The Russian Fate of Robert Burns’s Poem “My Heart’s in the Highlands” (The 19th - First Half of the 20th Centuries).pdf Великий Бернс и неповторимые горы Шотландии. За долгие десятилетия они стали в русском сознании чем-то цельным, неразделимым. В конце 1950-х гг. поэтесса и переводчица Аделина Адалис, творчество которой генетически восходит к Серебряному веку, написала восторженные слова о Шотландии и о том, что значит быть подлинно народным поэтом этого вольного края: «Шотландия... Страна вересковых пустошей и холмов, туманных озер и приморий. Страна гордых дальнозорких горцев - таких дальнозорких, что считалось: “это народ ясновидящих”!.. Страна древних кланов, древнего свободолюбия. Страна миражей и здравого смысла. Пронзительный голос волынки и белые чайки над сизо-стальной водой. Стихи Бернса вобрали ее всю: поет ли он о своей Джин, славит ли старых вождей вольной Шотландии, превозносит ли “пудинг Хаггис горячий и плотный”, произносит ли имя Родины или нет - Роберт Бернс сын своего народа» [1. С. 134]. О том же писал несколькими десятилетиями ранее в разделе «Английская литература XVIII века» третьего тома фундаментальной «Всеобщей истории литературы» (1888) Алексей Н. Веселовский: «Отвлечением от забот являлись долгие прогулки по горам; он исходил почти всю Шотландию, везде знакомясь с народом, особенно с певцами, песни которых записывал» [2. С. 882]. Бернс не только народный поэт, он и сам часть того свободного народа, что находит радость в гармонии с природой, в сохранении традиционного уклада, исконных обычаев и традиций. 1 Статья подготовлена при поддержке Российского научного фонда (проект № 1918-00080 «Русский Бернс: переводы, исследования, библиография. Создание научноинформационной базы данных»). Д.Н. Жаткин, А.А. Рябова 258 Стихотворение Роберта Бернса “My Heart’s in the Highlands” («Мое сердце в горах», 1789) было создано в тяжелые для Шотландии времена, когда подавление якобитских восстаний повлекло демилитаризацию, репрессии, шотландские огораживания, а также, с 1760-х гг., массовую миграцию горцев, ставшую следствием очистки поместий горной Шотландии от гэллов (Highland Clearances) с целью уничтожения их кланового уклада. Стихотворение, представляющее собой четыре катрена четырехстопного амфибрахия с открытым окончанием и рифмовкой aabb ccdd eeff aabb, насквозь пронизано ностальгическими нотами, прежде всего, тоской по родине, которую многим шотландцам пришлось оставить, нежными чувствами к суровой красоте ее природы, образы которой навсегда сохранились в памяти. Художественные особенности стихотворения Бернса «My Heart’s in the Highlands», специфика его переводческой рецепции не становились в России предметом специального изучения, однако затрагивались в целом ряде публикаций. Первый небольшой анализ «My Heart’s in the Highlands» на русском языке увидел свет в посвященном английской литературе первом томе «Истории всеобщей литературы XVIII века» (1897) Г. Геттнера. Отмечая, что «старошотландская народная поэзия», сохранившая «свежесть и творчество в то время, когда почти везде народная песня заглохла и вымерла», оказала «самое могущественное влияние на Борнса» [3. С. 449], Г. Геттнер акцентировал силу личности поэта, его смелую самобытность и внутреннюю красоту и выступил против характеристики Бернса как исключительно певца природы: «Так называемые природные поэты слишком охотно обвешивают себя пустой мишурой наскоро нахватанного полуобразования; они бывают или манерны, или неуклюжи, или всего чаще то и другое вместе. Борнс очень далек от ошибок этого рода. Борнс, говоря его собственными словами, простодушен, как жаворонок, “когда он поднимается к пурпурному небу и поет от веселья”» [3. С. 449]. Свои слова Г. Геттнер иллюстрировал полным текстом «My Heart’s in the Highlands» (в русском издании приведен в переводе А.М. Федорова), называя это стихотворение Бернса великолепной песней, которая «может служить эпиграфом ко всей его поэзии» [3. С. 449]. В 1946 г. на страницах «Британского союзника» А. Ллойд утверждал, что «“В горах мое сердце” - типичный и любимый пример лирики Бернса с ее постоянной тоской по родине» [4. С. 6]; в качестве доказательства он приводил три строфы-катрена из перевода С.Я. Маршака, нарушая порядок их следования (первая строфа-припев оказывалась между второй и третьей строфами). С.