“A Mirror for the Hero”, or Rufino Cuervo’s Biography in Fernando Vallejo’s novel El Cuervo Blanco.pdf Введение Фернандо Вальехо Рендон (Fernando Vallejo Rendon; р. 1942 г.) - один из ярких представителей современной колумбийской прозы, сценарист, режиссер, общественный деятель [1; 2. С. 132-134]. Писатель - атеист, открытый гомосексуалист и бескомпромиссный противник виоленсии (исп. violencia; внутригосударственный вооруженный конфликт в Колумбии). Широко известны его романы, обличающие виоленсию: La Virgen de los sicarios «Богоматерь наемных убийц», 1994), El desbarrancadero («Падающий в овраг», 2001). Знаменитый колумбийский режиссер и сценарист Луис Оспина (1949-2019) снял о Фернандо Вальехо документальный фильм La desazon suprema: retrato incesante de Fernando Vallejo «Крайнее беспокойство: бесконечный портрет Фернандо Вальехо» (2003), посвященный уникальной творческой личности Ф. Вальехо. Русскоязычному читателю доступен в переводе роман Ф. Вальехо La Virgen de los sicarios, русское название которого «Богоматерь убийц» [3] при обрат-1 Исследование выполнено при поддержке Российского фонда фундаментальных исследований (РФФИ) (проект № 19-012-00316). «Зеркало для героя», или Художественная биография Р. Куэрво 155 ном переводе на испанский язык дает словосочетание La Virgen de los asesinos, что неверно, так как лексема asesino означает ‘убийца’, тогда как sicario -‘наемный убийца’, что семиотически принципиально в названии оригинала. Признанным специалистом по прозе Фернандо Вальехо является литературовед из Национального университета Колумбии (Богота) Диана Диакону, которая предложила для определения творческого метода писателя термин autoficcion ‘автоповествование’ [4], получивший одобрение специалистов [5]. Перу Вальехо принадлежат художественные биографии (исп. biografia novelada) знаковых личностей колумбийской культуры: El mensajero (1991) -биография поэта Порфирио Барбы Хакоба; Almas en pena, chapolas negras (1995) - биография поэта Хосе Асунсьона Сильвы, исследование которых только начато колумбийскими учеными [1. Р. 331-382], при этом особое внимание уделяется первому лицу [6] в идиостиле автора, что созвучно с термином autoficcion ‘автоповествование’, предложенным Д. Диакону. Писатель широко известен многочисленными выступлениями за чистоту языка, что мотивировало его обозначение колумбийцами как El (ultimo) gramatico ‘(Последний) грамматист)’ [7]. Квинтэссенция гражданской позиции писателя по защите чистоты испанского языка, осмыслению уникального места в испанистике и лексикографии Руфино Куэрво - биография выдающегося колумбийского филолога Руфино Хосе Куэрво Урисарри (1844-1911) в романе El cuervo blanco (2012) [8], что и составляет объект данной статьи. Публикация романа получила отклики в прессе [9], рецензии [10], но текст El cuervo blanco еще не становился предметом комплексного филологического анализа. A priori это предполагает анализ колумбийской идентичности, аксиологических ценностей колумбийской лингвокультуры, ориентацию в идиостиле Ф. Вальехо1. Незнание колумбийских реалий может привести к ошибочному толкованию текста. К примеру, в статье, посвященной роману El cuervo blanco [11], указано, что вместе с Антонио Каро Куэрво основал Институт Каро и Куэрво [11. P. 296], тогда как этот широко известный в испаноязычном филологическом сообществе Институт был основан 30 лет спустя после смерти Руфино Куэрво и был назван в честь двух знаменитых колумбийских интеллектуалов. Задача предлагаемой статьи - с применением приемов филологической герменевтики выявить лингвистические и семиотические параметры и биографического описания, и художественного пространства романа El cuervo blanco как целостной эстетической системы. Биография в классическом литературоведении и в творчестве Фернандо Вальехо В классическом литературоведении биография может быть научной, художественной, академической, популярной, при этом в любом жанровом ракурсе «на основе фактического материала она дает картину жизни человека, 1 Автор статьи признателен доктору Ивану Падилья Часингу (Национальный университет Колумбии, Богота) за консультации. О.С. Чеснокова 156 развитие его личности в связи с общественными обстоятельствами эпохи» [12. С. 54]. «Апология Сократа» Платона и Евангелия Нового Завета обычно служат примерами биографий, известных с древнейших времен. Развитие мировой культуры привело к различным традициям биографического описания, связанным с национальной литературной традицией и идиолектом автора [13, 14]. Ф. Вальехо разрабатывает синкретичный жанр биографического описания колумбийского филолога Р. Куэрво, окрашенный личностным отношением, собственным жизненным опытом и сопровождаемый многочисленными рассуждениями о языке. Воссоздание хронологической канвы жизни Р. Куэрво в произведении не линейно. Время в тексте не представляет однонаправленной перспективы. Временной пласт смещается в сторону как ретроспекции, так и проспекции, при этом в повествование органично интегрирован образ реального автора-рассказчика, созвучный мыслям М.