Genre features of dystopia in Yuri Davydov’s “Afrikanskiy variant”.pdf М.М. Бахтин в своих философско-эстетических исследованиях проблемы литературного жанра отмечал его трансформационный потенциал (способность «осовремениваться», «постоянно обновляться»; динамизм «архаики жанра»), базирующийся на познавательной природе и конструктивном принципе жанра [1. С. 142]. Синтез жанровых форм и историко-литературный аспект развития современной исторической прозы находятся в неразрывной связи. Проблема синтеза или сближения литературных жанров может иметь ряд направлений исследования: 1) в рамках изучения трансформации отдельных жанров и установления их допустимой вариантности; 2) в русле теории канона в литературе и культуре; 3) в рамках формального направления в теории литературы (деканонизация жанра, антижанровые признаки); 4) в рамках прецедентности и интертекстуальности художественных текстов; 5) в парадигме когнитивного направления в литературоведении («память жанра»; концепты и концептосфера художественного произведения; когнитивная база произведения); 6) в рамках психологии литературы (жанр как инвариант или ориентир восприятия); 7) в рамках философско-методологических исследований проблемы жанра и др. В процессе изучения жанровых образований и трансформаций специалисты разных направлений приходят к выводу о существовании гносеологических и когнитивных факторах жанрообразования: «тематической ориентации на жизнь», «внутреннем тематическом отношении к действительности^), концепции человека в его отношении к миру (М.М. Бахтин [1], П.Н. Медведев [2], Ф.З. Канунова [3] и др.). С.Л. Андреева, М.Л. Бедрикова 114 Жанр понимается как «культурно-исторический тип условности», задающий границ^! интерпретации текстов: «Идёт постоянная смена условностей, усложнение, синтез жанров. Современные произведения несут в себе качества нескольких жанров, истолкование же ведётся по одному жанровому признаку и потому оказывается обеднённым. Свойство произведений -удовлетворять различимте художественные запросы - заставляет говорить о внутренней жанровой многоликости произведений, о различии направлений истолкования и об объективности истолкования, границах его, которые зада- «памятью жанра» и современным состоянием его» [4. С. 4-5]. В настоящей статье мы обращаемся к проблеме синтеза жанра повести и антиутопии. Под синтезом жанра мы понимаем не трансформацию жанра, а полную реализацию сущностных признаков каждого из объединяющихся жанров. Однако при интерпретации текста наиболее знакомый, привычный жанр может доминировать. В этом случае мы говорим о жанровых признаках одного в пределах модели другого жанра: «Жанр предстаёт в структуре конкретного произведения в основном «в снятом виде», в соотнесении с каноном, а также в форме экспрессем - жанрово-стилевых заострений в пределах отдельного компонента повествования» [5. С. 3-4]. В нашем случае синтез антиутопии и исторической повести можно расценивать как синтез не двух, а трех жанровых форм - повести (исторической), антиутопии, утопии, поскольку жанровая модель последней латентно сохраняется в антиутопиях. Литературоведение ХХ столетия глубоко исследовало историю мировых утопий, выявив различн^іе аспекты постижения утопического сознания в художественной литературе. Этому посвящен^і труды Н.Н. Арсентьевой [6], М. Геллера [7], Х. Гюнтера [8], А.М. Зверева [9], Б.А. Ланина [10], Т.Н. Марковой [11], Г. Морсона (G. Morson) [12], [13], Р. Гальцевой, И. Роднянской [14], В.А. Чаликовой [15], [16], W. Golding [17] и многих других. Представление об антиутопии в исследованиях рубежа ХХ-XXI вв. неоднозначно. Ее относят то к виду утопий (Н. Ковтун [18], Г. Морсон, В. Чаликова [12], В. Шестаков [19]), то оценивают как жанр, претерпевающий эволюцию, имеющий различные жанровые модификации, сформировавшиеся в ходе его развития (Н. Арсентьева [6], А. Зверев [9], Б. Ланин [10]), то видят в антиутопии форму художественного постижения социального идеала, то рассматривают как специфическое художественное сознание и отражение возникшего «рубежного сознания» [11. C. 5]. Но, так или иначе, согласимся здесь с Т.