Forms of communicative and narrative integration in Vestnik Evropyby V.A. Zhukovsky (1808-1811).pdf Если сопоставить основные линии развития метатекста в первые десяти-летия XIX в., то нетрудно заметить их зависимость от журнальной практики.Сентиментальные ансамбли 1790-х гг. сближала тяга к автономности, к по-строению на основе индивидуально-личностного видения завершенного всебе художественного мира. Это, за редкими исключениями, ослабляловнешнекоммуникативную установку, превращая литературное общение винтимную беседу автора и читателя-друга. Новая эпоха, напротив, былауже публичной, о чем говорит как популярность журналов (более 80 на-именований), при всей своей кратковременности и в основном скромныхтиражах охватывавших в совокупности многократно большую аудиторию,нежели сборники, собрания сочинений и альманахи, так и перспективностьжанровых находок, продолженных романтической словесностью. Особеннонаглядно подобную преемственность демонстрируют журналы-долгожители «Сын отечества» (1813-1844 гг.) и, конечно, «Вестник Евро-пы» (1802-1830 гг.), наметившие модель энциклопедического журнала, ос-новного в периодике 1820-1830-х гг. Эти «фабрики литературы», по удач-ному определению К.Н. Батюшкова, были ориентированы на расширениелитературной сферы, обращаясь к массовому читателю и предоставляя своистраницы авторам разных поколений и художественных ориентаций.Причины, обусловившие превращение журналистики в основное про-странство ансамблеобразования эпохи, лежат, с одной стороны, в сфере со-циокультурной, а с другой - в сфере коммуникативно-повествовательной.Литература в начале XIX столетия осознает себя как орган общественногосамопознания. Это нацеливало на поиск тем, концепций, идеологем, которыепомогли бы собрать в один фокус разнообразный, динамичный и внутреннепротиворечивый опыт современной культурно-политической жизни. Для еговоссоздания и осмысления журнальная форма подходила более всего, по-скольку она по своей сути стремится к экстенсивному охвату материала спунктирным выделением событийно-смысловых связей. Кумулятивное на-чало позволяло журналистике быстрее осваивать новые проблемно-тематические территории, предлагая варианты концептуализации. Вдобавокжурнал ориентирован на ответное восприятие и имеет возможность «обка-тывать» свою идеологию на реакции читателей и собратьев по перу, а имен-но эта пропагандистская функция зачастую выходила на первый план в ли-тературном общении эпохи, где за текстом обычно стоял контекст кружко-вой социально-политической позиции, нравственно-философской програм-мы, художественной парадигмы. Между тем пространство современной сло-весности продолжало оставаться еще «домашним», ограниченным достаточ-но узкой сферой авторов и читателей, что облегчало достижение и «хорово-го» единства, и художественно-мировоззренческой цельности, делая жур-нальный ансамбль «лабораторией» выработки новой, синтетической в пер-спективе идеологии и эстетики.Стремление к синтезу простиралось и на область жанрово-повествовательную. Уже в самом начале XIX в. Карамзин, развивая особен-ности «Московского журнала», создал форму издания, объединявшего жан-ры как художественные, так и функциональные - от публицистики до исто-риографии. В понимании редактора они сближались аналитической установ-кой, стремлением от конкретных фактов социально-исторической, культур-ной и нравственно-психологической жизни выйти к обобщениям о сущностисовременного общества и человека. Для последующей журналистики этамодель, нацеленная на взаимодополнительность ракурсов и повествователь-ных стратегий, оказалась трудновоплотимой в полной мере, однако самопредставление о журнале как принципиально политематической и много-жанровой форме прочно вошло в литературное сознание эпохи, подвигая какна разработку отдельных дискурсивных составляющих, результатом чегостало появление документально-исторических («Сын отечества» первых летиздания), теоретико-эстетических («Корифей», «Амфион»), публицистиче-ских («Дух журналов») и т.