National self-identification of a character in «The Despair»by Vladimir Nabokov.pdf В научной литературе встречаются понятия «культурная идентичность», «национальная идентичность» и «этническая идентичность» (Де Во, Лурье, Садохин, Гуревич и др. [1, 2, 3]). Идентификация связана с оценкой, с осмыслением или неосознанным переживанием человеком своего места в окружающем его социально-культурном мире.По мнению П.С. Гуревича, идентификация является «глубинной человеческой потребностью», связанной с другими базовыми потребностями личности: во-первых, в общении; во-вторых, в творчестве, которое предполагаетадресата; в-третьих, «в ощущении глубоких корней», т.е. в стремлении«осознавать себя звеном в определённой стабильной цепи человеческогорода, возникшей в праистории»; в-четвертых, «в стремлении к познанию, к освоению мира», «к пониманию смысла универсума»; в-пятых, «в системеориентаций, возможность отождествить себя с неким признанным образцом» [3. С. 226].По определению А.А. Белика, этническая идентичность - это «чувствопринадлежности к определённой культурной традиции» [4. С. 173]. А.П. Садохин указывает, что идентичность предполагает «осознанное принятие индивидом культурных ценностей, языка, норм и правил поведения, свойственных его родной культуре и формирующих его ценностное отношение к самому себе, к другим людям, к обществу и миру в целом» [2. С. 22-23].В современной антропологии понятие «нация» рассматривается как более широкое по сравнению с «этносом». Следовательно, идентификация означает соотнесение не с происхождением, а с типом культуры. Но этническая идентификация не совпадает полностью с культурной, так как основанием для установления тождества могут быть физиологические (врожденные) соответствия.Г. Гачев, размышляя над «гарантом идентичности» России, выделил«Космос Севера Евразии: природу, климат» и «Русский язык, Слово, Логос, традицию великой Культуры» [5].Национальная идентификация предполагает соотнесение с культурнойтрадицией, однако культура нации не однородна: при наличии общенациональных символов и архетипов культурные коды разных субкультур одногообщества существенно различаются. То есть культурная идентификацияуточняет национальную, и значимо, с какой субкультурой себя отождествляет субъект слова / мысли.Е.А. Полева76Идентификация связана с самоосознаванием. С. Лурье пишет: «Вообще, любой «образ себя» может быть представлен тремя составляющими: «образом для других», «образом для себя» и «образом в себе». «Образ для себя»осознается обществом и представляет собой набор характеристик, желательных для себя. «Образ для других» можно представить как переведенный на язык других культур набор приписываемых себе определений. «Образ в себе» бессознателен, но именно он определяет согласованность и ритмичность действий членов этноса» [1. С. 228]. Эти положения являютсядля нас методическими основаниями для анализа проблемы национальнойидентификации в произведениях В. Набокова, дающих представление о динамике самосознания персонажей; «образ в себе» героя проясняется в сюжете в условиях несовпадения его «образа для себя» и «образа для других».В 20-30-е гг. ХХ в. проблема национальной идентичности стала актуальной вследствие начавшегося процесса глобализации, распространения массовой, унифицированной культуры; ростом контактов между культурнымирегионами; возникновения многоэтнических обществ. Другой причинойвнимания к проблеме национальной идентичности стало распространениенационалистической идеологии.Проблема национальной идентификации особенно актуальна для эмигрантской культуры. Столкновение с неродной культурой приводит к критичному восприятию этой культуры и к обоснованному стремлению оценитьродную. Жизнь диаспоры, во-первых, во многом предопределяет маргинальное существование в социуме неродного государства, а во-вторых, питаетнационалистические идеи, утверждающие значимость родной культуры.Полюсами национальной идентификации русских эмигрантов были отношение к «прошлой России», которая перестала существовать в том виде, в каком «вывезли» её в Европу эмигранты (герой романа «Отчаяние» подмечает, что его текст не будет понят в России, так как он следует «старой орфографии»); отношение к современной России - неприемлемой, отошедшейот «русской идеи», «русского православия», и отношение к европейскомумиру, в котором идея гибели российской культуры находила поддержку в трудах историософов (О. Шпенглера, например) [6. С. 97].