The epistemological trap of language.pdf 1. О чем предупреждал Сенека «Человеку свойственно ошибаться» - кто не знает этой древней истины, равно как и другой, не менее расхожей: «Не ошибается тот, кто ничего не делает»? Вряд ли найдется человек, готовый их оспорить, и потому мы привыкли, что ошибаться - естественно, а ошибки можно и нужно прощать. Однако Сенека-старший не ограничился в свое время констатацией этой человеческой слабости, закончив мысль очень важным добавлением: «глупо упорствовать в своих ошибках». Обнаружив ошибку, нужно стремиться ее исправить, ибо настойчивое ее повторение обычно ни к чему хорошему не приводит, и этому в истории есть масса примеров (из Новейшей истории достаточно вспомнить академика Лысенко, упорно верившего в чудеса селекции и возможность получения ветвистой пшеницы - наперекор тому, что об этом говорили исследования генетиков). Но как обнаружить собственную ошибку (если она есть)? Все зависит от того, каким родом деятельности занимается человек. Если это некое практическое взаимодействие с физическим миром, имеющее прагматическую направленность, то ошибка, как правило, обнаруживается опытным путем, потому что физический мир подчиняется определенным законам природы. Но если это деятельность, представления о существовании и характере которой формируются опосредованно, через другие виды наблюдаемых взаимодействий человека с миром, обнаружить ошибку не всегда оказывается так уж просто. Речь идет о так называемой мыслительной деятельности человека. Выражение «так называемая» употреблено здесь не случайно: мы привыкли говорить о мыслительной деятельности как о чем-то вполне очевидном, хотя что собой представляет эта деятельность как процесс, остается во многом неясным. Если в фундаментальных исследованиях нечто, не явленное человеку в прямом ощущении, может быть обнаружено и измерено экспериментально-инструментальным путем (например, элементарные частицы в физике или молекулярный состав вещества в химии), то с мыслительными процессами этого проделать нельзя по простой причине: они не являются по своей природе чисто физическими взаимодействиями, хотя запускаются и опосредуются этими последними (в частности, центральной нервной системой). Но это только часть проблемы. Другая часть проблемы связана с тем, что же, собственно, понимается под словом «мышление», какое существо и при каких условиях можно назвать мыслящим. Является ли примером мыслительного процесса яркий увлекательный сон, про который проснувшийся человек ничего не помнит, кроме того, что сон был? Что представляет собой мыслительный процесс у человека, сидящего с отрешенным взором за столом и механически отщипывающего кусочки хлеба от лежащей на тарелке булки? Можем ли мы быть уверены, что в этот момент он о чем-то думает («мыслит»)? Или наоборот, что у него в голове нет никаких мыслей? Являются ли мыслящими существами животные, обнаруживающие разумное, с нашей точки зрения, поведение? И если мы отвечаем «да» на этот вопрос, означает ли это, что мыслительный процесс, например, у собаки или дельфина в принципе подобен мыслительному процессу у человека? Или эти процессы все-таки существенным образом различаются? На эти и многие другие вопросы пытается ответить нейронаука, занимающаяся изучением происходящих в мозге процессов (отнюдь не все из которых можно назвать собственно мыслительными) в надежде приблизиться к ответу на главный вопрос современности: что такое сознание/разум? Однако нужно хорошо понимать, что нейронные процессы, протекающие в мозге, не есть собственно свойство мозга как материального субстрата сознания, как принято считать в когнитивной науке первого поколения (см. критику в [1]). Мозг - это центр управления всем организмом, а всякий отдельно взятый организм не существует в вакууме: он погружен в множественные связи и взаимодействия с миром, частью которого является он сам, а нейронные процессы «отображают» эти взаимодействия с миром и самим собой. Изучение того, какие взаимодействия «отображаются» какими нейронными процессами, помогает понять, как функционирует мозг как орган, но не дает ответа на вопрос о природе мышления и сознания. Любые попытки осмысленно подойти к ответу на этот вопрос, равно как и на вопрос о сходстве или различии между нейронными процессами человека и других животных, должны начинаться с другого, гораздо более простого вопроса: чем человек как биологический вид радикально отличается от всех других видов (см. [2]) и не в этом ли различии кроются истоки разумности? Очевидно, что отличительной чертой человека является его языковая способность: только изучая эту способность именно как биологическое, а точнее, как биосоциальное свойство, несущее биологическую функцию, можно приблизиться к пониманию природы человеческого разума. Но для этого надо четко понимать, в чем состоит биосоциальная функция языка. И здесь мы снова возвращаемся к афоризму Сенеки, потому что традиционная наука о языке, не задаваясь вопросом о его биосоциальной функции, продолжает придерживаться ошибочного по своей сути понимания языка как знаковой системы, функцией которой является «репрезентация» мыслей (т.