Н. Марковой, антиутония оказалась «неотъемлемой частью художественного мышления конца ХХ - начала ХХІ в.» [11. C. 5]. Жанровые признаки антиутопий, их типология в литературоведении окончательно еще не определены, как нам представляется, из-за различий в подходах к оценке жанра как категории. В квалификации жанра литературного произведения всегда есть опасность признать какой-то внешний признак конституирующим. Так, пародийность часто считают неотъемлемым признаком антиутопий (В. Агеносов [20], Г. Гюнтер [8] и некоторые другие), тем самым неоправданно сужая количество их разновидностей. Глубинн^ій (когнитивн^ій) подход к категории жанра расширяет представление об антиутопической художественной форме, объясняя потенциал и Жанровые признаки антиутопии в повести Ю. Давыдова «Африканский вариант» 115 пределы ее вариантности. Именно такой не гротескной, не пародийной, но критичной (и по форме, и по содержанию) в отношении к утопии является историческая повесть «Африканский вариант» [21] Ю.В. Давыдова (19242017) - русского советского писателя, признанного мастера, автора исторических рассказов, повестей и романов. Мы квалифицируем это произведение как повесть, присоединяясь к предыдущим исследователям, для которых очевидна принадлежность «Африканского варианта» к этому жанру, что признано специалистами по исторической прозе и самим писателем. Наличие жанровых признаков антиутопии (и вообще синтеза жанров) нам только предстоит в этой статье доказать. Произведения Ю. Давыдова относят к исторической параболической прозе (по Н. Щедриной, параболическая проза предполагает «удаление от данности с тем, чтобы вернуться к ней на уровне философского постижения»). Писатель подчеркивал: «Есть люди, путающие понятия [Вы. - С.А., М.Б] уходите, дескать, в историю Послушайте, в историю не уходят. К истории приходят. Чтобы поразмыслить. В этом все дело» (цит. по: [22. С. 9]). Эволюция антиутопического жанра в отечественной литературе, на наш взгляд, не обусловлена, но связана с мощной художественной закономерностью, проявившейся в литературном процессе еще в 1970-е гг., - актуализацией «интеллектуальной тенденции». Проблематика ряда произведений этого периода характеризуется усложненностью: вопрос о внутренних ресурсах личности в катастрофических обстоятельствах, вопрос «о границах» человека и человеческого (по Достоевскому). «Интеллектуальное течение 1970-х гг. имело особую поэтику, которая, по мнению Н. Лейдермана, М. Липовецкого, воплощалась в художественных приемах (например, диспут, дискуссия, психологический эксперимент, детективное расследование, интеллектуальная экстраполяция в произведениях Ю. Домбровского, братьев Стругацких, Ю. Трифонова, А. Крона, А. Битова, В. Тендрякова) [23. С. 134]. Повесть «Африканский вариант» написана в начале вершинного периода в творчестве писателя, совпавшего с расцветом советской литературы, исторической прозы в частности. Ю. Давыдов разрабатывал тему народовольческого движения: «Судьба Усольцева» (1973), «Глухая пора листопада» (1968), «Соломенная сторожка» (1982, полностью 1986) и др. «Африканский вариант» - это первая часть дилогии, объединенной «сквозным» героем -интеллигентом Н. Усольцевым (вторая часть - это «Вечера в Колмове», лирическая повесть о Г. Успенском, исследующая итоги народовольческого движения) [22. С. 10]. Н. Щедрина формулирует кредо Ю. Давыдова: 1) предостережение о нравственной деградации народовольцев, перешедших к террору; 2) анализ причин распространения в революционной среде «иезуитского принципа цели, которая оправдывает любые средства» [24. С. 40]. В основе повести «Африканский вариант» лежит документально подтвержденный исторический факт авантюрной попытки создания в конце XIX в. Николаем Ивановичем Ашиновым (1856-1902) сообщества «Новая Москва» в сорока верстах от Таджура (побережье Таджурского залива в Эфиопии). Сын царицынского (по другим сведениям, пензенского) мещанина Н.И. Ашинов выдавал себя за атамана «вольных казаков», якобы живших в С.Л. Андреева, М.Л. Бедрикова 116 приграничн^іх с российским Закавказьем областях Персии и Турции^) [25]. В 1888 и 1889 гг. он предпринял две поп^ітки создать русское поселение под названием «Новая Москва» на побережье залива Таджура с мессианской целью укрепления православия на африканском континенте, а фактически с целью колонизации части Эфиопии. Вторая его экспедиция получила уже полуофициальн^ій статус, так как в ней в качестве посланца Русской православной церкви участвовал настоятель Константинопольского подворья афонского Пантелеймоновского монастыря Паисий, специально для исполнения этой миссии посвященн^ій в сан архимандрита. Однако после вооруженного столкновения с французами (район залива Таджура был владением Франции) русские колонисты были насильственно депортирован^! на родину [25]. История «Новой Москвы» получила широкую и скандальную известность благодаря многочисленным публикациям в русской и иностранной прессе. К этому историческому факту кроме Ю. Давыдова обращался В. Пикуль в рассказе «Вольн^ій казак Ашинов» (1976) [26. Т. 2]. В 1888 г. вольные казаки, которых возглавлял атаман Н.