Factors of the formation of the literary process in the sociocommunicative space of the Siberian transborder region (lat.pdf Непрекращающийся научный интерес к литературному процессу Сибири вообще и конца XVIII-XIX в. как его важнейшего переходного этапа, в частности, открыл многие новые страницы, показывающие его масштаб. Сегодня можно констатировать, что многие его грани осмыслены и документально конкретизированы1. Это позволяет ставить новые проблемы. Одной из важнейших является рассмотрение факторов формирования литературного процесса Сибири указанного периода как сложного социокультурного феномена c применением междисциплинарного подхода, что актуально не только для обобщения накопленных знаний об объекте исследования, но и для понимания литературного процесса региона, с одной стороны, как структурной самодостаточности, в ее становлении и обособлении от окружающей неоднородной системы, формировании свойственных ей способов идентификации, а с другой - в ее связях с однородными элементами гетерогенной системы, в которую она входит. Конкретизируя объект исследования, обратимся к заявленной проблеме с учетом культурного ландшафта, в рамках которого сибирский литературный процесс формировался в указанное время2. Понимаемый как «система способов репрезентации, структурирования и символизирования окружающей среды» [24. Р. 1], сибирский культурный ландшафт XVIII-XIX в. окончательно утратил свою монолитность в результате заселения Сибири народами из Центральной России. Он позиционировался и представлялся его обитателям социокоммуникативным пространством транс-граничья, развиваясь в регионах со срединным геополитическим положением, население, история, экономика, политика, культура, язык и литература которых складывались в результате внешних и внутренних переселений, разного рода контактов пришлых этносов, этносов индигенных и пришлых и индигенных этносов. Это было пространство постоянных и разнообразных трансферов сибирского / общерусского, своего / чужого. Предлагаемый подход позволяет рассмотреть литературное развитие региона как процесс, движимый разными формами и механизмами внешних и внутренних взаимодействий: от освоения чужого (в разных формах, на разных уровнях - социальных и государственных институтов Центральной 1 Вышли в свет обобщающие труды («Очерки русской литературы Сибири» /гл. ред. А.П. Окладников, В.Г. Одиноков и др., монографии Н.В. Серебренникова, К.В. Анисимова, С.А. Комарова, Б.Ф. Егорова, Н.В. Моравского, А.В. Горшенина [1-6] и др.), а также серия научных сборников ([7-10]), ряд библиографических указателей сибирских писателей (составители: Н.Н. Яновский, Т.А. Воробьева, В.П. Трушкин, Р.Ц. Бадма-доржиева, Е.Д. Немаева и др. [11-15]). Отметим и исследования Е.И. Дергачевой-Скоп, Е.К. Ромодановской, Ю.С. Постнова, Л.П. Якимовой, К.В. Анисимова, М.А. Кухар [1622] и др., посвященные литературному процессу Сибири отдельных периодов развития литературного процесса Сибири. 2 В данной статье мы не касаемся дискуссии, открытой еще в начале XIX в. и продолжающейся до сих пор, относительно понимания самого понятия «сибирская литература», его границ. Историю этого вопроса см.: [6, 23]. 164 Айзикова И.А. Факторы формирования литературного процесса России и Сибири, внутренних институциональных и культурных связей региона и внутрилитературных закономерностей) до соперничества (его мы видим, например, в области концепций сибирской литературы и ее развития, о чем будет сказано ниже). Исходя из общепринятого представления о литературе как системе, развитие которой, с одной стороны, социально обусловлено, а с другой - определяется имманентными закономерностями, Ю.Б. Борев называет важнейшей категорией, позволяющей понять литературный процесс и обобщенно описать его составляющие элементы, «художественные взаимодействия» [25. С. 3], имея в виду собственно художественные взаимодействия литературы как внутренние факторы ее развития, а также ее корреляции с социальными полями как внешние факторы формирования литературного процесса. Их осмысление в типологическом аспекте и является научной проблемой, предметом данного исследования, выводя его к установлению и детализации корреляционных зависимостей процессов формирования и функционирования культурного и языкового ландшафта региона. В первую очередь отметим, что литературный процесс сибирского региона рассматриваемого