Сменовеховство, евразийство, развившие славянофильскую идеологию, утверждали наличие особой исторической и духовной миссии России в современном мире. Идеологические ориентиры русской интеллигенции в Европе контрастировали и с ценностями массовой культуры, и с националистическими идеями, ставшими идеологической основой фашизма. Евразийская идеология обосновывала самобытность разных культур, оценивать которые нельзя уровнем европейской цивилизации.Этот контекст легко угадывается в произведениях Набокова, но на этомфоне проступает его альтернативная версия национального самоопределения, связанного с индивидуализмом, с реализацией не идеологической, а персональной, экзистенциальной, миссии: подвига («Подвиг»), дара («Дар»).Русскость у Набокова проявляется в неагрессивном, открытом, непрагматичном мироотношении, в чувстве природы, культуры, где Пушкин - ориентир.Культурологический контекст творчества Набокова 1930-х гг. позволяетувидеть, что писатель, не разделяя философско-христианскую, евразийскуюНациональная самоидентификация героя в романе В. Набокова «Отчаяние»77(националистическую по сути) философию, утверждая (в интервью и автобиографиях) свой космополитизм, вступал в диалог с современниками, даваясвою интерпретацию проблемы национальной идентификации в романах«Подвиг» (1930), «Отчаяние» (1932), «Дар» (1933-1938). В этих романах национальная самоидентификация выдвинута на первый план в сознании героев. Самоопределение в контексте современной истории отличает Мартына, Германа и Годунова-Чердынцева от героев романов «Защита Лужина», «Соглядатай», «Приглашение на казнь», где в центре - побег из реальности в сознание, в творчество.Роман «Отчаяние» интересен тем, что национальное самоопределениесовершает человек, по происхождению полурусский, полунемец, получивший образование в России и ощущающий себя носителем двух неродственных культур - русской и немецкой. В Германии он чувствует себя не эмигрантом, а коренным жителем; его негативные эмоции связаны не с советскойвластью, как у эмигрантов, а с царской Россией, где его интернировали как «немецкого подданного» из Петербурга в Астрахань, культурную периферию, место ссылок.В исследованиях «Отчаяния» проблема национальной идентификациигероя не изучена. Ж.-П. Сартр трактует «Отчаяние» как роман об эмигранте: «Оторванность от почвы у Набокова, как и у Германа Карловича, абсолютна» [7. C. 271]. И. Саморукова исследует ориентиры Германа внутри европейской и русской литератур, но ограничивает анализ сюжетами о двойниках: в «…культурной подкорке полунемца-полурусского Германа помимозападного обнаруживает себя и русский тип двойников, только запрятанон еще глубже, и на фабульном уровне рукописи персонажа-автора почти не проявлен» [8].В портрете центрального героя «Отчаяния» Германа устойчиво обнаруживаются черты, присущие немцам-буржуа - героям других романов Набокова («Король, Дама, Валет», «Камера обскура»). В первую очередь это самоуверенность, убеждённость в своей значимости, герой - полноправныйчлен общества потребления, полагающий, что окружающая реальность создана для него (это право Герман доводит до крайности, используя для своихнужд человеческую жизнь). В центре модели мира Германа - он сам, ему нет равных, он исключение. Его самоидентификация осложнена тем, что он ищет сходства, системы, соответствия, но подсознательно жаждет остатьсянеповторимым, лучше других. Его отношения с другими - это отношенияиерархии; этим Герман отличается от персонажей - русских эмигрантов.Монологизм сознания персонажа объясняет способ повествования в романе. Герман, воспринимающий окружающих как объекты своей интерпретации, делается Набоковым субъектом повествования, не способным к диалогу. Отсутствие способности к восприятию альтернативных версий самогосебя и фактов реальности (это проявлено в эпизодах первой встречи с двойником, созерцания своего портрета, чтения прессы о совершённом им преступлении) соединено в характере героя с отсутствием чётких жизненныхпринципов и целей. Это сказывается на неосознанности или смешанностимотивов поступков, поведения, ценностных ориентиров, проявляет его экзистенциальную нецельность.Е.