е. их повторное представление, но уже в материальной форме языковых знаков) с целью «обмена» ими. В результате большая часть теоретических построений в лингвистике оказывается не чем иным, как замками на песке, потому что на вопрос, в чем состоит биосоциальная функция «обмена мыслями», вразумительного ответа быть не может. 2. Миф, которым живет лингвистика Согласно известному тезису Протагора «человек есть мера всех вещей», и в своем познании мира именно человек в различных своих свойствах, качествах и проявлениях служит той матрицей, на которую он накладывает и с которой сравнивает все им воспринимаемое и познаваемое. Тот факт, что посредством языка мы описываем различные аспекты мира, который, как нам кажется, существует независимо от нас, лежит в основании неосознаваемой (подсознательной) убежденности в том, что с помощью языка мы представляем (репрезентируем) этот мир друг другу, рисуя картины этого мира подобно тому, как художник рисует этот же мир красками. Рисующий мир художник и говорящий об этом мире человек используют разные по своей природе, но одинаковые по функции «выразительные» средства, с помощью которых выводятся вовне некие мыслительные образы воспринятого, находящиеся в сознании. Отсюда - вера в то, что функцией сознания также является репрезентация - но уже мыслительная - объектов и явлений внешнего мира. В нескольких словах суть репрезентационализма как теоретического направления в философии познания заключается в следующем: функция сознания состоит в том, чтобы отражать мир в виде неких ментальных образов, которые хранятся в сознании (мозге) и позволяют человеку познавать мир через адекватную практику взаимодействия с этим миром. Поскольку естественный язык - часть воспринимаемого мира, неизбежен вывод о том, что способности нашего сознания направлены в том числе и на усвоение и сохранение ментальных репрезентаций лингвистических объектов (таких, например, как звучащие слова); эти объекты, соединяя форму и значение, позволяют передавать мысли от одного сознания другому. На этом выводе основано целое научное направление в лингвистике, занимающееся изучением ментального лексикона; последователи Хомского идут дальше, утверждая, что в мозге есть специализированный «языковой орган». Однако вера в то, что в нашем сознании находятся слова, которыми мы пользуемся при говорении, а также правила для их соединения во фразы, - это есть не что иное, как широко распространенное заблуждение [3]. Тем не менее ортодоксальная лингвистика продолжает упорствовать в этом заблуждении, настаивая на репрезентативной функции языка и сознания. Как мне уже приходилось говорить (см., напр., [4]), термин «языковая репрезентация», взятый на вооружение когнитивной лингвистикой, используется для характеристики отношения, существующего между сознанием (мышлением) как нематериальной сферой ментальных образов и языком как материальной системой явлений акустической природы (высказываний), наделенных семиотической функцией. В различных версиях структурализма и отчасти функционализма семиотическая функция языка отождествляется с функцией «трансляции» значений (смыслов, идей) от одного сознания другому сознанию в процессе языковой коммуникации. В процессе такой трансляции «ментальные структуры», представляющие собой неявные сущности, «оязы-ковляются», «репрезентируются» в языковых структурах как явных сущностях, доступных восприятию, а следовательно, и научному наблюдению/изучению. Таким образом, изучение языковых структур, по мнению ког-нитивистов, способно приоткрыть дверь в ненаблюдаемый мир мыслительных процессов и сознания, дав ключ к ответу на главный вопрос гуманитарной науки о том, что есть познание. При этом что представляют собой структуры знания (которые также часто называют «концептами») - вопрос далеко не праздный, внятного ответа на который до сих пор нет (см. [5, 