The relationship of the national and gender codes in Alfred Doblin's novel Berlin Alexanderplatz.pdf Роман «Берлин Александерплац» («Berlin Alexanderplatz») Альфреда Дёблина (Alfred Doblin, 1878-1957) с момента своего появления в 1929 г. почти неизменно находится в фокусе интереса исследователей. Произведение, считающееся образцом европейского модернизма, рассматривалось в аспектах интертекстуальности, интермедиальности, новаторства нарративных стратегий, дискурса большого города и т.д. [1. С. 111-117]. При этом некоторые измерения романа на протяжении многих лет оставались незамеченными. Так исследовательница Мария Татар отмечает, что в секундарной литературе долго игнорировали мизогинный характер наррации в романе, проявляющийся в сухом и деловитом перечислении многочисленных изнасилований, убийств, избиений женщин [2]. Вслед за Эриком Ренчлером [3. P. 200] Татар небезосновательно полагает, что ряд гендерных аспектов романа, в том числе настойчиво присутствующая в нём тематика насилия по отношению к женщинам, стали явными во многом благодаря его экранизации, выполненной в 1980 г. Райнером Вернером Фасбиндером. Помимо гендерной проблематики, роман, созданный незадолго до прихода Гитлера к власти автором-евреем, которому в 1933 г. пришлось покинуть Германию, содержит и фрагменты националистического, шовинистического дискурсов, ставшие элементами многоголосия большого города, смоделированного в тексте. Стоит сказать, что отношение Дёблина к национальному, в том числе к еврейскому, вопросу и его выражение в творчестве писателя до сих пор является предметом дискуссии, некоторые участники которой упрекают автора «Берлин Александер-плац» в проявлениях расизма и антисемитизма [4]. В произведении Дёблина присутствуют различные высказывания на ген-дерную и национальную тему, а также суждения, объединяющие оба этих начала. В данной статье материалом рассмотрения стали именно элементы нарративной структуры, комбинирующие гендерные и национальные конструкты. Поскольку такая взаимосвязь на материале романа Дёблина анализируется впервые, можно говорить о новизне данного исследования. Интенсивно развивающееся в последнее время сотрудничество гендерных и постколониальных исследований, особенно тех, которые основаны на конструктивистском подходе к феномену гендера и нации, делает данный анализ особенно актуальным. Методология исследования связана со спецификой рассматриваемого предмета: применяется нарратологический анализ, особенно подход нового направления - гендерной нарратологии [5], а также дискурс-анализ с позиций гендерной и постколониальной критики. Следует отметить, что исследователи уже не раз обращались к взаимодействию национальных и гендерных конструктов на материале текстов различных национальных литератур [6, 7]. В романе «Берлин, Александерплац» наблюдаются две стратегии комбинирования национальных и гендерных конструктов: одна заключается в том, что соответствующие суждения вложены в уста различных героев, как главных, так и второстепенных. Другая стратегия приводит к соположению в тексте романа национально и гендерно коннотированных эпизодов, обнаруживающих таким образом свой параллелизм и семантическое родство. Носительницей представлений, комбинирующих гендерные и национальные конструкты, является в романе один из центральных персонажей - Миц-ци (Эмилия Парзунке, Соня). То, что она взяла себе имя 'Соня', героиня объясняет тем, что у неё находят черты внешности русской женщины: Зовут её Эмилия - Эмилия Парзунке, но она попросила, чтобы Франц звал её Соней. Так Ева её назвала: скулы, говорит, у неё русские [8. С. 301]. Следует заметить, что имя 'Соня', данное автором героине, занимающейся проституцией, возможно, позаимствовано им из романа «Преступление и наказание» (1866) Ф.