятие психологии и поведе-ние человека западного образца. Но в рассказе 1870 г. изменился ракурс изо-бражения как любовника, так и «вечного мужа»: они становятся двойникамив трагической и комической безысходности положения. Трагизм безмерноусилен присутствием и смертью девочки, «бедной Лизы», - дочери НаталииВасильевны и Вельчанинова, которую Трусоцкий считал за своего ребенка, атеперь к бесконечной любви к ней примешивалась злоба. Комментаторырассказа в издании Полного собрании сочинений и писем Достоевского, ука-зывая на реальные прототипы персонажей и самой истории (Врангеля, Янов-ского - мужа А.И. Шуберт), называют широкий круг литературных произве-дений, предшествовавших Достоевскому и, возможно, повлиявших на егорассказ («Провинциалка» И.С. Тургенева, «Школа мужей» Мольера), средикоторых называют «Госпожу Бовари» Флобера.. И.З. Серман, комментируярассказ «Вечный муж», пишет: «Идея новой художественно-психологической трактовки образа рогоносца отчасти могла быть подсказанаДостоевскому романом Флобера «Госпожа Бовари» (1857), который он, посовету Тургенева, прочел в 1867 г. В нем писатель мог найти тот мотив, ко-торым он воспользовался как исходным сюжетным пунктом для своей по-вести. Шарль Бовари после смерти жены узнает из сохраненных ею писем оее изменах, спивается и гибнет. Трусоцкий после смерти Натальи Васильев-ны из ее переписки узнает, что был обманутым мужем и считал своим ре-бенком чужую дочь» [14. С. 478]. Роман Флобера можно соотнести с «Прин-цессой Клевской» по содержанию ситуации, по аналитическому объектив-ному тону повествования, по трагической напряженности характеров. Одна-ко в отличие от М. де Лафайет, у Флобера господствовал векторвводя в историю людей ординарных неординарную ситуацию - гибель по ихвине страдающего, ни в чем не повинного ребенка - тем самым придаваяобыкновенному романный масштаб, возводя драму обыденного к общечело-веческому значению.О письме в рассказе говорится дважды, и чрезвычайно важно отметить,какое место ему отводится в композиции произведения и с чем это связано.Первое упоминание о письме, полное намеков, неопределенности и та-инственности для Вельчанинова, отодвинуто почти на середину рассказа,хотя истоки всей разыгравшейся драмы относятся именно к моменту, когдаТрусоцкий обнаружил письмо покойной, из которого узнал о ее романе сВельчаниновым и об отце Лизы. Об этом письме, как и о других, он туманносообщил Вельчанинову (в VII главе «Муж и любовник целуются») скорбно-ёрническим тоном, что среди «старого хлама по части переписки любовной-с» «в ящичке черного дерева, с перламутровой инкрустацией и с серебром-с», в «красивеньком таком ящичке, с ключом-с, фамильном, от бабушки ейдостался», он обнаружил письма: «вот в этом ящичке всё и открылось-с» [21.Т. 9. С. 46]. Это сообщениелицом вечности, Вельчанинов испытывает ненадолго душевное успокоение:«Какая-то даже надежда в первый раз после долгого времени освежила емусердце. «Как легко!» - подумал он, чувствуя эту тишину кладбища и глядяна ясное, спокойное небо. Прилив какой-то чистой безмятежной веры во что-то наполнил ему душу. «Это Лиза послала мне, это она говорит со мной», -подумалось ему» [21. Т. 9. С. 62]. Для Трусоцкого, пустившегося в загул идаже не хоронившего Лизу, смерть девочки стала источником душевной не-переносимой боли и чувства вины (глава «На чем краю больше»). Романныйсюжет периодически заслоняется событиями будничными, но дыхание пе-реживаемой истинной трагедии - утраты светлого и любимого существа,«бедной Лизы» - создает атмосферу предельного напряжения нравственныхсил, которая разразилась, подобно грозе, попыткой Трусоцкого убить своеговрага (глава «Сквитались») и стремлением Вельчанинова простить «вечногомужа». В предпоследней главе «Анализ», венчающей драму, Вельчаниновсочиняет новую версию личности Трусоцкого, решившегося на убийство. Напервый взгляд Вельчаниновым какбя. И этот момент духовного движения был вызван письмом, в котором неслучайно дважды написано было слово «навеки». В картине чтения письмаВельчанинов максимально сближается с Трусоцким, чему служат всплыв-шие в его памяти детали описания ящичка с письмами, о которых мучитель-но рассказывал Трусоцкий. Этому же сближению служит образ «зеркала», вкотором отразился пережитый ужас («побледнел, как мертвец») роковогодля героев открытия.В завершающей рассказ главе с одноименным названием «Вечный муж»герои встречаются на железнодорожной станции спустя два года - и вновьразыгрывается сюжет: муж, жена, любовник, но теперь исключительно покомическому варианту. Однако униженное положение Трусоцкого и презри-тельно-ироническое отношение к нему Вельчанинова не отменяет, а, напро-тив, усугубляет ощущение трагизма, связанного в первую очередь с присут-ствующей в рассказе романной стратегией, направленной на исследованиеглубоких драматических коллизий. К Трусоцкому и Вельчанинову, пора-женным письмом Натальи Васильевны, в полной мере можно отнести слова,сказанные графом де Сансером в романе

Скачать электронную версию публикации