И. Ашинов, а также примкнувшая к ним группа интеллигентов-энтузиастов (в том числе земский врач Н. Усольцев) отправляются на пароходе из Одессы в далекую Абиссинию (Эфиопию), чтобы основать там русскую колонию - общину, землю обетованную - «Новую Москву». Жанровое новаторство повести Ю. Давыдова в том, что он «развернул» антиутопию в прошлое, хотя она, как правило, направлена на прогнозирование Будущего. Анализ прошлого стал формой «футурологической диагностики», характерной для «параболической^) прозы - художественное исследование прошлого с целью прогнозирования будущего. Всякая антиутопия, будучи критикой, базируется на утопии (проекте будущего) либо утопизме - идеологии, при которой, по убеждению В.П. Зинченко, «превращенные формы сознания становятся извращенными, рефлексия утрачивает право голоса, а ее возможный результат - понимание -заменяется автоматизмом, рефлексом, когда человек утрачивает свое Я» [27. С. 221]. «Утопической базой» для Ю. Давыдова послужила не столько фактическая сторона события, сколько идеологическая. В объяснении целесообразности «Новой Москвы» писатель видел манипуляцию сознанием вольнодумцев-почвенников: сначала романтизация извечной мечты о новой земле, представления о счастливом времени или счастливом устройстве жизни предков, а затем оправдание высокой целью кровопролития, которым всегда сопровождался захват земель1. Обстоятельства организации «Новой Москвы» подсказали Ю. Давыдову художественную форму. Ведя привычную для себя канву исторического повествования он с помощью «жанровостилевых заострений» последовательно обозначает канонические концепты утопий и антиутопий. Узнаваемость антиутопических концептов, прежде всего тематическая, не фрагментарность их, не частичность, а целостность построения концептосферы антиутопии (и, соответственно, утопии) позволяет 1 Любая колонизация со времен крестовых походов проходила и проходит под идеологическим (мировоззренческим) флагом просвещения «неразумных» и «насаждения» на их земле гуманизма. Жанровые признаки антиутопии в повести Ю. Давыдова «Африканский вариант» 117 расценивать данный факт как проявление соответствующих жанровых признаков, как синтез жанров. Рассмотрим последовательно проявления «жанрово-стилевых заострений» для ввода антиутопических концептов в повести Давыдова. В утопиях и антиутопиях обязательно излагается главная идея - утопическая программа. Концепция «Новой Москвы» уходит корнями в крестьянские утопии. Герой повести (повествователь) Н.Н. Усольцев отмечает: «_ мужик любит правду и справедливость» [21. Т. 1. С. 328]. Беда деревни, по мнению земского доктора, в постоянной «регламентации^) и вмешательстве «заботни-ков». Вот почему крестьянин упорно мечтает «ускользнуть от вездесущего «начальства». Утопические настроения подпитываются «разговорами по душам» «на вечн^іе темы»: «_ раздел, отрезки, аренда, теснота, нужда - неизменно возникал мотив «белых вод», заповедных краев, обетованной сторон^і. Разве не здесь духовный смысл и неудержимого потока за Урал, в неизведанные дебри, и устремление к какой-то реке Дарье, и бегства на юг, и переправы за океан, в Аляску? Нет оснований видеть в русском мужике искателя приключений. Он вольности ищет, «волюшки^), чтоб уж хоть и работать до седьмого пота, но работать-то на себя» [Там же]. Фольклорное основание утопизма, обозначенное Давыдовым, прослеживается в упомянутом образе белых вод - Беловодья, сохранившегося в нескольких списках «Путешественника» Марка Топозерского («Путеводитель») [28-30]. Беловодье - это легендарно-утопическая страна свободы из русских народн^іх преданий XVII-XIX вв. По мнению старообрядцев, она размещалась где-то на Востоке - в Японии или Индии - и имела реальн^ій прообраз -Бухтарминский край на Алтае [29. С. 11]. Беловодье предстает идеалом вольной, свободной от надзирательства извне жизни крестьянства, раем для трудолюбивых и праведных людей. В наиболее подробной северорусской редакции рассказ ведется от имени свидетеля - некоего Марка, инока Топозерской обители, путешественника, побывавшего в Беловодье с двумя другими иноками. Утопическая благочестивая страна была населена потомками православных христиан, спасшихся от гонений римлян «ассириян», и русскими, не принявшими реформы патриарха Никона: «В восточных странах с великим нашим любоп^ітством и старанием искали древляго благочестия православнаго священства, которое весьма нужно ко спасению»1. И хотя климат в Беловодье суровый, но по законам утопий в беловодской земле произрастают злаковые и плодовые деревья и кустарники: «всякие земные плоды бывают, родится виноград и сорочинское пшено». «Злата и серебра, - пишется в «Путешественнике», - в Беловодье несть числа, драгоценнаго камения и бисера драгого весьма много татьбы и воровства, и прочих противн^іх закону не бывает светского суда не имеют, управляют народы и всех людей 2 духовные власти» . Осмысление исторического факта в повести Давыдова проходит сквозь своеобразные «световые фильтры» - культурные концепты, которые не только формируют жанровую принадлежность и жанровую узнаваемость анти- 1 Цит. по: [28. C. 9]. 