М. Бахтина, что «резкой, принципиальной грани между автобиографией и биографией нет, и это существенно важно» [15. С. 171]. Повествование El cuervo blanco начинается и заканчивается на парижском кладбище Пер-Лашез, где похоронен Руфино Куэрво и его горячо любимый старший брат Анхель (1838-1896). В начале романа читатель вместе с авто-ром-повествователем, ищущим могилу своего кумира, видит прекрасного черного ворона: Entre los arboles sin hojas de invierno veo un pajaro negro, hermoso. Ah, no, “hermoso” es pleonasmo, sobra. Todos los animales son hermosos. Este es un cuervo, un pajaro negro de alma blanca que tiene el don de la palabra, y ahora me esta diciendo: “Por alli” [8. Р. 10] - ‘Среди по-зимнему голых ветвей деревьев я вижу прекрасную черную птицу. Ах, нет, сказать «прекрасную» будет плеоназмом. Все животные прекрасны. Это ворон, черный ворон с белой душой, имеющий дар речи, который сейчас говорит мне: «Сюда»’ (здесь и далее перевод наш. - О. Ч). В конце же повествования кладбищенские вороны взлетают ввысь, а автор-повествователь преклоняет колени и плачет вместе со всеми колумбийцами у могилы Р. Куэрво: Pero no, no era yo el que ascendia, eran los cuervos los que se iban. Yo seguia arrodillado abajo ante la tumba, cargando con Colombia y llorando por el [8. Р. 379] - Но не я возносился, а вороны улетали. Я же оставался коленопреклоненным перед могилой, вместе со всей Колумбией, и оплакивал его [Куэрво] ’. Закольцованная топо-сом кладбища Пер-Лашез композиция вбирает текст с подробной реконструкцией жизни, отношений с современниками и подвижнического творчества Руфино Куэрво. В произведении нет ни одного живого диалога персонажей. Однако многочисленные документы, такие как счета-фактуры, выписки из актов гражданского состояния, выдержки из завещаний, свидетельства о причастии, крещении, фрагменты статей, дневников, названия и перечни книг, черновики писем, переписка Куэрво на различных языках с коллегами и друзьями, письма других персонажей повествования создают особую письменную форму диалогов. Напомним в этой связи точку зрения М.М. Бахтина об открытости и диалогичности письменного текста [15. C. 10]. В диалог со своим героем, с самим собой и с читателем вступает и сам автор. Автоповествование, о котором мы уже упоминали [4-6], заключает-«Зеркало для героя», или Художественная биография Р. Куэрво 157 ся в многочисленных отступлениях от биографии Руфино Куэрво и в рассуждениях об испанском языке, за счет чего текст и объективирует три функции языкового высказывания, по К. Бюлеру: информативную, экспрессивную и эвокативную - и создает риторическую триаду: этос (этические обстоятельства речи) - пафос (замысел речи) - логос (языковое воплощение замысла). Факты и размышления о межличностных отношениях Р. Куэрво c родственниками и коллегами перетекают в авторские комментарии речевого узуса и обобщения о сущности языка. Так, например, высказывая недоумение по поводу обращения на usted / Вы к товарищу юности Мигелю Каро, с которым Р. Куэрво в ранней молодости написал «Грамматику латинского языка для испаноговорящих» (Gramatica de la lengua latina para el uso de los que hablan caste llano, 1867), автор-повествователь объясняет, что все жители Боготы обращаются друг к другу на Вы (usted): Es que los bogotanos solo hablan de usted: alpapa, a la mama, a los hermanos, a los hijos [8. P. 29] - ‘Дело в том, что все боготин-цы обращаются на Вы: к папе, к маме, к братьям и сестрам, к детям ’. Приводя далее примеры конкретного употребления обращений, автор завершает свои рассуждения метафорическим обобщением о варьировании олицетворяемого языка и возвращается к особенностям колумбийского узуса: Los idiomas son caprichosos, varian segun la altura de las montanas y con el transcurrir de los anos. Y “trasteo " es colombianismo y significa mudanza [8. P. 29-30] - ‘Языки капризны, они изменяются в зависимости от высоты гор и с течением времени. А “trasteo” - это колум-бианизм и означает «переезд»’. При кажущейся метафоричности вывода он имеет глубокую реалистическую основу, поскольку один из принципов выделения диалектных зон Колумбии - высокогорье и побережье [16. С. 39], так же как и вокабула trasteo имеет достоверное значение ‘переезд’, зафиксированное лексикографически [17. Р. 2091]. Факты биографии Р. Куэрво всегда получают авторскую оценку. Так, осмысливая решение братьев Куэрво навсегда уехать из Колумбии, повествователь делает вывод: Patria es donde uno vive, no de donde se tiene que ir [8. P. 35] -‘Родина там, где человек живет, а не откуда он должен уехать’. Отъезд во Францию братьев Куэрво с книгами автор комментирует как отъезд с самым дорогим, что у них было: Se fueron para siempre de Colombia los hermanos Cuervo y con sus libros, lo mas precioso que tenian [8. P. 105] -‘Из Колумбии братья Куэрво уехали навсегда и с книгами - самым дорогим, что у них было’. Придерживаясь определения, что идиостиль - это «индивидуально устанавливаемая языковой личностью система отношений к разнообразным способам автопрезентации средствами идиолекта» [18. С. 37], можно заключить, что переплетение фактологических данных жизни и научного творчества Руфино Куэрво с оценкой их автором и рассуждениями об испанском языке составляет одну из доминантных композиционно-структурных и эстетических черт художественного пространства биографии ученого, созданную Ф. Вальехо. О.