The Socio-Communicative Space of Transboundary Areas: A Reconstruction Model of the Cultural and Linguistic Landscape of.pdf Введение Противоречия между интеграционными ценностями глобального мира и национальными, этническими идеологиями, нацеленными на воспроизводство собственных культурных и языковых практик, находятся в исследовательском фокусе целого ряда гуманитарных дисциплин. Названные противоречия существуют не только в областях, которые принято называть фрон-тирными, но и в регионах со срединным геополитическим положением. Именно такие регионы, история и / или современность которых связаны с включенностью их в международные торговые пути, а стационарная поселенческая (городская и сельская) сеть сложилась в результате длительных внешних и внутренних миграций, контактов пришлых и индигенных этносов, являются уникальной исследовательской площадкой для решения фундаментальной научной проблемы выявления факторов, обеспечивающих прочность и устойчивость локальных форм языкового и социокультурного пространства в условиях маятниковой актуализации интегративных и дезинтегративных тенденций. В данной статье она решается на примере сибирского региона с привлечением языковых, литературных, историкокультурных, археологических данных. Феномен «трансграничья». Культурно-языковой ландшафт Сибири как междисциплинарный объект исследования. Решение поставленной задачи предполагает обращение к феномену трансграничности. 6 Результаты получены в рамках выполнения государственного задания Минобрнауки России, проект № 0721-2020-0042. Социокоммуникативное пространство трансграничья 29 В настоящее время термин используется преимущественно в политологической научной литературе при изучении влияния экономического сотрудничества на «размывание» границ национальных государств [1, 2]. Вместе с тем уже с 70-х гг. ХХ в. предпринимаются попытки его реинтерпретации и, как следствие, формирования новой исследовательской оптики. Этот факт нашел отражение в работах, определяющих трансграничный регион как исторически сложившуюся территорию, которая в течение длительного времени существовала в по- , между- и надграничных состояниях и сохранила их «следы» в инфраструктуре, средствах жизнеобеспечения, социально-правовых нормах, менталитете и языке населения [3-5]. Такая трактовка включает Сибирь в число территорий, обладающих признаками трансграничности. С XI в. она стала частью Евразийской торговой магистрали, с XVIII в. ее географическое положение осмысливалось в системе «просвещенный запад» / «дикий восток» и с помощью концепта «движение». Для имперской администрации она выступала местом перемещения податного населения и ссыльных, плацдармом для геополитической экспансии; для интеллектуальной элиты воплощала успешное расширение «христианской цивилизации»; для русского крестьянина предоставляла возможность избежать давления государственных модернизационных реформ и получить свободу хозяйствования и вероисповедания. Вынужденные и добровольные переселения, контакты легальных и нелегальных мигрантов разной социальной принадлежности друг с другом и с ин-дигенными народами, находящимися на разных стадиях политического и экономического развития, сформировали сложную языковую и историкокультурную палитру региона [6]. Отличия в картинах мира населения, живущего в прилегающих к основным транспортным путям районах [7. С. 217- 283] или удаленных от них, отражены в репрезентациях Сибири, иногда имеющих взаимоисключающий характер. В зависимости от времени создания, места и назначения литературного, идеологического и конфессионального текста территория «за Уралом» могла представать как локусом-хранителем традиций, так и местом ссылки, каторги и произвола, разрушающего или деформирующего культурно значимые императивы и ценности [8-10]. Не умаляя важности изучения названных аспектов, по-прежнему находящихся в поле зрения лингвистики и литературоведения, истории и археологии, отметим, что дисциплинарная изолированность является эффективной лишь при рассмотрении обстоятельств генезиса и характерных черт локальных культурно-языковых или социальных общностей. Проблема заключается не только в том, что дальнейшее продвижение в изучении сибирских диалектов и сибирской литературы требует привлечения материалов по истории аграрной колонизации и промышленной модернизации края, а реконструкция этапов становления «имперской», «советской» и «постсоветской» Сибири обращения к региональному литературному наследию и эмпирическим данным об изменениях повседневной речи населяющих ее народов и конфессий, но и в необходимости разработки единых методологических оснований для изучения сложных социокуль- Т.А. Демешкина, Е.