А. Полева78Основная сюжетная коллизия - встреча Германом похожего на него человека, двойника, как кажется герою, замысел и реализация убийства с целью подмены и присвоения чужого имени, написание текста об этом послетого, как замысел не удался, - не имеет прямой связи с национальной идентификацией, однако способность к преступлению и творчеству связанны с национальной ментальностью героя.Национальная идентификация героя «Отчаяния» протекает подсознательно, она реконструируется в сюжете из его версии своего происхождения, его автопортрета, его оценок произведений Ф.М. Достоевского, А.С. Пушкина, К. Маркса, из воспоминаний прошлого и анализа своего литературного творчества.Герман много внимания уделяет описанию своей внешности и стремитсяпередать свой зримый облик посредством слов (в сюжете прием экфрасисаупотреблен Германом, чтобы убедить читателей своего текста в своём сходстве с Феликсом, но выводит к проблеме самоидентичности). Определяясвой тип лица, Герман говорит, что «похож на Амундсена» [9. C. 342, 357](норвежца по национальности), который имеет далёкие от восточнославянских черты лица, в то же время это знак скандинавского («варяжского») субэтноса, по легендам составившего правящую элиту Древней Руси. Набоковдаёт ссылку на конкретный визуальный облик, не подтверждая, насколько в реальности образ героя соответствует этому облику, главное, что именно так он себя воспринимает: автопортрет Германа удостоверяет его физиогномическое соответствие европейскому, нордическому типу. Его самолюбованиеконтрастирует с видением его внешности художником, который на портретеотразил «розовый ужас» лица Германа. Хотя Герман доволен своей внешностью, манерами, но восприятие другого толкает на сомнение в себе, на самопознание и более глубокую идентификацию.Имя центрального персонажа «Отчаяния» включает две коннотации: во-первых, der German - германец (имя соответствует и русскому названиюего второй родины - Германии) и, во-вторых, der Herr mаn или Мann (сочетание лексемы господин с безличным местоимением или с нарицательнымсуществительным «мужчина») [10. C. 800, 835, 909]. Если второе значениеуточняет культурно-социальную сущность героя: он массовый человек, хотя и притязает на статус интеллигента, то первое значение указывает на его связь с Германией.Отметим, что одним из ожидаемых Германом последствий убийства и подмены двойника должна стать замена имени: «Моё ведь имя умрёт» вместе с двойником, «…как я могу отрешиться от имени, которое с таким искусством присвоил- Ведь я же похож на своё имя, господа, и оно подходит мне так же, как подходило ему» [9. С. 418, 451]. Это можно интерпретироватькак подсознательное стремление героя скрыть или изменить свою прежнююсущность, связанную с Германией. Герману важно выйти из конкретных социально-исторических, географических, экономических обстоятельств (изГермании, находящейся в экономическом кризисе), а также убить в себе немецкого буржуа, освободив место для поэта. Вместе с тем главный смыслисчезновения-подмены - не в непринятии своей второй родины, не в отказеот немецкого происхождения (Феликс также наполовину немец, наполовинуНациональная самоидентификация героя в романе В. Набокова «Отчаяние»79чех), а в желании «изменить жизнь», своё экзистенциально-онтологическоеположение вдруг возникшей шаткости, неуверенности, раздвоенности.Присвоенное имя Феликс, как подчеркивает сам Герман, означает «счастливый» [9. С. 340]. Грядущее счастье после убийства и подмены двойникав фантазиях Герман связывает с исчезновением из Германии, отходом от дел, сменой статуса буржуа на «честного рантье», занимающегося творчеством на лоне французской природы [9. С. 362, 369]. Франция стереотипновоспринимается как страна любви, и именно на семейное счастье с женой, без назойливых соперников (Ардалиона) рассчитывает герой, исчезнув из прежней среды. Профанируя стихотворение А.С. Пушкина «Пора, мой друг, пора…», Герман, «усталый раб», жаждет освобождения, побега от сложившихся социальных отношений в природу и в творчество.Ещё один ориентир для идентификации - происхождение, которое Герман реконструирует в экспозиции повествования: «Покойный отец мой был ревельский немец, по образованию агроном, покойная мать - чисто русская.Старинного княжеского рода» [9. С. 333]. Герман акцентирует внимание, вопервых, на своей национальности: полурусский, полунемец (хотя его отецродом не из Германии, а из Эстонии: Ревель - прежнее название Таллина), во-вторых, на социально-сословном статусе своего происхождения. Он откровенно говорит о своем отце, а о происхождении матери-русской лжёт: «…насчет матери я соврал. По-настоящему она была дочь мелкого мещанина, - простая грубая женщина…» [9. C. 334].