2 Цит.: [30. C. 9]. С.Л. Андреева, М.Л. Бедрикова 118 утопий, но и, что обязательно, задают «вектор» познания действительности: концепты «порождают культуру и порождаются ею» [31. С. 41]. Жанровые концепты отражают авторский способ, модель, траекторию художественного осмысления реальности, задают ход мысли читателю. Уже упоминалось, что антиутопии проектируются на основе утопических концептов (любому антижанру свойственно повторять ключевые признаки жанра). Такими концептами являются: «Счастье / Благо», «Разум», «Всеобщность», «Мессия / Благодетель», «Избранный народ / Мы» «Государство / Царство Божие», «Справедливость / Равенство», «Труд», «Норма», «Музыка / Искусство», «Секс», «Образование» и некоторые другие. Очевидно, что антиутопии по природе своей интертекстуальн^і, поэтому в них именно к утопическому набору добавляются новые собственно антиутопические концепты: «Диссиденты / Еретики^>, «Революция / Бунт / Война», «Казнь», «Человек / Я», «Свобода», «Страх» и др. Ю. Давыдов намеренно «формализует» жанровые признаки, к примеру, эксплуатирует дневниковую форму записей очевидца, участника социального эксперимента, распространенную в утопиях различных эпох и, соответственно, воспринятую антиутопиями. Форму дневника следует считать жанрово-стилистическим признаком антиутопий, поскольку она позволяет писателям: 1) представить рациональные основания данной утопической идеи как целостной модели устроения человеческого общежития, тем самым обозначить и связать все утопические концепты, чтобы потом «развернуть» каждый из них в критическом русле; 2) «ввести^) ряд антиутопических концептов, например: «Человек / Я», «Страх», «Любовь» и др. Дневниковая форма необходима для формирования нескольких уровней текста: сюжетное развитие текста; отражение рефлексии главного героя (повествователя); уровень читательской рефлексия. Показателен в этом плане анализ цели всего предприятия колонистов «Новой Москвы». В ней повествователем выделяются два аспекта: конкретный (построение свободной общины «мужиков, мастеровых, интеллигентов») и утопический - идеалистический («устроение Царства Божия здесь, на земле») [21. Т. 1. С. 329]. Последнее предполагает «спасение душ» всех людей, а не только индивидуальное спасение, что и составляет «цель утопии», так как всеобщность - ее непременное условие. Цель ашиновцев совпадает с основной идеей Беловодья: ни злая сила, ни злой дух не могут проникнуть туда, где царит Царство Божие. Сохранился вариант легенды, в соответствии с которым государство Беловодье расположено в море - на острове. Остров же могут найти только избранные! Легенда гласит, что Петр I п^італся отыскать обетованную землю, но так и не нашел, потому что в сознании старообрядцев царь-реформатор Петр I ассоциируется с сатанинской силой [30. C. 119120, 136]. «Подкармливание» утопических настроений с помощью древних легенд, историй, ссылок на несбывшиеся ожидания предков является характерным приемом манипуляторов от идеологов утопизма. В действиях Ашинова по проектированию нового сообщества Ю. Давыдов усматривает черты социальной инженерии, которая известна еще по учению Платона об идеальном государстве. Древний утопист выделял три Жанровые признаки антиутопии в повести Ю. Давыдова «Африканский вариант» 119 сословия: ремесленников, воинов и мудрецов. Отнюдь не все «вольн^іе казаки» - ашиновц^і были военными людьми, в основном это простые земледельцах, мастеровые, не способн^іе философствовать. Интеллектуальные задачи в общине призван^і были решать интеллигенты, составившие самостоятельную группу - братство идеологов «Новой Москвы», видевшие смысл своей жизни в постоянной работе для народа, для России. Ключевым для характеристики счастливого будущего у идеологов-колонистов становится слово «прекрасный» (вспомним, название произведения Д. Оруэлла «О, прекрасный новый мир» / «О, дивный новый мир»). В «Записках Усольцева» читаем страстн^іе откровения, демонстрирующие «одержимость» участников утопического проекта: «^предстоящее казалось спасительным и прекрасным не только для всех, кто стекался к Н.