М. Достоевского и создаёт интертекстуальную связь с творчеством русского писателя, на которую уже указывали в исследовательской литературе [9. S. 213], это может послужить материалом отдельного исследования. За этой, скорее позитивной (связанной с присвоением) оценкой инонационального начала следует, однако, со стороны Эмилии-Сони-Мицци негативное восприятие гендерного порядка в России. Узнав о том, что её возлюбленный Франц некогда вступал в связь с женщинами, надоевшими Рейнхольду, Мицци отвергает эту информацию, говоря о том, что практика обмена женщинами характерна для России, а не для Германии: Это вы расскажите своей бабушке про обмен женщинами и тому подобное. Кто-то мне говорил, что это теперь в России так заведено. Вы часом, не оттуда? А у нас этого не бывает [8. С. 380]. В высказывании персонажа явно различимы отголоски распространённых в 1920-1930-х гг. слухов об обобществлении («национализации») женщин в Советской России. Эмилия-Соня-Мицци несколько позже возвращается к этому представлению об обмене женщинами в России: Но нет, этого мой Франц не сделает, он же не русский, чтобы меняться женщинами, враки всё это! [8. С. 382]. Примечательно, что отрицательное отношение к определённому тендерному порядку соединяется у персонажа с другой страной, в данном случае с Россией. Аналогичное соединение делает и Рейн-хольд: отвергая возможность одновременно состоять в отношениях с двумя женщинами, он из-за многожёнства, принятого в мусульманских странах, приписывает такое поведение туркам и говорит Францу: Не могу же я требовать от человека, чтобы он с двумя бабами путался! Ты ж не турок. [8. С. 211]. Характерно при этом, что в обоих случаях персонажи ссылаются на некие националистические мифы, поскольку в Советской России никогда не проводилась «национализация женщин», а многожёнство в Турции было запрещено указом Мустафы Кемаля Ататюрка к 1920-м гг., когда происходит действие романа «Берлин Александерплац». Один из многочисленных второстепенных персонажей романа, с которым Биберкопф знакомится в пивной, рассказывает о гендерном порядке в Америке, также обладающем, по его описанию, налётом причудливости и экзотизма: Ну вот, женился тот человек в Америке ив ус не дует. А жена возьми да окажись негритянка. «Что? - говорит он, - ты негритянка?» И трах! - вышвырнул её вон. Потом ей пришлось раздеться перед судом. Осталась в одних трусиках. Сперва, конечно, не хотела, стеснялась, ну, а потом всё равно пришлось. Большая важность, подумаешь? А кожа у неё была совсем белая. Потому как она метиска. А муж своё - негритянка и всё тут. Почему? Да потому что на ногтях у неё не белые, а коричневатые лунки. Стало быть - метиска. Несмотря на то, что рассказчик затем упоминает требование женщины возместить моральный ущерб, он и его слушатели с пониманием относятся к дискриминации как по расовому, так и по гендерному признаку, к тому, что мужчина не хотел жениться на негритянке, к тому, что, выйдя замуж, женщина потеряла работу и к тому, что на разведённой не всякий женится [8. С. 207]. Осуждая размышления, содержащиеся во фрагменте романа Габриэля Д'Аннунцио «Сладострастие», о том, что одна женщина может заменить другую, Франц Биберкопф непосредственно связывает такой «извращённый», с его точки зрения, образ мысли с происхождением автора: Обрати внимание, эту свинью зовут д'Аннунцио; небось испанец или итальянец, а то и американец... [8. С. 72]. Примечательно, что для персонажа разница между «американцем», «испанцем» и «итальянцем» не играет роли, чуждые и неприемлемые для него гендерные представления он коннотирует как иностранные: И такую чушь он, испанец этакий, дает печатать? Да будь я наборщиком - не стал бы набирать [8. С. 72]. Другим странам, нациям с их сомнительным, с точки зрения персонажей, гендерным порядком противопоставлен в их высказываниях «немецкий мужчина» с его правильным поведением. Рекламирующий держатели для галстуков Франц заявляет, что «немецкий мужчина» (Ein deutscher Mann [10. S. 70]) покупает только первосортный товар. Цитата на немецком языке здесь и далее приводится, потому что в переводе произошла утрата гендерной характеристики субъекта ('мужчина'). «Настоящих немецких мужчин» превозносит и инвалид, с которым Франц Биберкопф знакомится в парке Хазенхейде (Bist du ein deutscher Mann? Bist du kerndeutsch? [10. S. 81]). Тем, что он «немецкий