Henriette Razumovskaya's Death Letter to Vasily Zhukovsky and Its Consequences for the Court Fate of the Poet.pdf Известно, что придворная карьера Жуковского, складывавшаяся вполне идиллически с 1815 г., когда он начал исполнять обязанности чтеца при императрице Марии Федоровне, и вплоть до 1827 г., когда поэт поочередно был преподавателем русского языка великих княгинь Александры Федоровны и Елены Павловны, а с 1824 г. - учителем и с 1827 г. наставником великого князя Александра Николаевича, осложнилась первым серьезным конфликтом с императором Николаем I во второй половине 1828 г. Считается, что причиной этого конфликта стала поданная императору Жуковским , впервые опубликованная по черновому автографу с купюрами в 12-м томе Собрания сочинений под ред. А.С. Архангельского [1. Т. 10. С. 13-23; 2. Л. 16-39], и позже, по тому же автографу - полностью в 13-м томе. Полного собрания сочинений и писем [3. Т. 13. С. 274-289]. Однако, как свидетельствуют архивные документы, которые будут рассмотрены ниже, при том, что причиной конфликта действительно стало участие Жуковского в деле Николая Тургенева, его катализатором послужила не столько записка Жуковского, сколько письмо парижской знакомой Жуковского, большого друга братьев Тургеневых, графини Генриетты Разумовской, написанное за несколько дней до смерти адресанта (последовавшей 5/17 декабря 1827 г.) и полученное Жуковским около 27 декабря 1827 г. Именно оно подвигло Жуковского предпринять те действия, которые привели к первому серьезному конфликту с императором Николаем I, надолго осложнившему отношения поэта с отцом его воспитанника. Попутно выясняется и то обстоятельство, что поданный Жу- 1 Исследование проведено в Томском государственном университете за счет гранта Российского научного фонда (проект № 19-18-00083 «Русская эпистолярная культура первой половинні XIX века: текстология, комментарий, публикация»). Предсмертное письмо Генриетты Разумовской к В. А. Жуковскому 247 ковским императору документ в оправдание Николая Тургенева принадлежал не поэту, а самому осужденному декабристу. Предпринять активные действия в защиту и ради оправдания Николая Тургенева Жуковского побудила трагическая смерть младшего брата Николая и Александра Тургеневых, Сергея, которая обострила и без того очень непростое положение разлученных братьев, не имевших возможности повидаться друг с другом: в Лондон к Николаю с вестью о смерти Сергея вместо Александра, которому был запрещен выезд из Парижа, поехала именно графиня Генриетта Разумовская. Жуковского с ней сблизили два обстоятельства: ее дружба с Полиной Гизо, благодаря которой поэт познакомился и подружился с семьей знаменитого французского историографа, и то деятельное сердечное участие, которое графиня приняла в братьях Тургеневых во время, последовавшее после смерти Сергея и вплоть до ее собственной смерти. Над своей Жуковский начал работать вскоре после смерти Сергея - ее черновому тексту предшествует черновик письма к императрице Александре Федоровне от 28 мая / 9 июня, содержащего ходатайство за Александра Тургенева и просьбу испросить для него у императора разрешение поехать в Лондон к брату [4. С. 516-522; 2. Л. 14-15]1. Работа над продолжалась практически до поздней осени 1827 г., времени возвращения Жуковского из второго заграничного путешествия в Россию: в письмах к А.И. Тургеневу из Берлина и Дерпта от 17/29 сентября и 13/25 октября соответственно Жуковский писал о ней: Мою записку почти переписал и постараюсь дописать еще здесь, чтобы быть по приезде наготове. Многое поправил. Но признаюсь, чем ближе к возврату, тем менее вероятным становится успех. То, что ясно и убедительно здесь, то теряет свою убедительность там; ибо там все предубеждения против, и самая простая, ясная истина покажется сумасшествием [5. С. 221-222]. Свою записку сократил. От этого стала яснее. NB. Нам, однако, не надобно себя обманывать. Когда мы рассуждали вместе, то смотрели на все своими глазами. Здесь же все, что казалось тогда так просто и естественно, кажется трудным и невозможным [5. С. 222-223]. 