6]). Вера вульгарных материалистов в объективный реализм и репрезентативную функцию сознания и языка не помогла продвинуться по пути познания природы человеческого разума, который якобы находится в мозге и дает о себе знать с помощью языка как инструмента, позволяющего «объективировать» наши мысли как продукт работы разума (см. [7]). Воцарившаяся в когнитивной науке компьютерная метафора - уподобление работы мозга работе компьютера - продолжает составлять концептуальное основание лингвистических исследований в русле когнитивизма так называемого «главного направления», а функция языка по-прежнему отождествляется с обменом информацией в процессе коммуникации. Все это - часть языкового мифа, отображающего уровень осмысления человеком мира, в котором он живет (см. [8]). Именно потому, что мы воспринимаем окружающий мир именно так, а не иначе, главным образом благодаря тому, что «наш выбор при его интерпретации предопределяется языковыми привычками нашего общества» [9. C. 261], когда «грамматика сама формирует мысль, является программой и руководством мыслительной деятельности индивидуума, средством анализа его впечатлений и их синтеза» [10. C. 209], мы, как люди, существуем в языке - «доме бытия человека» [11, 12]. Эта тривиальная истина затушевывается той картиной мира, которую рисует нам наш обыденный повседневный язык, - ибо мы видим мир таким, каким его «видит» язык, во многом сохраняющий в себе архаичное, наивное восприятие мира. В наивной картине мира все, что движется без видимых внешних причин (ручей, который бежит, облака, которые плывут, или ветер, который дует) -живое, а в основании всего живого, способного, как нам кажется, к самостоятельному перемещению в пространстве, лежит anima 'душа', поэтому и ручей, и облака, и ветер - одушевленные (живые) сущности. Точно так же и метаязык лингвистики оказывается в эпистемологической ловушке естественного языка, ибо мы можем строить гипотезы о его устройстве и функционировании, исключительно опираясь на ту имплицитную картину мироустройства, которую он сам нам и диктует. С этой точки зрения и междисциплинарный проект когнитивной науки оказывается в плену той системы категоризации мира, которая дана нам в языке и через язык. Так, в повседневной человеческой практике знание обычно рассматривается как некий продукт, как вещь, над которой можно проделывать все те манипуляции, которые можно проделывать с любыми физическими предметами. Мы ищем знания, добываем их и приобретаем, извлекаем, получаем, владеем, храним, утрачиваем, обнаруживаем, показываем, передаем, делимся с другими или утаиваем, набираемся знаний, накапливаем знания, идем в поход за знаниями и т. д., и т. п. Знание в наивной картине мира рисуется как некий материальный предмет, имеющий утилитарные свойства и потому обладающий определенной ценностью, ср.: «В условиях создания общества, где лидирует экономика знаний, особую роль приобретает задача полноценного извлечения информации и знаний из различных источников... необходимо разрабатывать методы извлечения знаний из источников разного состава, природы и качества» [13. С. 126-127] (выделено мною. - А.К.). Закономерным следствием такого понимания знания явилось возникновение в последней четверти XX в. нового вида профессиональной деятельности, обучение которой вошло в учебные планы многих вузов во всем мире, - управления знаниями (knowledge management), под которым понимается систематизация процессов создания, сохранения, распределения и применения знаний как интеллектуального капитала. Однако, как это часто бывает с картиной мира, которую рисует наш язык, она мало соответствует действительности - действительности, понимаемой не в традиционном философском смысле как некая «объективная реальность», а как наше существование как наблюдателей в области языковых описаний, ибо «мы, человеческие существа, существуем постольку, поскольку мы существуем как осознающие себя сущности в языке» [14. С. 115]. Мы конструируем «объективную реальность» в когнитивной области наших языковых описаний, не замечая того, что реальность как универсум независимых сущностей, о которых мы говорим, есть фикция как продукт чисто описательной области [15]. Но это та фикция, которой мы на самом деле живем. Именно такой фикцией является совокупность так называемых «научных» воззрений на природу и сущность языка, в соответствии с которыми язык - это система знаков, служащая инструментом для обмена мыслями (информацией), а сам подобный обмен составляет якобы