Е. Дутчак 30 турных феноменов. В научной литературе последних десятилетий использование результатов исследований в смежных областях знания часто определяется как междисциплинарный и/или комплексный подход. В действительности междисциплинарность может выступить продуктивной стратегией при условии, если она не ограничена задачей взаимного увеличения валидности выводов, но предполагает выбор единого объекта - в нашем случае это феномен «сибирского трансграничья» - и теоретикометодических оснований его анализа. Постановка вопроса обращает к идущим с конца 1990-х гг. дискуссиям о пространстве - является ли оно независимой от людей физической реальностью или социально конструируемой величиной. В ходе «пространственного поворота» (spatial turn), основанием которого стали работы Г. Зиммеля, П. Бурдьё, А. Лефевра и Э. Гидденса, предложивших пути преодоления искусственных разрывов в изучении объективных структур и представлений о них, наметился постепенный отказ от внеисторического понимания пространства (зарубежную и российскую историографию вопроса см.: [11. С. 15-16, 31-32; 12; 13]). Целевая установка нового подхода, наиболее ярко выраженная формулировкой «пространств не существует, пространства создаются» [14], в изучении Сибири имеет первостепенное значение. Во-первых, она позволяет дифференцировать типы коммуникаций, проявляющие себя на каждом этапе ее исторического развития: рожденные самой ситуацией движущейся границы, возникшие под влиянием нормативных и властных институтов и обусловленные схемами восприятия, мышления и действия социальных групп. Во-вторых, она делает возможным научный анализ ключевых признаков трансграничья - многослойности и дискретности. Например, для Сибири выражением многослойности является пересечение вертикальных и горизонтальных коммуникаций: государственные связи с метрополией всегда сосуществовали с естественно сложившимися межэтническими и межконфессиональными контактами населения, в том числе с соседними регионами и странами. Это обеспечило единообразие привнесенных сюда официальных «мест светской и духовной власти» и вариативность квази-управленческих локусов, происхождение которых связано с крестьянским обычным правом, негосударственными формами христианства или правовыми традициями индигенных этносов. В языковой сфере многослойность проявляется в своеобразии коммуникативных ситуаций, складывающихся в отдельных селах и деревнях, жители которых являются представителями разных народов и народностей, а также в топонимической системе региона. Дискретность сибирского пространства стала следствием земледельческо-промыслового освоения края и очагового размещения населения и позднее была закреплена относительно быстрым переходом Сибири от зоны фронтира и транзитной торговли к постиндустриальной стадии7. Это 7 Начало этого процесса принято относить к середине XIX в. - времени, когда на основе комплексной экономики был восстановлен традиционный для русского кресть- Социокоммуникативное пространство трансграничья 31 привело к складыванию микрорегионов с отличиями в формах жизнеустройства, но при этом сохраняющих толерантное или как минимум нейтральное отношение к культурным традициям сибирских народов. Динамичный характер формирования и трансформации социальных институтов и отношений показывает, что в условиях сибирского трансгра-ничья стабилизирующую функцию выполняют пространственные объекты природного и искусственного происхождения, символика которых позволяет им осмысляться в логике бинарности - дорусское / русское, старожильческое / переселенческое, прогрессивное / отсталое; относящееся к власти / подчинению, идеологически верному / враждебному, экономически выгодному / убыточному, подлежащему сохранению / забвению и т. д. Широкий диапазон рождаемых ими смыслов определяется тем, что в этом качестве могут выступать как отдельные элементы регионального ландшафта, например сакральные локусы и культовые строения, так и созданные литературным текстом, устным нарративом и этническим мифом образы природных комплексов (мать-река, тайга-кормилица и др.), населенных пунктов (Новосибирск - новая столица Сибири, Томск - Сибирские Афины, студенческая столица, город трудовой доблести, Нарым - место ссылки, гибельный край и пр.) и даже технических сооружений (Транссибирская магистраль - связующая нить Европы и Азии). Показательно при этом, что языковой пласт, связанный с бизнес-инкубаторами, техниковнедренческими зонами пока не освоен в словесной культуре сибиряков, художественные, фольклорные и бытовые тексты по-прежнему фиксируют восприятие природного комплекса Сибири. Это объясняется устойчивостью фокуса восприятия тайги через оппозицию «человек - природа»: с одной стороны, таежное пространство - это сущность Сибири как terra incognita (не покоренная, не раскрывшаяся в своих естественноисторических и экономических условиях и возможностях земля; живой, целостный, самодостаточный и саморазвивающийся организм; вечное