мужчина» (ein deutscher Mann [10. S. 129]), преданный до гроба, над которым «гордо реет стяг наш, чёрно-бело-красный» [8. С. 152], гордится Франц. Речь идёт о чёрно-бело-красном флаге Германского государства с 1871 до 1919 г., на некоторое время возрождённом впоследствии при Гитлере. В этом же фрагменте Биберкопф в своём внутреннем монологе высказывает убеждение, что настоящие немецкие мужчины не должны быть обманщиками. Интересно, что в немецком тексте протагонист использует слово „Affe" (обезьяна) как ругательное по отношению к евреям [10. S. 25], женщинам [10. S. 382] и политическому противнику, которого он, что характерно, также обзывает «мулатом» [10. S. 85] Не только персонажи высказывают суждения, соединяющие национальные и гендерные коды, они возникают и в интекстах, которые включает в повествование нарратор. Немецкой женщине отводится роль матери во фрагменте смоделированного нарратором дискурса, соединяющего националистические призывы к росту самосознания немецкой нации после поражения в Первой мировой войне, характеристику плохого экономического положения в Германии и рекламу: Роды - ответственный момент в жизни каждой женщины. Готовиться к этому испытанию - долг будущей матери. Все помыслы и чувства её обращены к не рождённому ещё ребёнку. Поэтому правильный выбор напитков для будущей матери приобретает особое значение. Настоящее карамельно-солодовое пиво Энгельгардта полезно беременным [8. С. 146]. Другое упоминание немецкой женщины возникает также в рекламном тексте: Ах, как чудно пахнет! Запах чайной розы - эти духи во вкусе интеллигентной немки: их аромат нежен, но устойчив [8. С. 326]. В оригинале фигурирует словосочетание eine kultivierte deutsche Frau [10. S. 278]. Таким образом, как в речах персонажей, так и в обезличенных дискурсивных фрагментах, вмонтированных в роман, проявляется широко распространённое в 1920-х гг. возвеличение «немецкого мужчины», наделяемого в тексте практичностью, высокой самооценкой, порядочностью, преданностью. Немецкой женщине отводится хороший вкус, привлекательность (в том числе благодаря изысканному запаху), основной ролью объявляется материнская, что, впрочем, любопытно контрастирует с репертуаром женских персонажей романа, которые все без исключения являются бездетными. Другим народам и странам герои «Берлин Александерплац» приписывают элементы поведения, в том числе сексуального, которое они полагают отклоняющимся от нормы, при том что норма связывается ими с Германией. Прослеживается также объединение гендерного и расового угнетения. Не только персонажи романа соединяют в своих суждениях гендерные и национальные представления. Сходство гендерных и национальных конструктов раскрывает также нарратор произведения. Данное исследование методологически опирается на теорию Вольфа Шмида, различающего конкретного автора с его биографией, мировоззрением и т. п. (т. е. в данном случае Альфреда Дёблина), абстрактного автора, воплощением которого является весь текст в целом, а также нарраторов разных уровней [11. С. 39-95]. Соединение гендерных и национальных конструктов в романе «Берлин Алек-сандерплац» осуществляет эксплицитно присутствующая в тексте фигура нарратора. Представление о взаимосвязи гендерного и национального порядков возможно также соотнести с инстанцией абстрактного автора, которая порождает все смыслы текста. При этом нарративной стратегией обнаружения национального и гендерного порядков являются соположение и параллелизм эпизодов, созданные повествовательной инстанцией. Благодаря нарративным стратегиям романа возникает аналогия между поведением протагониста по отношению к различным дискриминируемым группам (женщинам, евреям, гомосексуалам). В первую очередь интересен в этом отношении нарративный параллелизм эпизодов после выхода Бибер-копфа из тюрьмы в начале романа и после выхода из запоя, к которому привело первое большое поражение героя - коварство Людерса. И в первом, и во втором случае восстановление сил и душевного равновесия протагониста начинается с посещения евреев. В первой ситуации еврей Нахум