суть языковой коммуникации. Закрепленная в языке наивная картина мира, в которой мы обмениваемся и делимся мыслями, подыскиваем нужные слова для выражения мысли, ухватываем (чужую) и упускаем (свою) мысль, а сами мысли разбегаются, ускользают, приходят, застревают и т. п., держит лингвистическую мысль в плену заблуждения, что мир таков, каким его рисует нам язык. Язык и мышление превращаются в манипулируемые, онтологически не зависящие друг от друга вещи: один - «где-то там», в так называемой «объективной реальности», а другое - «где-то здесь», в сознании/голове. Однако при этом мы не в состоянии определить в понятных терминах сферу неязыковых мыслей или идей, которые - в соответствии с ортодоксальными взглядами - кодируются языком. Конечно, всякое научное описание - это описание чего-либо посредством языка, но из того, что мы как когнитивные (живые) системы существуем и оперируем в когнитивной области языковых взаимодействий, вовсе не следует, что мы не можем и не должны пытаться выйти за пределы той «феноменологии» языка, которую нам навязывает учение о языке как системно-структурном образовании. Язык - это не материальный объект, который человек осваивает в приписываемой ему инструментальной функции в ходе встраивания (ин-формирования) в среду, совершенствуя в дальнейшем свои навыки использования этого орудия себе во благо - как если бы у него был выбор этого и не делать. Несмотря на то, что «человек, с точки зрения биологии - языковой организм» [16. С. 33], традиционная официальная лингвистика не задается вопросом о биосоциальной природе языковой способности и роли языка в эволюционном развитии человека как биологического вида (см. [17]). 3. Как выбраться из ловушки Несмотря на то что проблема соотношения языка и мышления (разума) занимает умы ученых уже не одно столетие, приходится констатировать, что особого прогресса в решении этой проблемы в рамках традиционной (отражательной) теории познания, взятой на вооружение когнитивной наукой первого поколения, не наметилось. Когнитивная способность человека - в первую очередь мышление - продолжает рассматриваться сторонниками когнитивного интернализма как некое свойство мозга, к которому язык имеет в лучшем случае косвенное отношение - в качестве инструмента, с помощью которого «объективируется» мысль. До сих пор отсутствует консенсус в понимании природы человеческой когнитивной способности, а результаты исследований, проводимых в различных научных областях, пока не могут быть интегрированы в какую-то приемлемую или хотя бы непротиворечивую динамическую модель языка в рамках более широкой динамической модели когниции в целом. Выход из этого застойного состояния возможен и необходим - для этого надо, по образному выражению Э. Рош (в личной беседе), «не дать засосать себя омуту убеждений, которые обычно принимаются на веру». Задаваясь вопросом о том, как соотносятся язык и сознание, надо не забывать о том, что оба имеют опытную природу [18]; опыт же возникает из взаимодействий со средой, важнейшей частью которой является язык как биосоциально обусловленное поведение человека. Одно из главных положений учения Л.С. Выготского состоит в том, что, научившись языку, ребенок переходит к новому способу мышления. Следовательно, сознание включает в себя язык, и по этой причине оно, как понятие, относится скорее к человеческому виду в целом, нежели к отдельному индивиду [19]: индивидуальное человеческое сознание формируется в динамических отношениях между собой и другими, оно изначально имеет межсубъектный характер [20]. Эти динамические отношения образуют реляционную область языка как консенсуальной области второго порядка (т.е. такой области взаимодействий, в которой компоненты консенсуальной области первого порядка - слова и высказывания в пространственно-временном контексте ситуации «здесь-и-сейчас» - употребляются без консенсуальной области), и именно поэтому сознание не существует и не может рассматриваться вне языка, равно как и противопоставляться ему. Растущее понимание этого в биологически ориентированной когнитивной науке третьего поколения говорит о начавшемся эпистемологическом повороте [21] и формировании новой научной парадигмы, в рамках которой исследования языка должны учитывать биологию познания и ее особенности применительно к человеку как живой системе [22]. Динамически развивающаяся когнитивная наука третьего поколения исходит из того, что, несмотря на ту картину мира, которую нам «рисует» язык, мозг не репрезентирует квазиязыковые