И. Ашинову, но и лично для него, Н.Н. Усольцева. Ведь нас всех - мужиков, мастеровых, интеллигентов -ожидала другая по смыслу работа: во имя великой, святой цели, ради самых заветных, вековых чаяний!» [21. Т. 1. С. 329]. В этом смысле показателен выбор героев в повести «Африканский вариант». С одной сторонах, интеллигентное «меньшинство», «транслирующее» народовольческие идеалы. С другой - так называемые «вольные казаки», народная масса. Исторические факты свидетельствуют, что Ашинов продвигал идею «вольного казачества», не будучи сам казаком [32]. И это подчеркивается в повести. Мало того, набирал он себе в «казачью» общину народ тоже «неказачьего» происхождения: «Большинство добровольцев были одесситы. Казаков набралось целых двое (оба терские), десяток осетин, два харьковчанина, три петербуржца. Среди колонистов оказалось немало людей с полезными профессиями - столяры, плотники, кузнецы, слесари, садовники, отставные солдаты. Были и образованные - фельдшер, зубной врач, учителя и недоучившиеся студенты. Наконец, и несколько военных в отставке. Бывший юнкер Мануил Цейль стал адъютантом атамана. Некоторые колонисты ехали с женами и детьми. На свою беду атаман набрал в отряд немало одесских босяков с явно уголовн^хм прошлым» [33. С. 24]. Мы видим, что реальный принцип отбора команды новомосквичей ориентирован не на казачество, а на различные социальные слои. В этой непоследовательности следования идее вольного казачества Давыдов видел явные черты манипуляции, скрывающей истинн^хе цели экспедиции. Зачем Ашинову идея казачества? Искусственная опора на «исторические корни^)1 - это отсылка к культурной памяти народа, которая является стандартным приемом манипуляции. В прошлом выбирается общеизвестный факт (или образ), который затем подвергается целенаправленной деформации в соответствии с истинной целью манипулятора. Романтизация образа казачества обусловлена рядом факторов. Во-первых, любая утопия реализует жанровый концепт «Избранный народ» - в нашем случае избранн^хми «новыми москвичами^) являются «казаки^) (не по факту, а по транслируемой идее). Историческим основанием в народной памяти становятся русские народные притчи о заселении земель Севера, Сибири, Волги, возникшие в поздние исторические периоды (после XVII в.): рас- 1 Учет исторического опыта совсем не характерен для утопий, а даже, наоборот, по мнению В.И. Мильдтона, утопиям свойственно полное отрицание истории и прошлого [34]. С.Л. Андреева, М.Л. Бедрикова 120 сказы о крестьянских колониях, казачьих вольницах, старообрядцах, недовольных государственн^ім правлением и совершивших утопический «исход» в новые земли. Во-вторых, романтизация казачьей «вольности^) в сочетании с неизвестной и далекой от российских государственных проблем Африкой создавала новый романтический образ свободной и счастливой земли. Казачье сословие, как самоуправляющиеся общин^і, возникавшие с ХѴ-ХѴІ вв. на Днепре, Дону, Волге, Тереке, Урале главн^ім образом из беглых крестьян, не раз демонстрировало инакомыслие, свободн^ій нрав и такие важные (для идеи «Новой Москвы») качества, как смелость и исторический опыт в освоении новых земель. Все это должно было убедить общественность в том, что миссия в Африку - это реализация мечты предков (казаков), которые искали на родине, но не нашли Рая. В результате идея построения «Новой Москвы» в Африке стала расцениваться уже не как авантюра или утопия, а как благородная попытка реализовать извечную мечту предков о счастливой земле и справедливом общественном устройстве. Ключевой, обозначенной в повести, является идея самостоятельного построения счастливого государства на основах разума. Эта идея обсуждается в повести между героями, на ее фоне раскрываются характеры героев, она узнается читателем как сильная жанровая черта утопий и антиутопий. «Новая Москва» в повести «Африканский вариант» становится одним из имен концепта «Государство». Название «Африканский вариант» актуализирует такой важнейший компонент, как «проект» построения «Светлого будущего», социальный «эксперимент». Эксперимент, выполняющий сюжетообразующую роль, являющийся одним из столпов утопий всех времен и народов, в каждом произведении предстает в неповторимом «обличии^>. «Национальная оболочка», специфика эксперимента «активируется» доминантой жанра, константа же утопии при смене «национальн^іх