А. Орлов подробно характеризовал работу Бернса как собирателя и интепретатора народной поэзии, который, зная тему, сюжет фольклорного произведения, «гениально добавлял недостающее», - «достаточно сопоставить его великолепное произведение “Мое сердце в горах” с вялыми и скудными останками песни, какие сохранились благодаря мистеру Питеру Бухан» [5. С. 256]. Именно «старинную народную песню, которая известна Русская судьба стихотворения Роберта Бернса 259 читателям в творческой переработке Бернса» [5. С. 257], и поет один из героев первого исторического романа Вальтера Скотта “Waverley; or ’Tis Sixty Years Since” («Уэверли, или Шестьдесят лет назад», 1814) Дэви Гел-латли, изображаемый автором с нескрываемой симпатией: «...голос этот был все же голосом Дэви Геллатли, распевавшего под окном следующие стихи: “В горах мое сердце... Доныне я там, / По следу оленя гоню по скалам. / Гоню я оленя, пугаю козу. / В горах мое сердце, а сам я внизу”» (гл. XXVIII; перевод И.А. Лихачева, перевод стихов С.Я. Маршака [6. С. 277]). Отметим, что И.А. Лихачев сохранил примечание, принадлежащее автору романа: «Эти строчки составляют припев старинной песни, к которой Бернс присочинил несколько дополнительных стихов» [6. С. 277]. Перевод стихов С.Я. Маршака дается в русском переводе «Уэверли» с разночтением во втором стихе: «По следу оленя гоню по скалам» вместо «По следу оленя лечу по скалам». Ссылаясь на книгу Дж.Г. Локхарта «The Life of Robert Bums» («Жизнь Роберта Бернса», 1847) [7. Р. 125], Е.И. Клименко размышляла о вкладе Бернса в ознакомление современников с «живой и крестьянской» [8. С. 92] Шотландией, свободной от пасторальных, идиллических тонов и комических, полуфарсовых сцен. Превращая Шотландию «в пример стойкости народного самосознания», Бернс, по наблюдению Е.И. Клименко, становился для В. Скотта важным источником, который, неся в себе «синтез великого и смешного, национального, местнобытного, общечеловеческого», сближался по значимости с фольклором и произведениями Шекспира, помогал увидеть зависимость частной жизни от исторических событий, понять «силу воображения, способного вникать в прошлое и в биение народной жизни» [8. С. 92]. Изучая стилистико-языковые особенности обработок Бернсом шотландских народных песен, А.А. Голиков обратил внимание на то, что стихотворение «My Heart’s in the Highlands» создано на чистом английском языке, без обращения к шотландским диалектам. Такое решение исследователь считал целенаправленным выбором Бернса, стремившегося уйти от провинциализма, расширить свой кругозор и выразительные возможности языка: «Шотландские диалекты просто не имели многих слов для обозначения отвлеченных понятий. Поэтому вполне естественно, что в обобщающих высказываниях Бернс часто пользуется чисто английской лексикой. На литературном языке написаны как это ни парадоксально, такие исполненные шотландского патриотизма песни, как “В горах мое сердце”» [9. С. 121]. Стихотворение Бернса было знакомо русским писателям задолго до появления в 1879 г. его первого перевода на русский язык. Первый стих из него можно видеть в письме И.С. Тургенева к Полине Виардо от 20 сентября (2 октября) 1859 г., написанном на французском языке: «Il ne se passe guere une heure que je ne songe a Courtavenel et a tout ce qui s’ensuit. My heart is in the Highlands, comme dit la chanson» [Не проходит и часа, чтобы я не мечтал о Куртавнеле и обо всем, что с ним связано. «My heart is in the Д.Н. Жаткин, А.А. Рябова 260 Highlands», как поется в песне] [10. Т. 4. С. 86, 418]. В письме тому же адресату, отправленном пять лет спустя - 11 (23) ноября 1864 г., бернсовский оборот «my heart is in the highlands» используется уже как крылатое выражение: «Je n’ai pas besoin de vous dire que “my heart is in the highlands” . Je ne serai content que quand j’aurai cet etouffant Paris derriere moi» [Мне не нужно говорить вам, что «my heart is in the highlands» . Я буду доволен лишь тогда, когда этот душный Париж окажется позади] [10. Т. 6. С. 63, 199]. Будучи приглашенным на охоту в Питлохри Эрнстом и Элизабет Бензен, И.С. Тургенев провел там несколько дней с 29 июля (10 августа) по 4 (16) августа 1871 г. (см.: [11. С. 37-38]), о чем сообщил в письме А.А. Фету 16 (28) августа 1871 г.: «Потом я ездил в “Highlands” - и стрелял там “гроузов” - grouse - птицу, являющую нечто среднее между тетеревом и белой куропаткой» [10. Т. 11. С. 126]. Комментируя упоминание «Highlands», А.И. Батюто высказывает предположение о возможном «намеке на балладу Р. Бернса “My heart’s in the Highlands”» [12. С. 464], вызванном гористыми видами в Питлохри. Появившиеся практически одновременно первые переводы «My Heart’s in the Highlands» Бернса М.