движение, имеющее свои онтологические смыслы), с другой - человек, переселившийся или переселенный в Сибирь, пытающийся не только закрепиться в ее пространстве, но и подчинить своей воле ее вечные законы. Сложность формирования и разнообразие интерпретаций пространства Сибири обращают нас к современным исследованиям ландшафта в двух его значимых ипостасях - языковом и культурном. И хотя все они сфокусированы на осмыслении культурообразующей роли пространственных объектов, но отличаются методологией поиска связи между физической реальностью, социальными практиками и рефлексиями. В общем виде различия в научных методах могут быть обозначены как «диахронный» и «синхронный» подходы. Первый представлен исторической, этногеографической, диалектологической, литературоведческой научной традицией, оценивающей регио-янина-колониста пищевой рацион, а церковное строительство уже позволяло считать территорию православной. См. об этом: [15, 16]. Т.А. Демешкина, Е.Е. Дутчак 32 нальные культурно-языковые ландшафты как продукт последовательностадиального развития территориального сообщества. На макроуровне его вектор определяют идеи и технологии, полученные из метрополии или от более сильных в геополитическом отношении стран, на микроуровне -взаимовлияние и выборочное заимствование элементов жизнеустройства соседствующих этносов и групп. В совокупности процессы трансфера, диффузии и адаптации на каждом историческом этапе образуют среду обитания с выраженной иерархией подсистем и взаимодействий. И хотя среда сохраняет следы ушедших эпох (нередко для указания на их глубинное присутствие и периодическую актуализацию используется образ палимпсеста), но во многом эти следы оказываются нивелированными и соотнесенными с современностью и региональными идентичностями, понимаемыми как медленно формирующийся и потому устойчивый ментальный конструкт (см., например: [17, 18]). Синхронный подход используется преимущественно в современных диалектологических исследованиях, характеризующих языковую ситуацию в селах бытования русских говоров Сибири как обусловленную влиянием литературного языка и взаимодействием с соседствующими народами и, соответственно, потенциально мультиязычную. Вместе с тем в целом ряде диалектологических исследований доказывается высокая степень сохранности и целостности той части русской традиционной культуры, которая «отвечает» за восприятие и осмысление мира человеком [19, 20]. Такое понимание пространственных связей коррелирует с акторно-сетевой теорией, предлагающей рассматривать территориальные общества как сложно организованные и нелинейно развивающиеся, с многочисленными и нередко конкурирующими узлами коммуникации. Причем для обеих парадигм культурно-языковые ландшафты выступают подвижными и постоянно изменяющимися, а региональные идентичности - «плавающими» и «ситуативными» [21, 22]. Несмотря на очевидные различия диахронного и синхронного подходов к изучению культурно-языковых феноменов, на наш взгляд, их объединяет особое внимание к теме генерирования и передачи информации и понимание того, что термин «информационные потоки» не сводится к процессу функционирования словесной культуры. Включение в предметное поле анализа социально-коммуникативных структур, природа которых зависима от культурных и языковых параметров ландшафта, требует признания факта, что значимая и структурно образующая региональное сообщество информация может быть передана как вербально, так и с помощью ритуалов, технологий и предметов / вещей. Предварительное сопоставление диалектных, литературных и археологических данных, полученных научным коллективом (участником настоящего проекта), подтверждает этот тезис: культурно-языковой ландшафт Сибири не только складывался и изменялся под влиянием зафиксированных литературой и публицистикой образов региона, но и зависел от способов хозяйственного освоения его природных ресурсов, сочетания рыноч- Социокоммуникативное пространство трансграничья 33 ных и натуральных форм обменных операций с метрополией и ближайшими соседями, институтов военно-политической мобилизации населения, отношения к этническим традициям изготовления ритуальной одежды и пищи и проч. В свою очередь, это дает основание для выдвижения исследовательской гипотезы: равновесное состояние культурно-языкового ландшафта регионов, трансграничные характеристики которых дополняются выраженной тенденцией к локализации, обеспечивается балансом исторически сложившихся формальных и неформальных социальных сетей и сообществ и зависит от характера циркулирующих в них информационных потоков. Соответственно, встают вопросы о принципах научного описания, во-первых, обстоятельств появления сетей, сообществ и практик коммуникации; во-вторых, моделей их конструирования в языковых, идентификационных и литературных контекстах, реальных и воображаемых