периода, существовавший в активно конструируемом нормативными и властными институтами пространстве постоянно движущихся границ, столь же активно приобретал ключевые характеристики трансграничной территории. Прежде всего, в связи с этим следует говорить о его много-слойности, факторами формирования которой стали внутрилитературные и институциональные взаимодействия литератур Центральной России и Сибири. Так, например, сибирский фольклор расслаивается на творчество коренных народов Сибири, которое, в свою очередь, само функционально начинает расслаиваться в конце XVIII - XIX в.1, и русский фольклор, закреплявшийся в Сибири вместе с укоренением на этой земле переселенцев из Центральной России. На сибирский фольклор (а точнее, на взаимодействующие на разных уровнях уже в силу общих особенностей мифологического сознания, лежащего в основе устного народного творчества, инородческий и русский фольклор, представлявшие при этом специфические жанрово-тематические картины миры) наслаивались собственно литературные общерусские традиции, занимавшие доминирующую позицию в словесности региона, и особенности создававшейся под очевидным влиянием литературы Центральной России литературы сибирских авторов. Отмечая многослойность литературного процесса Сибири, важно принять во внимание объем общерусской литературы, кото- 1 Кроме передачи мифологического сознания инородцев, оно становится объектом научного собирания, записи и осмысления «пришлыми» сибиряками (здесь нужно, прежде всего, указать на деятельность Г.Н. Потанина, фольклориста К.Д. Логиновско-го, священника и члена Восточно-Сибирского отдела Российского географического общества Н.И. Затопляева, этнографа-бурятоведа И.А. Подгорбунского, фольклориста А.В. Анохина, бурятского учителя Ш.Б. Базарова, помогавшего Потанину в собирании фольклора, миссионера В.И. Вербицкого, педагога, этнографа М.Н. Хангалова - см. об этом в исследованиях Н.Р. Ойноткиновой, А.П. Казаркина, Е.В. Масяйкиной, Д.А. Носова, И.А. Маласхановой [26-34] и др. 165 Литературоведение /Literature studies рый был доступен читателям и авторам-сибирякам благодаря таким каналам, как сибирские книжные магазины и лавки, библиотеки и сибирская периодика, нередко размещавшая на своих страницах перепечатки сочинений писателей Центральной России (см. об этом [35-37]). Необходимо учитывать и роль переводной литературы в развитии литературного процесса Сибири указанного периода, которая чаще всего входила в сибирский культурный ландшафт благодаря столичным переводчикам (см., например, [38-40], а также статьи Н.Е. Никоновой, В.Н. Горенинцевой, В.Ю. Родченко, Ю.С. Серягиной и др. в [41]). Если обратиться к типологии форм собственно художественных взаимодействий двух рассматриваемых литературных процессов, следует, прежде всего, указать на то, что они наблюдаются на разных уровнях. Взаимодействия возникали на уровне отдельных произведений. Приведем самые яркие примеры такого типа взаимодействия. Это - роман В.В. Курицына (Не-Крестовского) «Томские трущобы», уходящий корнями своей эстетики и поэтики в романтические традиции Э. Сю и в традиции популярного русского беллетриста В.В. Крестовского, переосмыслившего западного предшественника [42]. Здесь же можно указать на роман И.А. Кущевского, первого романиста-сибиряка, «Николай Негорев, или Благополучный россиянин», который советский литературовед Н.И. Пруц-ков вставляет в парадигму русского романа о «новых людях», сближая его с романом Н.Г. Чернышевского «Что делать?». Роман Кущевского, указывает В.А. Доманский, как самобытное явление долгое время практически не прочитывался, а рассматривался лишь в контексте демократической русской беллетристики - повестей Н.Ф. Бажина, В.А. Слепцова, романов Н.А. Благовещенского, А.Г. Шеллера-Михайлова, И.В. Федорова-Омулевского, Д.Л. Мордовцева (см. [43. С. 52]). Выделяются внутренние взаимодействия сибирской и общерусской литератур конца XVIII - XIX в., происходившие на уровне художественных методов. Так, исследователи С.В. Мельникова и Е.В. Жданова отмечают, что поэтические произведения православного восточносибирского духовенства показывают знакомство авторов с техникой силлабического стихосложения и традициями барочной поэзии [44]. Об актуальности наследия сентиментализма для П.И. Небольсина пишет К.