формы, так же как он не дает нам возможность отражать в этих формах выделяемые в физическом мире сущности. С точки зрения биологии «деятельность нервной системы не связана с созданием репрезентаций среды, в которой существует интегрированная в нее живая система» [23. C. 22]. Ответ на вопрос, в чем состоит (биосоциальная) функция языка, может быть получен только в том случае, если лингвистика уйдет от ущербного понимания языка как средства репрезентации мыслительного содержания и сосредоточится на языковых взаимодействиях как средстве ориентирования в мире себя и других с целью наилучшим образом приспособиться к среде, а в дальнейшем - перейти к управлению ею, создавая характерную для человеческого социума экологическую нишу [24]. Для этого нужно сделать то, что хорошо иллюстрируется известной задачей на проверку способности мыслить нетривиально: как, не отрывая карандаша от листа бумаги, соединить четырьмя прямыми линиями 9 точек, каждая из которых равно удалена от соседних точек. Поскольку наша привычка мыслить аналогиями заставляет нас увидеть квадрат, якобы образуемый этими точками, попытки провести четыре требуемых линии обычно направлены на то, чтобы с их помощью и получить этот квадрат. Но в условиях задачи ничего не говорится про квадрат, это искусственное ограничение, налагаемое особенностями нашей когниции, ибо мы всегда стремимся категоризировать воспринимаемое в уже известных нам образах и понятиях. Только перестав мыслить шаблонами, другими словами, перестав видеть квадраты там, где их нет (а это очень и очень непросто), мы можем найти адекватное решение проблемы, стоящей перед наукой о языке в целом. Какова же эта главная проблема, к решению которой надо подойти непредвзято, преодолев искушение нарисовать этакий лингвистический «квадрат»? Конечно же, это новое определение предметной области лингвистики и ее объекта, исходящее из понимания языка как особой когнитивной области - области языковых взаимодействий как адаптивных взаимодействий ориентирующего характера. Язык - это укорененный в человеческой биологии (телесно воплощенный) специфический вид социальной деятельности, образующей реляционную область - область координаций поведения. Языковое поведение не является автономным видом деятельности, независимым от других видов человеческой деятельности, оно интегрировано в сложную поведенческую динамику человека и интерпретируется наблюдателем именно как таковое, т. е. как поведение в наблюдаемом физическом контексте в реальном времени, когда каждая мелочь принимается во внимание. Такое понимание языка предполагает иной набор исходных посылок и допущений, определяющих логику разработки натуралистической концепции языка, в отличие от принятой ортодоксальной лингвистикой рационалистической концепции, идущей от Декарта. Вот некоторые из этих допущений: Рис. 1. Как соединить 9 точек 1. Вербальные структуры сами по себе (воспринимаемые на слух акустические колебания, производимые органами речи в конкретной ситуации в реальном времени при координированном взаимодействии двух и более индивидов) - это не язык. Язык - это неоднородный набор артефактов (в том числе письменных знаков) и практик, с помощью которых мы используем различные виды поведения таким образом, что становится возможным приписывание семиотических значимостей. Как объект традиционного лингвистического изучения, описания и анализа язык представляет собой виртуальный объект [25, 26]. 2. Значения не содержатся в словах как «контейнерах» смысла; значение возникает из отношения между организмом и его физической и культурной средой (реляционной областью), определяемого ценностью среды для организма [27]. Наличие консенсуальной области взаимодействий создает предпосылки к приобретению разными индивидами сходного опыта (в том числе языкового опыта как специфического вида деятельности), мера которого и определяет степень адекватности интерпретации поведения других, т. е. то, что мы привыкли называть пониманием. 3. Высказывания, как естественно-языковые проявления, не «выражают» мысли, они - сигналы, которые ориентируют коммуникантов в их консен-суальной области взаимодействий, подсказки для конструирования значения и, как таковые, они никогда не являются самостоятельными. Высказывания всегда интегрированы с множественными аспектами физического контекста, в котором они осуществляются, равно как и с внутренними состояниями коммуникантов как структурно детерминированных организмов, имеющих каждый свою историю онтогенетического структурного сопряжения со средой; все это вместе участвует в конструировании значения. 