С. Чеснокова 158 Эстетика названия романа-биографии В странах испанского языка обычно принята следующая ономастическая идентификация: имя (имена), первая отцовская фамилия, первая материнская фамилия [2. С. 9-10]. Герой произведения имеет полную ономастическую идентификацию Rufino Jose Cuervo Urisarri (Руфино Хосе Куэрво Урисарри), где Руфйно Хосе - два имени, Куэрво - первая отцовская фамилия (полная ономастическая идентификация отца: Руфино КуЭрво-и-Баррето; Rufino Cuervo y Barreto), а Урисарри - первая материнская фамилия (полная ономастическая идентификация матери: Мария Франсиска Урисарри Тордесильяс; Maria Francisca Urisarri Tordecillas). Официальная многокомпоненная ономастическая идентификация в неформальном общении в странах испанского языка практически не используется. В колумбийской лингвокультуре протагонист известен как Руфйно Куэрво. Его первую фамилию, вместе с первой фамилией колумбийского филолога и государственного деятеля Мигеля Антонио Каро (Miguel Antonio Caro Tobar, 1845-1909), носит основанный в Боготе в 1942 г. Институт для развития исследований в области филологии - Instituto Caro y Cuervo ‘Институт Каро и Куэрво’. В одном из фрагментов текста автор отмечает, что упрямство характера его героя идет от басков, о чем говорит баскская по происхождению первая фамилия его матери: La terquedad le viene de lo vasco, de lo Urisarri [8. Р. 355] - ‘Упрямство досталось ему от басков, от Урисарри’. Известный басколог Луис Мичелена посвящает отдельный раздел баскским фамилиям с формантом uri- ‘город’ [19. Р. 159]. Отцовская же фамилия Cuervo имеет этимологию «ворон» и широко распространена в странах испанской речи. В названии произведения El cuervo blanco существительное cuervo написано со строчной буквы и с определенным артиклем, т.е. выступает как имя нарицательное и, имея явную аллюзию фамилии героя, реализует эстетическую функцию. Если в русской лингвокультуре существует выражение «белая ворона» как обозначение человека, резко отличающегося от других, не похожего на других [20. Т. 1. С. 78], то в испанском языке у существительного cuervo ‘ворон’ нет подобной метафоризации. Однако в природе реально существует достаточно редкий ворон белого цвета, в русской орнитологической номенклатуре «пегий ворон», латинское название которого Corvus albus [21]. В обыденном сознании колумбийцев ворон черного цвета, и словосочетание cuervo blanco ‘белый ворон’ прочитывается как оксюморон. Именно ворона видит в начале повествования автор на кладбище Пер-Лашез, и именно ворон указывает ему, как найти могилу Руфино Куэрво: Era un cuervo impaciente que me estaba guiando: “A gauche, a gauche!” [8. Р. 10] - ‘Это был нетерпеливый ворон, который указывал мне путь: «Налево, налево!»’. Найдя могилу Р. Куэрво, автор вспоминает знаменитую поэму Эдгара Аллана По «Ворон» (англ. “The Raven ”) и её повторяющиеся рефреном слова: исп. Nunca mas (англ. Nevermore), что создает аллюзивный фон названия романа-биографии, которое, как и названия «Зеркало для героя», или Художественная биография Р. Куэрво 159 произведений в целом, в рамках современной филологической парадигмы можно расценивать и анализировать как прецедентные высказывания [22]. Р. Куэрво был знаком практически со всеми известными лингвистами своего времени, и один из них, немецкий филолог Август Фридрих Потт (1802-1887) назвал его cuervo blanco, имея в виду уникальность его личности аскета, деликатность и беззаветную преданность филологии [8. Р. 28; 23]. Аллюзия на поэму Эдгара Аллана По может быть расценена как утверждаемая писателем неповторимость личности Р. Куэрво, подобного которому не было, как говорится в поэме Эдгара Аллана По, «никогда» и перед которым Фернандо Вальехо преклоняется, выступая в романе одновременно и как реальное лицо, и как рассказчик-повествователь. Диалогичность биографии Современные исследования диалога, получив импульс от исследований М.