В. Анисимов, усматривая тенденцию взаимодействия сентиментальной стилистики и проблемы национальной консолидации в повествовательной поэтике травелогов сибирского автора [45]. Характерным было и взаимодействие рассматриваемых литературных процессов на уровне традиций разных художественных школ. Например, С. В. Мельникова и Е.В. Жданова утверждают, что священник Роман Алексеев в своих ученических стихах следует традиции переложения псалмов, имеющей в русской литературе собственную богатую историю [44. С. 7]. Исследователи творчества Н. И. Наумова, от А. М. Скабичевского, Г. В. Плеханова и кончая учеными XX-XXI вв. - И.Н. Кубиков, Л.Г. Беспалова, С.Е. Кожевников, Е.Г. Новикова, Н.В. Серебренников, В.А. Пржигоцкий, - рассматривают его как очевидного приверженца народнической беллетристики. 166 Айзикова И.А. Факторы формирования литературного процесса Назовем также примеры взаимодействия сибирского и общерусского литературных процессов указанного периода на уровне принципов отражения действительности в художественном произведении. Так, принцип историзма в сибирскую литературу входил благодаря творческим усилиям П.А. Словцова, Г.И. Спасского, П.И. Небольсина, находившихся (каждый, разумеется, по-разному) под влиянием «Истории государства Российского» Н.М. Карамзина, успешно реализовавшего вхождение исторического материала, проблем и т.д. в художественное повествование. Выделим также типизацию и идеализацию, характерные для определенных этапов развития русского литературного процесса, как самые востребованные в сибирской литературе конца XVIII - XIX в. принципы создания художественных образов. Присущая сибирским текстам мифологизация коррелировала с общерусской романтической символизацией сибирского ландшафта. Одним из самых частотных типов взаимодействия рассматриваемых литературных процессов являлись взаимодействия на уровне жанровых систем. Можно указать как на репрезентативные примеры на жанровую систему общерусской духовной литературы, которая полностью перешла в сибирскую духовную литературу; на один из самых востребованных в Сибири конца XVIII - XIX в. жанр очерка, формировавшийся и в общих жанровых чертах, и в палитре жанровых модификаций под влиянием сочинений русских очеркистов. Обратимся, для примера, и к «Училищу любви» П.П. Сумарокова, которое, являясь переводным произведением, представляет собой ту же жанровую модель, что и «англинские» повести конца XVIII в., перешедшую в русские оригинальные романы этого же времени. Примеры можно продолжать. Выделим еще один показательный уровень внутреннего взаимодействия интересующих нас процессов - понимание литературы как вида искусства и связанные с этим концепции развития сибирской литературы. Самыми показательными являются теории областников, базирующиеся на «соображениях о сибирской этничности»1. С одной стороны, в них декларируется отсутствие литературы в Сибири («сибирской литературы еще нет, - пишет Г.Н. Потанин, - она вся в будущем, а пока она только заклю- 1 О различиях этих «соображений» у Г.Н. Потанина и Н.М. Ядринцева пишут К.В. Анисимов и А.И. Разувалова: «если... Г.Н. Потанин, в общем, не преувеличивал этнографическую оригинальность русского сибиряка, предпочитая говорить о влиянии на него естественно-природных условий, а также о взаимодействии Востока и Запада. то Ядринцев, заимствовав многое из радикальных статей А.П. Щапова, создал концепцию жителя Сибири, отличающегося рядом своих главных черт от русского из европейской части страны. Тяготение к индивидуализации и контртрадиционализму отразилось в опыте концептуализации сибирского “типа” весьма явственно. Общеизвестно, что в глазах Ядринцева “народно-областной тип” был продуктом метисации. Гораздо важнее, что из этого сравнительно нейтрального тезиса делался политический вывод: новый этнографический тип не столько наследовал черты своих прародителей, сколько ликвидировал их: перемешав в новой комбинации, отвергнув традиции прошлого, он выступал в качестве материала для экспериментов, обращенных в будущее» [46. С. 80]. 167 Литературоведение /Literature studies чается в его (Н.М. Ядринцева. - И.