3. Как следствие этого, естественно-языковая коммуникация не имеет никакого отношения к «трансляции» смыслов, вкладываемых в «контейнеры» слов, как это следует из кодовой модели языка; суть коммуникации [28] заключается не в обмене смыслами, закодированными в словах, а в нахождении точек соприкосновения в процессе интерпретации социально обусловленного поведения в реляционной области. Естественноязыковые высказывания, членя мир, существенной частью которого они сами являются, помогают конструировать и упорядочивать мир как структурированную систему ка-тегоризированного опыта. Эта структурированная система, коренясь в индивидуальном чувственном опыте мультимодальных когнитивных взаимодействий с миром, интегрирует в себе все аспекты такого опыта - как осознанного, так и неосознанного. 4. Не существует внутренних законов эволюции/развития языка отдельно от эволюции человека говорящего как биологического вида, поскольку эволюция живых систем - это «эволюция ниш, образуемых единствами взаимодействий» [29. С. 4]. Как люди мы становимся тем, что мы есть, будучи погружены в поток совместной деятельности с другими, образующей характерную для человека экологическую нишу, без и вне которой человека невозможно понять ни в биологическом, ни в социальном аспекте [30, 31]. 5. Когнитивные способности человека, отличающие его от всех остальных биологических видов, возникают в процессе развития компонентов системы (молодых особей) в полностью функциональных субъектов, способных к целеполаганию и проявлению воли. Хотя системное поведение человеческого общества в целом зависит от когнитивных способностей его компонентов, сами эти когнитивные способности возникают в области языка (отношений между компонентами) как системного поведения человеческого общества. Именно в этом проявляется экологический характер отношений между человеческим обществом и областью языковых взаимодействий как той средой, в которой происходит формирование когнитивной структуры человеческого организма [32]. 6. Игнорирование экологического характера языка как реляционной области приводит к непониманию процессов, формирующих когницию на уровне как индивида, так и общества. Эти процессы влияют на когнитивную структуру человека и организацию общества как живой системы, определяя соответствующие системы ценностей и экзистенциальные траектории [33]. Важнейшему измерению человека и общества, определяющему их эволюцию как когнитивных (живых) систем, не уделяется должного внимания, что отрицательно сказывается на общем состоянии когнитивной науки. Признание экологического характера языковых взаимодействий, обеспечивающих единство общества как живой системы, заставляет радикальным образом пересмотреть роль языка в эволюции когнитивной ниши человека. С экологической точки зрения можно говорить о языковых изменениях как изменениях в окружающей среде, вызванных деятельностью отдельных организмов; в свою очередь, эти изменения начинают оказывать влияние на самих индивидов. Перечень обновленных познавательных установок для биологически ориентированной науки о языке можно продолжить, но и приведенных выше, как представляется, достаточно, чтобы сформулировать задачи на ближайшее будущее. Опираясь на биологию познания и языка У. Матураны как новую эпистемологию [34], следует сосредоточиться на том, как реляционная динамика языковых взаимодействий провоцирует изменения в нервной системе и в организме в целом и каким образом их взаимная каузальность различается и описывается говорящим наблюдателем в терминах разума, интеллекта, сознания и самосознания [23]. Для этого нужно радикально пересмотреть повестку дня наук о языке, начав с научного определения предметной области языкознания [35, 36] и непредвзятого анализа метаязыка традиционной лингвистики. Выбраться из эпистемологической ловушки языка можно лишь определив новые концептуально-теоретические рамки для когнитивных исследований [37, 38]. Построенная в этих рамках теория должна быть в состоянии объяснить язык как биологически, социально и экологически обусловленное интеракциональное поведение, в котором рождается интеллект. Биологически ориентированная когнитивная наука уже начала движение по этому пути, и это вселяет надежду на то, что XXI в. станет веком преодоления укоренившейся традиции и освобождения науки о языке от эпистемологических пут репрезентационализма.

Скачать электронную версию публикации