М. Бахтина, расширили свои горизонты до охвата новых жанров и модальностей диалога, его мультилингвальности, риторики, нарративных стратегий [24]. Через моделирование необычного текстового рисунка и языковой портрет центрального персонажа писатель показывает, как искреннее призвание Руфино Куэрво отвечало глубинным потребностям его души и в чем состоял его лексикографический подвиг, невероятный для одного человека. Приводя многочисленные письма Р. Куэрво в объеме от целых текстов до отдельных фрагментов, автор-повествователь осмысливает их содержание, стиль и отчасти полемизирует со своим героем. Так, он отмечает, что Куэрво избегал в письмах упоминания личных имен: si cuenta que ha ido a asistir a un amigo moribundo, no dice a cual amigo [8. P. 38] - ‘Если он рассказывает, что ходил навестить умирающего друга, то не говорит, какого именно’. Вступая на материале корреспонденции Куэрво в диалог с читателем, за счет современных аллюзий автор-повествователь констатирует её уникальность: El que no sepa del correo antiguo porque es de la era del email, no se meta a perseguir fantasmas que de pronto agarra un oso [8. P. 137] ‘Кто не разбирается в корреспонденции прошлого, потому что родился в эпоху электронной почты, пусть не ищет призраков, а то поймает медведя’. В письмах Р. Куэрво много этикетных аббревиатур, создающих исторический контекст письменной формы испанского речевого этикета XIX в., например S.s.s.q.b.s.m.: Su seguro servidor que besa su mano ‘Ваш покорный слуга, целующий Вашу руку’. Помимо констатации учтивости Куэрво, подобные этикетные формулы Ф. Вальехо расценивает как прообраз аббревиации в современном виртуальном общении [8. P. 209], тем самым расширяя хронотоп романа-биографии. Повествование не лишено критических соображений относительно героя; ср. бахтинское: « где он [автор] скептичен по отношению к жизни героя, там он может стать чистым художником» [13. С. 186]. К примеру, разделяя горе Р. Куэрво от утраты брата, автор говорит о его полном непонимании поэзии близко знакомого с О.С. Чеснокова 160 братьями знаменитого юного поэта Хосе Асунсьона Сильвы, покончившего жизнь самоубийством: Los versos obscenos no lo son, son tontos... [8. P. 91]. - ‘Непристойные стихи [Сильвы] таковыми не являются, они просто глупые’, добавляя, что в настоящее время одним из самых распространенных колумбийских ругательств стало слово gonorrea ‘триппер’, не только потерявшее в колумбийском узусе свое прямое значение (сравним нормативную кодификацию в современном словаре речи жителей Боготы [25. Р. 147]), а сама болезнь элементарно лечится [8. P. 91], что показывает шокирующий тон некоторых авторских рассуждений, апеллирующий к телесному «низу» для возвышения портретируемого персонажа. Подобные обобщения и оценки стиля писем присутствуют в отношении корреспондентов Р. Куэрво. Например, говоря о письмах любимого друга юности братьев, колумбийского филолога Рафаэля Помбо (1833-1912), автор комментирует, что его ненормативное употребление фамилии во множественном числе не нравилось Р. Куэрво: De las cartas de Pombo la primera dirigida a Rufino Jose y ya nunca mas a los “Cuervos” (con el apellido en plural, cosa que no le gustaba a don Rufino)... [8. P. 92] - ‘Из писем Помбо первое адресовано Руфино Хосе и уже никогда больше «Куэрвос», с фамилией во множественном числе, что не нравилось дону Руфино’. Сравним с авторской речью и нормативным употреблением фамилии во множественном числе: Pombo conocia a los Cuervo de toda la vida [8. P. 92] - ‘Помбо знал [братьев] Куэрво всю жизнь’. В оценке корреспонденции Р. Куэрво автор-повествователь создает неологизмы, например аллитерирующий с названием болезни osteitis ‘остеит’, ‘остоз’ авторский неологизм usteitis, обозначающий избыточное употребление местоимения вежливости usted / Вы, свойственное как учтивому и деликатному Р. Куэрво, так и его другу, колумбийскому писателю и дипломату Х.М. Торресу Кайседо (1830-1889), для писем которого автор создает характеристику-неологизм amiguitis [8. P. 210] - постоянное употребление лексемы amigo ‘друг’. Автор-повествователь вступает в диалог со своим героем, которого он обычно уважительно называет Don Rufino / Дон Руфино или по фамилии: Cuervo, когда речь идет о беспристрастном изложении событий: van veintinueve anos mas unos dias: es lo que vivid Cuervo sin regresar a Colombia [8. Р. 20] - ‘двадцать девять лет и несколько дней: вот сколько прожил Куэрво за пределами Колумбии’. В отдельных фрагментах текста, концентрирующих его пафос, герой упоминается в полной ономастической идентификации Rufino Jose Cuervo Urisarri. Сравним полную ономастическую идентификацию в рассуждении как о чуде факт прибытия из Парижа завещанных Колумбии книг Куэрво в Боготу и восприятие Р. Куэрво автором-атеистом как святого: Ah, con don Rufino jCreia no solo en Dios dividido en tres, sino tambien en buena voluntad de prdjimo y que le iban a hacer caso! Pues se lo hicieron. Colombia que tumba casas, parques, arboles, que atropella y mata sin respetar a los vivos le hizo caso a un muerto. He aqui el primer milagro de san Rufino Jose Cuervo Urisarri [8. Р. 23] - ‘Ах, дон Руфино! Вы верили не только в триединого Бога, но и в добрую волю ближнего и в то, «Зеркало для героя», или Художественная биография Р. Куэрво 161 что на Вас обратят внимание. Так и произошло! Колумбия, которая сносит дома, парки, деревья, нападает и убивает, не уважая живых, проявила уважение к мертвому. Вот оно, первое чудо святого Руфино Хосе Куэрво Урисарри’. Диалог с героем может стилизоваться под письменное этикетное общение за счет стереотипных конструкций форм обращения и