Н. Шелгуновым [13. С. 68] и М.А. Российским [14. С. 28] интонационно верно передали полное содержание подлинника, воссоздали глубокий лиризм и задушевность стихов. По наблюдению Е.С. Белашовой, предложившей краткий анализ ранних прочтений “My Heart’s in the Highlands” в своем диссертационном исследовании, у М.Н. Шелгунова «текстуальные отклонения очень невелики», однако «в переводе не сохранилось композиционно-стилистическое своеобразие подлинника», утрачены «характерные бернсовские повторения, свойственные народной поэтике вообще» [15. С. 112]. Те же претензии к «передаче композиционно-стилистических особенностей подлинника» [15. С. 136] есть и в отношении перевода М.А. Российского, в котором опущение берн-совских повторений «несколько изменило звучание стихов» [15. С. 137]. Действительно, важный для песни припев - повтор первой и четвертой строф - сохранен, но внутренние повторения, создававшие характерную эмоциональную атмосферу, подчеркивавшие фольклорную основу произведения Бернса, утрачены либо в значительной своей части (у М.Н. Шел-гунова), либо полностью (у М.А. Российского), ср.: «My heart’s in the Highlands, my heart is not here; / My heart’s in the Highlands, a-chasing the deer; / A-chasing the wild deer, and following the roe, / My heart’s in the Highlands wherever I go» (R. Burns [16. P. 138]) - «В Шотландии милой я сердцем живу! / В Шотландии милой, в дремучем лесу! / За дикою ланью гоняюсь я там. / В отчизне я сердцем, где б ни был я сам!» (М.Н. Шелгу-нов [13. С. 68]) - «Я сердцем в Шотландии, вечно я там, / Стремлюся я вечно к родимым лесам, - / Там дичь я стреляю, за ланью гонюсь, - / К Шотландии вечно душой я стремлюсь!» (М.А. Российский [14. С. 28]). Сохраняя общую тональность описания, в котором каждая последующая деталь дополняет предыдущую и развивает авторскую мысль, русские переводчики весьма вольно обошлись с формой подлинника: были не только Русская судьба стихотворения Роберта Бернса 261 опущены характерные повторения, но и уничтожены анафора Farewell to (в третьей строфе) и значимые синонимические пары the straths and valleys, the forests and woods, the torrents and floods, ср.: «Farewell to the Highlands, farewell to the North, / The birth-place of valour, the country of worth; / Wherever I wander, wherever I rove, / The hills of the Highlands for ever I love. // Farewell to the mountains high cover’d with snow; / Farewell to the straths and green valleys below; / Farewell to the forests and wild-hanging woods; / Farewell to the torrents and loud-pouring floods» (R. Burns [16. P. 138]) -«Мой север шотландский, прощаюсь с тобой! / Ты - родина сильных и смелых душой! / Но где б ни бродил я в далеких краях, / Всегда я душою в родимых горах! // Простите вы, горы, вершины, снега, / Долины и бурных озер берега, / Леса и граниты, поросшие мхом, / И бурные реки в ущельи глухом!» (М.Н. Шелгунов [13. С. 68]) - «Ты, смелой отваги и мужества край, / Мой север любимый, родной мой, прощай! / Но что б я ни делал, где б ни был бы я, / О милой Шотландии дума моя! // Прощайте, родимые горы мои, / Широкие реки, озера, ручьи, / Утесы, коврами одетые мхов, / Могучие дубы дремучих лесов» (М.А. Российский [14. С. 28]). В переводе Р.Ф. Брандта (О. Головнин), напечатанном в 1886 г., появляются художественные детали, затрудняющие понимание написанного Бернсом или меняющие настроение оригинального произведения. Так, в переводе четырежды вместо неназванной Шотландии упоминается некое Нагорье, родной для поэта «северный край», ставший «отчизной мощи». Вряд ли подобные трансформации оправданны, равно как и курьезное расширение описания животного мира шотландских гор, в которых, наряду с оленем / ланью (deer) и косулей / серной (roe) появляется дикий козел, персонаж скорее из басни, нежели из проникнутого патриотическим пафосом небольшого стихотворения: «Я сердцем не здесь: я в Нагорьи родном / Гонюсь по стремнинам за диким козлом, / За быстрым оленем, иль серной бреду - / Я сердцем в Нагорьи, куда ни пойду» [17. С. 21]. Называя Нагорье «отчизной мощи», переводчик нарочито стремится доказать свою правоту, что приводит к появлению в третьей строфе целого ряда художественных деталей, создающих впечатление тяжести, старости, никоим образом не соответствующее замыслу Бернса, - «под грудой снегов», «деревья повислые»: «Прощай же, Нагорье, мой северный край, / Отчизна отваги и мощи, прощай! / Хоть путь мой лежит по далекой стране, / Но мило Нагорье и памятно мне! // Прощайте, вершины под грудой снегов, / Прощайте, ущелья и зелень лесов, / Деревья повислые, долы, ручьи, / Прощайте, ревучих потоков струи!» [17. С. 21]. Невнимательный к выбору лексических средств Р.