1 Черновой автограф письма датирован «28 мая / 9 июня». Предыстория его написания содержится в дневниковых записях от 23/4 - 27/8 мая / июня 1827 г.: «В понедельник поутру похоронили Сергея . Во вторник Тургенев просил отпуска в Англию и получил отказ. В четверг я был у посланника» [3. Т. 13. С. 264]. Ровно две недели с момента приезда Жуковского в Париж исполнилось 25 мая/6 июня 1827 г., но Жуковский обратился к императрице только после того, как исчерпал собственные возможности помочь А. И. Тургеневу, то есть, после двух своих (очевидно, безрезультатных) визитов к русскому посланнику в Париже, А. А. Мериану, 26/7 и 27/8 мая / июня. 248 О. Б. Лебедева Жуковский возвратился в Россию из второго заграничного путешествия около 15 октября 1827 г.1 В его письмах от ноября-декабря 1827 г. периодически упоминается о чтении какого-то «манускрипта», под которым традиционно подразумевается Жуковского и с которым поэт ознакомил прежде всего своих ближайших друзей: Д.В. Дашкова и автора «Донесения Следственной комиссии» Д.Н. Блудова [5. С. 224]. Еще об одном чтении сообщает П.А. Вяземский - и это чтение уже документа, принадлежащего самому Николаю Тургеневу: « помню одну оправдательную записку, присланную изгнанником из Англии. В бытности моей в Петербурге был я однажды приглашен князем А.Н. Голицыным вместе с Жуковским на чтение вышепомянутой записки» [6. С. 256]. В этой публикации Вяземского нет никакого указания на время чтения; Н.Ф. Дубровин, опубликовавший по копии, полученной от П.Н. Тургенева, один из вариантов оправдательной записки Н.И. Тургенева, датировал его маем 1826 г. на основании письма А.И. Тургенева к А.Н. Голицыну от 1 мая 1826 г., - но в нем нет никаких упоминаний о том, что к нему приложена какая-то записка Николая Тургенева [7. 1902. № 4. С. 50-62]. Однако в мае 1826 г. чтение в таком составе - Голицын, Вяземский, Жуковский - не могло состояться, поскольку Жуковский покинул Петербург 11 мая 1826 г., отправляясь во второе заграничное путешествие [3. Т. 13. С. 246.], а Вяземского в начале мая в Петербурге не было: он приехал в столицу только 23 мая 1826 г., на следующий день после смерти Н.М. Карамзина. Напротив, весну 1828 г. (март-апрель) Вяземский провел в Петербурге, ожидая свадьбы Е.Н. Карамзиной, что и позволяет отнести упоминаемое им чтение к весенним месяцам 1828 г. И каждый раз итоги чтения - что бы это ни было, записка ли самого Жуковского или оправдательная записка Николая Тургенева, опубликованная Дубровиным, оказывались неутешительными: в письме к А.И. Тургеневу от 25 октября / 6 ноября 1827 г. Жуковский заметил: С Дашковым много говорил о тебе. Он читал известный тебе манускрипт и говорит, что он произвел в нем моральное убеждение, но что, перечитывая потом печатную брошюру, на которую в манускрипте ссылаются, он увидел неудовлетворительность доказательств [5. С. 224]. Аналогичное мнение князя Голицына передает П.А. Вяземский: «_по окочании чтения сказал он “cette justification est trop а l'eau de rose”*», добавив от себя: «_ нашел и я, что не была она вполне убедительна» [6. 1876. № 2. С. 256]. В этих письмах Жуковского и публикациях Вяземского и Дубровина обращает на себя внимание характерное двоение объекта: речь в них идет то о , принадлежащей перу самого Жуков- 1 Дата предположительно устанавливается по письму к А.И. Тургеневу от 13/25 октября из Дерпта [5. С. 222]. * В этом оправдании слишком много розовой воды (франц.) Предсмертное письмо Генриетты Разумовской к В. А. Жуковскому 249 ского, то о каком-то «известном манускрипте», автором которого является Николай Тургенев, поскольку поэт в своем тексте ни на какие брошюры не ссылается; под «брошюрой», надо полагать, имеется в виду «Донесение Следственной комиссии», опубликованное в июне 1826 г. Несомненно, что Жуковский намеревался подать Николаю I свою собственную записку, но в течение двух последних месяцев 1827 г. его решение изменилось. Трудно сказать, когда именно в руках поэта оказался тот документ, который он в конечном счете и подал императору Николаю I, сопроводив его своим известным письмом от 29 декабря 1827 г., в котором, в частности, говорится: Я получил список его объяснения, не известного никому кроме оставшегося брата, меня, и еще, думаю, трех или четырех. Живейшим моим желанием было представить его Вашему Императорскому Величеству. Для этого я ожидал только счастья иметь личное, особенное с Вами свидание; но я не позволял