одновременно нарушать этикет за счет перехода к обращению на «ты» и на снижено-разговорную тональность общения, в том числе в отношении религиозной сферы, что приближает героя и автора к читателю: Mi querido don Rufino: aqui el unico que canonizo soy yo, y el que decide si necesitaste o no de rezos para irte derechito a la Gloria de Dios donde hoy te encuentras, intercediendo por los que solicitamos tu intervencion en nuestro favor ante el Susodicho [5. Р. 39] - ‘Дорогой мой дон Руфино! Единственный, кто здесь канонизирует, это я. И я же решаю, нужны ли были тебе молитвы, чтобы прямехонько отправиться во Славу Божию, где ты сегодня и находишься, выступая за тех, кто просит тебя о посредничестве перед Вышеозначенным ’. Проявляя эмпатию скорби героя, похоронившего брата, автор скептически расценивает передачу племянникам имущества скончавшегося Анхеля и укоряет своего героя в непрактичности и даже глупости, используя сни-жено-разговорный глагол apendejarse [17. Р. 129 ] ‘вести себя по-дурацки’: Llore, si quiere, por Angel, don Rufino, pero no se empendeje [8. Р. 186] -‘Плачьте, если хотите, по Анхелю, дон Руфино, но не становитесь идиотом’, и снижено-разговорное однокоренное существительное pendejez ‘идиотизм’, ‘глупость’: Pero usted, por nobleza o pendejez (que se dan la mano) les dio a sus sobrinos, a los hijos de Luis Maria, la parte que por ley les tocaba del tio intestado pero no por justicia [8. Р. 187] - ‘Но Вы, из-за порядочности или глупости, которые всегда идут рука об руку, дали своим племянникам, детям Луиса Марии, то, что им доставалось от не оставившего завещания дяди по закону, но не по справедливости’. Диалог перерастает в полилог, когда автор начинает обращаться к адресатам и адресантам переписки Куэрво. Яркий пример - ответ на философский и одновременно очень личный вопрос, который звучит в письме Куэрво к его близкому другу, колумбийскому математику Льерасу: “U. que tiene hijos a quienes tanto ha querido, vivira en ellos siempre; pero quien es solo ;en quien confiara para el carino postumo? " En mi, don Rufino, sen quien mas? [8. Р. 173] - ‘Вы, у кого есть горячо любимые дети, будете вечно жить в них. А если человек один, кто будет любить его после смерти? Кто, как не я, дон Руфино?’. В полилоге голос автора может однозначно звучать снижено-грубо, как в обращении к перепутавшему название «Критических заметок о речи боготинцев» чилийскому политику и адвокату Амбросио Монту (18301899): Y no eran “Apuntamientos" sino “Apuntaciones", mapuche estupido [8. Р. 211] - ‘И это были не «Замечания», а «Заметки», тупой мапуче! ’, где ма-пуче - название коренного индейского населения Чили. Текст изобилует глаголами в первом лице единственного числа и таким образом явно выраженной автокоммуникацией, диффузной в эстетике романа-биографии в плане отнесения к жанру дневника или диалога с чита- О.С. Чеснокова 162 телем, как, например, в контекстах ввода персонажей: Al loco Jose Marla Torres Caicedo ya lo presente [8. Р. 209] - ‘Сумасшедшего Хосе Мария Торреса Кайседо я уже представил’. В плане автокоммуникации просматривается реальная позиция Ф. Вальехо как антинаталиста и защитника животных: jAh con don Rufino, dejandoles su plata a los pobres! Los pobres son unos hijueputas que lo unico que hacen es pedir y reproducirse [8. Р. 39] - ‘Ах, дон Руфино! Оставить деньги бедным! Да бедняки - это сукины дети, которые единственное, что делают, это клянчат и рожают’; Defensor como soy de los animales y del derecho del hombre a no nacer, tambien defiendo a los muertos de los atropellos de los vivos [8. Р. 185] - ‘Так же, как я выступаю в защиту животных и защищаю право человека не рождаться, я защищаю мертвых от посягательств живущих’. Таким образом, диалогичность в диапазоне от автокоммуникации до полилога также составляет характерологическую черту романа-биографии. Если руководствоваться высказыванием Умберто Эко: «...найти код -это и значит теоретически постулировать его» [26. С. 66], то комплексный филологический анализ данного текста позволяет, на наш взгляд, выделить в нём несколько ведущих семиотических кодов: языковая и историческая личность Руфино Куэрво, его профессиональное окружение, главный труд жизни Р. Куэрво - «Словарь сочетаемости и управления испанского языка». Важная роль в семиотике романа-биографии принадлежит интертекстуальности, подразумевающей «текстуальную интеракцию, которая происходит внутри отдельного текста» [27. С. 48]. Языковая и историческая личность Руфино Куэрво Языковые средства описания личности Р. Куэрво в изобилии включают прилагательные оценки, например modesto y delicado [8. P. 29] ‘скромный и деликатный’, escrupuloso ‘внимательный к деталям ’, intachable ‘безукоризненный’ [8. Р. 315], escrupuloso hasta ser maniatico [8. P. 234] ‘дотошный до маниакальности’; абстрактные существительные: una pureza absoluta [8. P. 34] ‘абсолютная чистота’, honradez personal [8. P. 143] ‘порядочность’, religiosidady modestia [8. P. 234] ‘религиозность и