Ф. Брандт (О. Головнин) аккуратнее предшественников отнесся к бернсовским повторам, некоторые из которых в купированном виде были сохранены (например: «Я сердцем не здесь: я в Нагорьи родном / / Я сердцем в Нагорьи, куда ни пойду»), причем во второй строфе ключевое слово «прощай» начинало первый и заканчивало второй стих: «Прощай же, Нагорье / прощай!». Переводчиком почти полностью соблюдена анафора третьей строфы (лексема прощай в начале Д.Н. Жаткин, А.А. Рябова 262 первого, третьего и четвертого стихов), однако утрачены синонимические пары, вместо которых используются отяжеляющие описание инверсивные обороты («деревья повислые», «ревучих потоков струи»). В.М. Михеев, чей перевод, относящийся к 1880-м гг., был впервые опубликован одним из авторов этой статьи в 2016 г., аккуратно воспроизвел повторы бернсовского припева и заметно усилил мотив тоски по родине с помощью фразеологического оборота лить слезы («долго, горько и безутешно плакать, рыдать»): «Я сердцем в горах, всем я сердцем не здесь! / Я сердцем в горах: там в охоте я весь, / Весь в охоте на дичь - на трепещущих коз... / Я сердцем в горах, где бы не лил я слез» [18. С. 332]. Во второй строфе перевода очевидны две неточности: бернсовский повтор «Farewell to the Highlands, farewell to the North» [Прощайте, горы, прощай, Север] заменен на «Прощайте прости», что не совсем корректно в семантическом отношении; на первый слог смещено ударение в слове холмы, что, впрочем, имело прецеденты в русской поэзии XVIII-XIX вв., в том числе для придания описанию оттенка архаичности или торжественности, например: «Не беспокоится, что градом / На холмах виноград побит» (Г.Р. Державин. О удовольствии. 1798); «Летят на грозный пир; мечам добычи ищут, / И се - пылает брань; на холмах гром гремит, / В сгущенном воздухе с мечами стрелы свищут, / И брызжет кровь на щит» (А.С. Пушкин. Воспоминания в Царском Селе. 1814); «Здесь на холмах вино-градны / Гнутся лозы от кистей» (П.А. Катенин. Софокл. 1818); «Иль ухватив рогатый пень, / В реку низверженный грозою, / Когда на холмах пеленою / Лежит безлунной ночи тень» (А.С. Пушкин. Кавказский пленник. 1820-1821); «На холмах Грузии лежит ночная мгла.» (А.С. Пушкин. 1829); «Он был в краю святом, / На холмах Палестины» (М.Ю. Лермонтов. 1834); «Все, духом сильные, - одни / Толпы нестройной убегают, / Одни на холмах жгут огни, / Завесы мрака разрывают» (А.А. Блок. «Не доверяй своих дорог.». 1900). В целом же перевод В.М. Михеевым второй строфы удачен («Прощайте, о горы! О север, прости! / В тебе лишь отваге и силе цвести. / И где бы я ни был, и где б ни бродил, / На холмах шотландских я сердце забыл» [18. С. 332-333]), чего нельзя сказать о третьей строфе, в которой анафора воспроизведена отчасти, а основным приемом становится строчный перенос в сочетании с инверсией, что приводит к появлению чуждого оригиналу элемента описательности: «Прощайте, вершины в глубоком снегу, / Овраги, озера, на их берегу / Во мху и наростах деревьев стволы - / Прощайте, потоки в теснине скалы!» [18. С. 333]. В сохранившемся в архиве братьев Чешихиных в РГАЛИ переводе В.Е. Чешихина (Ч. Ветринский) можно видеть приоритет содержания над формой. В итоге к содержательной стороне перевода не возникает вопросов (даже интерпретация стиха «Wherever I wander, wherever I rove» как «Куда бы я ни был закинут судьбой» представляется вполне оправданной), чего нельзя сказать о форме, прежде всего - о значимых повторах, которые были сохранены лишь в припеве: «Мое сердце в горах, мое сердце не здесь, / Мое сердце в горах, там душою я весь; / На охоте за ланью по свежим Русская судьба стихотворения Роберта Бернса 263 следам, - / Мое сердце в горах, и всегда будет там» [19. Л. 5]. Во второй строфе сохранен повтор в первом стихе, представленный в виде своеобразного обрамления, тогда как последующие внутренние повторы утрачены: «Прощайте вы, горы, и, север, прощай, / О милая родина, славный мой край! / Куда бы я ни был закинут судьбой, / Душою и сердцем я вечно с тобой» [19. Л. 5]. Вновь особую сложность вызвала третья строфа, где, обратив внимание на анафору (использована в двух из четырех стихов), переводчик не заметил синонимических пар или не нашел возможности их адекватной интерпретации, заменив обычным перечислением: «Прощайте, снега милых сердцу вершин, / И горные склоны, и зелень долин. / Прощайте, угрюмые боры, леса, / Журчанье потоков, родная краса» [19. Л. 5]. Нарушение повторений, заимствованных из народной поэзии, стало, на взгляд Е.