п. разновидностей журнала, так и на опыты в об-ласти «промежуточных» жанров - очерков, путешествий, «мыслей и замеча-ний», писем, «разговоров», эссе и пр. Именно они составляли основной кор-пус прозаической словесности 1800-1810-х гг., и преимущественной сферойих существования был журнал, единственная, пожалуй, форма, способнаяпридать малым жанрам обобщенное, а в пределе - эпическое звучание.Этот переходно-экспериментальный характер обусловливал эволюциюжурналистики начала XIX в. Одной своей стороной она еще была тесно свя-зана с просветительским пониманием журнала как глашатая универсальных,независимых от времени идей. Отсюда значительные элементы моральной(«Друг юношества» М.И. Невзорова) и гражданственной («Русский вестник»С.Н. Глинки) дидактики, прямолинейно образовательного подхода к обще-нию с читателем («Корифей» Я.А. Галинковского). В повествовательномплане журналы 1800-1810-х гг. наследовали от XVIII в. кумулятивные формы,производные малого количества оригинальных произведений и ориентиро-ванные на простой монтаж текстов по внешнему признаку общности источни-ка переводов, темы или жанра. При этом очень распространенным типом из-даний оставались авторские, продолжавшие традиции Н.И. Новикова иИ.А. Крылова (журналы Я.А. Галинковского, А.Ф. Кропотова, П.А. Корсаковаи др.), что ослабляло полисубъектность периодики.Тем не менее журналистика уже подверглась глубокому влиянию сенти-ментализма и преобразовала его в свете условий кружково-салонного литера-турного общения. Так, дидактика приобрела вид более завуалированный,скрытый за репрезентацией специально отобранного новостного материала,значимость которого все более повышалась, за доминирующим характеромхудожественных произведений, за логикой критических рефлексий редакто-ров-издателей. Основными коммуникативными стратегиями в результате ста-новятся доверительные, призванные вовлечь читателя в процесс соразмышле-ния и сочувствия с автором и облеченные в дружески-кружковые или светски-салонные формы (ср. в особенности журналы «для дам» М.И. Макарова,П.И. Шаликова). Благодаря этому постепенно уходит в прошлое монологич-ность: точка зрения редактора еще выступает канвой журнала, но целое рож-дается в репрезентации более илиНа протяжении 1804-1807 гг., после ухода Карамзина, «Вестник Евро-пы» постепенно эволюционировал от просветительского политико-литературного журнала, независимого в своей идеологической и эстетиче-ской позиции и скрепленного авторитетной точкой зрения редактора, к жур-налу ангажированному, имевшему целью не развитие читателя, а утвержде-ние более или менее догматически изложенной групповой программы. Пер-сонифицировалась она в позиции издателя - М.Т. Каченовского, который, посуществу, только начал свою публичную деятельность и, не обладая долж-ным весом ни в социальном плане (разночинец), ни в плане литературном(узкий специалист-профессионал), стремился легитимировать свое мнениеподдержкой власти и корифеев основных литературных партий. Как убеди-тельно показал М.Б. Велижев, ключевыми моментами этого самоопределе-ния стали ссора в мае 1806 г. с И.И. Дмитриевым, до того момента протежи-ровавшим молодого журналиста, поиски поддержки при дворе через своегоначальника А.В. Разумовского и жесты в сторону А.С. Шишкова [1]. Соот-ветственно, журнал принимает в 1806 - первой половине 1807 г. все болееофициозный вид, предоставляя свои страницы проправительственной анти-французской публицистике («Мысли о России» Я.И. Булгакова, переводныепамфлеты) и литераторам националистической ориентации с их привержен-ностью высоким жанрам (С.Н. Глинка, В.Ф. Вельяминов-Зернов и др.). Опре-деленной компенсацией при этом выступало расширение научно-исторического раздела, предмета специализации Каченовского. Благодаряему «Вестник» постепенно приобретал репутацию «сухого», «ученого» из-дания, интересного не столько широкой светской публике, сколько «акаде-мическому» читателю. Впоследствии подобная модель журнала и коммуни-кативная маска «педанта», принятая его редактором, получат свое развитие исделают «Вестник», уже не нуждавшийся в покровительстве карамзинистовили шишковистов, органом разночинной, по определению Г.