корреляциях. От ответов на них, в сущности, зависит понимание роли, которую играли в прошлом и способны играть сегодня пространственные локусы власти, идеологии, религии и хозяйствования в балансировании между тенденцией встраивания Сибири в транснациональную и общероссийскую социальную и культурную инфраструктуру и тенденцией к территориальной фрагментации, задаваемой ее собственным «историческим багажом». Модель и источники реконструкции культурно-языкового ландшафта в ситуации трансграничья. Мы исходим из того, что рожденные ситуацией трансграничья социально-пространственные структуры не только сами видоизменяли диалектные ареалы и литературные рефлексии, функциональное назначение «дорусских» и «русских» элементов ландшафта, методы кооперации и формы конфликтов, но и испытывали обратное и нередко равновекторное давление. Анализ этих линий влияния требует принимать во внимание смысловые нюансы понятий «места» (локуса) и «пространства», где первое есть символически маркиркируемый географический объект, а второе - результат языковой и социальной деятельности по его символизации и включению в региональные и трансрегиональные коммуникации в соответствии с некоторой политической, религиозной, культурноидеологической и экономической системой координат. Это делает оправданным применение модели Д. Липплэ, успешно адаптированной Ф.Б. Шенком при исследовании роли транспортных путей в Российской империи [11]. Составленная из четырех компонентов («физический субстрат», «системы регулирования», «интеракции и действия», «символическое кодирование и восприятие»), она позволяет проследить логику складывания культурноязыкового ландшафта в диахронии и синхронии и степень его устойчивости в разных исторических обстоятельствах. Физический субстрат общественных отношений В данном случае речь идет о «локусах», которые сосредоточивают и/или создают вертикальные и горизонтальные информационные потоки в Т.А. Демешкина, Е.Е. Дутчак 34 регионе. Несмотря на разницу происхождения (естественное или искусственное), они тем не менее могут выступать источником двух групп представлений о ландшафтах - об изначально «своем» (как правило, сакральном) месте проживания или сконструированном посредством культурно обоснованных языковых, интеллектуальных и социальных практик. Так, для жителей Среднего Приобья базовым природным локусом является лес, ландшафт которого образован таежными массивами с многочисленными болотами и реками. Лес выступает гарантом физического существования человека, источником питания, топлива, строительства домов, определяет специфику хозяйственной деятельности, в частности развитие лесной промышленности (заготовка, обработка, транспортировка хвойной древесины, восстановление леса), таежных промыслов и рыболовства в промышленных масштабах. Эта хозяйственная специфика, заданная природными условиями, отражена на языковом уровне, прежде всего, в наборе тем диалектного общения, их повторяемости. Не случайно в Томском диалектном корпусе наиболее частотными, отражающими региональную специфику, являются темы, связанные с природой и использованием ее ресурсов [23]. Примером локусов-мест искусственного происхождения в таежной зоне, способных генерировать социальные коммуникации и одновременно обеспечивать сохранение традиционной картины мира жителей территории, являются культовые постройки. Оценка их в контексте русской колонизации Сибири позволяет заметить, что процесс христианской символизации осваиваемой территории не исчерпывался официальным учреждением храмов и монастырей, но включал в себя создание нелегальных старообрядческих скитов - поселений монастырского типа с аграрнопромысловой экономикой. Именно старообрядческое пустынножительство, запрещенное законодательно, дает уникальный материал для реконструкции представлений православных крестьян о правильно организованной «территории спасения» и этапах превращения таких поселений в неформальный идейный центр для сельской округи. Это выразилось в использовании при устройстве таежных обителей символики храмового пространства (кельи имели аналои и иконостасы), проведении богослужения по старопечатным книгам и подчинении жизни скитской общины монастырскому уставу. Сочетание визуальных, ритуальных и вербальных форм поддержания сакрального локуса и религиозного авторитета скитников позволило старообрядческим скитам не менее успешно, чем «официальные» церковные институты, выполнять задачу поддержания этноконфес-сиональной идентичности русского населения таежной зоны Сибири на протяжении XVIII-ХХ вв. Примеры показывают базовое сходство функций природных и создаваемых искусственно культурно значимых локусов: с их помощью ранжируются ценностные нормы и модели поведения и оформляется культурное обоснование иерархии социальных связей. Социокоммуникативное пространство