Происхождение, как и личная судьба (родился и вырос в России, в 1914 г.его интернировали в Астрахань, в 1920-м он выехал в Германию), связываетГермана не только с двумя культурами, но и с двумя аксиологическими парадигмами. Можно говорить о по-европейски удачной судьбе Германа, об успешном изменении социального статуса. Он своим трудом добился уважаемого положения в немецком обществе (он владелец шоколадной фабрики), преодолев низкое социальное положение деда («пас гусей») и отца. ОднакоГерман подвергает сомнению значимость буржуазной жизни, потому что европейские ценности для него неабсолютны, корректируются впитанными в России, но которым он не соответствует. Фантазии и сожаления Германа (версия происхождения матери, насильственно прерванного обучения в университете [9. С. 333]) говорят о двух его ориентирах, связанных с Россией: дворянстве и интеллигентстве, которые соотносятся с богемной жизнью, с возможностью творить, ставя духовные ценности выше материальных.Есть у Германа и более прагматичные основания отказываться от буржуазных ценностей: неудовлетворенность возникла в период общеевропейского экономического кризиса (конца 1920-х гг.), коснувшегося и его дел, когдаустойчивость его положения оказалась под угрозой. Желание поправить своёматериальное состояние посредством убийства двойника, получив страховкуза собственную жизнь, - один из ведущих мотивов (хотя Герман это отрицает) преступления.В сознании Германа постоянна сшибка ценностных ориентиров, заложенных в России, когда он был студентом, и актуальных в Германии 1920-х гг. Он пытается убедить читателя, что за внешней мещанской жизнью скрыта от окружающих его творческая внутренняя жизнь. В его сознании буржуа он -Е.А. Полева80немецкий, а писатель - русский (именно на русском языке он пишет своюповесть). Однако нельзя говорить об уничижении в сознании Германа немецких ценностей и о возвышении русских.Герман дифференцирует разные аспекты и феномены немецкой и русской национальной культуры, противопоставляя себя жене Лиде, чья национальная идентификация осуществляется в границах устоявшихся стереотипов: «Единственное дерево, которое она отличает, - береза: наша мол, русская» [9. С. 346]. Её отношение к иностранцам предопределено суждениямио роли наций и государств в установлении советского режима в России: «Она ненавидит Ллойд-Джорджа, из-за него, дескать, погибла Россия, - и вообще: Я бы этих англичан своими руками передушила. Немцам попадаетза пломбированный поезд (большевичный консерв, импорт Ленина). Французам: …они держались по-хамски во время эвакуации. Вместе с тем она находит тип англичанина (после моего) самым красивым на свете, немцевуважает за музыкальность и солидность и обожает Париж . Эти её убеждения неподвижны, как статуи в нишах. Зато её отношение к русскомународу проделало все-таки некоторую эволюцию. В двадцатом году она еще говорила: Настоящий русский мужик - монархист-. Теперь она говорит: Настоящий русский мужик вымер» [9. С. 345-346].Герман идентифицирует себя с немцами. На вопрос Феликса «немец ли он-» отвечает: «Да» [9. С. 338]. Он гордится своим лицом и европейскимвнешним видом (одеждой, аксессуарами буржуа), оценивает как достоинствачерты немецкой ментальности, проявляющиеся в обустройстве быта. Германзамечает бережливость, прагматизм в бытовых ритуалах немецкой культуры: Орловиус мешал чай «немецким способом, то есть не ложкой, а … движением кисти, чтобы не пропал осевший на дно сахар» [9. С. 361]. Он гордо противопоставляет свою любовь к порядку, аккуратность, добротность жизни и характера (присущих немцам) бытовому поведению и иррационализму женыЛиды, русской по национальности.Он не ставит под сомнение приоритет немецкой национальной ментальности (организованной, логичной, последовательной, цивилизованной) над русской, но пренебрежительно относится к немцам (в его повести это эпизодические, бессловесные персонажи, немцы не составляют близкий круг общения Германа): «маленький, унылый, бeлобрысый» лакей [9. C. 382], «старый бисмарк в халате» [9. С. 352]. Употребление имени известного объединителя Германии в нарицательном значении свидетельствует и о непочтительном отношении Германа к своей второй родине.