С. Белашовой, причиной неудачи А.М. Федорова как переводчика «My Heart’s in the Highlands» (см.: [15. С. 124]). Однако причины в реальности значительно глубже. А.М. Федоров, являвшийся опытным переводчиком Бернса, в данном случае не смог передать авторскую мысль в заданных оригиналом рамках. Строки чрезмерно удлинены, полностью уничтожена внутристрочная рифма, придающая бернсовским стихам своеобразную удивительную звучность и четкость, количество стихов в припеве увеличено с четырех до шести, в результате чего даже повторы стали выглядеть натянутыми: «Мое сердце не здесь, мое сердце не здесь. / Мое сердце в Шотландии горной, / На охоте лихой за добычей живой / И в погоне за ланью проворной. / И куда б ни ушел я от жизни родной, - / Сердце будет в Шотландии горной!» [20. С. 286]. В дальнейшем тексте от повторов английского оригинала остался разве что повтор междометия о, необходимый для ритма, но разрушающий общее впечатление наряду с синтагмой «сердце любовное», уместной разве что в модернистской поэзии: «О, Шотландия, горы, о, Север, прощай! / Ты - отчизна отваги и чести! / Где б ни странствовал я, но с тобою, мой край, / Будет сердце любовное вместе» [20. С. 286]. Анафору и синонимические пары английского автора А.М. Федоров опускает, заменяя их лишенным динамики нагромождением эпитетов: «О, прощайте вы, снежные горы мои, / Горы, полные царственной мощи, / И гремучих ключей голубые струи, / И луга, и косматые рощи!» [20. С. 286]. О.Н. Чюмина избирает для припева кольцевую композицию («Я сердцем не здесь я - сердцем в отчизне родной»), дополняет текст упоминанием о смелости лирического героя, что, охотясь на оленя и лань, мчится, забывая «опасность и страх»: «Я сердцем не здесь, я в шотландских горах, / Я мчусь, забывая опасность и страх, / За диким оленем, за ланью лесной, - / Где б ни был, я - сердцем в отчизне родной» [21. С. 157]. Предельно вольное прочтение дальнейшего текста оригинала основано на развернутой трактовке метафоры «смелых борцов колыбель», подчеркивающей особую, неповторимую героику Шотландии и ее народа: «Шотландия, смелых борцов колыбель, / Стремлений моих неизменная цель, / С тобой я расстался, но в каждом краю / Люблю я и помню отчизну мою!» [21. Д.Н. Жаткин, А.А. Рябова 264 С. 157]. Сохраняя анафору оригинала, О.Н. Чюмина, как и прочие переводчики, игнорирует синонимические пары, предпочитая активное использование инверсии в художественном описании: «Простите, вершины скалистые гор, / Долин изумрудных цветущий простор! / Простите, поляны и рощи мои, / Простите, потоков шумящих струи!..» [21. С. 158]. Перевод Б.Ф. Лебедева, обнаруженный нами в РГАЛИ, отличается вариативностью первого и четвертого стихов припева при сохранении повтора второго и третьего стихов, причем в отношении первого стиха вариативность ограничивалась перестановкой имеющихся слов, в отношении четвертого - заменой первого слова в стихе: «Стремлюсь я в нагорье всем сердцем, друзья! [Всем сердцем стремлюсь я в нагорье, друзья] / Туда меня тянет в родные края, / Гнать красного зверя, бить дикую лань / Хочу я в нагорье, куда б ни был зван [Стремлюсь я в нагорье, куда б ни был зван]» [22. Л. 1]. Уже в самом начале Б.Ф. Лебедев допускает неточности, говорит, вслед за Р.Ф. Брандтом (О. Головниным), не о горной Шотландии, а о некоем нагорье (называя его, впрочем, не с прописной, как у предшественника, а со строчной буквы), упоминает о «красном звере» (доставляющем ценные пушные меха). Бернсовские характеристики гордой Шотландии, которую отличали valour (доблесть) и worth (достоинство), заменены Б.Ф. Лебедевым на оценки людей («добры») и страны («прекрасна»): «Прощаюсь я с севером диким, друзья, / Где люди добры и прекрасна страна. / Куда б ни пошел я, где б я ни бродил, / Холмы я нагорья навек полюбил» [22. Л. 1]. Утрату бернсовской анафоры Б.Ф. Лебедев компенсирует повтором местоимения «где»: «Прощаюсь с горами, где холод и снег, / С низами долин, где веселье и смех, / И с лесом густым, где темно от ветвей, / С потоком, журчащим средь горных камней» [22. Л. 1]. Каждое слово в переводе должно быть уместным и помогать верному выражению мысли; мельчайшее отступление способно привести к несуразице, которая может встретиться и в работе опытного мастера художественного перевода. Т.