А.) письмах ко мне» [47. С. 196]) и новый подход к формированию и развитию сибирского литературного процесса как особого, регионального. В статьях Потанина и Ядринцева его идентификация осуществляется исключительно через идеи своеобразия социально-исторического развития края, а также через соизмерение с идеей неразрывной связи с Сибирью, с мыслью о высоком служении ее культурному и духовному росту. Идентификация сибирского писателя через традиционные характеристики литератора как художника слова, признанного писательским и читательским сообществом, литературной критикой, получающего материальное вознаграждение за свое творчество, входящего в профессиональные объединения, проводится по принципу «от противного» или вообще не проводится. С другой стороны, одним из самых популярных русских клише конца XIX в., поддержанным Потаниным, является модель литературы и ее развития, сконструированная в общерусской литературе на идеях народничества: «...на сибирской почве может обильно развиться тот род беллетристики, который посвящен описанию народного быта» [48. С. 19]. Потанин строит свое представление о сибирском литературном процессе на фундаментальной в народнической системе взглядов идее о сближении интеллигенции, в частности писательского корпуса, с народом в стремлении найти и сохранить свои корни, осознать свое место в мире, сформировать на этой основе самобытную сибирскую литературу, призванную сберечь и приумножить своеобычность края. Основой формирования и развития сибирской литературы он считает внимание к «простонародному быту», «верное изображение крестьянской жизни» [48. С. 33], дорогу к которому проложили сибирским авторам писатели Европейской России, в первую очередь Г.И. Успенский, Н.В. Шелгунов, К.М. Станюкович. Н.М. Ядринцев в статье «Судьбы сибирской печати» 1875 г., демонстрирующей, по мнению исследователей, особую ступень в осмыслении литературного процесса Сибири [49. С. 49], как и Потанин, отталкивается от мысли о своеобразии общественной жизни Сибири и утверждает, что только местный автор, живущий одной жизнью со своим краем, «трепещущий его пульсом, разделяющий его горе и радости» [50. С. 79], отдающий сознательное предпочтение местным вопросам перед общими, может способствовать» продвижению края и развитию литературы в нем. Ближайшую задачу местного авторского корпуса Ядринцев видит в приучении «публики к печати», в воспитании «людей полуграмотных и общества с бедными вкусами» (в связи с этим деятельность и творчество сибирского писателя сравниваются со «скромной народной школой» [Там же. С. 80]), а с другой стороны, в обретении сибирской литературой своего языка, своего «слова», своего предмета изображения, что не является, по мнению автора, «ни случайностью, ни модой..., а только естественным последствием исторического и органического развития нашей литературы» [51. С. 33, 34, 37]. Опираясь на критерии типологизации текстов Ю.Б. Борева, отметим, что по своему характеру художественные взаимодействия сибирского и общерусского литературных процессов могут подразделяться на сильные и 168 Айзикова И.А. Факторы формирования литературного процесса слабые. Прежде всего, речь в отношении сибирской литературы конца XVIII -XIX в. должна идти об одном из самых распространенных в ней типов слабого художественного взаимодействия - рассредоточении. Сибирские писатели, с одной стороны, не создавали себе «высоких образцов» из творчества какого-нибудь одного крупного русского автора, но при этом влияние общерусской литературы как бы растворяется в сибирском литературном процессе, реализуясь на разных его уровнях в формах как отталкивания, так и притяжения к общерусской традиции, что было показано нами выше. Если говорить о взаимодействиях внутри сибирского литературного процесса, то следует подчеркнуть, что в указанный период в нем также не было фигуры, которая бы являлась «образцом» для остальных писателей края. Время крупных художников в Сибири еще не настало. В этом плане весьма показательны конволюты томского библиофила Г.К. Тюменцева, представляющие картину литературного процесса Сибири в целом. Так, в коллекции Тюменцева широко представлено творчество сибирского представителя народнической беллетристики, томича Н.И. Наумова, одного из крупнейших представителей сибирского литературного процесса XIX в. Отдельное издание его повести «Паутина», выпущенное в Петербурге в 1888 г. типографией М.М. Стасюлевича, вплетено в конволют № 104, в состав которого, кроме него, вошли издание «народной комедии из сибирской жизни в 3-х действиях» В.М. Михеева «По хорошей веревочке (По хорошей дорожке)», подготовленное типографией И.