оболочек^) остается неизменной. Не случайно в повести «Африканский вариант» главный герой и повествователь Н. Усольцев между прочим замечает, что «африканский вариант» «мог быть австралийским или новозеландским, все равно» [21. Т. 1. С. 331]. Ярким признаком антиутопического жанра в повести «Африканский вариант» является концепт «Диссиденты / Еретики^>. Образ противников утопической идеи чужд утопиям или рассматривается в них мало и поверхностно, поскольку проектируется именно абсолютное всеобщее счастье. В повести Ю. Давыдова ощущается жанровая особенность антиутопических романов первой половины ХХ в., авторы которых акцентировали самоценность «Я», настаивали на индивидуальности, уникальности каждой личности и защищали право человека на «необщее выражение лица». Ощущая единение с новыми колонистами, рассказчик не сливается с массой вольных казаков в прямом смысле слова. Очевидно, что уже в начале организации «Новой Москвы» «интеллигентное меньшинство» отделилось от массы вольных казаков Ашинова. Кроме летописца Н. Усольцева, в группе интеллигенции состояли: отставной поручик Павел Михолапов, капитан Нестеров, два московских студента с неразличимыми фамилиями (Ананьев и Ананьин), бросившие университет «ради колонии». Всех интеллигентов ашиновц^і, вслед за атама- Жанровые признаки антиутопии в повести Ю. Давыдова «Африканский вариант» 121 ном, иронически окрестили «шаткими интеллигентами^), «образованн^іми^>, «тонконогими^), принявшимися «не за свое дело» [21. Т. 1. С. 358]. Н. Усольцев - интеллигент (вспомним, у Е. Замятина дневник ведет интеллигент - инженер, создатель Интеграла), врач по профессии, а значит, и хороший психолог. В группе интеллигентов-энтузиастов именно Усольцев запечатлевает события для истории, словно ведет историю болезни. Он ставит своеобразный диагноз молодым энтузиастам, когда дает коллективный психологический портрет своим товарищам: «Обретаясь в России, мы мучились неоплатностью долга перед народом: пот, кровь, труд народа обернулись для меньшинства университетскими познаниями^) [Там же]. Любопытно сравнение русских интеллигентов из «Новой Москвы» с первыми христианами. Ставя диагноз людям изучаемого психологического типа, в том числе и себе, врач-рассказчик задается вопросом: «_есть ли во мне настоящая любовь к народу. (И не только терпеть лишения, а и насладиться лишениями. Вот какой мотив еще! Он не патологичен, он как у первых христиан)» [Там же. С. 359]. В романе «Африканский вариант» в массе «колонистов-энтузиастов» интеллигенция представлена меньшинством. Любоп^ітно, что «добровольцы-трудящиеся», в основном из крестьянства и мастеровых, набирались агитаторами в разных областях России. Полагая себя «атаманом вольн^іх казаков», Николай Иванович Ашинов «всех добровольцев называл вольными казаками. Очевидно, для того, чтобы пробудить ассоциацию с удалой казачьей вольницей, с мужиками-витязями, одухотворенными Свободою» [Там же. С. 333]. История казачества свидетельствует, что на южных территориях по течению Дона начиная с ХІІ в. селились беглые люди, наемн^іе военн^іе и др., составлявшие многонациональные, смешанные образования. В слове «казак» уже заложено значение «вольность», в переводе с тюркского «вольн^ій». «Вольница» как раз и возникла в условиях проживания смешанного населения в социальном и национальном смыслах. В конце ХІХ в. казаки - это про-фессиональн^іе военные. Казачьи войска, наряду с регулярн^іми войсками и милицией, являлись частью русских сухопутных войск. В повести «интеллигенция» / «русская интеллигенция» является важн^ім концептом, неразрывно связанным с концептом «Империя / Государство». Современн^іе исследователи анализируют глубокие связи между «интеллигенцией» и «Государством» / «Империей» («Интеллигенция» в известной мере виртуальный универ-сальн^ій концепт (как и большинство понятий / дефиниций в России» [35. C. 285]). Концепт «Интеллигенция» не является основополагающим для утопии, но он появляется в русских социальных утопиях конца ХІХ - первой трети ХХ в.1 В этот период направляющей силой прогресса представлена техническая интеллигенция - инженеры. Концепт «Интеллигенция» следует рассматривать как частное проявление обязательного в утопии концепта «Избранность». 1 К примеру, литературные утопии А.А. Богданова-Малиновского «Красная звезда» (1908), «Инженер Менни» (1913), научный труд «Тектология» (1913-1922); отсюда в антиутопическом романе Е. Замятина «Мы» главный герой - математик и инженер. С.Л. Андреева, М.Л. Бедрикова 122 «О сложн^іх, противоречивых, но в высшей степени интересных и поучительных отношениях [с Империей. - С.