себе искать сего счастья, а только надеялся, что Бог сам во благое время пошлет желанный случай. Полагаю к священным стопам Вашего Императорского Величества исповедь Николая Тургенева и ничего не прошу кроме внимания, но собственно Вашего внимания. Благоволите, Государь, Сами прочитать эту рукопись. Она длинна, но выписки сделать из нее невозможно, ибо в ней осужденный выражает себя таким, каков он есть в собственных глазах своих [8. С. 519-520]. Письмо Жуковского было впервые опубликовано П. И. Бартеневым по черновому автографу [9. Л. 1-2]; беловой автограф до сих пор не был известен. Он обнаружен в ГАРФ в составе весьма примечательного конволюта [10. Л. 2-3 об.], содержащего еще несколько документов, из которых самым главным и объемным является занимающая 55 листов с оборотами писарская копия оправдательной записки Николая Тургенева, состоящей из двух разделов : собственно оправдательной записки и таблицы с ответами на вопросные пункты Следственной комиссии, по которым Тургенев обвинялся: впервые в сокращении эта записка была опубликована А.И. Заозерским [11. С. 125-163], полностью - Н.Ф. Бельчиковым [12. С. 70-147]. Кроме автографа письма Жуковского от 29 декабря 1827 г., в конволюте находятся еще два любопытнейших документа: автограф последнего предсмертного письма графини Разумовской к поэту, полученного Жуковским около 27 декабря 1827 г. по ст.ст. (графиня Разумовская умерла 5/17 декабря 1827 г.) и вердикт великого князя Константина Павловича, ознакомившегося с оправдательной запиской Н. И. Тургенева и письмами Жуковского и Генриетты Разумовской и вынесшего свой приговор по этому делу. Письмо Генриетты Разумовской послужило непосредственным импульсом к подаче императору именно записки Николая Тургенева (а не самого Жуковского: скорее всего, эта записка, известная только в черновом автографе, до императора так и не дошла). О письме же Разумов- 250 О.Б. Лебедева ской и о последней просьбе умершей графини поэт сообщает в цитированном письме к императору Николаю I: Осмеливаюсь представить Вашему Императорскому Величеству письмо, дня два тому назад мною полученное. Оно было писано умирающею, теперь уже мертвою, писано с тем, чтобы я довел его до сведения Вашего Величества. Я обязан это исполнить. Это письмо умирающей кажется мне голосом самого Провидения, и я должен повиноваться ему [6. 1895. № 8. С. 519-520]. Это письмо, написанное на французском языке, было не полностью опубликовано в переводе Н.Ф. Бельчиковым [12. С. 69]; привожу его текст полностью в оригинале и в исправленном переводе: Dans la nuit du 28 au 29 novembre Je vous regrette, mon bon Joukoffsky, aprcs de se lit ou je me sens si calme et quelque chose de si douce que je suis surprise de la grace que Dieu m'a fait. Comment si peu d'angoisse! J'ai la pleine possession de moi-mcme. Je sens ce qui va la degager et ce que va Ctre lie a la terre le desire mon ame ou elle va, la seule pensee, qui me tienne encore ici, est Nicolas - je voudrais que les effets de mon amitie pour lui me survecussent, les pricres d'un mourant, il ne faut pas les repousser, faites arriver les miennes a l'Empereur. Je jure au nom de Dieu, devant lequel je vais paraitre, de ce Dieu qui nous pardonne comme nous aurons pardonne, je jure que Nicolas Tourgueneff est innocent; mais ce n'est pas mcme de cela que j'ai parle. D'autres savent aussi son innocence. Que la conscience de l'Empereur decide ce qu'on doit a !'innocence, en attendant qu'il puisse la reconnaitre, je supplie, une mourante l'invoque sa pitie pour Nicolas malade que le climat d'Angleterre tue. Que l'Empereur laisse venir notre ami sur le continent; qu'il y puisse ctre avec une pleine securite. J'implore sa pitie, je le lui demande au nom de sa femme, de ses enfants. J'appelle a mon secours l'lmperatrice, cette ame que vous m'avez fait connaitre, cette ame si pure et si bonne. Faites arriver a elle et par elle mes derniers accueils. Il exaucera ma pricre, elles partent deja d'a moitie de l'autre vie, de cette vie ou nos oeuvres de misericorde compteront seules; mes pricres la se changeront en benediction Je sens, mon ami, le fruit de vos admirables lettres, elles me sont garniee dans mon ame et la mort m'apparait comme vous avez sue me la montrer quand vous me parliez de Serge e de Pauline. Encore un peu d'heures, un peu de jours et je serai avec eux. Je vous benis. Je demande a Dieu qu'il vous laisse accomplir notre ouvrage et qu'il le rend digne de vous. Je benis cet enfant et son pcre que j'implore, Nicolas est innocent1. Henriette Rasoumovsky Pour Joukoffsky a envoyer aprcs ma mort 1 единственная мысль, (франц.). ПреДсмертное письмо Генриетты Разумовской к В.