В. Зыковой, ин-теллигенции - третьей литературной силы эпохи и хранителя просветитель-ских традиций [2].Резкий поворот политики России после Тильзитского мира, сопровож-давшийся отставкой деятелей антифранцузской партии - покровителей Ка-ченовского, а также возможное назначение И.И. Дмитриева попечителемМосковского университета и, соответственно, куратором его типографии,где печатался «Вестник», определили решение издателя оставить журнал,что и произошло во второй половине 1807 г., когда Каченовский постепеннопередал бразды правления В.А. Жуковскому. Выбор преемника был опреде-лен тактическими соображениями: молодой писатель, дебютировавший ещепри редактировании Карамзина и с тех пор не прекращавший сотрудничест-ва с «Вестником», являлся «своим» для журнала, входя в то же время в ок-ружение Дмитриева и выступая наследником карамзинских традиций. Плюск тому для широкой публики он оставался пока фигурой не слишком замет-ной и, стало быть, легко контролируемой.У Жуковского имелось, однако, собственное мнение по поводу целейжурнала и способов их достижения. Для него заканчивался период «белев-ского уединения», насыщенный интенсивной работой по самообразованию ивыработке художественной манеры [3. С. 16-60]. Предложение «выдавать набудущий год "Вестника Европы"» (письмо А.И. Тургеневу от июля 1807 г.)[4. Т. 4. С. 459], на которое писатель откликнулся с энтузиазмом, ознамено-вало для него окончательное завершение эпохи «ученичества» и начало пуб-личной литературной деятельности, осознаваемой как «служба отечеству, вкоторой надобно быть или отличным, или презренным» (письмо А.И. Турге-неву от 7 ноября 1810 г.) [4. Т. 4. С. 478]. Накопленный запас текстов позво-лил быстро включиться в процесс издания журнала, и уже во второй полови-не 1807 г. Жуковский помещает на его страницах целые серии оригинальныхпроизведений и переводов, наметив для себя план дальнейшего пополнения«редакторского портфеля» [5]. Это введение в журнал массированного ав-торского контекста сигнализировало о смене ориентиров, чреватой очеред-ной трансформацией ансамблевого целого. Окончательно она совершилась вначале 1808 г., когда на титульном листе появилось уведомление о новомредакторе, а в первом номере была опубликована программная статья«Письмо из уезда к издателю».Предложенная Жуковским новая модель журнала уже подвергалась рас-смотрению в статье В.В. Гиппиуса [6. С. 208-211] и диссертации М.Б. Вели-жева [1. С. 19-22], давших ее общую содержательную характеристику в свя-зи с позицией в литературно-идеологическом движении 1808-1810 гг. Этотконтекст, с одной стороны, определяла обстановка посттильзитской ситуа-ции, вынуждавшая к отказу от обсуждения политических проблем при не-одобрении антифранцузской пропаганды, а с другой - необходимость осто-рожной стратегии в отношении конкурирующих литературных партий (во-зобновление участия Дмитриева vs. благожелательные оценки Шишкова). Врезультате из ансамблевого целого фактически исчез политический раздел,сжавшийся до газетных сообщений в «Известиях и замечаниях», и, времен-но, отдел критики, только начавший утверждаться в журнале. Так «ВестникЕвропы» приобрел характер сугубо литературного органа, компенсировав-шего ограниченность своей программы разнообразием и новизной художе-ственного материала, поначалу принадлежавшего почти полностью Жуков-скому, а впоследствии и привлеченным к сотрудничеству молодым авторам,по преимуществу карамзинской ориентации, К.Н. Батюшкову, П.А. Вяземско-му, Д.В. Давыдову, Н.И. Гнедичу и ряду других.