Д. Сытина в 1889 г., отчеты Томского благотворительного общества за 1888 г., Владивостокской городской управы за 1884 г., «очерки из быта самоедов» «Ильдиа» Л. Симоновой (издание журнала «Родник», выпущено петербургской типографией газеты «Новости», 1886). Еще одна повесть Наумова «Деревенский торгаш (предпраздничные сцены)», также в журнальной публикации (Дело. 1871. № 4), с посвящением Е.А. Петровой, входит в состав конволюта № 10. Кроме сочинения Наумова, в него вшиты «Память праведного (Иннокентия) с Похвалами»; «Речь перед началом молебствия, при открытии Миссионерского общества, произнесенная инспектором С. Петербургской Д. Академии Архимандритом Владимиром, назначенным в должность начальника Алтайской духовной миссии 21 ноября 1865 г.»; «Путешествие по Томской губернии великого князя Владимира Александровича»; исторический очерк «Камчатские школы с 1745 по 1783 год» (приложение к № 26 «Сибирской газеты» за 1882 г.), перепечатка из «Русского вестника» фрагмента автобиографических заметок К. Золотилова «Сибирская тайга», очерки Н. Кострова, «Арестантские дети» К. Никифорова - публикация из «Особого приложения» к газете «Сибирь», фрагмент очерков Н. Шелгунова «Сибирь по большой дороге», опубликованный в «Русском слове», «Исправительное значение русской ссылки» Н.М. Ядринцева и др. Тюменцевская коллекция сочинений Д.Н. Мамина-Сибиряка так же, как и сочинения Н.И. Наумова, распределена владельцем по конволютам. В конволют № 62 вшиты две публикации: «Дешевка (Из летних экскурсий 169 Литературоведение /Literature studies по Уралу)» и «Последняя веточка. Из старообрядческих мотивов». Интересен контекст конволюта, в котором по воле владельца оказались названные публикации Мамина-Сибиряка. Конволют открывается майским выпуском 1791 г. первого сибирского журнала «Иртыш, превращающийся в Иппо-крену». Кроме того, в него вошли «роман-хроника из времен завоевания туркестанского края» Н.Д. Ильина «В новом краю», извлеченный из «Книжек “Недели”», два стихотворения С.Я. Надсона - «Жизнь» и «Страничка прошлого», стихотворение П.И. Вейнберга «Я лесом прохожу...». В конволют № 52 вшит «очерк из уральской жизни» Д.Н. Мамина-Сибиряка «Старатели» - это оттиск первой его публикации в журнале «Русская мысль» за 1883 г. Кроме данного очерка Мамина-Сибиряка, в конволют вшиты «Сибирские рассказы», цикл, составленный и изданный Н.С. Щукиным, «Записки о Сибири» Благовещенского (И.Г. Пыжов) (перепечатка из № 7 газеты «Сибирь» за 1883 г., в которую публикация попала из сентябрьского номера «Вестника Европы» за 1882 г.) и др. Преимущественное значение во взаимодействиях двух рассматриваемых литературных процессов имели заимствования, на которые практически всегда наслаивался новый колорит, изменение трактовки темы, образа (самым показательным в этом отношении является образ Ермака в сибирской и общерусской литературе конца XVIII - XIX в. [52]). Имели место и подражания в области жанра, стиля, обладавшие достаточно высоким потенциалом для развития, скорее сибирской литературы в целом, чем отдельного автора. Укажем, например, на очерки и очерковое повествование Н.А. Кострова, Д.А. Поника-ровского, на образцы сибирской духовной прозы [53]. Можно говорить и о таком типе взаимодействия, как эпигонство, особенно в сибирской массовой литературе, которое тоже имело свои положительные результаты - расширение читательской аудитории (в пример можно привести романы В.В. Курицына (Не-Крестовского), о котором шла речь выше). Наконец отметим такой тип взаимодействия интересующих нас литературных процессов, как пародирование, чем, как правило, отличалась зарождающаяся сибирская литературная критика, во многом благодаря тому, что у ее истоков стояли областники Потанин и Ядринцев с их концепцией автономного развития сибирской литературы, а круг сибирских литературных критиков чаще всего был представлен политическими ссыльными, продвигавшими в Сибири свои литературные предпочтения (революционно-демократические) и формируя у сибирского читателя комическое и даже сатирическое восприятие отвергнутых ими авторов или произведений1. Более сложные, подтекстовые типы взаимодействия (реминисценции, парафразы), а также межэтнические и межнациональные взаимодействия (даже в переводной литературе) сибирской литературе рассматриваемых десятилетий были почти не свойственны, в силу этапа ее развития, который можно определить как формирование и становление. 1 См. об этом работы Н.В. Жиляковой и А.Е. Мазурова. 170 Айзикова И.