А. Жуковскому 251 Перевод: Я сожалею, мой добрый Жуковский, что Вы это прочтете, тогда как я сама так спокойна и чувствую даже что-то сладостное в той неожиданной Божией милости, которая меня настигла. Как мало во мне страха! Я совершенно владею собой. Но я чувствую, что должна освободить свою душу от того, что еще связывает меня с этим миром, чтобы она могла отправиться туда, куда она идет - от единственной мысли, которая меня еще удерживает здесь - от мысли о Николае. Я желала бы, чтобы сила моей дружбы к нему пережила меня, мольбы умирающей нельзя отвергнуть, передайте мои мольбы императору. Именем Бога, пред коим я вскоре предстану, Бога, прощающего нас, как и нам следовало бы прощать, я клянусь, что Николай Тургенев невиновен; но я говорю не только по своему убеждению. Другим тоже известна его невиновность. Да рассудит совесть императора, как того требует невиновность; в ожидании этого я молю, умирающая молит проявить милосердие к больному Николаю, которого убивает климат Англии. Пусть император позволит нашему другу вернуться на континент; пусть он там будет в совершенной безопасности. Я умоляю императора о милосердии, я прошу о нем именем его жены, его детей. Я взываю о помощи к императрице - к этой душе, с коей Вы меня познакомили, душе столь чистой и доброй. Передайте ей и через нее мои последние мольбы. Он не отвергнет мои мольбы, они уже наполовину исходят из другой жизни, той, где имеют вес только наши милосердные дела; там мои мольбы претворятся в благословение. Я чувствую, мой друг, что Ваши прекрасные письма принесли свои плоды: они проникли мне в душу, и смерть представляется мне теперь такою, какою Вы сумели показать мне ее, когда Вы говорили мне о Сергее и о Полине1. Еще несколько часов, еще немного дней, и я буду с ними. Благословляю Вас. Я молю Бога, чтобы он дал Вам завершить наш труд и чтобы результаты вашей работы оказались достойными Вас. Благословляю это дитя и его отца2, - молю его верить, что Николай невиновен. Генриетта Разумовская Жуковскому, послать после моей смерти [10. Л. 4-6 об.]. Очевидно, что это письмо графини Разумовской Жуковский воспринял как своего рода знамение, тот самый Богом посланный желанный случай, который помог бы ему решиться, после долгих колебаний, обратиться к императору с просьбой о Николае Тургеневе. Очевидно также, что решение передать императору объяснительную записку Николая Тургенева вместо своей собственной было принято поэтом одновременно и импульсивно, и обдуманно - импульсивно потому, что поводом для решительного 1 Имеются в виду Сергей Тургенев и Полина Гизо, умершие летом 1827 г. 2 Подразумеваются цесаревич Александр Николаевич, воспитанник Жуковского, и император Николай I. 252 О. Б. Лебедева шага послужило глубоко взволновавшее поэта предсмертное письмо высоко ценимой им женщины, обдуманно - потому, что оно явилось результатом двухмесячных колебаний из-за неутешительных итогов обсуждения записок - своей и Николая Тургенева - даже с ближайшими друзьями. И это решение представляется вполне закономерным, поскольку тексты записок Жуковского и Николая Тургенева частично дублировались - очевидно, что материалом для составления записки поэта послужили не только тексты Николая Тургенева (как явствует из текста самой записки Жуковского, он намеревался приложить к ней выписки из писем Н. И. Тургенева к А.И. Тургеневу [3. Т. 13. С. 288]), но и еще какими-то более официальными документами, например оправдательными записками самого Николая Тургенева [11. С. 116]. Однако более неподходящего момента для этого шага Жуковский выбрать не мог. С октября 1827 г., с момента Наваринского сражения (8/20 октября 1827 г.), начал назревать русско-турецкий конфликт 18281829 гг., и император Николай I, готовившийся к войне, менее всего был озабочен судьбой осужденного - пусть даже несправедливо осужденного, хотя он так не считал, - Николая Тургенева. Поэтому ответа на письмо графини Разумовской и вердикта императора Жуковскому и Александру Тургеневу пришлось ожидать долго. В течение января-апреля 1828 г., т.