сам находит во дворах блуждающего там, потерянного Франца, приводит его в дом и рассказывает ему историю Цанновича. Во втором эпизоде, выйдя из запоя, протагонист сам навещает евреев и слушает их рассказы. Примечательно, что после визита к евреям персонаж отправляется к женщинам. В первом случае он сначала делает попытку сексуального контакта с проституткой, когда эта попытка не удаётся, Биберкопф идёт и насилует Минну, сестру убитой им Иды. Во второй ситуации он также отправляется после посещения евреев к Минне, но не застаёт её дома и получает отпор от мужа женщины. Примечательна взаимосвязь: для того чтобы восстановить силы и самооценку, персонажу в двух случаях оказываются нужны представители другой национальности, евреи, а также женщины. Важно, что и те и другие относятся в Германии этого периода к дискриминируемым группам, их социальный статус существенно ниже, чем статус немецкого мужчины. Параллелизм обнаруживает и отношение Биберкопфа к евреям и к женщинам. Не испытывая агрессии ни к тем, ни к другим, он полагает себя человеком, занимающим более высокую ступень в социальной иерархии. Так протагонист становится продавцом антисемитской газеты «Фолькишер беобахтер» и ходит с нацистской повязкой: Он ничего не имеет против евреев, но стоит за порядок [8. С. 97]. В другом эпизоде Биберкопфу представляется забавной идея продать «Фолькишер бео-бахтер» знакомым евреям: А ведь евреи мои где-то поблизости живут, как же помню - тогда это со мной в первый раз приключилось. Надо бы как-нибудь к ним заглянуть, могут разок купить у меня «Фолькишер беобахтер». Почему бы и нет? Только купили бы, а там пусть что хотят, то и делают с газеткой. При этой мысли Франц ухмыляется. Характерно при этом чувство национального превосходства протагониста, побуждающее его подшучивать над представителями другой национальности, а также нечувствительность к унижению чужого национального достоинства. Аналогично отзывается протагонист и о женщинах. Не испытывая по отношению к ним, как и к евреям, враждебности, он полагает женщину существом более низкого порядка. Так проблемы Рейнхольда с женщинами сначала вызывают у него смех: Франц хохотал до упаду: смотри, пожалуйста, он баб всерьёз воспринимает! Вот бы не подумал про него; значит, у него тоже винтика не хватает [8. С. 208]. В другом эпизоде персонаж, однако, призывает к определённому гуманизму по отношению к женщинам, снисходительный характер его суждений напоминает при этом размышления об евреях: Баба - тоже человек, нельзя с ней так [8. С. 220]. Такая взаимосвязь и параллелизм восприятия женщин и евреев в сознании Биберкопфа напоминает дискурс известного трактата Отто Вейнингера «Пол и характер» („Geschlecht und Charakter", 1902), где автор сравнивает женщин и евреев, отказывая тем и другим в способности руководствоваться моральными принципами, обвиняя в чувственности, объявляя тех и других существами низшего порядка [12]. Подобная гендерная и национальная модель присутствует также в сознании Биберкопфа. Примечательно, что национальную и гендерную иерархию персонажи связывают с понятием 'порядка' (Ordnung), некоей структуры, нуждающейся в сохранении. Как показывает процитированный выше отрывок, «порядок» определяет отношение Биберкопфа к евреям, к «порядку» апеллирует и Рейн-хольд, пренебрежительно относящийся к женщинам. Поскольку слово «порядок» было утрачено в русском переводе, здесь дана цитата на немецком языке: Bist die funfhundertste oder tausendste Frau, die ick habe, ging alles gut und in Ordnung bisher, wird auch jetzt in Ordnung gehen [10. S. 344]. Стоит отметить также, что снисходительно-пренебрежительного отношение Биберкопф демонстрирует не только к евреям и женщинам, но также к гомосексуальным людям. Так на собрании гомосексуалов протагонист, с одной стороны, испытывает определённое сочувствие к людям, дискриминируемым за их образ жизни (Конечно, жаль таких, тоже ведь люди, только что мне до них? [8. С. 88]), с другой стороны, на собрании, где обсуждается притеснение гомосексуальных людей, его обуревает смех: то и дело прыскал