А. Факторы формирования литературного процесса Вопрос о типах взаимодействия рассматриваемых литературных процессов может быть развернут и в аспекте усвоения сибирской словесностью самой модели развития литературного процесса Центральной России. С одной стороны, развитие сибирского литературного процесса шло по типу «ускоренного», характерного для общерусской литературы, которая «за какие-нибудь два-три десятилетия прошла через такие этапы, через которые западноевропейская литература проходила в течение веков» [25. С. 104]. Так и в Сибири литература конца XVIII - XIX в. развивалась, причудливо сочетая в себе традиции от древнерусской до реалистической. Например, в 1788 г. было создано (а опубликовано в 1885 г.), в духе древнерусских сказаний об иконах, «Повествование о святом нерукотворном образе Спасителеве, приносимом каждолетно из села Спаскаго в город Томск», вероятно, Андреем Дулеповым, священником церкви с. Спасское (Спасская волость Томского уезда). Оно содержало описание трех чудес: явления иконы и избавление ею Томска от моровой язвы; избавление иконой окрестных сел от ряда случаев падежа скота; и «попытки поновления» иконы иконописцем Данилой Петровым по приказу игумена Богородице-Алексеевского монастыря Палладия (иконописец попытался удалить старый образ и на его месте написать новый, но образ на иконе не менялся, тогда игумен Палладий поменял решение и распорядился поновить образ) [54]. С другой стороны, Н.Д. Зольникова, указывая на то, что «творчество староверов всегда считалось ориентированным на древнерусскую традицию», далее ставит вопрос о симбиозе традиций древнерусской и новой русской литературы в творчестве сибирских народных писателей-староверов конца XIX-XX вв., называя его одной «из самых увлекательных задач для ученых» [55. С. 351]. Вместе с тем можно привести противоположный этим факт. Примерно в одно время с созданием «Повествования о святом нерукотворном образе Спасителеве...», в 1791 г. в Тобольске из печати вышло переводное произведение П. Сумарокова «Училище любви», органично входящее в контекст современной русской сентимента-листской прозы. Здесь, на наш взгляд, срабатывают общелитературные механизмы имманентных художественных взаимодействий, влияний, взаимосвязей как факторов развития литературного процесса, который Ю.Б. Борев квалифицирует как культурный диалог внутри искусства данной эпохи или современного искусства с прошлым. «В таком диалоге не существует ни пространственных, ни временных преград, ни слишком близкого, ни слишком отдаленного - все рядом, здесь, как в памяти, запечатлевается по соседству давно прошедшее и вчерашнее и нынешнее. Давнее может оказаться более явственным и внятным, чем ближнее. Ведь память избирательна, разборчива и практична. Она отбирает в прошлом все то, что важно для современности, понятой данным автором или целым направлением искусства. Механизм художественных взаимодействий схож с диалогом прошлого и настоящего в нашей памяти, и особенности диалога, и особенности памяти накладывают свою печать на художественные взаимодействия» [25. C. 41]. 171 Литературоведение /Literature studies С этим связано то, как непросто, размышляя о многослойности сибирского литературного процесса, говорить о его синхронности / асинхронности в рассматриваемом периоде с общерусским и западноевропейским1. Так, «Училище любви» П.П. Сумарокова свидетельствует, как было сказано выше, о синхронности развития общерусского и сибирского литературных процессов и одновременно об их «синхронном» отставании от западноевропейского сентиментализма лет на сорок. Но вот другой не менее типичный пример: в 18671868 гг. из печати вышли два сборника сочинений талантливого беллетриста Д.И. Стахеева, судьба которого была связана с Сибирью: «На память многим. Рассказы из жизни в России, Сибири и на Амуре» и «Глухие места». Цель своих сочинений, написанных в эстетике и поэтике «физиологического очерка», беллетрист видит в представлении читателям «общей картины», «группировке» «в одно целое различных явлений» [56. С. I], что, с одной стороны, отражает общую тенденцию русской литературы к циклизации, к эпическому повествованию, актуальную вплоть до конца XIX в., а с другой - указывает на «отставание» сочинений Стахеева лет на 20-30 от русской литературы, пережившей период «физиологического очерка», с его важнейшим принципом типизации при изображении мира и человека в литературе, в 1840-е гг. Напомним здесь же, что в жанре «физиологического очерка» и в стиле «натуральной школы» на протяжении всей своей жизни (от 1860-х гг. до начала XX в.) писал один из самых известных писателей-сибиряков - Н.