У Германа отсутствуют воспоминания, связанные с десятилетним пребыванием в Германии, тогда как воспоминания о жизни в России постоянны, навязчивы и эмоционально окрашены. Значит, идентификация себя с немецкой нацией, с Германией происходит на уровне глубинных поведенческихустановок и образа жизни. Это пространство социально-физического существования (дом, контора). Аксиология немецкой культуры, задаваемая философией и литературой, в его сознании ограничена. Из немецких мыслителейГерман упоминает только К. Маркса, который, по его мнению, точно уловилоснову современной буржуазной культуры и социального существования: «…(марксизм подходит ближе всего к абсолютной истине, да-с), нерешиНациональная самоидентификация героя в романе В. Набокова «Отчаяние»81тельность собственника, все немогущего, такая уж традиция в крови, расстаться с имуществом…» [9. С. 408].В логике этой идеологии можно рассматривать и совершённое Германомубийство. Убивая Феликса, Герман возвращает себе свою исключительность, единоличное право на внешность. Для Германа значим вопрос: равноцененли он с Другим, похожим; кто из них «оригинал», первообраз, а кто - «копия»- Его тревожит, что после установления сходства он «находился, по бессознательному его (Феликса. - Е.П.) расчету, в тонкой от него зависимости…» [9. С. 339]. Последующие действия Германа (во многом бессознательные) направлены на подчинение Феликса, на то, чтобы сделать Феликсапокорной вещью, установить своё превосходство. Успешное решение этойзадачи (Феликс соглашается стать дублёром Германа, т.е. играть роль жертвы, мертвеца, а перед убийством уподобляется «кукле», которую переодевают, стригут и т.д.) приводит к неожиданным для Германа результатам: он не может забыть «нелепый, безмозглый автоматизм его покорности» [9. С. 440]; именно эти воспоминания мучают Германа.Марксистская теория в сознании Германа соединена с ницшеанскимиидеями, хотя Ф. Ницше не упоминается в повествовании, и это значимо: герой не способен осознать взаимосвязь своего поступка с ницшеанской этикой, тогда как Набоков делает эту связь довольно прозрачной [11. C. 13]. Набоков, приводя героя к неожидаемым мучениям, хотя и без раскаяния, опровергает ницшеанскую этику, показывает её изъян: Герман не стал лучше, сильнее, талантливее, не стал сверхчеловеком, а почувствовал «карикатурное сходство с Раскольниковым» [9. С. 449].Убийство может быть интерпретировано как проявление немецкостиГермана. Во-первых, это поступок, соответствующий «немецкой идее»(ницшеанской, фашистской), выросшей из естественно-научной концепцииЧ. Дарвина - права сильнейшего на убийство (о том, что, по мысли Германа, это соответствует и советской идеологии, скажем ниже). Во-вторых, уже находясь во Франции, Герман интуитивно списывает негативную оценку совершённого им поступка (доктор: «каким надо быть монстром» [9. C. 445], Герман: «таким тоном пишут о каком-нибудь полуидиоте, вырезавшем целую семью» [9. С. 446]) на стереотипное восприятие немецкой нации (укрепившееся после Первой мировой войны) как неоправданно жестокой и агрессивной: «Как вы смеете - о моей стране, о моем народе... Замолчать- Замолчать- - кричал я все громче. - Вы... Сметь говорить мне, мне, в лицо, что в Германии...» [9. С. 445]. Окружающие интерпретируют его реакцию как протест против обвинения немцев: «Какое недоразумение- Я, который всегдаговорю, что довольно войны... У вас есть свои недостатки, и у нас есть свои.Политику нужно забыть. Успокойтесь, друг мой, - не в одной Германии убийцы…» [9. С. 448].И третье. Герман настойчиво утверждал, что совершённое убийство в его сознании - эстетический акт, он имел целью доказать гениальность убийцы.Убийство, воспринимаемое героем как текст, предназначалось немецкойпублике, основным адресатом этого сообщения Германа было немецкое(шире - европейское) общество. Столкнувшись с непониманием своего замысла, Герман начинает писать текст о себе, своем поступке и его мотивах, Е.------------А. Полева82но меняет адресата: текст он пишет по-русски и выражает надежду, что его «повесть» будет известна русскоязычному читателю: «…написано-то порусски, и не все переводимо…» [9. С. 428].