трансграничья 35 Системы регулирования социальных отношений Системы регулирования социальных отношений также могут существовать в двух видах - институциональном и неинституциональном, способность их выступать в качестве связующего звена между материальным субстратом пространственных отношений и общественной практикой в равной мере отражена словесной культурой, повседневными коммуникациями, формами властвования и собственности, правовой регламентации и контроля. Взаимодополняемость систем регулирования отчетливо представлена, например, в контактах сибирских старожилов и переселенцев во второй половине XIX-XX в. Их «заданность» государственными нормативными документами [24] и одновременно крестьянским обычным правом сформировала вариативность адаптивных стратегий крестьянского населения региона [25]. На уровне словесной культуры эта тенденция находит выражение в полидискурсивном существовании жителя современного сибирского села. По наблюдению И.В. Тубаловой, институциальные и личностно-ориентированные дискурсы взаимодействуют друг с другом и находятся в достаточно сложных отношениях: «Неповседневные дискурсы, направляя текстопорождающую деятельность субъекта на восстановление дискурсивного порядка, активизируют его обращение к речевым формам институциональных дискурсов как маркерам особого статуса речевого произведения» [26. С. 348]. Отметим важный для нас вывод исследователя о том, что институциональные дискурсы, включаясь в повседневную коммуникацию, в большинстве случаев сохраняют исходное модусное содержание и в значительно меньшей степени по сравнению с другими типами дискурса подвергаются трансформации. Литературный срез комплементарности систем регулирования глобального и локального происхождения открывают старообрядческие рукописные «Цветники». Объединение под одним переплетом сочинений известных христианских авторов и местных полемистов обеспечивало трансляцию христианских императивов в среде русских переселенцев и помогало отдельным религиозным сообществам выработать адекватные социальным реалиям коммеморативные стратегии [27]. Не менее любопытную комбинацию трансграничного и регионального дает археологический материал: нюрнбергские жетоны, имевшие хождение на территории Сибири с конца XVI в. и используемые русскими в том числе и как средство меновой торговли, исчезают полностью после 1793 г. [28] Если сопоставить эти данные с реальным усилением имперской власти за Уралом после подчинения административного устройства Сибири «Учреждению о губерниях» (1775) и переводом чеканивших русскую монету Колывано-Воскресенских и Нерчинских заводов в личную собственность правящего дома (1747, 1787) [29. С. 76-84; 30. С. 243-262], то становится очевидным, что лишь междисциплинарным исследовательским программам под силу показать все богатство вынужденных и естественно возникших сочетаний институционального и неинституционального регулирования социальных отношений. Т.А. Демешкина, Е.Е. Дутчак 36 Общественные структуры интеракции и действия Д. Липплэ и вслед за ним Ф.Б. Шенк фокусируют внимание на индивидуальных и групповых практиках по производству, использованию и присвоению пространственного субстрата. Исходя из задач и гипотезы нашего исследования, считаем целесообразным уточнить, что для нас представляют интерес те из практик, которые описываются концептами, прямо или косвенно соотнесенными с ситуацией трансграничья, - движение, освоение, взаимодействие. Междисциплинарный характер исследования предполагает рассмотрение выделенных концептов как в литературно-публицистическом, так и в историко-языковом измерении. Например, художественное осмысление эти концепты получили в объемном корпусе публикаций в периодических и книжных изданиях местных и столичных авторов XIX-ХХ вв. В первую очередь речь идет о массиве историко-этнографических очерков просветительского и научно-популярного характера, оценивающих заселение Сибири славянскими этносами как военное завоевание, перешедшее в народную колонизацию. Сюда же следует отнести пласт сочинений самых разных жанров, где сибирская ссылка охарактеризована как особый род «освоения» сибирского пространства. Все эти произведения отражают широкую палитру социальных отношений и взаимодействий (от мифологизации «первопроходцев» - Ермака, прежде всего, до драматических конфликтов старожилов с переселенцами, старообрядцев с властью и т.