Во всей чистоте эта модель, однако, просуществовала недолго - до вто-рой половины 1808 г., когда в журнал возвратился прежний редактор. К томумоменту утвердилась обновленная репутация «Вестника» и отпала необхо-димость резких изменений курса. В итоге в журнале постепенно возобнов-ляются политические известия, ответственность за которые взял на себя Ка-ченовский, появляются критические статьи, как принципиальные, так и, ввиде коротких заметок, полемические, наконец, вновь начинает расширятьсяотдел науки (история и теория словесности, историография). Между тем«Вестник» не включается ни в идеологические споры, ни в наметившийсяновый виток полемики между шишковистами и карамзинистами, хотя с точ-ки зрения авторского состава ориентируется на последних. Период посте-пенной трансформации продлился более года, на протяжении которого вы-кристаллизовалась новая, энциклопедическая, схема издания.Автором ее явился Каченовский, с ноября 1809 г. ставший соредакторомЖуковского. Эта модель знаменовала отказ от последовательного литерату-роцентризма, утверждая равноправие в журнале таких рубрик, как «Словес-ность», «Науки и искусства», «Критика» и «Смесь» с постоянным разделом«Обозрение происшествий». В идеале это предполагало для издания пози-цию всесторонности и объективности, полного информирования читателя оновых движениях культуры и независимого суждения о них, исходящего неиз кружковых предпочтений, а из строгого, в пределе - научного рассмотре-ния. Подобные претензии, дабы быть воплощенными в действительность,нуждались в продуманной и наработанной стратегии, которой у Каченовско-го еще не было. В результате между соредакторами нарастает непонимание,начинаются конфликты, а сам журнал обретает вид эклектичный, построен-ный на сосуществовании двух несхожих точек зрения. Отказ Жуковского отроли издателя в 1811 г. ознаменовал конец этого междувластия.Таким образом, «Вестник Европы» 1808-1810 гг. прошел несколько ста-дий развития, трансформировавшись из авторского литературного журнала вэнциклопедическое полисубъектное целое. Обе модели предлагали своиподходы к общению с читателем и способы интеграции материала. Заметим,что до настоящего момента они еще не рассматривались в контексте ансамб-левого целого, хотя целый ряд исследований, посвященных в основномтворчеству Жуковского, позволил выявить несомненную последователь-ность, системность в составе основных жанрово-тематических групп и раз-делов журнала [7. С. 108-137; 8. С. 173-192; 9. С. 3-19; 10. С. 10-12; 11.С. 141-222]. Учитывая эти наблюдения, представляется целесообразным со-средоточиться на общей телеологии «Вестника» в аспекте его коммуника-тивно-повествовательной структуры.Начать стоит с внешней организации журнала. По традиции, заложеннойеще Карамзиным, «Вестник Европы» выходил два раза в месяц, и основнуюструктурную единицу издания составляла небольшая книжка объемом в5 печатных листов (80 страниц). Четыре таких книжки, имевших стереотип-ную рубрикацию, объединялись в том с общим оглавлением. Разделы былимаксимально обобщенными («Литература и смесь» и «Политика»), и непредполагали дальнейшей жанрово-тематической дифференциации текстов.Тем самым возникали благоприятные условия для слитного восприятия,подкрепляемого единством мировоззренческой позиции и повествователь-ной манеры издателя, основного автора журнала. Такой ансамбль имел мон-тажную основу, и не будь в нем установки на сообщение нового актуальногоматериала, литературного или политического, он воспринимался бы как пе-риодический сборник, альманах. В частности, усилия Карамзина, начиная с«Московского журнала», главным образом и сводились к усилению дина-мичности и широты охвата современной культурной жизни. В «ВестникеЕвропы», проводившем «идею о множественности путей исторического раз-вития и необходимости для каждой страны выбрать свой собственный», объ-ектом такого освещения стали, по справедливому мнению Н.Н. Зубкова,«иностранная политика и русская литература» [12. С. 65].