е. вплоть до самого своего отъезда на театр военных действий русско-турецкого конфликта 1828-1829 гг., император практически ни словом не обмолвился о том, читал ли он манускрипт, и если читал, то к какому заключению пришел. В письмах к А.И. Тургеневу от 10/22 января, 4/16 февраля, 27 февраля / 11 марта, 13/25 марта и 6/18 апреля 1828 г. Жуковский сообщает более или менее одно и то же: Николай I ответа на обращение Жуковского и неизвестно, прочитал ли он Николая Тургенева: не дает записку были И письмо гр Разум, и манускрипт брата отданы мною при собственном письме моем . Я видел Г через два дня после; то есть только с ним встретился. Он мимоходом сказал мне: «Читал маленькое; но, признаюсь, не убежден» (#Что маленькое? Письмо ли Разумовской, таблицу ли, приложенную в конце оправдания, не знаю). С тех пор он не говорит ни слова, хотя я и много раз с ним встречался. Не знаю, прочитал ли он все; но весьма надеюсь, что прочтет. Напоминать ему нельзя; надобно оставить все на волю его здравого ума и его сердца [5. С. 238-240]. И только в неопубликованном письме к А. И. Тургеневу от 22 мая / 3 июня 1828 г. поэт сообщил, что оправдательная записка Николая Тургенева императором, возможно, прочитана, но результат этого чтения -опять неутешительный: оправдание в руках государя. Одно из двух: или оно не произведет никакого действия или произведет его, то есть заставит усомниться в Предсмертное письмо Генриетты Разумовской к В. А. Жуковскому 253 справедливости приговора. Если первое, то дело кончено . Если последнее, то чего бы по всей вероятности ожидать было возможно: того только, что государь, усомнившись по прочтении бумаги Николая в справедливости приговора, нашел бы необходимым снова велеть рассмотреть его дело. Но в таком случае согласился ли бы он довольствоваться одним его письменным оправданием и велел ли бы оправдать его, не требуя его самого к суду! Этого и предполагать невозможно! письменное оправдание Н отдано, и мне не сказано ничего в ответ. Что же это должно значить? То, что оно не заставило усомниться в справедливости приговора [13. Л. 10-11]. В черновом варианте этого письма Жуковский выражается более определенно: «Оправдание в руках государя. Оно прочитано» [14. Л. 11 об.], однако, судя по тому, что в беловом автографе нет никаких утверждений относительно того, что Николай I прочитал манускрипт Н.И. Тургенева, это было скорее предположением поэта, нежели точной информацией. В этом сомнении и предчувствиях бесполезности предпринятой им попытки добиться пересмотра дела и приговора Николая Тургенева Жуковскому предстояло оставаться вплоть до 14 октября 1828 г., даты возвращения Николая I в Петербург [15. С. 124, 180]. Более того, когда поэт получил ответ на свое обращение, он даже не понял, что это и есть так долго ожидаемый ответ. 14 октября 1828 г., в последний день рождения императрицы Марии Федоровны и тот самый день, когда Николай I вернулся в столицу после продолжительного отсутствия, К.К. Мердер, воспитатель наследника и коллега Жуковского в этой должности, был пожалован генерал-майором в знак признания его заслуг в деле воспитания наследника, а Жуковский демонстративно обойден наградой по службе. Это произвело на поэта более чем гнетущее впечатление: о причинах немилости императора Жуковский был в полном недоумении, как об этом свидетельствуют два его опубликованных письма к императрице Александре Федоровне [4. С. 534-542] и одно пока не опубликованное - к императору Николаю I, написанные в промежуток времени между 14 и 23 октября 1828 г.: Государь! благоволите изъясниться: чем навлек я на себя Вашу немилость? Первая минута Вашего столь радостного нам прибытия в столицу была ознаменована перед глазами всех наградою Мердеру. Половина его дела лежит на мне, но я не имел счастья получить от Вас не только знака публичного благоволения, но даже и слова, означающего Ваше одобрение. Что причиною такого горестного для меня отличия? Я без моего ведома заслужил в Ваших глазах сию публичную, столь огорчительную