В обоих случаях Герман неуверен в себе (хотя утверждает другое), поэтому своё авторство обоих «произведений» он предпочитает скрывать: невозможность найти убийцу идеального преступления служит гарантией его инкогнито в первом случае, а текст он решает издать не от своего имени(это, конечно, объясняется верой в то, что преступление не раскроют, а текстможет стать уликой), не под псевдонимом, а передать его русскому писателю-эмигранту, который, вероятно, присвоит авторство себе. Такая позицияГермана может быть объяснена желанием доказать свою состоятельностьименно себе, а не другим, и страхом того, что его гениальность не оценят.Утаивание авторства даёт ему возможность читать отзывы, знать оценкусвоего труда, но при этом оставаться неузнанным.Разным культурам Герман посылает различные типы текстов: в историиГермании он должен остаться как безымянный гениальный убийца, в истории русской (русскоязычной) культуры - по меньшей мере, как герой гениального произведения, объект эстетической оценки (у русских читателейбудет возможность оценить не только литературный, но и криминальныйталант Германа): «…чтобы добиться признания, оправдать и спасти мое детище, пояснить миру всю глубину моего творения, я и затеял писание сеготруда» [9. С. 452].В выборе писать повесть о себе по-русски проступает его обида на европейцев, и уничижительная оценка немецкого общества, не способного «покосности своей» признать его гений. Герман обвиняет европейское обществов несправедливости и примитивности отношения к себе: «…прикрыв рот и отвернув рыло, молча, но содрогаясь и лопаясь от наслаждения, злорадствовали, мстительно измывались, мстительно, подло, непереносимо…» [9.C. 447]. От русской, особенно советской, публики Герман ожидает «болееглубокого и даровитого отношения к созданию» [9. С. 450], но при этом его идентификация с русскими дифференцирована, а отношение к России - неоднозначно.Германа связывают с Россией воспитание, знание культуры, владениеязыком и личные воспоминания. Он следует русским нормам невербальногообщения, отличным от европейских: «…я по правилу русской вежливостистал снимать перчатку. Я пожал его (Орловиуса. - Е.П.) шерстянуюруку, мы расстались» [9. С. 412-413]. Оголённая рука при рукопожатии может интерпретироваться как склонность русских к открытости, к неофициальности отношений. Но этот код не актуализирован в ситуации, так как, вопервых, Герман воспринимает Орловиуса лишь как полезного знакомого, который должен в замыслах Германа сыграть определённую роль; его открытость перед Орловиусом - мнимая (он признаётся, что подозревает своюжену в измене, хотя сам в это не верит, считает удачной ложью); во-вторых, этот код не прочитывается адресатом: для Орловиуса оголённая рука ничегоне означает. Немецкие привычки составляют основу социального поведения, а русские - неактуальны.Национальная самоидентификация героя в романе В. Набокова «Отчаяние»83Герман не свободен и от неосознаваемых чувств, связанных с русскимклиматом. Он иронично подмечает, что жена постоянно сопоставляла берлинскую погоду с русской: «Как славно сейчас в России», - сказала она (тоже самое она говорила ранней весной и в ясные зимние дни; одна летняя погода никак не действовала на её воображение)» [9. С. 369]. Но замысел преступления возникает берлинской осенью, и Герман цитирует стихотворениеА.С. Пушкина, обдумывая план «побега» из сложившихся обстоятельствсвоей жизни (аллюзия на «болдинскую осень»); убийство совершает «в зимнем лесу» [9. С. 435], в начале марта, когда ещё холодно, лежит снег, и затемименно снежный пейзаж некстати врывается в другие его воспоминания.Понятно, что распределение событий во времени не объясняется только памятью о русском климате и ассоциациями с ним. Такое распределение совпадает и с архетипическими представлениями о временах года: созреваниезамысла происходит осенью, а убийство - 9 марта, в конце зимы, и Германпредвидит своё весеннее перерождение.Наиболее тесную, хотя и мучительную, связь с Россией центральныйперсонаж ощущает в воспоминаниях. Воспоминания детства редуцированы(школьные годы - переделка сюжета «Выстрела» Пушкина на уроке [9.C. 359] и его имитация в поступках: «деловито расстреливал» рожи», нарисованные на деревьях [9. С. 360]); затем университет, Петербург - культурная столица; «во время войны», маргинальное существование «в рыбачьемпосёлке неподалеку от Астрахани», откуда «пробрался чудом в Москвусквозь мерзкую гражданскую смуту» [9. С. 360], и вынужденный переезд по причине национальной нетерпимости, проявленной к немцам в годы войны.