Одной из первых задач Жуковского на посту редактора явилось восста-новление карамзинской традиции - в объеме и характере, соответствовав-ших представлениям писателя и культурно-политической обстановке момен-та. При этом новый издатель, принципиально отказавшийся от политическо-го раздела (ибо «политика в такой земле, где общее мнение покорно дея-тельной власти правительства, не может иметь особенной привлекательно-сти для умов беззаботных и миролюбивых; она питает одно любопытство»[13. С. 7]), воскрешал лишь одну часть карамзинской программы, ориенти-руясь не столько на «Вестник Европы», сколько на «Московский журнал» сего сосредоточенностью на сфере культуры и синтезом возможностей доку-ментального и художественного дискурсов. Привлекательной чертой такоготипа издания было сочетание дневникового элемента с хроникальным зада-нием, позволявшее на основе единого образа автора развивать систему лири-ческих, интимно-психологических сюжетовный монолог издателя, допускавший лишь эпизодические включения чужихреплик - небольших стихотворений И.И. Дмитриева, Ю.А. Нелединского-Мелецкого, А.Ф. Мерзлякова, А.Ф. Воейкова, В.Л. Пушкина, Д.В. Давыдова,Д.П. Северина и Ф.Ф. Иванова, а также нескольких писем-очерков Н.Ф. Ал-ферова (№ 7, 11). Общий объем их никогда не превышал 1 печатного листа, ачаще всего составлял 6-8 страниц. Во-вторых, книжки приобрели большуюжанрово-тематическую однородность, прежде всего за счет ухода на пери-ферию раздела «Политика», который занимал приблизительно 20 страницпротив 60 у «Литературы и смеси». Кроме того, у данного раздела не былопостоянного автора, поскольку приглашенный Жуковским Х.А. Шлецер ог-раничился только обзорной статьей «Взор на прошедшее, настоящее и бу-дущее» (№ 3), а потом раздел наполнялся переводами самого Жуковского ииногда Г.Ф. Покровского (№ 12, 14) плюс краткими «газетными» сообще-ниями о текущих событиях (с лета 1809 г. отдел политики был полностьюзакрыт по распоряжению университетского начальства, попечителя журна-ла). И наконец, устойчивость обрел жанровый состав: каждый номер вклю-чал в себя, как правило, в разделе «Литература» - большую переводную по-весть, переводное же эссе (размышление, разговор, портрет и т.п.) или путе-шествие, несколько стихотворений, а также дробь малых жанров («мысли изамечания», анекдоты, характеры и пр.), которая сначала выносилась в осо-бую подрубрику «Смесь», но впоследствии растворилась в общем корпусетекстов; в разделе «Политика» композиционными единицами были перевод-ной страноведческий очерк и ряд заметок-известий.В этих условиях ощутимым становилось стремление к содержательной иповествовательной слитности книжек. Так, почти любой номер имел своювнутреннюю тему, выявлявшуюся в подборе текстов с близкими сюжетнымиположениями и предметами размышления. Образцом здесь могут служить№ 9 и 10, функционирующие и как отдельные единства, и как соотнесенныедруг с другом целые. В состав № 9 входили переводная новелла «Мария»(начало), стихотворение Д.П. Северина «Християнское увещание», «русскаябаллада» Жуковского «Людмила» и песня А.Ф. Мерзлякова «Что естьжизнь?» Все их объединяла мысль о кротости и стойкостисветской девушки Веры, во многом схожей с Марией, и обыгрывающим ре-лигиозные ассоциации ее имени. Эта «реплика» удачно вписывалась в смы-словое целое номера, позволяя в ироническом виде ввести новый мировоз-зренческий контекст. Следующая за ней баллада «Людмила» подхватываламотив и придавала исходной коллизии - кротость или бунт против судьбы -особую драматичность, эмоциональность и романтическую космичность.Дидактическое зерно произведения, мысль о доверии благому Провидению,здесь растворялось в самоценной художественной плоти экспрессивно-символического повествования. Это делало балладу кульминацией номера, ав перспективе - одним из смысловых центров всей лирики журнала. Развяз-кой же всего выпуска стала элегическая и в то же время ободряющая песняМерзлякова «Что есть жизнь?» с ее лейтмотивом «Жизнь смертных тяжелоебремя!» и призывом искать отдохновения от ее ударов в дружбе, любви испокойствии доброй души. И эта мысль еще раз повторялась в аллегориче-ском «Изъяснении картинки», комментировавшей сюжет напечатанной вномере литографии А.