Б. Лиокумович назвала множество просчетов в переводе Т.Л. Щепкиной-Куперник, в частности смещение ударения в слове «скалах», появление лексемы «наверно», которая мало того, что неточно рифмуется с «серной», так еще и используется в ущерб содержанию, искажая категоричность оригинала, придавая сомнение четвертому стиху припева и вызывая его противоречие первому стиху (см.: [23. С. 82]), ср.: «.Мое сердце не здесь: мое сердце в горах, / Мое сердце несется за ланью в скалах, / На охоте за ланью, за дикою серной!.. / Где б я ни был, в горах мое сердце наверно!» [24. С. 83]. Отсутствие внутренних повторов и синонимических пар Т.Л. Щепкина-Куперник компенсировала использованием инверсии и введением эпитетов, некоторые из которых («чести прямой», «бушующей мощи») представляются надуманными: «О простите вы, горы, ты, север родной, / Край смелой отваги и чести прямой! / Где бы я ни блуждал, ни скитался далеко, / Мои горы родные люблю я глубоко. // О, простите вы, снежные цепи вершин, / О, простите, зеленые склоны долин! / О, простите, леса и кудрявые рощи, / О, простите, потоки бушую- Русская судьба стихотворения Роберта Бернса 265 щей мощи!» [24. С. 83]. В целом для перевода Т.Л. Щепкиной-Куперник характерна установка на сохранение тех формальных особенностей подлинника, которые представлялись значимыми переводчице (в частности, анафоры в третьей строфе), однако при этом видна небрежность в работе со словом, проявившаяся и в сбивчивом «вы, горы, ты, север» в начале второй строфы, и в появлении исключительно для рифмы не несущей в себе никакой смысловой нагрузки пары наречий «далёко - глубоко», и в отмеченных выше смещении ударения, неточной рифме, неуместном выборе эпитетов. М.А. Мендельсон-Прокофьева изменила структуру бернсовского произведения, организовав свой перевод в две октавы, заканчивающиеся повтором двустишия: «Где бы я ни скитался, где бы я ни блуждал, / Я вершинам родным свое сердце отдал» [25. Л. 10]. Повторяются у М.А. Мендельсон-Прокофьевой во второй октаве и два первых стиха перевода, становящиеся, соответственно, пятым и шестым стихами второй октавы: «Мое сердце не здесь, мое сердце в горах, / На охоте за ланью, мелькнувшей в кустах» [25. Л. 10]. Впрочем, функции этих стихов в первом и втором случаях различны: если во второй октаве они необходимы исключительно в композиционных целях, то в первой являются началом высказывания, получающего продолжение в третьем и четвертом стихах: «Дикой ланью, стремящей к потоку свой бег. / Сердце рвется к вершинам, окутанным в снег» [25. Л. 10]. Здесь переводчица вносит произвольное дополнение, не соотносимое с оригиналом (указание на место, куда бежит лань), а также использует образ снежных горных вершин, появляющийся у Бернса лишь в третьем катрене. Прощание с горами и севером у М.А. Мендельсон-Прокофьевой достаточно традиционно, хотя вновь, как и у Т.Л. Щепкиной-Куперник, возникает диссонанс «вы, горы, ты, север»: «Цепи гор, вы прощайте. Ты, север, прощай, / Покидаю отваги и доблести край» [25. Л. 10]. Сохраняя анафору первых трех стихов второй октавы, переводчица идет по привычному пути замены синонимических пар перечислением, при этом появляются необычные образы, рожденные ее творческим воображением, - зеленые травы, обрыв: «Вы прощайте, ряды белоснежных вершин. / Вы прощайте, зеленые травы долин. / Вы прощайте, потоки, бегущие с гор, / И приникший к обрыву темнеющий бор» [25. Л. 10]. В интерпретации припева С.Я. Маршаком, на взгляд Т.Б. Лиокумович, неудачен перевод третьего стиха (см.: [23. С. 82]); действительно, в английском оригинале можно видеть глаголы chase («гнать, охотиться на, преследовать, травить, бежать за») и follow («следить за, преследовать»), второй из которых передан в переводе русским «пугаю». Однако в использовании сочетания глаголов «гоню» и «пугаю» очевиден преднамеренный и не лишенный оснований замысел переводчика, стремившегося показать, что охота в горах не только промысел, но и приятный отдых: «В горах мое сердце... Доныне я там. / По следу оленя лечу по скалам. / Гоню я оленя, пугаю козу. / В горах мое сердце, а сам я внизу» [26. С. 199]. В дальнейший перевод С.Я. Маршак привносит мотив гонимости судьбой, при этом усиливает патриотический пафос (лирический герой называет себя сыном Д.Н. Жаткин, А.