В воспоминаниях Германа доминируют две оценки жизни в России: отрочество он вспоминает, чтобы установить развитие своих наклонностей как исключительных, здесь преобладает спокойный тон и удовлетворенностьсобой. Воспоминания о молодости связаны со ссылкой, всплывают независимо от воли Германа, под впечатлением от встреч с людьми, с реалияминемецкой действительности. Болезненные реакции Германа на воспоминания о жизни в России свидетельствуют о том, что нет ностальгии по унизительному прошлому в «волжском» захолустье: он называет реалии, вызвавшие воспоминание, «отбросами прошлого», «невинными сочетаниями деталей, мерзко отдающими плагиатом» [9. С. 374]. Эти воспоминания не нужны, но Герман не может от них избавиться.Повторения воспоминаний проявляют ощущение неистинности, зазеркальности жизни в Германии, и выйти из зазеркалья некуда, прошлое исчезло. Герман, рефлексируя механизм возникновения воспоминаний, понимает, что реальность «угодливо» подстраивается под образы в его памяти: «Я подошел к окну, выглянул, - там был глухой двор, и с круглой спиной татаринв тюбетейке показывал босоногой женщине синий коврик. Женщину я знал, и татарина знал тоже, и знал эти лопухи… и когда я опять посмотрел на двор, это уже был не татарин, а какой-то местный оборванец… женщины же вообще не было - но пока я смотрел, опять стало все соединяться, строиться, составлять определенное воспоминание, - вырастали, теснясь, лопухи в углудвора, и рыжая Христина Форсман щупала коврик… и я не мог понять, где ядро, вокруг которого все это образовалось, что именно послужило толчком, Е.А. Полева84зачатием… я бы вероятно нашел в конце концов тот пустяк, который, бессознательно замеченный мной, мгновенно пустил в ход машину памяти, а может быть и не нашел бы, а просто все в этом номере провинциальной немецкой гостиницы… было как-то смутно и уродливо схоже с чем-то уже виденным в России давным-давно…» [9. С. 372-373].Герман опасается, что его представление о мире и о себе ложно, но тогдаисчезает точка опоры его существования, и собственное сознание оказывается подчиненным внешней реальности. Герман воспринимает себя частьюрусской интеллигенции, противопоставляя себя «русскому мужику», чертыкоторого усматривает в Ардалионе: «толстоносый», «бедный, как воробей», «бездарный» пьяница, «он был москвич и любил слова этакие густые, с искрой, с пошлейшей московской прищуринкой», носил «нательный крест мужицкого образца» [9. С. 351, 352, 356]. В этом сравнении важна не национальность, а социальная иерархия. Ардалион идентифицируется с Феликсом -«немецким мужиком», представителем «простонародья» [9. С. 388]. Воспринимая их как нищих, нереализованных, Герман отмечает их физическую нечистоплотность, духовное убожество, но именно они оказываются с ним в отношении двойничества, соперничества, т.е. именно с ними происходит идентификация, провоцирующая в Германе стремление избавиться от них. То естьне крайний индивидуализм и «чувство собственника» (по К. Марксу) толкаютГермана к убийству, а постижение низкого в себе и желание от него избавиться.С Россией связано ощущение нереализованности, крушение надежд получить образование: «Во время войны меня, немецкого подданного, интернировали, - я только что поступил в Петербургский университет, пришлосьвсё бросить» [9. С. 333]; унижения ссылки, «русского плена» [9. С. 416], пренебрежения к личности: «Во время войны я прозябал в рыбачьем посёлкенеподалеку от Астрахани, и, кабы не книги, не знаю, перенес ли бы эти невзрачные годы» [9. С. 360]. Поэтому возвращение в Россию хотя бы в тексте, доказывающем его гениальность, очень важно для Германа.Однако это не единственный и, возможно, не основной мотив стремления вернуться в Россию. Герман получил воспитание в России, и именнорусская литература, частью которой он может стать благодаря своей книге, выделяется Германом. В ней обнаруживаются и основные ориентиры -А.