скромность’. Повествователь приводит многочисленные хвалебные характеристики Р. Куэрво со стороны его коллег, особенно после выхода в свет «Словаря сочетаемости»: el maestro venerado de filologla espanola [8. Р. 138] ‘обожаемый учитель испанистики’; principe incomparable de la filologla hispanica [8. Р. 138] ‘несравненный принц испанистики’; ilustre colombiano [8. Р. 206] ‘выдающийся колумбиец’; el ilustre filologo bogotano [8. Р. 211] ‘выдающийся филолог из Боготы’, maxima autoridad en materia de filologla espanola [8. Р. 243] ‘высший авторитет в испанской филологии’. Подчеркивая холодность характера и необщительность французского романиста Мореля-Фасио, автор цитирует фрагмент его пламенной статьи-некролога о смерти Р. Куэрво: Es muy honroso para la America del Sur, y en particular para «Зеркало для героя», или Художественная биография Р. Куэрво 163 Colombia, que uno de sus hijos sea el encargado de volver a ensenar a la antigua madre patria la historia de su lengua [8. Р. 138] - ‘Для Южной Америки и особенно для Колумбии очень почетно, что один из ее сыновей облечен миссией вновь научить родину-мать истории своего языка’. В тексте романа многократно подчеркивается необыкновенное чувство языка Р. Куэрво, а самого ученого автор называет «первым филологом, изучавшим испанский язык»: exceptuando a don Rufino, que es el primer filologo de este idioma: el primero en el tiempo y el mas grande [8. P. 126] -‘за исключением дона Руфино, являющегося первым филологом в области испанского языка: первым по времени и смым великим’; Filologos como don Rufino imbuidos del amor a este idioma [8. P. 141] - ‘филологи, как дон Руфино, наполненные любовью к этому [испанскому] языку’; Nadie en los mil anos de este idioma - ni Nebrija, ni Salva, ni Bello - ha tenido un sentido de gramatica mas fino que td [8. P. 216]. - Никто за тысячелетнюю историю этого язка: ни Небриха, ни Сальва, ни Бельо - не имел такого тонкого чувства грамматики, как ты’. В приводимом в тексте романа фрагменте письма, сопровождающего отправку по почте первого издания «Словаря сочетаемости и управления испанского языка», читатель слышит мнение самого Р. Куэрво о своем предназначении: ...habiendo sido mi designio estudiar la vida de nuestra lengua desde sus origenes [8. P. 229] ‘... моё предназначение -изучение жизни нашего языка от самых его истоков ’. Много строк посвящено необыкновенной дружбе братьев Куэрво: Su dnica preocupacion era que su hermano, al que adoraba y cuidaba como madre, no tuviera preocupaciones y si la paz monacal necesaria para sus trabajos [8. P. 123] ‘Его [Анхеля] единственной заботой было, чтобы его брат, которого он обожал и о котором заботился, как мать, не имел бы никаких забот, а имел бы монашеский покой, необходимый для работы’. Текстовый орнамент из конкретных биографических фактов, их оценки, нередко в форме диалога, перерастающий в рассуждения о языке на грани парадоксальности, регулярен и при создании образа Р. Куэрво. Так, говоря о смерти Анхеля Куэрво, автор-повествователь задается вопросом, вступая в диалог с самим собой и с читателем, почему в испанском языке нет слова, обозначающего человека, потерявшего брата, и делает гиперболически-парадоксальный вывод о бедности испанского языка, что передает страдания Руфино Куэрво от смерти горячо любимого брата: Cuando un nino pierde a los padres, en espanol se dice que quedo “huerfano”. /Ycomo se dice cuando un hermano pierde a un hermano? No hay palabra. Este es un idioma pauperrimo [8. P. 34] ‘Когда ребенок теряет родителей, по-испански его называют huerfano «сирота». А когда брат теряет брата? Нет для этого слова. Испанский язык чрезвычайно скуден’. Все события жизни Куэрво, в том числе воображаемые действия, например молитвы, сопровождаются авторской оценкой, авторскими эмоциями или констатацией собственного жизненного опыта. Если автор постоянно подчеркивает набожность своего героя, он пропускает этот факт через личностный опыт: Que Cuervo iba a misa diaria lo he oido desde nino [8. О.С. Чеснокова 164 P. 119] - ‘То, что Куэрво ежедневно ходил на мессу, я слышал с детства’; Cada vez que don Rufino le pedia algo a Dios, no le salia. Pero no aprendia. Era mas terco y empecinado que mi abuelo materno Leonidas Rendon [8. Р. 138] - Каждый раз, когда дон Руфино просил что-то у Господа, у него ничего не получалось. Но это его ничему не учило. Он был более упрямый и упертый, чем мой дедушка по материнской линии Леонидас Рендон’. Общеизвестно, что Р. Куэрво получил не университетское, а лишь домашнее образование [28. С. 75]. Ф. Вальехо, констатируя этот факт, с горечью добавляет тщетность преподавательских усилий Р. Куэрво, контактно располагая конверсивы aprender ‘изучать’ - ensenar ‘преподавать’: Lo que aprendio Cuervo lo aprendio solo. Y lo que enseno se lo llevo el viento [8. P. 60] - “Все, чему научился Куэрво, он научился сам. А то, чему научил он, унес ветер ’. С той же горечью автор говорит о нежелании своих соотечественников постигать