А. Рябова 266 Шотландии): «Прощай, моя родина! Север, прощай, - / Отечество славы и доблести край. / По белому свету судьбою гоним, / Навеки останусь я сыном твоим!» [26. С. 199]. С.Я. Маршаку, в сравнении с предшественниками, впервые полностью удается сохранить авторскую анафору, при этом не дополнив третью строфу ни одной излишней художественной деталью; даже мотив бездны (напоминающей обрыв у М.А. Мендельсон-Прокофьевой) не кажется избыточным: «Прощайте, вершины под кровлей снегов, / Прощайте, долины и скаты лугов, / Прощайте, поникшие в бездну леса, / Прощайте, потоков лесных голоса» [26. С. 199]. С.Я. Маршаку удалось сохранить атмосферу диалога человека и природы, мотив грусти от расставания с родными местами, -этому способствовало уместное использование тропов речи - олицетворения потоков лесных голоса, метафор вершины под кровлей снегов (кровля ассоциируется с домом) и поникшие в бездну леса (бездна ассоциируется с утратой). Перевод стал большой удачей С.Я. Маршака и вехой в русской переводческой рецепции «My Heart’s in the Highlands»; лучшие из новых переводов, которые стали появляться в печати только в конце XX в., делались с невольной оглядкой на достижения переводчика-предшественника. Дискуссионным можно считать вопрос о традициях «My Heart’s in the Highlands» в русской литературе. Не вызывает сомнений лишь один эпизод. В напечатанном в 1904 г. в журнале «Мир Божий» романе В.Г. Тан-Богораза «За океаном»1, рассказывающем о выходцах из России, в разные годы бежавших в Америку, их быте, жизни и умонастроениях, имеется фрагмент с декламацией стихотворения «My Heart’s in the Highlands» Бернса. Показывая, что лишь немногие духовно акклиматизировались в Америке, В.Г. Тан-Богораз подчеркивает тот сочувственный трепет, которым собравшиеся отвечают эмигранту Косевичу, решившемуся декламировать бернсовские строки: - Если хотите знать, - сказал Косевич, - мы думаем об иной, об настоящей родине. Голос его неожиданно дрогнул, и он обвел глазами присутствующих, как будто призывая их в свидетели. - «Мое сердце в родных горах, мое сердце не здесь, мое сердце в родных горах охотится за оленем... Охотится за оленем, гоняется за ланью; куда бы я ни пошел, мое сердце в родных горах!» - медленно продекламировал он по-английски трогательные стихи Бернса. В публике пробежал сочувственный трепет. Аптекарь Швенцер, сытый и круглый, с румяным лицом и довольно заметным брюшком, даже вскочил с места и протянул руку вперед, как будто произнося клятву [27. № 1. С. 62]. 1 Название романа В.Г. Тан-Богораза связано с популярной в западной культуре народной шотландской песней «My Bonnie Lies over the Ocean» («Мой милый находится за океаном»). Происхождение песни доподлинно неизвестно, однако, возможно, она посвящена Карлу Эдуарду Стюарту, который после поражения в битве при Каллодене в 1746 г. скрывался на острове Скай, а затем на континенте; в его честь приверженцы-якобиты могли исполнять эту песню. Русская судьба стихотворения Роберта Бернса 267 Комментируя этот эпизод и приводя подстрочник из Бернса, рецензент «Русской мысли» писал: «В родных горах, вернее - в родных степях и сердце тех, кто “в серой, гонимой, полуголодной жизни, полной незаслуженных обид”, мыкался по этим степям и, наконец, “был вышвырнут за границу, как ненужная ветошь”» [28. С. 192]. Вряд ли следует искать бернсовские аллюзии в знаменитых лермонтовских строках «Стоит могила Оссиана / В горах Шотландии моей» («Гроб Оссиана», 1830) [29. C. 124]; хотя М.Ю. Лермонтов и был знаком с творчеством Р. Бернса [30. С. 149-151], здесь, очевидно, следует усматривать отклик на семейное предание о шотландских корнях рода, восходящих к древнему барду Томасу Лермонту. Не совсем ясны причины интереса других русских поэтов к горам Шотландии, например, «Ночь в горах Шотландии» (1844) Я.П. Полонского или сонет В.Я. Брюсова «Римская империя» (из венка сонетов «Светоч мысли», 1918): «Он встал, как царь, в торжественной порфире, / Укрыв под ней весь мировой простор, / От скал Сахары до Шотландских гор» [31. C. 85]. Образ шотландских гор в стихотворении С.