А., М.Б.] российского «просвещенного сословия» говорят (подчас с диаметральн^іх позиций) творения и политический личн^ій опыт А. Пушкина, Л. Тихомирова, «веховцев», русских большевиков во главе с в Ленин^ім, «евразийцев», И. Солоневича, И. Ильина, Г. Федотова, А. Солженицына^» [35. С. 285]. Каков статус интеллигенции в России конца ХІХ в.? Социологи отмечают: «Закрепив за собой во второй половине ХІХ столетия статус духовной элиты, с начала ХХ в. интеллигенция (не только в лице своей радикальной, революционной, но и либеральнобуржуазной части) все активнее добивается доступа к области разработки и принятия государственной политики. При этом в рамках традиционной системы опорных бинарных оппозиций в широких кругах интеллигенции существует одновременно и тезис «презумпции греховности^) власти, и практика приобщения к «сладости^) сего греха [Там же. С. 288-289]». Именно неудовлетворенность общественным статусом (рядовой земский врач N-ской губернии) порождает утопические мечты интеллигента о «горних вершинах, откуда открывалась прекрасная, светлая гармоническая далъ» и, в конце концов, приводит Н. Усольцева в колонию «Новая Москва». «Я говорю не об отношении земской администрации к врачу имярек, а об отношении земства ко всему медицинскому делу на деревне» [21. Т. 1. С. 326]. Утопизм Усольцева соседствует с максимализмом в его сознании. Безгранична вера давыдовского героя в разум, в науку, в возможность исправления нравов, скорого искоренения зла в человеке и в социуме. Столь же безгранична тяга к идеалу. В образе Н. Усольцева воплощен^і все специфические черты русского сознания. Исследуя «русскую идею» в литературе ХХ в., М.М. Голубков анализирует «страшные и разрушительные в отношении к действительности» сочетания утопического сознания и русского максимализма, а также специфику русского утопизма, связанную с мессианством в национальном сознании [36. С. 2526]. В упоминаемой в записи Усольцева в виде формулы «прекрасной, светлой гармонической дали», в «свернутом виде» представлен^і основн^іе характеристики типа утопии в русском сознании. В отличие от так называемых «пространственных утопий», это «иной тип, более характерный для русского сознания, связан с локализацией идеала не только в далеком пространстве, но, что важнее, в отдаленной перспективе или ретроспективе» [Там же. С. 22-23]. Реальная основа эпического сюжета не снимает ощущения фантастичности происходящего, т.е. каждый из участников предприятия воспринимает свою деятельность по основанию «Новой Москвы» как воплощение заветной мечты. Невероятное и относительно скорое по времени воплощение детской мечты о счастье и мировой гармонии создает особую психологическую атмосферу: общего приподнятого настроения, восприятия событий как особен-н^іх, Богом данных. Ставка колонистов-экспериментаторов была сделана на артельную форму новой жизни, общинные отношения, т.е., как казалось колонистам, не государственн^іе. При чтении антиутопических произведений вскрываются постепенно один за другим интертекстуальные «культурные слои^> образной системы. Так, дорога вглубь африканской страны для будущих русских колонистов Жанровые признаки антиутопии в повести Ю. Давыдова «Африканский вариант» 123 была непростой - препятствием стало расстояние (немалое для ХІХ в.) от Одессы до африканского побережья: добирались на пароходе «Амфитрита»), неприступн^іе скалы побережья Таджурского залива, гористая и лесистая местность. Казалось бы, факт истории, но описание «обетованной земли» и пути к ней совершенно совпадает с архетипическим образом - удаленного места за горами, за лесами, острова и т.п. Детали прибытия вольных казаков наполнен^і отсылками к утопиям. Так, «Амфитриту» преследует иностранная канонерка, оснащенная мощн^ім фонарем. Кто-то принимает обычный кора-бельн^ій фонарь за солнце - обязательный атрибут Города Будущего: «^канонерка неотступно следовала за нами, то зажигая свое мертвенное «электрическое солнце», то гася его. Никогда я так не ждал утра: ах, лишь бы оно поскорее наступило, чтобы не было этого проклятого «электрического солнца», когда исп^ітываешь унизительную беспомощность, точно голый» [21. Т. 1. С. 346]. Психологически достоверно описывается момент, когда путешественники впервые ступают на африканский берег, который они воспринимают как обетованную землю: «Полагаю, что причиной моего волнения была не сама по себе Африка^ Нет, причина волнения определялась тем, что наконец-то я там, где возникает лучезарное поселение» [Там же. С. 348]. Любопытен