науку: A cien anos de su muerte siguen sin querer aprender. De nada sirvio su ejemplo [8. P. 143] - “Спустя сто лет после его смерти [колумбийцы] не проявляют желания учиться. Ничему не научил их пример Куэрво’. Все словесные характеристики героя сводятся, на наш взгляд, к лексеме santo ‘святой’ в её многочисленных реализациях в тексте романа: Aleman aprendio. Lo que es la vida no, pues _ fue un santo y los santos practicamente no viven [8. P. 57] - ‘Немецкий Куэрво выучил. А вот что такое жизнь, нет, потому что он был святой, а святые не живут практически’; Yo a Cuervo y a su Bello los quiero. Son santos [8. P. 67]. -’Я люблю Куэрво и его Бельо. Они святые’. Святость дона Руфино автор противопоставляет прагматизму его отца-политика, внося сарказм за счет разговорной лексемы papa ’папа’ и ее противопоставления лексеме santo ‘святой’: En cuanto al Diccionario biografico de Cortes, confundian ahi a Rufino Cuervo Barreto, el vicepresidente, el papa, con Rufino Jose Cuervo Urisarri, el santo [8. P. 155] - Что касается «Биографического словаря Кортеса», то люди путали вице-президента, Руфино Куэрво Баррето, папу, с Руфино Хосе Куэрво Урисарри, святым’. Интересно, что юмористическая «деканонизация» персонажа, а точнее, его приближение к повседневной жизни читателя происходит констатацией с детства любви Р. Куэрво мяса [8. P. 206], что в структуре текста воспринимается как добрый юмор. Себя самого автор представляет как агиографа, называя Куэрво mi santo ‘мой святой’ или, отождествляя себя с колумбийцами или с читателями своего текста, nuestro santo ‘наш святой’. Стиль работы Куэрво над текстом включал постоянные изменения и правки уже сданной в верстку работы. И, как и во всех фрагментах своего романа, автор сопровождает этот факт личностно окрашенным комментарием, на этот раз саркастическим и в то же время сочувственным: La mania de cambiar y corregir un libro mientras lo imprimian le quedo de por vida. Es mas, de edicion en edicion siguio corrigiendo las Apuntaciones y modificandolas hasta el dia en que, por_ fin mi senora Muerte le puso punto _ final a la pesadilla [8. P. 47] - ‘Мания изменять и исправлять книгу, пока она была в печати, осталась у него на всю жизнь. Более того, от издания к изданию [Куэрво] продолжал проверять «Заметки» и вносить в них измене-«Зеркало для героя», или Художественная биография Р. Куэрво 165 ния до тех пор, пока Госпожа Смерть не положила конец мучениям’. Писатель подчеркивает чистоту и аскезу братьев Куэрво, их юношескую предприимчивость при организации пивоварни в Боготе и одновременно наивность. Веру Куэрво в авторитет сенаторов он, например, обесценивает трудным для перевода сарказмом, строящимся на латиноамериканской омофонии существительных senador ‘сенатор’ - cenador ‘ужинающий, любитель поужинать’: Don Rufino, no eran “senadores” con ese que no existen: eran cenadores con ce [8. P. 167]. - ‘Дон Руфино, это были не сенаторы, а любители хорошего ужина ’. Эмпатия жизненным событиям Р. Куэрво, преклонение писателя перед его личностью также образуют одну из характерологических черт текста: A mi me acompana desde nino, tal y como me acompana este idioma [8. P.378] - ‘ Куэрво со мной с детства, так же как и мой родной язык’. Профессиональное окружение Руфино Куэрво Текст изобилует упоминаниями реальных лиц, с которыми был знаком, встречался, дружил и сотрудничал Р. Куэрво, что создает исторический код текста: это колумбийский лингвист Эсекьель Урикоэчеа (1834-1880), оказавший огромное влияние на Куэрво; выдающийся немецкий лингвист, специалист по компаративистике Гуго Шухардт (1842-1927), с которым Куэрво поддерживал переписку в течение 29 лет; родившийся в Москве филолог-романист Борис де Танненберг (1864-1914), преданный друг Куэрво до самых последних дней его жизни и автор некролога Cuervo intimo «Мой Куэрво», в 1911 г. опубликованного как статья в журнале Bulletin Hispanique; французские испанисты Альфред Морель-Фасио (1850-1924), первым во Франции написавший о Р. Куэрво, и Раймонд Фульш-Дельбоск (1864-1929); итальянский полиглот и санскритолог Эмилио Теза (18311912); колумбийский математик и инженер Луис Мария Льерас (1842-1885); чилийский политик, историк и грамматист Мигель Луис Амунатеги (1828- 1888); испанский писатель и филолог Хуан Эухенио Артсенбуч (1806-1880) и мн. др. Факт, что Р. Куэрво, владевший многими языками, отвечал своим многочисленным корреспондентам на родном испанском языке, автор расценивает как знак особо бережного отношения к языку. Рассуждения Ф. Вальехо об испанском языке Художественное пространство романа интертекстуально насыщено фактами из истории испанского языка, в частности языка сефардов, многочисленными примерами варьирования испанского языка в пространстве и времени, в том числе примерами стилистического варьирования, что лингвистически выделяет образ Р. Куэрво и расширяет хронотоп текста. Собственные рассуждения Ф. Вальехо о современном состоянии испанского языка, его тонкие наблюдения над особенностями языкового узуса различных стран, в первую очередь Колумбии, Мексики (Вальехо имеет мекси- О.