для меня немилость? Осмеливаюсь только спросить: в чем вина моя перед Вами? Я товарищ Мердеру; я занимаюсь с ним одним делом, Вы мой непосредственный судья, Россия смотрит на мои действия со вниманием, у меня есть имя, которое я должен поддержать перед Вами, моим воспитанником, моим 254 О. Б. Лебедева отечеством, смею сказать, и перед Европою, которой имя наставника наследника известно; подумав о Мердере, Государь, Вы не могли в то же время не вспомнить обо мне, и если, нашедши Мердера достойным публичного Вашего благоволения, Вы не соизволили оказать его в то же время мне, то сим столь же публично изъявили Вы, что я, товарищ Мердера, по своей части не сделал всего того, что он сделал по своей. Что иное могу подумать? А думая так, могу ли не стараться узнать, какая вина моя навлекла на меня Вашу немилость? [16. Л. 1-1 об.]. Пожалуй, на этот вопрос Жуковского может дать ответ третий документ вышеупомянутого архивного конволюта, а именно вердикт великого князя Константина Павловича, которому, как выясняется, в бытность его в Петербурге в январе-феврале 1828 г., когда он приезжал для обсуждения планов Николая I задействовать польскую армию в военных действиях против турок [15. С. 115-117], император, не имевший времени лично заняться чтением обширной записки Николая Тургенева, поручил старшему брату ознакомиться с ней и вынести свое суждение. Когда именно великий князь сообщил свое мнение Николаю I, неизвестно, но это очевидно произошло до возвращения императора с театра Русско-турецкой войны, т.е., до октября 1828 г. Эта записка, также не полностью и только в переводе, опубликована Н.Ф. Бельчиковым [12. С. 69]; привожу ее полностью в оригинале и в откорректированном переводе. В своем приговоре великий князь не пощадил ни Николая Тургенева, ни графиню Разумовскую. Но особенно сильно от него досталось Жуковскому - и именно по причине высокого официального положения поэта как наставника престолонаследника: J'ai lu avec la plus grande attention les justifications de Nicolas Tourgueneff, que Votre Majeste a daigne me donner a Petersbourg et j'ai l'honneur de la reiterer ceci a suit. Comme il etait de Votre intention que j'emette mon opinion sur ce sujet, je ne puis m'empccher de dire, qu'il y a des passages tres remarquables et qui peuvent attenuer les crimes dont le dit Tourgueneff est accuse, mais jamais le disculper totalement. Il le sent lui-mcme, malgre tout ce qu'il avoue pour sa justification. Toutefois ce qui me parait de plus condamnable en lui est de ne s'Ctre pas presente au jugement, puisque de deux choses l'une ou bien il se sent coupable, ou bien il ne se sent pas. Dans le premier cas c'est fort naturel qu'il ce sent s'accable a la directive des lois, et dans le second cas craignait-il ce sentant innocent. Sa non-comparition ne laisse faire, a mon avis, le doute, de sa coupabilite. Je ne puis laisser passer sous silence l'inconvenance de la lettre de Joukowski que je ne connais pas mcme. De vue, d'apres son contenue il me semble que les principes dont il s'est servi, ne sont pas compatibles avec l'ordre des choses etabli dans notre gouvernement et qui ne peuvent pencher qu'au prejudice de son eleve. Quand a la dame Rasoumovsky il n'y rien de dire. C'est une femme qui semble avoir eu une liaison avec Tourgueneff et que sa passion pour lui egare [10. Л. 8-8 об.]. Предсмертное письмо Генриетты Разумовской к В. А. Жуковскому 255 Перевод: Я прочитал с величайшим вниманием оправдание Николая Тургенева, которое Ваше Величество изволили мне вручить в Петербурге и честь имею возвратить его с присовокуплением следующего. Выполняя Ваше пожелание выразить свое мнение об этом подданном, не могу не сказать, что в его записке есть места, весьма достойные внимания, которые могли бы смягчить обвинения, предъявленные Тургеневу, но никогда не могли бы полностью его оправдать. Он сам это чувствует, несмотря на все, что говорит он в свою защиту. В любом случае более всего достойно осуждения то, что он не предстал перед судом; одно из двух: или он чувствует себя виновным, или нет. В первом случае очень натурально, что он чувствует себя обвиненным по директиве закона, а во втором случае - чего ему бояться, если он чувствует себя невиновным. Его неявка, по