С. Пушкин, и двойники - Раскольников, герой Достоевского. При этомидеал пушкинской «обители дальней трудов и чистых нег» профанируетсяГерманом: «чтобы никаких дел», быть «честными рантье» [9. С. 362]. А отталкивание от Достоевского на протяжении всего повествования в финалеприводит к пониманию соответствия Раскольникову. Отгоняя возможноесопоставление, Герман говорит, что «о каком-либо раскаянии не может бытьникакой речи» [9. С. 440], он не сомневается в своем «праве», не верит в Бога, и внешний императив не функционирует в его сознании. Сближение с Раскольниковым - осознание бессмысленности убийства, ничего никому не доказавшего, но обнаружившего в нём ужасное, от чего он скрывается, отращивая бороду, перестав смотреться в зеркало. Чтение написанного становится альтернативой финалу Достоевского, открывавшему раскаяние и возможность искупления. Герман остаётся в границах ницшеанской этики, и Национальная самоидентификация героя в романе В. Набокова «Отчаяние»85осознание несовершенства своего Я, проигрыш «не признавшей его черни»приводит его к отчаянию.Герой продумывал судьбу своей повести, которую начал писать посленепризнания его гения немцами, а завершил выходом к отчаянию: «Решивнаконец дать рукопись мою человеку, который должен ею прельститься… я вполне отдаю себе отчет в том, что мой избранник… беллетрист беженский, книги которого в СССР появляться никак не могут. Но для этой книги сделают, быть может, исключение, - в конце концов, не ты ее писал. О, как я лелею надежду, что несмотря на твою эмигрантскую подпись… книга моя найдет сбыт в СССР-» [9. С. 428].Отметим, что Герман никак не комментирует жизнь русской диаспоры в Берлине. Судьбы нищенствующих русских эмигрантов, попадающих в полеего зрения (Ардалион, Васька Перебродов), не волнуют его, скорее они докучают ему, их положение позволяет утвердиться в собственном благополучии. А феномен Советской России Герман осмысливает неоднократно. Позитивная оценка Советской России связана с надеждой, что новое российскоеобщество способно признать его гений.В основе позитивного отношения Германа к Советской России и лежащей в основе ее идеологии лежат не национальные, а онтологические и этические аспекты. С Советской Россией Германа роднит атеизм, приведший к ницшеанской морали, в основе которой - право человека на убийство. Герман считает себя вправе лишить свою неидеальную копию жизни, эстетизировать смерть; в основе советского режима - право принести в жертву жизниодних людей ради счастья человечества, ради справедливости (это вариантызамысла Раскольникова). Такая мораль приводит к изменению онтологических ориентиров: жизнь отдельного человека лишается абсолютной ценности, которой она наделялась в гуманистической культуре. Советская идеология оперирует более общими понятиями «человечество», «общество», «класс», т.е. значимее жизнь социальной системы в целом, чем отдельнаяличность. Герман после совершения убийства обнаруживает изъян этойидеологии: убийство опустошает убийцу. Герман ощущает схожее с чувством Раскольникова опустошение, убийство двойника разрушило иллюзииудовлетворённости собой: «Никак не удается мне вернуться в свою оболочку… прошлое мое разорвано на клочки» [9. С. 343], «…что-то мешает мне, что-то жгучее, нестерпимое, гнусное, - от чего я не могу отвязаться, прилипло…» [9. С. 386].Сближение Германа с советской идеологией можно объяснить и тем, что Герману советский режим импонирует своей «немецкостью»: упорядоченностью, «грядущим единообразием». «Прекрасный квадратный мир одинаковыхздоровяков, широкоплечих микроцефалов» соответствует фашистским идеалам в Германии во время написания романа (1932) и время действия (1930).Набоков неоднократно в интервью и автобиографиях говорил о своемкосмополитизме, о восприятии человека вне его национальной принадлежности. В художественной прозе он устойчиво характеризует персонажейнемцев как носителей массовых ценностей или соблазнённых ими; сюжетыроманов о немцах («Король, дама, валет», «Камера обскура», «Отчаяние»)неизменно связаны с преступлением, в них выдвинута этическая проблемаЕ.А. Полева86тика. Это не означает идеализации Набоковым русской нации, но сюжетыроманов о русских эмигрантах иные.Восприятие нации по Набокову исторично. Национальные культуры оказываются подвижны, изменчивы. Делая убийцей просоветски настроенногонемца, Набоков реагирует на конкретные исторические события, на тенденции времени. Национальная самоидентификация объясняет выбор героя «Отчаяния», но национальная принадлежность не обусловливает судьбу, выборценностей, характер личности, потому что любая культура задает и негативные и позитивные ориентиры. Нет национальной предрасположенности к преступлению, или дару, или подвигу, все зависит от личностного выбора.

Скачать электронную версию публикации