М. Соловьева «Памяти Юрия Сидорова» (1909) навеян скорее не Бернсом, а В. Скоттом, о чем свидетельствуют упоминания имен героев произведений последнего: «Я вижу гор Шотландских властелина, / Я слышу лай веселых песьих свор. / Под месяцем теней полна долина, / Летит Стюарт и грозный Мак-Айвор» [32. C. 313]. Также на Северном Кавказе и в республиках Закавказья строка «Мое сердце в горах» в различных вариациях широко использовалась в названиях книг, фильмов, музыкальных композиций, например книги Р. Гамзатова, художественного фильма (Ар-менфильм, 1975) по одноименной пьесе У. Сарояна и др. Во всех этих случаях влияние стихотворения Бернса и его русских переводов можно считать предположительным, не находящим документальных подтверждений. Как видим, русские переводы стихотворения Роберта Бернса «My Heart’s in the Highlands», выполненные в последней четверти XIX - первой половине XX в., представляют многочисленные и убедительные доказательства возможности сохранения бернсовской индивидуальности, однако не передают всего своеобразия произведения, в частности нередко опускают повторы, синонимические пары, истоки которых - в шотландском фольклоре, в народной песне, с которой неразрывно связана бернсовская поэзия. Проблемой отдельных переводов (Р.Ф. Брандт (О. Головнин), А.М. Федоров) стала утрата динамики, вызванная многословием, использованием отяжеляющих описание инверсивных оборотов. Переводам Б.Ф. Лебедева, Т.Л. Щепкиной-Куперник, достаточно полно передающим формальные особенности подлинника, свойственны небрежность в работе со словом, нередко неудачный выбор лексем из синонимического ряда, неоправданное привнесение художественных деталей, отсутствующих у Бернса. Наиболее успешным можно считать перевод С.Я. Маршака, который, допуская видимые неточности, в то же время достигает главного -сохраняет эмоциональную атмосферу бернсовского подлинника, в частно- Д.Н. Жаткин, А.А. Рябова 268 сти характерное единение человека и природы, мотив грусти при прощании с родиной. Последующий период русской переводческой рецепции «My Heart’s in the Highlands» характеризуется стремлением интерпретаторов новых поколений вступить в творческий диалог, а в ряде случаев и в творческий спор, с С.Я. Маршаком и его знаменитым переводом. Эта тенденция особенно усилилась в XXI в. с развитием новых информационных технологий, когда в сети Интернет стали размещаться любительские переводы, материалы различных конкурсов художественного перевода и т.п. Пожалуй, наиболее удачным примером соперничества с Маршаком стал перевод лауреата Царскосельской художественной премии и премии Мориса Ваксмахера B. Е. Васильева (1929-2014) «Лишь горным просторам я душу отдам», напечатанный в № 2 журнала «Нева» за 2009 г. и в авторском сборнике переводов: «Лишь горным просторам я душу отдам. / Она полетит по оленьим следам. / Я чувствами всеми - во сне, наяву ли, - / Лишь там, где олени, лишь там, где косули» [33. С. 177]. Отказываясь от многих находок C. Я. Маршака, В.Е. Васильев предложил принципиально иное прочтение, в котором, однако, ощутим несвойственный английскому оригиналу налёт «литературности». Нельзя не назвать и перевод «В горах мое сердце», созданный Г.С. Усовой (род. в 1931 г.), постоянной участницей творческого семинара Татьяны Гнедич, а впоследствии руководителем семинара молодых переводчиков в Петербурге: «В горах мое сердце, где гром тарахтит, / Оно всё за диким оленем летит, / За диким оленем, в лесные края... / В горах мое сердце, где ни был бы я» [34. C. 23]. Г.С. Усова, во многом учитывая достижения С.Я. Маршака, стремится уйти от классической «гладкости», «просветленности» маршаковского описания, тем самым дополнительно подчеркнув неровную эмоциональность оригинального произведения, что, однако, в полной мере не удается сделать. Неизбежно возникает вопрос о причинах неугасающей популярности «My Heart’s in the Highlands». Авторам этой статьи в последние десятилетия нередко приходилось слышать различные прочтения «My Heart’s in the Highlands» из уст самих переводчиков. И каждый раз, несмотря на различие обстоятельств и ситуаций, повторялась в сущности одна и та же сцена: переводчик с волнением и со слезами на глазах произносил свой, мягко говоря, «незамысловатый» перевод, а публика, в основной своей массе, недоумевала, что стало причиной такого аффекта. Разница в восприятии переводчиком и слушателями была вызвана тем, что последние воспринимали несовершенный русский текст, тогда как в сознании первого невольно превалировалировал, проступая между строк, великий бернсовский подлинник. Именно в красоте, изяществе бернсовского текста, одновременно и простого, и величавого, такого доступного и вместе с тем такого непереводимого, и скрывается та тайна, разгадать которую пытались переводчики и в XIX, и в XX, и в XXI в.

Скачать электронную версию публикации