д.). Убедительность литературным памятникам придает включение в их повествование документальных и статистических материалов. Ведомости о движении населения по сибирским губерниям, отчеты о командировках по переселенческим участкам и научных экспедициях, доклады и проекты не только знакомят читателя с Сибирью, но и демонстрируют разные уровни региональных интеракций. Отдельно стоит выделить путевые заметки, путешествия, к которым чаще всего обращались столичные авторы. Картина сибирского мира, созданная на базе «сигналов» реальной действительности и личного авторского представления о ней, полученного во время путешествия по Сибири и подтверждаемого документально, создавалась в этих сочинениях исключительно на идеях движения, освоения, взаимодействия. Более того, сами концепты могли быть отражены даже в названиях художественных произведений сибирских авторов: «В погоню за золотом. Роман. (Из жизни наших далеких окраин)» А. Качки (1884), «Ермак, князь Сибирский, или Первые завоеватели Сибири: Исторический роман из времён Иоанна Грозного» в трёх частях В. Ягунова (1882), сборники рассказов Н.И. Наумова «Сила солому ломит» (1874), «В тихом омуте» (1881), «В забытом краю» (1882) и др. Анализ исторического измерения концептов «движение», «освоение» и «взаимодействие» позволяет, во-первых, определить степень влияния на формирование языкового ландшафта Сибири сезонных, межрегиональных Социокоммуникативное пространство трансграничья 37 и транснациональных миграций; во-вторых, зафиксировать момент, когда перемещенные товары, заимствованные идеи и технологии открыто или исподволь начинают его преобразовывать; в-третьих, показать информационный потенциал «нового» в широком смысле в поддержании «старых» пространственных локусов и интеракций. Иллюстрацией подобного перехода служат история возникновения и литературные приемы полемики об «антихристовых деньгах», в орбиту которой в 1870-1920-е гг. оказались включены сибирские староверы-скитники8. Спровоцированная знакомством с сочинениями европейских единоверцев и сложностями ведения аграрного хозяйства в условиях ужесточения государственного контроля в сфере земле- и лесопользования, она привела к переосмыслению принципов управления скитскими капиталами и создала идейный фундамент для взаимодействий с советской деревней. В заданном контексте перспективным представляется исследование речевого облика сибирских сел, тяготеющих к старообрядческим скитам, в том числе с учетом условий формирования состава жителей, их религиозной принадлежности и экономической деятельности и других особенностей, определяющих специфику функционирования русского старожильческого говора в сельском социуме. Объединение в рамках одного исследования литературно-публицистических и историко-языковых аспектов формирования социокоммуникативного пространства Сибири дает основание для решения вопроса о влиянии каждого из них на складывание представлений коренных и пришлых сибиряков о себе и месте своего проживания. Символическое кодирование и восприятие пространства Процессы символизации и репрезентации пространства Сибири как территориальной целостности, так и микрорегиональных воплощений на протяжении уже нескольких десятилетий остаются в поле зрения гуманитариев (см., например: [33]). Избранная нами методологическая установка - культурно-языковой ландшафт и составляющие его социальнопространственные структуры пребывают в состоянии постоянного переформатирования, и поэтому их дискурсивные значения в каждый момент зависят от потоков информации и качества их агентов - требует привлечения источников текстуальной и вещественной природы, официального и негосударственного происхождения. Например, устная речь русских сибиряков может быть корректно интерпретирована не только в соответствии с закономерностями развития их материнских говоров и логики заимствования лексики этносов-соседей, но 8 Частично вопросно-ответные послания, «обличения» и составленные по правилам литературного этикета просьбы о разъяснении смысла денег представлены в рукописном сборнике, составленном между 1960-1987 гг.: НБ ТГУ. ОРКП. В-26418. Цифровая копия рукописи размещена на сайтах Британской библиотеки и Научной библиотеки ТГУ, см. [31, 32]. Т.А. Демешкина, Е.Е. Дутчак 38 и с учетом общего воздействия на них вокабуляра центральных и региональных СМИ, изменяющихся бытовых и производственных технологий. Аналогичным образом интерес сибирских интеллектуалов конца XIX в. к «дорусской» истории Сибири и фигуре Ермака необходимо рассматривать в контексте геополитического проекта «большой русской нации» и реакции на него движения сибирского областничества. Мы полагаем, что при установлении факторов устойчивости культурноязыкового ландшафта принципы сочетания данных должны быть подчинены решению двуединой задачи: показать, с одной стороны, способы социального и символического упорядочивания пространственных объектов не изолированными и сменяющими друг друга, а взаимно дополняющими; с другой - их манифестацию и дифференцирование в зависимости от этнической, конфессиональной, идеологической и в отдельных случаях гендерной принадлежности их «создателей» и «потребителей». Соответственно, процессы взаимного влияния письменных текстов и устной речи, идей и социальных практик, вещей