комментарий Ю. Давыдова к описанию Таджурского побережья. Если у колонистов африканские виды вызвали неописуемый восторг (объясняемый чисто психологически - неожиданно скорой визуализацией мечты о рае на земле), то у другого путешественника, польского романиста Генриха Сенкевича, местные красоты в свое время вызвали удручающее впечатление, навеяли мысли не о счастливом береге, а, скорее, месте ссылки: «Что за такая страна, как бы предназначенная быть местом изгнания? И чего искал здесь п^ілкий Ашинов?» [Там же]. Как известно, модель социума в антиутопических произведениях строго иерархизирована, время течет иначе («обращается в вечность»), а пространство своеобразно «конструируется»: «Прежде всего здесь был форт, старинное запустелое крепостное строение. Форт назывался Сагалло, но вольные казаки тотчас же окрестили его кремлем; таким образом, Новая Москва с самого начала располагала своим центром» [Там же. С. 352]. Характерным для антиутопий является представление и сопоставление концептов «Равенство» и «Мессия». Могущество счастливого государства обеспечивают граждане, наделенные равными правами, на поверку не столько равные в правах, сколько одинаковые, лишенные индивидуальности, права быть разн^іми (ср.: нумера и Благодетель в романе Е. Замятина «Мы»). На вершине государственного «здания» находится Мессия, или Благодетель, в роли которого в повести «Африканский вариант» выступает весьма колоритный, харизматичный атаман Николай Ашинов - спаситель русских трудящихся казаков. Это тип русского богатыря. Портрет атамана призван подчеркнуть его особое положение в среде «одинаковых избранн^іх». Усольцев отмечает: «Ашинов был огромен, в окладистой рыжеватой бороде, в черкеске с газырями, смотрел внимательно, чуть щуря глаз. Черт знает почему, но он еще ни слова не молвил, а я уж чувствовал к нему и симпатию, и доверие Во всем облике атамана так и было: добрый русский молодец^) [Там же. С. 334]. С.Л. Андреева, М.Л. Бедрикова 124 Поначалу Ашинов интересуется личностью каждого будущего «колониста». Показателен его диалог с Н. Усольцевым, в котором атаман спрашивает о личном мотиве. «Я отвечал, что ищу в Новой Москве не спасения своей души, как монастырские послушники, не своей лишь духовной свободы, как буддисты надеюсь не только врачевать и обрабатывать свой клочок земли, но и приложить силы, пусть скромные, для достижения дружбы и единства всех и каждого, для достижения гармонии^) [21. Т. 1. С. 334-335]. Концепция всеобщего счастья Ашинова в развернутом виде озвучена в ин-теллектуальн^іх беседах с колонистами: в «Новой Москве» будут жить в братском единстве люди труда, которые «в высшей степени наделен^і инстинктом справедливости, равенства, добра» [Там же. С. 335]. Фактически утверждается идея «человека нового типа» и новых ценностей, обязательн^іх для всех колонистов. Атаман держался перед членами общины «главой большого крестьянского семейства», т.е. большаком. Этот тип верховенства, подчеркивает автор, при котором человек «не тиранствует, а делает так, как ему велят условия работы и мать-природа» [Там же]. Нет, не молочные реки и кисельн^іе берега обещает большак! Ашинов провозглашает: «А главное, ребята, землицы вволю, солнышка вволю. Паши, сей, жни. Только силу не прячь от самого себя^> [Там же]. Итак, звучит заветное для крестьянина слово «воля», которое является ключевым в концепции общины. Если с интеллигентн^ім Усольцевым диалог состоялся, то разговор с крестьянством выглядит «односторонним». Резкость, категоричность Ашинова, его психологический «напор» подавляют простых казаков. В данном эпизоде из второй главы есть много деталей, которые вызывают ассоциации с подобн^іми сценами в произведении А. Платонова «Чевенгур» (беседы большевиков с крестьянской массой в степн^іх микрокоммунах). «Механизм» претворения в жизнь ашиновской концепции крестьянского счастья не разработан в деталях, но ведь именно из деталей человеческая жизнь и состоит. Подчиненные слушают атамана, но не имеют возможности задать вопросы, жизненно важные для каждого. Приведем пример из текста повести Ю. Давыдова: «“Ослабшие” жадно слушали. Я видел их муку: они хотели верить и почти верили, и страшно было, и сладко, и они мяли шапки, бормоча свое “известно”. Они были бы не прочь “поспрошать” еще и еще, нешуточное ведь дело, коренной перелом (крестьянская горемычная осмотрительность), но тут Н.И. Ашинову подали телеграмму» [Там же. С. 336]. Далее автор использует психологическую деталь: «^ атаман круто, по-военному повернулся и у

Скачать электронную версию публикации