моему мнению, не оставляет сомнения в его виновности. Я не могу умолчать о неприличии письма Жуковского, которого, впрочем, лично не знаю. Ознакомившись с содержанием его, я полагаю, что принципы, коими он руководствуется, не соответствуют порядку вещей, принятому нашим правительством, и не могут принести его воспитаннику ничего, кроме вреда. О мадам Разумовской мне сказать нечего. Кажется, эта женщина имела связь с Тургеневым, и страсть к нему помутила ее рассудок. Нетрудно предположить, что это сокрушительное мнение старшего брата, уважаемого и ценимого императором, не могло не произвести на него очень сильное впечатление, следствием чего и стала первая полученная Жуковским «головомойка» [3. Т. 13. С. 312], вызвавшая к жизни очень грустные и оскорбленные недатированные записи в дневнике 1828 г., которые, пожалуй, теперь можно сравнительно точно отнести ко второй половине октября: Какое мое положение? Я при уме и сердце наследника России. Вот все. Живи в этой высокой атмосфере, пока от тебя зависит в ней жить и действовать. Не допускай до себя ничего, что так заразительно и так часто бывает убийственно в низкой. Пока ты не окунулся в нее, до тех пор ты свободен. Заботясь о воздаянии, сам себя делаешь наемником. Если бы мне сказать государю свое мнение на то, как он со мною поступил, вот что бы я сказал: вы мне вверили ум и сердце вашего сына, следовательно, вы признали меня достойным вашей доверенности. Если вы позволяете себе, сделав главное, не исполнять того, что вы обещали исполнять в отношении ко мне, то вы в противоречии с самим собою или с намерением хотите быть несправедливым. Я свое дело делаю и хочу делать. Если вы не делаете своего, то это нисколько не заставит меня почитать моей должности менее священною, она от этого не теряет своей возвышенности, ни даже прелести. За невнимание, за оскорбление негативное я не имею право покинуть своего места: я бы унизил понятие свое о моей возвышенной должности, если бы измерял 256 О. Б. Лебедева ее по тем выгодам, которые были бы сопряжены с ее исполнением. Ее не продам никому. Но унижения сносить не должно. Не оказывая мне справедливости - возвышают меня перед другими. Оскорбляя мое лицо - унижают меня. Сего последнего позволять нельзя [3. Т. 13. С. 305-306]. До момента, когда, повинуясь мгновенному импульсу, который дало ему письмо графини Разумовской, поэт впервые обратился лично к императору со своей просьбой пересмотреть дело Николая Тургенева, он предпочитал просить Николая I - о чем бы то ни было - через его жену, императрицу Александру Федоровну, отношения с которой у него были значительно менее формальными и официальными. И эти просьбы не имели столь решительного и опасного характера: например, это была просьба разрешить художнику Кларе остаться за границей (1826) или просьба самого Жуковского о продлении его пребывания в Германии на год (1826), или даже просьба о разрешении для А. И. Тургенева поехать в Лондон к брату Николаю - она тоже была подана через императрицу Александру Федоровну. Таким образом, именно письмо графини Генриетты Разумовской, которое подвигло Жуковского в самый неподходящий для этого момент предпринять решительные действия в пользу неблагонадежного Николая Тургенева, закончившиеся столь плачевным образом, явилось первой побудительной причиной длительной порчи отношений Жуковского с императором. Однако, судя по тому, что поэт продолжал систематически портить эти отношения вплоть до 1832 г., вступаясь то за П.А. Вяземского, то за братьев Тургеневых, то, наконец, за И. В. Киреевского, обвинения против которых носили именно политический характер, Жуковский вплоть до высказанного ему в 1830 г. открытым текстом обвинения императора в связях с неблагонадежными («Ты при моем Сыне! Как же тебе слыть сообщником людей беспорядочных или осужденных за преступления?» [3. Т. 13. С. 313]) так и не понял, что именно является причиной систематических неудовольствий Николая I в адрес наставника его сына. Так письмо Генриетты Разумовской стало первым звеном в цепочке обращенных лично к Николаю I ходатайств за «всех, кто только худ с правительством» [3. Т. 13. С. З12] и своего рода «крещением» Жуковского как либерального общественного деятеля.

Скачать электронную версию публикации