С. Чеснокова 166 канское гражданство), Испании, олицетворение языка, в котором одним из наиболее частотных прилагательных оказывается caprichoso ‘капризный’, сравнение языка с рекой показывают постоянные колебания живого языка между хаосом и упорядоченностью и вполне могут стать учебными материалами в университетском преподавании испанского языка и профессионального перевода. Именно значимость этого романа для лингвистов-испанистов и культурологов справедливо подчеркивает в своей рецензии Амелия Ройо [10. Р. 264]. К примеру, Вальехо говорит о существовании loistas и leistas - важной черте грамматического варьирования испанского языка, о стилистическом расслоении лексики и территориальном варьировании: “chamaco ”, por ejemplo, es una palabra del espanol coloquial mexicano, del que se habla en Mexico en vida diaria; “deliberadamente ” en cambio es una palabra culta, literaria, usada en todo el ambito de la lengua; y “casa” pertenece tanto al idioma hablado como al escrito [8. P. 218] -‘Например, сЬашасо «ребенок» - разговорный мексиканизм, deliberadamente «умышленно» - это книжное слово, а слово casa «дом» принадлежит как устной, так и письменной речи’. Рассуждения о современном узусе строятся на конкретных примерах, за которыми обычно следует эмоционально-оценочный вывод; ср. междометие jbestias! ‘черт возьми’ в следующем контексте: Todos decimos: “firma ante mi”, sin el “por”. No somos los espanoles que dicen “Voy a por el libro”. Debe ser “voy por el libro”, sin “a”, jbestias! [8. Р. 14] - ‘Мы все говорим: «подписывает в моем присутствии», без предлога por. Мы не испанцы, которые говорят “Voy a por el libro”. Должно быть “voy por el libro”, без “a”, черт возьми! ’. В заметках об узусе автор нередко вступает в полемику со своим героем. Рассматривая материал «Критических заметок», переписку Р. Куэрво с испанским писателем и филологом Хуаном Эухенио Артсенбучем (1806-1880) и обсуждение ими ошибок, грамматист Ф. Вальехо делает свой беспристрастный вывод об ошибках Р. Куэрво и Х.Э. Артсенбуча в отношении изменения нормы: Hay errores que lo parecen pero que no lo son. Son la lengua [8. P. 49] - ‘Есть ошибки, которые кажутся таковыми, но в действительности ими не являются. Это язык’. Писатель много рассуждает о варьировании языка: jComo cambian con el tiempo los idiomas! Y tambien se fagocitan unos a otros [8. P. 156] - ‘Как изменяются языки со временем! И одни поглощают другие’; La historia de un idioma es la de sus caprichos [8. P. 273] - ‘История языка - это история его капризов’. Реальная позиция Вальехо как защитника чистоты испанского языка просматривается в критике притока в испанский язык англицизмов: Hoy el espanol no es mas que un adefesio anglicado [8. P. 274] - ‘Сегодня испанский язык - это не более, чем англизированная несуразность’. «Словарь сочетаемости и управления испанского языка». Ф. Вальехо детально реконструирует историографический контекст кульминации филологической деятельности Р. Куэрво, которой стал «Словарь сочетаемости и управления испанского языка» (Diccionario de construccion y regimen de la lengua castellana). Работе Р. Куэрво над словарем, которая продлилась два-«Зеркало для героя», или Художественная биография Р. Куэрво 167 дцать один год, предшествовала Грамматика латинского языка для испаноговорящих, написанная вместе с Мигелем Каро, когда, как подчеркивает писатель, Р. Куэрво было всего двадцать два года, а М. Каро - двадцать три [8. Р. 46]. Из истории испанской лексикографии известно, что на момент замысла Р. Куэрво создания «Словаря сочетаемости» Испанская королевская академия выпускала новые издания Академического словаря, которые вызывали критическую оценку в отношении помет, использования латинских названий и собственно дефиниций, поскольку за пределами лексикографического описания полностью оставалась сочетаемость слов. По существу, «Словарь сочетаемости» Р. Куэрво стал прорывом в лексикографии как опыт исторического словаря и одновременно словаря сочетаемости [28. С. 76-78]. Ф. Вальехо осмысливает научный подвиг Куэрво, подчеркивая колоссальный труд ученого: El Diccionario de Cuervo era unico: las monografias de las palabras que presentaban alguna peculiaridad sintactica, como son todas las preposiciones y los verbos y adjetivos que las rigen. Con el intentaba una obra de malabarismo cientifico: volver al diccionario gramatica y a la gramatica diccionario. Y lo logro. Los enterro a ambos. Y es que al idioma no lo apresa nadie, es un rio que se va [5. P. 115-116] - ‘Словарь Куэрво уникален, это монографические описания слов, имеющих синтаксические особенности, каковыми являются все предлоги, а также глаголы и прилагательные, которые ими управляют. Своим словарем Куэрво начинал работу научного фокусника: вернуть словарю грамматику, а грамматике - словарь. И у него это получилось. Он похоронил их

Скачать электронную версию публикации