Ш. Карафака, предсмертное исповедание веры и утешение от друга, а раму образовы-вал рассказ независимого, но заинтересованного повествователя о личностифилософа. Субъективное повествование, доминировавшее в переводных эссеи оригинальных повестях Жуковского («Марьина роща», «Три сестры»),здесь помогало построить балладный художественный мир «Людмилы» сего параллелизмом объемлющего лирико-символического видения автора иэкзальтированного, разорванного восприятия героини [16. С. 138-165; 11.С. 202-207]. В этом контексте, а повествовательная проза занимала большуючасть журнала, стихи, в большинстве медитативные, выступали продолже-нием и заострением определенных линий авторской этико-психологическойрефлексии, допуская в том числе включение реплик других сходно настро-енных поэтов.Проблемная и повествовательная близость ключевых произведений об-легчала монтаж текстов, выстраивавшихся в свободные ансамблевые един-ства разного масштаба от отдельного номера до книжки из четырех выпус-ков и, в идеале, всего журнала. Последний призван был репрезентироватьцельную нравственно-эстетическую систему издателя, которая последова-тельно открывалась перед читателем разными гранями, углубляя и обогащаяперспективу. Так, начальные четыре номера за 1808 г. можно назвать порт-ретными: они вводили в мир авторских идеалов и стремились сделать этопластически и психологически убедительно, конкретно, через образы МаркаАврелия («Характер Марк-Аврелия» Гиббона, № 1), Ж.Ж. Руссо («Путеше-ствие Ж.Ж. Руссо в Параклет» Г. Маркела, № 2), Ан. Тургенева («К друзьям»Мерзлякова, № 2), Бомарше («Бомарше в Испании», № 3) и др. Их фикцио-нальным продолжением, воспринимавшимся в данном контексте как досто-верные, объективные, выступали образы Стародума («Письмо из уездак издателю», № 1), Густава («Густав» С.Ф. Жанлис, № 1) и двух сестер-ирландок («Отрывок из путешествия г-жи Жанлис в Англию», № 4). Вбольшинстве они восходили к типу чувствительной и доброй души, превышевсего ставящей дружбу и семью, душевный покой, деятельную заботу оближних и общем благе. Специфически «жуковскими» чертами были в нихкульт нравственно-эстетического совершенствования и кроткий стоицизм внадежде на воздаяниела стремился представить эту цепь в полном объеме, включая в себя, во-первых, объективно-описательные жанры от коротких анекдотов и известийдо развернутых очерков; во-вторых, обязательную повесть и несколько сти-хотворений, поле этико-психологического анализа; в-третьих, программноеэссе, где формулировался нравственно-философский вывод. В результатечитатель получал возможность не только ознакомиться с некой сумой тек-стов и сведений, но включался в процесс осмысления проблем, представ-лявшихся издателю ключевыми. Разнообразие переводимых авторов, жанрови конкретных тем превращало устойчивую мировоззренческую основу жур-нала в текучее повествовательное пространство, требующее для адекватноговосприятия развития и художественной отзывчивости, чуткости к нюансамсимволики, эмоциональной атмосферы, стиля, и навыков рефлексии, в пре-деле - навыков самопознания.Используя подобную эвристическую модель, Жуковский постепенно ус-ложнял материал. Так, после заявки нравственных идеалов в следующих но-мерах издатель обращался к неординарным ситуациямдоводил до завершения тенденцию «дневниковой» циклизации, основаннойна примате индивидуального видения. Ей, однако, издатель придал обоб-щенно-символическое звучание, подчинив сенсуалистскую хаотичностьдневника авторской целенаправленной рефлексии и сделав личностный кру-гозор производным универсальной - романтической - концепции человека.В отличие от Карамзина, обращавшего своими журналами к динамике бытияличности в «большом мире», т.е. восходившего от дневника к хронике, Жу-ковский подчинил хроникальную форму задачам самопознания личности,устроения ее малого мира.

Скачать электронную версию публикации