и технологий мы предлагаем исследовать на двух уровнях: 1) групповом (на уровне отдельных социальных и этнокон-фессиональных сообществ); 2) социетальном (на уровне речевых практик и культурных паттернов, добровольно или вынужденно, осознанно или бессознательно разделяемых населением сибирских микрорегионов (городов, сел, исторически сформированных территориальных образований)). В качестве результатов этих взаимных влияний могут рассматриваться: 1) характеристики языкового ландшафта в различных вариантах его существования (языковой коллектив носителей говоров Среднего Приобья / диалектная языковая личность как типичный представитель этого сообщества) и дикурсивных способах проявления (культурные концепты, стратегии и тактики речевого поведения, жанры диалогического общения, речевой этикет); 2) социальные варианты культурного ландшафта - особенности формирования в иноречевой культурной среде как самих русскоязычных социальных общностей Сибири (городских / сельских, церковно-приходских / старообрядческих, старожильческих / переселенческих и т.д.), так и их литературных рефлексий; 3) иерархии локусов как пространственных объектов, наделяемых ин-дигенными и пришлыми создателями, хранителями и трансляторами способностью моделировать непространственные отношения - политические, экономические, культурные, мемориальные и проч. В такой постановке вопроса принципиальное значение для определения обстоятельств формирования и изменения культурно-языкового ландшафта приобретают источники информации, дающие сведения о групповых и со-циетальных практиках конструирования образа региона и ситуации транс-граничья. Так, анализ первых возможен на основе словесных произведений (книжных, документальных и журнально-газетных публикаций, литературных альманахов и сборников, конфессиональных историко-полемических сочинений, агитационных материалов и т.д.). Для реконструкции социеталь-ных практик есть смысл привлечь следующие корпусы материалов: Социокоммуникативное пространство трансграничья 39 а) архив данных устной речи русских старожилов Сибири, дающий возможность изучения различных локусов традиционной народной культуры в аспекте ее сохранения и трансформации и позволяющий моделировать речевые портреты населенных пунктов, находящихся на транспортных магистралях и удаленных от них; б) входящие в состав библиотек сибирских староверов памятники христианской литургической и вероучительной литературы с анонимными читательскими маргиналиями и следами «благочестивой» книжной реставрации, которые открывают пути осмысления сибирскими конфессиональными мигрантами своей принадлежности к христианской ойкумене; в) материалы археологических раскопок, отражающие смену культурных ландшафтов Сибири и позволяющие обоснованно судить о взаимовлиянии бытовых и культовых практик индигенных народов и нового пришлого населения, глубине и устойчивости трансграничных связей Сибири в ХѴ-ХІХ вв. и отношении ее современного населения к сохранению памяти о них. Полагаем, что объединение названных массивов данных в рамках единой исследовательской задачи способно существенно дополнить и, возможно, скорректировать научное знание о механизмах региональной и эт-ноконфессиональной идентификации местного и пришлого населения Сибири в прошлом и настоящем. Выводы Итак, модель реконструкции культурно-языкового ландшафта строится на положении о том, что такого рода ландшафты, сформировавшись в результате взаимодействия различных факторов, в дальнейшем сами становятся импульсом для создания разнообразных территориальных связей. Предлагаемая модель включает четыре компонента: «физический субстрат», «системы регулирования», «интеракции и действия», «символическое кодирование и восприятие», рассматриваемые с привлечением данных лингвистики, литературоведения, истории, археологии. Значимость результатов, полученных на основе применения разработанной модели, определяется возможностью концептуализации в гуманитарном исследовании понятия «трансграничье». Предложенная модель позволяет: - описывать социальные коммуникации двух типов: политические / вертикальные связи между центром и периферией и культурные / горизонтальные связи региональных сообществ с непосредственными и отдаленными соседями, которые наряду с трансфером идей и технологий могут являться источником формирования альтернативных, неофициальных локусов политико-правового, сакрального и мемориального значения; - учитывать разнообразие социальных вариантов культурного ландшафта и речевого поведения диалектоносителей; - принимать во внимание особенности и ограничения разных типов источников информации, используемых при изучении указанных процессов, Т.А. Демешкина, Е.Е. Дутчак 40 что является значимым для разработки конвенциональной терминологии и инструментария.

Скачать электронную версию публикации