И. Наумов, органично входивший в русло общерусской народнической беллетристики и успешно отвечавший на запросы сибирского социума вплоть до самого конца XIX в. Еще один факт, подтверждающий наши рассуждения о синхронности / асинхронности развития сибирской и общерусской литературы конца XVIII -XIX в.: наряду с мифологизацией как одним из древнейших принципов отображения действительности в литературе, бытовавшей в сибирской словесной культуре вплоть до конца рассматриваемого периода, о чем говорилось выше, в конце XIX в. в литературу региона активно входит автомифологизация, свойственная уже модернисткой литературе (назовем здесь, прежде всего, творчество Г.Д. Гребенщикова, по сути, перекинувшего мост литературе региона из XIX в. в XX в. [57, 58]. 1 Об отставании литературы Сибири писали Е.К. Ромодановская, Ю.С. Постнов, К.В. Анисимов. Свои размышления на этот счет изложил А.П. Казаркин в упоминавшейся выше статье «Сибирская классика и литературное краеведение»: «“Иртыш, превращающийся в Ипокрену” выходил, когда классицизм в России закончился; романтизм и натуральная школа также задержались здесь надолго. Собственно сибирская литература началась с отталкивания от романтической экзотики, против нее направлены критические выпады Потанина и Ядринцева. О консервативности сибирской словесности ХХ в. говорит слабая выраженность в ней модернизма. Этот провинциализм, характерный для всей литературной истории Сибири, от ХѴЛ в. доныне, внешне делает ее “запоздалым эхом” европейской традиции. Так сказывается фактор пространства: Иркутск ближе к Дели, чем к Парижу. Но, может быть, здесь не столько “отставание от европейских центров”, сколько конфликт “мирового города” и провинции, о чем говорил О. Шпенглер?» [23. С. 42]. 172 Айзикова И.А. Факторы формирования литературного процесса Не менее показательным является почти одновременное погружение общерусской и сибирской литератур в синтез собственно художественного и документального начал. Но если для сибирской словесности это было свойственно с конца XVIII в. и отличало ее на протяжении всего XIX в., являя процесс перехода литературы от синкретизма к синтезу указанных начал, то для русской литературы это было характерным в 20-30-е и потом в 80-90-е гг. XIX в. как сознательное стремление к синтезу, ибо этап синкретизма ею был пережит значительно раньше. По разным причинам возникавшая в литературах центра и региона актуализация функциональной природы текста, точечная (в русской литературе XIX в.) и протяженная (в сибирской словесности этого периода), является одним из определяющих факторов типологической классификации текстов (напр., жанровой или стилевой), наряду с их семантикой и структурой1. Например, многие тексты сибирских авторов (очерки, путешествия, письма, другие промежуточные жанры и даже жанры собственно художественной прозы - повести и рассказы), как правило, включают в себя документы, цифры, которые в авторском тексте теряют свою отграниченность от художественности, образности повествования и становятся его частью. Включенный в текст с художественной функцией, документ принимает ее на себя и воспринимается как доказательство правдивости художественного текста (напр., именно так строится повествование в очерках Н.А. Кострова, в повестях Н.И. Наумова). Характерны и корреляции общерусского и сибирского литературных процессов на уровне видовой палитры прозаических текстов. Сибирская литература на протяжении всего XIX в. демонстрирует не только преобладание в ней промежуточных жанров, но и видовое многообразие текстов, публиковавшихся для широкого читательского круга. Более того, главное место в этом многообразии занимала учебная, культурно-просветительская литература, публицистика [59, 60], в недрах которой рождалась, выделяясь в отдельную, самодостаточную ветвь, художественная проза. Для общерусской литературы, как известно, этот этап был пройден еще в XVIII в. В литературе, развивавшейся на территории, удаленной от столицы, традиционно признававшейся генератором институциональной деятельности, в том числе и в области литературы, многослойность отражалась не только в рассмотренных собственно внутрилитературных взаимодействиях, но и в наложении модели институциональных взаимоотношений общерусской литературы на сибирскую литературу, а вместе с этим и векторов развития литературных процессов России и Сибири. Однако следует говорить о специфике институционализации сибирского литературного процесса и, как было показано выше, направлений его развития (начиная от жанров и кончая художественными методами), диктуемой формирующимися региональными социальными полями (например, идеология областничества, сибирское книгоиздание и книгораспространение, быстро рас- 1 Об актуализации функциональной природы текста как факторе типологизации текстов пишет Ю.