со смеху, прикрывая шляпой лицо. В одиннадцатом часу ему стало уже невмоготу; пора смываться, экий народ странный, и много же их здесь собралось, педерастов этих, - ему здесь делать нечего; пулей вылетел он на улицу и смеялся до самого Алекс [8. С. 88]. Обращает на себя внимание удивительное сходство реакции протагониста на женщин, евреев и гомосексуалов. Как показывают приведённые примеры, Биберкопф относится к этим группам со смехом (ухмыляется; хохотал до упаду; прыскал со смеху; смеялся до самого Алекса). Сходство в восприятии протагонистом евреев, женщин и гомосексуалов, моделируемое нарра-тором романа, соответствует концепции Ханса Майера, который в своей книге «Аутсайдеры» («AuBenseiter», 1975) констатирует присутствие в европейской культуре трёх основных групп аутсайдеров: женщин, евреев и гомосексуалов. Данные маргинализированные группы учёный называет «экзистенциальными аутсайдерами» и противопоставляет их аутсайдерам интенциональ-ным, т. е. тем, которые сами выбирают оппозицию господствующему порядку [13]. Таким образом, в романе «Берлин Александерплац» при помощи нарративных стратегий соположения эпизодов (за визитами персонажа к евреям следуют визиты к женщинам), а также повествовательно создаваемого семантического параллелизма (сходство реакции протагониста на евреев, женщин, гомосексуалов, заключающейся в пренебрежении и смехе) моделируется взаимосвязь гендерного и национального конструирования: доминирующая группа (гетеросексуальные мужчины преобладающей в стране этнической принадлежности) маргинализирует иные национальные и гендерные группы. Исходя из анализа текста, можно говорить о критической дистанции абстрактного автора романа по отношению к тендерному и национальному конструированию, поскольку оно всегда оказывается связанным в романе с дискриминацией, насилием и чувством превосходства одной группы над другой. Высказывания персонажей романа, фиксирующие гендерные роли и суждения о национальностях, а также создаваемая нарратором аналогия поведения героев по отношению к представителям различных дискриминируемых групп соотносимы также, с одной стороны, с концепцией перформативного гендера, созданной Джудит Батлер в работе «Гендерное беспокойство» ("Gender Trouble", 1990), с другой стороны, с теорией английского учёного Бенедикта Андерсона, указавшего в своей книге «Воображаемые сообщества» («Immagined communities», 1983) на дискурсивные способы создания национальных идентичностей. Батлер доказывает отсутствие определённых критериев как пола, так и гендера, показывая, что субъект «есть следствие определённых дискурсов, управляемых по правилам, которые регулируют интеллегибельное обращение индивидуальности» [14. С. 168]. Формирование гендерной идентичности происходит, по Д. Батлер, именно в результате многократного повторения перформативных конструкций и соответствующим закреплением их содержания в сознании. Такими перформативами власть, по теории Д. Батлер, создаёт иллюзию некоей изначально данной, природной субъектности. Аналогичные механизмы конституирования национальной идентичности рассматривает Андерсон, отвергающий эссенциалистский субстрат данного феномена и показывающий, как он формируется в речевом поле [15]. Данное исследование также обнаруживает общность механизмов создания национальных и гендерных конструктов, проявляющуюся как в высказываниях персонажей, так и в повествовательных стратегиях текста. В патриар-хатном государстве, мыслимом как национальное, женщины и представители иных национальностей являются дискриминируемыми людьми. Лучшие качества приписываются мужским представителям господствующего этноса. Роман «Берлин Александерплац» подхватывает также практику дискурсивного соотнесения женщин и евреев. Гендерные практики, считающиеся носителями господствующего дискурса девиантными, приписываются жителям других стран, представителям других народов. Таким образом происходит формирование национальных и гендерных конструктов, порождённых существующим порядком и направленных на его поддержание.

Скачать электронную версию публикации