М. Лотман в статьях «Типология текстов», «Текст и функция». 173 Литературоведение /Literature studies пространявшееся поле христианской идеологии, сознательно привносившейся в Сибирь из Центральной России) или фактом их отсутствия (так, в Сибири долгое время, по сути, отсутствовали писательский и читательский корпуса, соответственно литературная критика; ведущую роль в развитии сибирской литературы играла местная периодическая печать, причем не толстые журналы, как это было в Центральной России, а газеты и др.; при всех усилиях сибирских писателей и критиков устремить литературу региона к сибирскому роману, центральное место в ней вплоть до конца XIX в. занимала беллетристика, представленная повестями и рассказами, написанными для массового читателя). Второй, не менее важной характеристикой сибирского трансграничного пространства является дискретность, ставшая следствием неравномерности освоения края и очагового размещения населения, что, безусловно, также сказалось на литературном процессе Сибири, определяя его дискретность, которая, в свою очередь, влияла на становление сибирского культурного ландшафта. Сибирский литературный процесс формировался в ряде социокоммуникативных ареалов сибирского языкового и культурного ландшафта, отличавшихся разными типами взаимодействия и степенью сохранения идентичности. Речь в связи с этим может идти о «культурных гнездах» региона [61], в которых литературный процесс развивался под воздействием их исторических, политических, экономических реалий, уровня развития науки и образования в них, а также в результате взаимодействия с такими социальными полями региона и Центральной России, как религия, право, философия, мораль. Помимо этого, культурными гнездами Сибири становились города, куда ссылались политически неблагонадежные, которые, как правило, заметно влияли на культурную и литературную жизнь города. Исследователи рассматривают как культурные гнезда Сибири конца XVIII-XIX в., прежде всего, Тобольск, Иркутск, Томск [62]. Дискретность трансграничья Сибири, ее культурного ландшафта, как видим, демонстрирует важность влияния на формирование регионального литературного процесса внешних факторов. Обобщая всё вышесказанное, необходимо подчеркнуть, что в реальном литературном процессе все типы взаимодействий (и внешних, и внутренних) переплетены и ни один из них, по сути, нельзя встретить в чистом виде. И ни один из них, взятый в отдельности, напрямую не влияет на развитие литературы и культурный ландшафт Сибири, так же как и литературный процесс, взятый в отдельности от материальной культуры, системы регулирования социальных отношений, социокоммуникативных интеракций, процессов символического кодирования и восприятия пространства (см. об этих характеристиках социокультурного пространства сибирского трансграничья в [63]), не влияет напрямую на развитие социокомммуника-тивного трансграничного пространства региона. С этим и была связана цель нашей статьи, которая сводилась к постановке масштабного вопроса о типологии взаимодействий литературного процесса Сибири как факторов его развития и влияния на социокультурный ландшафт региона. Вытекаю-174 Айзикова И.А. Факторы формирования литературного процесса щие из многослойности и дискретности сибирского культурного ландшафта, они представляют собой обширное множество разных и по-разному взаимодействующих внешних и внутренних элементов формирования литературного процесса и культурного ландшафта региона в целом в определенный период, требуя типологизации, выявления ее критериев - в целях конструирования трансграничного региона в исторических и социокультурных контекстах, реальных и воображаемых границах и трансграничных состояниях, в динамике его развития.

Скачать электронную версию публикации